В разделе: Архив газеты "Бульвар Гордона" Об издании Авторы Подписка
ЭПОХА

Последний муж Людмилы ГУРЧЕНКО кинопродюсер Сергей СЕНИН: «За день до Люсиной смерти сидим дома, разговариваем, и вдруг мне на мобильный звонок: так, мол, и так, мы знаем, что Людмила Марковна умерла, и хотим соболезнования выразить... «Да, — говорю, — у нас как раз поминки, и Людмила Марковна тоже с нами». Посмеялись...»

Дмитрий ГОРДОН. «Бульвар Гордона»
Часть III.

(Продолжение. Начало в № 25, в № 26)

«Люся могла бы и из окна выпрыгнуть, не раздумывая, если бы ее до этого ситуация довела»

— Вы фильм «Пестрые сумерки» продюсировали — последний, в котором Людмила Марковна снялась и вдобавок как режиссер выступила. На мой взгляд, это очень хорошее кино получилось — помню, как в Киеве в гостиничном номере ночью мы сидели и вы с Людмилой Марковной его мне показывали...

— Да-а-а, еще сырой совсем...

— Черновой вариант, без озвучивания хорошего...

— ...а потом роскошная премьера в Киеве состоялась... Как Люся была счастлива, что так замечательно все прошло, и как расстроена была, что Харьков в этом смыс­ле ее обманул — с премьерой.

— Странно неблагодарный город...

— Благодарные люди там есть — они до сих пор приезжают: тот же экс-мэр Михаил Дмитриевич Пилипчук, но город — да, не­благодарный...

— Она же землякам когда-то письмо написала, которое словами «Прощай, любимый город» закончила...

— Да, а еще с памятником Люсе, который в День города установить собирались, но он так в мастерской скульптора Гурба­нова и остался, какую-то непонятную возню устроили... Чего харьковские власти от нее хотели, мы так и не поняли — сумасшедшие! Понимаете, люди самоутверждаться...

— ...за счет других начинают...

— ...за счет нее в данном случае: ну как-то это вообще?.. И тут, в Москве, критика была — тоже с памятником, но уже на мо­гиле связанная. Слушайте, отстаньте от нее! Я знаю, чего хочу, я ничего не выдумал — в шутку или нет, но какие-то вещи мы обсудили... Вы вот спрашивали, о чем с Люсей мы говорили? В том числе и о смер­ти.

В основном, конечно, говорила она, потому что эти мысли ее посещали. Я как-то разговор в сторону уводил, тему сменить пытался, тем не менее какие-то фразы, слова, иногда шутливые, иногда серьезные, проскакивали: это, это, это... Я из головы все выбрасывал, мимо ушей пропускал, но когда случилось то, что случилось, это все вспомнилось, и мне не пришлось гадать, каким памятник будет, потому что, извините, вольно-невольно мы с Люсей его обсудили, хотя вроде и не обсуждали.

Я с полуслова ее понимал — она же очень умная была. «Папа, — обмолвилась, — белый мрамор». — «Люсь, — я возразил, — да брось ты с этим белым», тем не менее она все-все-все в голову мне забросила, и я сейчас тихо, спокойно делаю то, чего ей хотелось. Кроме того, у меня большая задача есть (может, лучше сказать: «Желание, мечта?») — по Люсиному сценарию картину сделать. Она долго его писала, и как раз 30 марта, когда непоправимое произошло, нам подтвердили, что фильм финансирование получит. Мы с Асланом Ах­ма­довым, нашим другом, уговорили Люсю режиссером картины стать, и вот теперь сценарий остался. Роли в нем для нее нет, но вся музыка написана и на фортепиано записана — инструментальная часть, вокальная. Там ни одного номера нет, где Люся могла бы петь.

— О чем этот фильм?

— Сценарий «Танцплощадка» назывался — он об отношениях бывшей звезды Большого театра уровня Мариса Лиепы (не его лично, конечно, но артиста такой фактуры и такого таланта) и провинциальной девчонки. Волею судьбы, случая они в заштатный городок попадают и очень странная, как это Люся умела, между ними история возникает — это фильм о любви, он музыкальный...

