Лайма ВАЙКУЛЕ: «Американцы сказали: «У вас рак» — и объяснили, что шансов мало — 20 процентов. Конечно, страшно было, а как иначе?»

«Cнежная королева», «латвийская Мадонна», «звезда варьете на большой советской сце­не» — как только ни называли в СМИ Лайму Вайкуле, опираясь прежде всего на мифы о ней — о ее прибалтийской холодности, сдержан­ности, даже высокомерии. «На самом деле, во все это только те, кто меня не знают, верят», — уверяет Лайма, но что-то от Снежной королевы в ней все-таки есть. Наверное, необычайная, волшебная притягательность и... одиночество, от которого Вайкуле не открещивается, а, наоборот, как судьбу и данность принимает: «Все творческие люди одиноки, и на это совершенно не влияет, есть ли рядом с ними любящие и заботливые родные и близкие...».

Мне кажется, с первого ее появления на сцене публике предельно понятно стало: непривычное для уха советского человека имя Лайма — новый синоним к слову «эксклюзив», ведь каждый ее номер — это штучный товар, не с конвейера и не под копирку, и уж точно не по директорской, продюсерской, партийной и чьей-либо еще указке, а только так, как эта хрупкая, но властная женщина хочет, как чувст­вует, понимает.

Легендарное юрмальское варьете «Юрас перле», в труппе которого до появления во всесоюзных «Утренних почтах» и «Голубых огоньках» она блистала, стало для Вайкуле не просто школой — университетом, сделавшим из талантливой латвийской девушки мощную универсальную артистку. Такую, как в мюзиклах на Бродвее, где просто голос иметь и петь мало — еще танцевать, играть нужно, из одного музыкального произведения драматургию уметь создавать, цельный, наполненный смыслами спектакль, посмотрев который зрители просто ахнут.

Не удивительно, что именно Лайма в начале 90-х этот редкий шанс получила — в Америке для американской, а не бывшей советской, публики работать, там диски записывать и с такими мэтрами из мира музыки, как Дейв Грузин и Ларри Роузен, сотрудничать: «большой советской певицей» Вайкуле так и не стала, эдакой странноватой чужачкой со странными песнями оставаясь и особняком на тогдашней эстраде держась.

Сравнение с Мадонной, пожалуй, не просто комплимент — оно далеко не беспочвенно, ведь, окажись Лайма в Штатах десятью или даже пятью годами раньше, кто знает, в каких залах она сейчас выступала бы и в каких голливудских фильмах снималась? Судьба, однако, иначе распорядилась: из Штатов Вайкуле домой вернулась. Отчасти из-за того, что почувствовала: наверное, жизнь свою столь радикальным образом менять поздно, отчасти потому, что американские врачи смертельно опасный недуг у нее обнаружили, и певице не до карьеры стало...

Тот период времени, неподъемно тяжелый, тревожный, когда шансов на выживание немного было, с улыбкой вспоминать она умудряется, но в этой белоснежной улыбке и лучистом взгляде столько всего... Прежде всего глубочайшего понимания жизни, которое приходит, как правило, лишь к тому, кто на пороге постоял и чуть было шаг туда не сделал, откуда не возвращаются.

«По голове я не раз получала и потому право на собственное мнение имею», — уверенно говорит Лайма, и тем, как она это мнение высказывает, как свою линию гнуть и верной себе абсолютно во всех вопросах быть продолжает, не восхищаться нельзя. Яркий пример — недавняя история с пресс-конференцией в Одессе, на которой певица сказала, что на гастроли в Крым ни за какие деньги не поедет.

Российские пропагандисты слюной брызгали, от злости захлебывались, на открытый «допрос» в эфире ее вызывали, провоцировали, то ли на самоунижение и извинения непонятно за что, то ли на окончательный с Россией разрыв подбивали, но Вайкуле, красавица во всем, нападки мастерски отметала и оппонентов на место грамотно ставила, казалось бы, азбучную истину объясняя: граждане Евросоюза на аннексированной территории выступать не могут. Закон такой есть, а в Европе законы соблюдать принято.

В Украине Лайма — гостья частая и желанная, причем не только в Киеве — в Харькове, Днепре, Одессе, а впереди планеты всей... Львов. Пару лет назад «бандеровский город», которым в России, да и в том же Крыму, и в оккупированном Донбассе, детей пугают, певицу ошеломил: билеты на концерт Вайкуле (на русском и латышском поющей) львовяне размели сразу же, как только в продажу они поступили, — ну есть у людей вкус, и ничего с этим уже не поделаешь...

Это интервью для нас с Лаймой второе по счету, и с тех пор она мало в чем изменилась, будто бы такая естественная и не­умолимая вещь, как взросление, стороной ее обошла, — все так же изысканно-красива, все такая же стильная и женственная. Кстати, когда у нее спросили: «А что для вас значит стильной быть?», «Это когда чрезмерности нет, — ответила Вайкуле, — когда нет ничего, что было бы слишком».