— Я Людмиле Марковне о героях своих интервью часто рассказывал и вспомнил однажды, как Андрей Мягков, который незадолго до нашего с ним интервью операцию на сердце перенес, вдруг мне признался: «Вы знаете, я каждый день о смерти думаю...». Потом помолчал и добавил: «...и каждую ночь». Людмила Марковна — она вот так, напротив меня сидела — в глаза долгим взглядом мне посмотрела и вдруг призналась: «И я о смерти каждый день думаю» — ее действительно эти мысли не оставляли?

— Она думала, думала, но при этом, могу честно сказать, очень хотела жить. Вообще, у нее странные были противоречия... Это, наверное, свойство творческой натуры, особенно с такой сложной, изломанной судьбой (где-то счастливой, где-то очень трагической), но я абсолютно реально представляю, что Люся могла бы и из окна выпрыгнуть, не раздумывая, если бы ее до этого ситуация довела. Она из тех людей была, кто любым способом с собой покончить способны, если их в нечеловеческие условия поставили. Если бы ей пришлось выбирать: ужас жизни или смерть, — предпочла бы смерть однозначно, а с другой стороны, дотошно за здоровьем следила: «Так, папа... Ты лекарство не забыл? Тут половинка таблетки сейчас».

Понимаете, вот такая трогательная не­по­следовательность: с одной стороны — абсолютное пренебрежение к жизни, а с другой — желание подстраховаться... Я, например, любого похода к врачу боюсь, мне лучше ничего не знать, чем приговор услышать, а она — нет, могла без проб­лем пойти, все проверить: и онкологию, и то, и это... Все хорошо, чисто — ну и отлично...

«Я с диспетчером «скорой» разговаривал, повернулся, а Люси уже... Минута, одна минута...»

— Я понимаю, что вам тяжело это вспоминать, но не могу не спросить: как Людмила Марковна ушла? Как все случилось?

— (Длинная пауза, покраснели глаза). Это штука, которая покоя мне не дает, она у меня в голове все время. Вы сейчас такой вопрос задали, прямо как (вздыхает)... Ее уход, если можно так сказать, показал, как наша жизнь ничтожна. Не в смысле ничтожна, а как она хрупка, потому что это в одну секунду происходит: вот сейчас ты новому успеху радуешься, а потом раз! — и все оборвалось...

Так она когда-то огромное счастье испытала от того, что на экран вернулась: предложения пошли, одна роль за другой, и вдруг: бах! — страшнейший, грозящий ампутацией перелом ноги на съемках филь­ма «Мама», и вы знаете, что-то подобное 30 марта было, потому что начинался день изумительно. Люся в конце зимы ногу сломала — был такой перелом непростой, но нам пообещали: «В апреле будете уже с палочкой ходить». Мы собирались в Киев на «Майдан» ехать — программа у вас такая танцевальная была.

— «Майдан’s», да...

— Большой проект намечался, и она в нем участвовать согласилась. Проснулась — я завтрак утром готовил. Слышу: «Папа! Папа! Папа! — несется (при помощи костылей, надо заметить). — Мне сон приснился, что я пошла». И правда: настолько сон подей­ствовал, что встала и пошла. Потом испу­галась, спохватилась, но шаги уже сделала. Прошло ну сколько? Полтора месяца пос­ле перелома — никто не верил, что это восстановление может так быстро случиться.

Открываю компьютер — письмо от Кати Царик. Кто она такая, все знают (украинский клипмейкер и режиссер — Д. Г.): «Все, сбрасываю вам рабочий материал «Легенды» (полное название «Я — легенда». — Д. Г.), можно посмотреть, какие-то пожелания высказать, поправки внести, если что-то вдруг не устроит». Нормальное такое рабочее письмо, а то мы ждем, ждем — съемки-то в январе были, и вот уже конец марта, а мы все не знаем, что там, как, получилось — не получилось. Утром 30-го присылает...

Второе письмо открываю — по поводу фильма «Танцплощадка». Не важно, кто автор, — скажу только, что человек очень известный, который мог наш проект поддержать, и он пишет: «Сценарий замечательный, запускаемся — все будет в порядке». Ну, ребята!..

Мне потом Римас Туминас, наш товарищ хороший и друг, рассказал, что в Древ­ней Греции были популярны соревнования, кто из поэтов круче. Некий древнегреческий поэт (я сейчас немного нервничаю, фамилия из головы вылетела) одного соперника победил, второго, третьего, четвертого, пятого и от переизбытка счастья («Я — лучший!») скончался. Понимаете, Дима, можно от ужаса умереть, а можно — от переизбытка положительных эмоций: вот так...

Миша, наш сотрудник, приехал, «блинчик», как мы диск называли, привез — «Легенду» скачали. Спрашиваю: «Люся, сейчас посмотрим?». — «Нет, давай позже, сначала чаю выпьем». Мы в шесть часов вечера за стол сели: чай, любимые Люсины хлеб с маслом, с сыром, какие-то булочки... Потом начали картину смотреть: один номер — монолог, второй — монолог, и вот «Советчики»...

— ...песня на слова Виталия Коротича...

— Да, в переводе Юнны Мориц. Один куплет только проиграть успели: без двадцати семь сели «Легенду» смотреть — без трех минут семь Люси уже не стало. На прощании ко мне очень известные, знаменитые люди подходили, утешали: «Ну здорово же, что вот так легко, что не мучилась», ла-ла-ла...

Дима, с одной стороны, я понимаю, что они правы: если это как данность воспринимать, то, конечно, лучше уж так, но меня до сих пор не отпускает, просто с ума сводит мысль о том, как это просто — уйти: вот ты есть... и тебя нет. Только что ты был полон надежд, планов каких-то, идей, забот де­нежных (в гробу, как Люся всегда говорила, карманов нет), и ровно через минуту — все, до свидания!

— Она хоть что-то сказать успела?



«Многие ведь Люсину биографию не знают, не в курсе, что ее лучшие годы впустую ушли. 17 лет пустоты. Она музыкальной киноактрисой себя ощущала, но в этом качестве так ничего и не смогла сделать»

«Многие ведь Люсину биографию не знают, не в курсе, что ее лучшие годы впустую ушли. 17 лет пустоты. Она музыкальной киноактрисой себя ощущала, но в этом качестве так ничего и не смогла сделать»


— Пожаловалась: «Папа, мне плохо! У меня тут (показывает на грудь) жжет...». Я ей: «Люсь, ложись!», но лежать она не хотела. Попросил: «Давай лежа смотреть». — «Нет». Только в кресле, прямо перед экраном, чтобы какие-то нюансы не упустить, но тут прилегла. «Воды!» — прошептала. И добавила: «Может, нашей знакомой позвоним». Набираю номер... Собеседница (она врач, очень хороший) по интонации и по тому, что я сказал, поняла: экстренное вмешательство необходимо... «Нет, не успею, — прикинула, — в Москве пробки... В «скорую помощь» звони». Я к Люсе: «Наша подруга «скорую» предлагает вызвать». Она: «Нет, не хочу, никакой «скорой» не надо». — «Ну ладно, — я спорить не стал. — Сейчас воды тебе принесу». Шаг к двери сделал, а мне в спину: «Папа, «скорую» вызывай». Ну если Люся это говорит, то, я понял, дела совсем уже плохи. Пока с диспетчером разговаривал, повернулся, а ее уже... Минута, Дим, одна минута...

«У меня абсолютно твердое убеждение, что Люсю многие просто из жизни выживали — всех раздражала»

— Вы свои ощущения в эти секунды помните?

— Помню, что Аслану позвонил, потому что, как действовать, не понимал. Я минут 20 искусственное дыхание делал — не знаю, правильно-неправильно: все, как учили... Знал, что «скорая» уже едет, а ког­да она прибыла, бригаде пришлось с первого этажа по шестой — мы на шестом живем — через толпу журналистов с камерами продираться.

— Да вы что?!..

— Все было забито: не лестничная площадка, а весь подъезд снизу доверху — насквозь.

— Откуда же они узнали?

— А когда в «скорую» звонишь, информация, видимо, сначала в СМИ уходит, а потом уже... Как бы там ни было, это факт, и дальше до двух часов ночи мы ждали, когда они разойдутся, — слава богу, какой-то нормальный милиционер на подмогу при­ехал. Просто невозможно было Люсю увезти, понимаете: люди же беспощадны, они сразу камеры куда угодно тычут (вздыхает), но я к этому как к данности отношусь, трезво понимаю, где, в каком обществе мы живем.

Больше скажу... Накануне, 29 числа, сидим мы у нас дома: я, Люся и Валера Кичин — журналист, друг хороший: он в свое время книгу о Люсе написал и сейчас, я знаю, писать будет... Он в «Российской газете» статью опубликовал о том, что такое слухи, как эти сплетни появляются, — там и про Малахова все очень точно было написано... Сидим, в общем, разговариваем, и вдруг мне на мобильный звонок: так, мол, и так, Сергей Михайлович, мы знаем, что Людмила Марковна умерла, и хотим соболезнования вам выразить...

29 числа! Клянусь памятью Люси! При этом Кичин присутствовал — он свидетель. Я, понимая, что как-то очень вяло и, может, неостроумно шутить начинаю, говорю: «Да, мы сейчас как раз сидим, у нас поминки, и Людмила Марковна тоже с нами», но человек мой ответ не слышит: «Да, да, мои соболезнования примите». Понимаете, каков уровень работающих сегодня в прессе людей? Я трубку положил — при Кичине не­удобно было головомойку устраивать, мы посмеялись, но как-то не очень весело.

— И Людмила Марковна все слышала?

— Вот так (показывает — на расстоянии вытянутой руки) мы за столом втроем сидели. Думаю: «Что же это такое? Может, разыграли?». Номер у меня в мобильном отразился, я его набрал и понял, что на телеканал «Россия» попал — федеральный, главный канал страны. Я не ошибся, та же девочка, которая звонила, мне ответила, и я начал с ней, Дим, очень резко беседовать — резко настолько, что, казалось, она сейчас сознание потеряет. Ну извините, пожалуйста, а как еще после подобного разговаривать я могу? Она телефон выключила, я опять позвонил, там трубку сняли: «Служба охраны, такой-то», — и указание места последовало, где они находятся.

Потом мне сказали, что девочка эта уволилась, но когда 30-го все случилось, и я, уже когда Аслан приехал, Кичину позвонил, он не поверил, потому что накануне при этом инциденте присутствовал, понимаете? Во как запутано все! У меня вообще абсолютно твердое убеждение есть, что Люсю многие просто из жизни выживали, если так можно сказать.

— Почему?



«Она, могу честно сказать, очень хотела жить»

«Она, могу честно сказать, очень хотела жить»


— Не знаю — всех раздражала. Так в этом возрасте выглядеть...

— ...ярко...

— ...так работать...

— ...неутомимо...

— Послушайте, в ноябре она в бенефисе «Марковна. Перезагрузка» на НТВ снялась (нравится кому-то или нет — плевать, ей это все, как и многим другим, нравилось)... В двое суток уложились: в шесть утра грим, в девять на площадке, в три часа ночи мы домой возвращались, в шесть утра опять Аслан к нам приезжал грим делать, в девять на площадке его доводил, и в три часа ночи мы у себя в Трехпрудном, а еще вечером в Столешниковом переулке, на натуре, досъемка. Кто еще смог бы за двое суток такую огромную работу проделать? Никто же ее бенефис с этой точки зрения не оценил, а еще масса гастролей, концертов — только в Киеве три клуба открыли, плюс премьера «Сумерек» у вас, в Минске...

— Плюс «Я — легенда» в каком темпе снималась...

— Потом в январе «Легенда» — ничего себе! Думаю, это — чего уж тут скрывать! — зависть вызывало, зависть! Ей намекали, что зажилась, шутили на этот счет... Я как мог все эти не очень, мягко говоря, умные, да просто тупые, шутки от нее прятал, всячески их скрывал, но в Киеве на съемках «Легенды» присутствовать не смог. Во-первых, знал, что с ней Аслан будет, во-вторых, понимал, что в хорошую группу она уезжает, а у меня очень много дел в Москве накопилось. Когда я их с Асланом встречал — это, по-моему, 30 или 31 января было, навстречу мне смертельно уставший человек вышел — Люся. Я ее даже не узнал, как однажды в аэропорту, из Израиля встречая: белая, бледная, осунувшаяся, худая. Это и понятно: работа колоссальная... Ну видите, через 10 дней она ногу сломала: это же не просто так — все связано было.

— Надорвалась...

— Усталость навалилась, но остановить ее невозможно было — ею какое-то необ... Нет, объяснимое желание успеть, успеть, успеть двигало. Многие ведь Люсину биографию не знают, не в курсе, что ее лучшие годы — она об этом много писала и говорила — впустую ушли.

— Простой, да...

— Там, условно говоря, 17 лет пустоты, но не забвения полного, а то многие недоумевают: ну как? — она же и там снялась, и там, и там... Слушайте, она музыкальной киноактрисой себя ощущала, но в этом качестве так ничего и не смогла сделать. Конечно, эти работы были для нее возможнос­тью пробел восполнить...

— Потом она просто наверстывала...

— Наверстывала, и когда о ее работе уничижительно, как по поводу «Перезагрузки», отзывались, у нее руки опускались. Мы с ней как-то утром сидим и по радио слышим: «Как она смела с Максимом Авериным взасос целоваться? Какая пошлость!». Да вы с ума сошли! Там же не о ней речь — это персонаж: мы намек, насколько в таком жанре возможно, на известный голливудский фильм «Бульвар Сансет» сде­лали. Чуть-чуть: «Макс, Макс!..». Надо же было хоть какую-то сюжетную линию выстроить, не требующую глубоких размышлений...

(Горько). Просто уничтожили... Думаю, после этого мысленно, обращаясь к критикам, Люся сказала: «Ребята, все, что я в этой жизни могла, уже выполнила. Личную жизнь не построила, но в работе это, это и это сделала — больше ничего не могу». Ушла она, я уверен, именно по этой, и никакой другой, причине. Знаете, какой ценой последний фильм «Пестрые сумерки» был снят? Квартиру продавать думали, потому что кино у нас стали заниматься люди, у которых только глобальные планы в почете, но что-то они, эти глобальные замыслы, никак нигде не проявились.

«Если бы я с горя как-то безумно запил и сказал: «Жизнь моя кончена», сегодня мне было бы очень стыдно»

— Я помню вас на похоронах Людмилы Марковны и помню, как меня поразила ваша не то чтобы опустошенность — какая-то потерянность. Когда мы с вами в комнату за сценой, чтобы вы покурили, поднимались, я обратил внимание на то, что у вас грязные брюки были, — кто-то на них наступал, но вы ни на что уже внимания не обращали, и я понял, какой страшный пресс на вас давит. Вы свои ощущения в эти черные дни прощания и похорон помните?



Похороны Людмилы Гурченко, 2 апреля 2011 года, впереди — ее стилист Аслан Ахмадов и муж Сергей Сенин. Однажды она при мне Аслану сказала: «Когда я умру, чтобы ты меня гримировал»

Похороны Людмилы Гурченко, 2 апреля 2011 года, впереди — ее стилист Аслан Ахмадов и муж Сергей Сенин. Однажды она при мне Аслану сказала: «Когда я умру, чтобы ты меня гримировал»


— (Вздыхает). Конечно, какие-то детали, штрихи у меня в памяти отпечатались... Помню: вдруг дочь моя прилетела, хотя мы с ней, по-моему, не разговаривали — она сама поняла, что нужна. Брат прилетел, папа мой — очень много родных и близких собралось... Помню, что я в Дом литераторов пораньше приехал — за два часа до назначенного на 10 начала — и Колю Фоменко любимого нашего встретил. В восемь утра он уже там был, потому что у него очень сложный график, но не приехать, не попрощаться — это было исключено. В общем, я все, конечно, помню...

Я вам объясню, Дим, почему так произошло. Просто в какой-то момент я осознал, что должен собраться... 30-31 марта, слава богу, друзья организацию каких-то обязательных вещей на себя взяли, на которые у меня ни времени, ни сил, ни понимания, как этим заниматься, не было, а я знал, что обязан сделать так, чтобы Люся даже в такой сложный момент была, если так можно сказать, происходящим довольна.

— Какая она красивая в гробу лежала!..

— Да, и помните, мы говорили о том, что в шутку — не в шутку, а какие-то вещи Люся все равно в мое сознание заложила. Однажды она при мне Аслану сказала: «Когда я умру, чтобы ты меня гримировал», но одно дело — слова и другое — вот оно, случилось. Я к Аслану: «Ты можешь?». Он сразу: «Без вопросов». Помню, как мы с ним в больницу поехали, где все это должно было происходить... Меня туда не пустили, я возмутился: «Как? Мы вместе». — «Вы кто? Муж? Нет — он пройдет, а вам нельзя», и по тихому, но очень решительному голосу — два таких (показывает — качка, крепыша) вышли! — я понял, что точно туда не пойду. Я Аслана довольно долго прождал — он вышел, ничего вокруг не замечая, прямо перед собой глядя, потому что не дай бог ему еще когда-нибудь такую работу.

Мне хотелось, чтобы на прощании постоянно Люсины песни звучали, самые-самые ее любимые, и, когда весь список продумал, музыканту Феликсу Ильиных позвонил, а он их уже собрал. Я знал, что на экране должны без звука идти нарезки из разных-разных ее музыкальных работ, тоже своих ребят попросил — они все сделали, подготовили. Зная Люсино отношение к армии, к войне, к Победе и так далее, я очень хотел, чтобы ее военные несли, и чтобы оружейный залп был, и чтобы, извините, под гимн Советского Союза ее хоронили, который гимном России остался, потому что мне «Прощание славянки» предлагали, еще чего-то...

Ребята, ну она с этим жила, музыку эту любила и вне политики была, вне всех этих навязших в зубах разборок. Левые-правые, коммунисты-демократы — ее, по большому счету, это не волновало. Люсе личности нравились: она за неординарность, например, Чубайса могла полюбить и точно так же — кого-нибудь из ЦК КПСС, потому что там тоже личности были. Партийная принадлежность ей неважна была — важно было, что человек из себя представляет, и я, все это зная, сумел, слава богу, на своем варианте настоять, для чего мне, Дима, все-таки определенная концентрация мозгов и мобилизация физического состояния нужна была. Вплоть до 2 апреля я себя по возможности в форме держал и действовал исключительно четко, потому что, если бы этого не сделал, если бы все как-то не так пошло, этого бы себе не простил.

Я многие наши разговоры вспомнил, вспомнил, как Люся себя в критических ситуациях на моих глазах вела. Скажу лишь, что когда Марик, сын ее дочери Маши, из жизни ушел, она после сложнейшей операции с гайморитом лежала, ей подниматься вообще нельзя было, но на кладбище мы поехали. Стоял декабрь, но никаких возражений слышать она не хотела: «Нет, я поеду!» — и все. Ну не зря же я с Люсей столько лет прожил, все-таки что-то у нее перенял, поэтому, если бы 30 марта с горя как-то безумно запил и сказал: «Жизнь моя кончена — до свидания», сегодня мне было бы очень стыдно.

Меня обвиняли в том, что креста на могиле нет... Слушайте, я делал так, как Люсю понимал, исходил из того, по совести это или не по совести. Она, если уж о духовном говорить, в душе этот крест несет, Бог у нее в душе. В конце концов, Люся по заповедям жила — не со свечкой, как наши бывшие ка­гэбисты (православные, не православные — неважно, старший пошел, и все за ним), стояла, а это как образ жизни пронесла: не укради, не убий, не прелюбодействуй и далее по списку...

— 2 апреля вы в пустую квартиру пришли, где все вокруг о ней напоминало, — и что дальше? Что делать, вы знали?

— Видите ли, к счастью, меня не отпустили. Во-первых, со мной наш сотрудник Миша жил, ставший другом очень надежным, — у него трое детей, на минуточку, жена, но он сказал: «Я у тебя 40 дней жить буду»...

— ...смотрите...

— ...и так и сделал. Свет не гасили... Довольно долго у меня дочь пробыла, еще папа, потом на девять дней они приезжали. Вообще, друзья есть друзья, и если о наследстве говорить, которое все так обсуждать любят, они-то и есть самое главное наследство, которое Люся мне оставила. Ну, кроме того, что она многому в жизни меня научила, и эти 19-20 лет — та школа, которую ни один институт не даст. Я говорю 20, потому что практически мы с 90-го года были знакомы, — даже больше получается.

Это сейчас не пустые слова, Дим: поверьте мне, пафосных глупостей я вообще лишен. Просто когда в Москву я приехал, все мои закадычные приятели в прежней жизни остались — одни до сих пор в Одессе, другие разъехались, а у Люси друзей не так много было, но они все-таки были. Потом у нас уже общие, очень близкие стали появляться, и множество друзей из той ее жизни и уже нашей совместной после Люсиного ухода остались, понимаете? Мы реже видеться можем, чаще, но я знаю, что они есть: это так важно, потому что, как вы понимаете, некоторые могли дружить, потому что Люся была, а раз ее нет, тогда что ж... Нет, все, к счастью, остались — это для меня большой подарок.

«У Люси лицо уникальное было: если грим снять — никакое, а дальше рисуй все, что угодно: от королевы и богини до бомжихи»

— Вы часто сегодня о ней вспоминаете?

— Клянусь: ежесекундно! Просто она все время рядом — всегда, каждый день!

— Что обычно в первую очередь всплывает?

— Вот тут странную вещь вам скажу. Первые три месяца у меня вообще внутри паника была, потому что, все время думая о Люсе, я вдруг на мысли себя поймал, что ее лицо в памяти восстановить не могу... Если мы с вами, допустим, сейчас о близком человеке задумаемся, сразу себе его представляем, а я не мог, и все — спрашивал у кого-то, в чем дело, и мне говорили: ну, типа, так и должно быть.

Она месяца три мне не снилась — первый раз очень странно приснилась: я ее не видел, но знал, что она точно тут есть, хотя ее и не было. Связано ли это с тем, что я ее образ никак удержать не мог? Не знаю...

Вот мы с вами сейчас разговариваем, еще с кем-то я говорил... Хотя это крайне редко случается, — сегодня я практичес­ки второе такое обстоятельное интервью по поводу Люси даю. Когда вы позвонили, я, не раздумывая, сказал «да», потому что у нас с вами отношения есть, вас Люся очень любила, вы с ней интервью делали, на сцене работали — в общем, близким человеком стали. Тут случай особый, и это не означает, что я еще кому-то скажу «да»!

Так вот, мы сейчас с вами разговариваем, и я какие-то вещи из головы начинаю вытаскивать, из памяти. Не могу сказать, что перед встречей с вами прямо сидел и что-то вспоминал, готовился, но уверен был, что почти на любой ваш вопрос ответить смогу, интуиция мне подсказывала, а так, чтобы сам — нет... Никогда каких-либо историй, ситуаций жизненных, не вспоминаю — просто все время Люсино присутст­вие ощущаю... Даже если образ ее не вижу, знаю, что она рядом, но так, чтобы я лежал или сидел и каким-то воспоминаниям предавался, — этого пока нет. Не знаю, почему, а что касается образа... Я продолжал думать об этом и одну вещь, касающуюся Люси, понял.

Памятник вот очень много забрал — и сил, и всего, всего, всего... Практически он полтора года делался, потому что уже в апреле я с художниками, со скульпторами встречался. С одним из них мы очень давно знакомы: я еще в Одессе его выставки делал, и Люся туда приезжала — это как раз на заре наших отношений было. Оба они талантливые люди, у Марата Гельмана, нашего старого товарища, работают... Я им сказал: хочу, чтобы это не памятник был, а, извините, произведение искусства и чтобы Люся даже без подписи была узнаваема: подходишь и понимаешь — это Гурченко, и вот тут, Дима, интересное наблюдение было. Они попросили: «Ну тогда по возможности разные фотографии принеси. Анфас, в профиль, крупно, может, ухо, еще какие-то детали есть»...

Аслан мне очень здорово в этот момент помог, потому что он же много последние два года Люсю снимал, и как раз у него такие фото были... Они искать начали (вначале с нашей помощью), а какое же лицо выбрать? У Люси оно уникальное было: как она сама об этом всегда говорила и писала, настоящее лицо актрисы. Если грим снять — никакое, а дальше рисуй все, что угодно: от королевы и богини до, не знаю, бомжихи, и за каждым своя роль угадывается, сразу какая-то ассоциация возникает: а вот это там было, это оттуда.

Как же найти лицо, отличное от сотни ее образов — коронных, сценических, эстрадных, фотосессионных? Как от возраста уйти? Какую взять: вот сейчас или молодую, а может, средних лет? Эту задачу, на мой взгляд, они блестяще решили, но бились над ней мучительно долго, то есть сам памятник не очень долго готовился, а эта работа велась год, потому что искали, во что одеть, что там должно быть... Искали, искали, но памятник, по-моему, просто замечательный получился.

— Сейчас Людмила Марковна вам снится?

— Снится, и могу вам с грустью при­знаться, что почему-то мы с ней часто во сне ругаемся. Не знаю, почему, — меня это дико возмущает и огорчает... Бывают такие сны, что счастливым я просыпаюсь, но чаще почему-то мы ссоримся...

— Вы столько лет вместе с ней жи­ли, работали — естественно, перед вами вопрос встал: а что делать дальше? Вы уже на него ответили?

— У меня все-таки был и продолжает действовать центр продюсерский, в основном антрепризными спектаклями он занимается. Сейчас тем более, потому что с уходом Люси, конечно, в направлении деятельности многое изменилось. Я новый спектакль выпустил, которым очень доволен: он по хорошей английской пьесе поставлен — перевод Миши Мишина, с за­ме­чательными артистами Таней Догилевой, Андрюшей Ильиным, Дашей Поверенновой, на очень крепком материале. Неожиданно Армен Борисович Джигарханян мне позвонил — великий артист и, что для меня немаловажно, человек, сыгравший с Люсей в фильме «Старые стены»...

— ...который ее как актрису к жизни вернул...



С Дмитрием Гордоном. «Вы часто о ней сегодня вспоминаете?». — «Клянусь: ежесекундно! Просто она все время рядом — всегда, каждый день!»

С Дмитрием Гордоном. «Вы часто о ней сегодня вспоминаете?». — «Клянусь: ежесекундно! Просто она все время рядом — всегда, каждый день!»


— ...с которого у нее новый отсчет времени начался. Уже это для меня неоценимо, а ведь еще «Бенефис» был, «Рецепт ее молодости»... Армен Борисович к себе директором меня пригласил, и я подумал, что моя продюсерская независимая деятельность продолжится и обязанностям директора театра она не противоречит. Тем более когда еще мне доведется в постановке классических произведений по Чехову, Гоголю, Шекспиру участвовать... Я счастлив, что согласился, потому что у нас очень теплые отношения. Я бы сказал, со стороны Армена Борисовича — отеческие, что мне незаслуженным кажется и очень меня смущает, но он ко мне как к сыну относится, а я начинаю относиться к нему как к отцу.

Вообще, есть несколько человек, которые руку помощи мне протянули, и я только сейчас начинаю понимать, как здорово они меня поддержали. Например, Эльдар Рязанов. Вы знаете, Дима, мне кажется, что он, может, единственный из тех, кто Люсин уход абсолютно так же, как я, переживал: для него это потеря — говорю как свидетель. Они огромную, сложную, противоречивую, не всегда гладкую жизнь прошли, Эльдар Александрович всегда со мной так разговаривал, что после общения с ним на душе как-то теплело...

Армен Борисович Джигарханян... Я только сейчас понимаю, как он меня от нехороших мыслей увел. Просто до того работой загрузил, что о какой-то ерунде думать мне некогда, понимаете? Правда, тем самым немного от дел, связанных с Люсей, отвлек, но думаю, что все это как-то уравновешу. В итоге у меня на первый план театр вышел, однако надеюсь, что история с кино не закончена, что Люсин сценарий все-таки воплотится. Сейчас мы (я имею в виду российский кинематограф) Голливуд в смысле блокбастеров, 3D или 4G и чего-то там еще перепрыгнуть хотим, но мы этим, мне кажется, переболеем...

— ...и к фильмам для души вернемся...

— Да, все успокоятся и хотя бы что-то подобное картине «Артист» создадут, которую французы сняли. На американцев облокотились и свое кино делают — совсем-совсем неплохое.

— Сергей Михайлович, я благодарен вам за интервью, за человечность, за то, что память о Людмиле Марковне поддерживаете. Жизнь продолжается, поэтому хочу пожелать, чтобы у вас все хорошо было, чтобы вы успешно работали, продюсировали, снимали, самореализовывались — дай вам Бог!

— Спасибо, Дима — я очень вас уважаю, а Люся вас очень любила...



Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter
Комментарии
1000 символов осталось