В этом, пожалуй, секрет притягательности Лаймы и заключается: все дозировано, с достоинством, без душевного и телесного стриптиза, без выворачивания наизнанку и привселюдного полоскания грязного белья, без разборок и скандалов с мужьями-любовниками — словом, без всего того, что бабьим и базарным называют. Без походов в Думу и политических лозунгов рядом с фото на плакатах, без торговли собой и своими принципами в угоду той или иной политической силе, с чистой совестью и искренней любовью к своему делу, которая, к слову, фонограмму в концертах использовать Вайкуле по сей день не позволяет. «Если вдруг петь не смогу, не страшно: говорить буду — и, может, кто-то решит, что ему это послушать нужно...».

«На сцене себя я не видела, а за хирургическим столом — очень даже»

— Лайма, вы 31 марта, в один день с Владимиром Винокуром, родились — чувство юмора у вас такое же хорошее, как у него?

— Ну, чем-то, наверное, мы похожи, но год разный, поэтому у нас только один знак общий. Мы одинаково резкие ребята...

— ...в чем именно?

— Ну, Овны — они же вспыльчивые... Те, кто мало меня знают, говорят: «Лайма, ты такая тихая...», а мои близкие удивляются: «Она — тихая?». То же и про Володю сказать можно.

— В детстве вы стать хирургом хотели?

---

---

— Всю жизнь хотела.

— И что, перспектива людей скальпелем резать вас не пугала?

— Нет, мне просто эта профессия нравилась, любопытно было, и потом, самое главное в ней — то, что ты результат видишь.

— В моргах когда-нибудь вы бывали?

— Да, конечно.

— И вас при этом...

— ...нет, никаких проблем не возникало — любопытство пересиливало.

— И вы себя за хирургическим столом представляли?

— Я себя иначе не представляла! На сцене себя не видела, а за хирургическим столом очень даже: на операциях присутствовала, медиком стать серьезно готовилась.

— В советское время Прибалтика час­тичкой капиталистического мира считалась, а в Юрмале потрясающее варьете «Юрас перле» было — фирма, качество, высочайший уровень...

— (Кивает). Да, если учесть, что попасть туда только 120-130 человек могли и часто известные артисты приходили — все они как раз с того времени меня знали. Об этом месте говорили, что, помимо него, в столь позднее время в Советском Союзе только почтовые ящики работали.

— Многого вы в том варьете насмотрелись? Там ведь наверняка серьезные люди бывали...

— Разные, но вели они себя прилично. Это не сегодняшний и не вчерашний рес­торан — это позавчера было (улыбается).

«В «Юрас перле» мой финансовый уровень несравненно выше, чем у советских звезд, был»

— Из этого заведения на большую сцену попасть, наверное, нереальным казалось...

— Задачи такой у меня не было, я никогда об этом не думала. То, что со мной это случилось, — судьба, потому что не мечтала я, не стремилась, а просто работала. Я ощущала, что это уже большая сцена, и очень важная, поскольку в зале люди сидели, которых по телевизору видела и уважала, и я считала, что огромное дело делаю.

Я всегда врачом быть хотела, и для меня даже работа в «Юрас перле» хирургически отточенной должна была быть. В залах, где тысяча, три тысячи человек (а ведь и стадионы по 40 тысяч были), свет в глаза бьет, поэтому там, где сотня сидела, ответст­венности гораздо больше было — зрители каждый твой палец видели, каждый взгляд, любое вранье замечали... Это хорошая школа была!

— По телевизору между тем вы эти многочисленные «Голубые огоньки» смотрели...

— ...нет, не смотрела.

— То есть ту сторону жизни не знали?

— Я шесть дней в неделю, кроме понедельника, работала и, действительно, не знала.

— Однако понимали, что где-то советская эстрада есть и совершенно другой уровень — как финансовый, так и популярности?

— Артисты те намного слабее были, к тому же наш финансовый уровень несравненно выше был, и я помню, что когда иностранные музыканты к нам приходили, они замечали: «Чем от Запада вы отличаетесь? На Западе лучшие музыканты на большой сцене стоят, а у вас в стране в ресторанах работают». Поэтому ущем­ленной я себя не считала — наоборот, богаче была, что хотела, исполняла, фирму пела, когда остальные об этом даже и не мечтали. Звезд я не знала и к ним не стремилась — мы западную музыку слушали, снимали ее, какие-то записи делали — словом, обделенными себя не чувствовали.

— Кто же уси­лия приложил к тому, чтобы из варьете вы на всесоюзную советскую сцену попали? Паулс прежде всего?

---

---

— Нет, на самом деле, момент наступил, когда я ощутила, что в «Юрас перле» мне уже неинтересно...

— Пересидели...

— Да, и каких-то перемен захотела, а поскольку с Паулсом с 15 лет знакома была, к нему пошла: «Раймонд, я бы свой коллектив создать хотела — мне репертуар нужен». Он очень хорошо, благожелательно ко мне отнесся.

— Илья Резник мне говорил, что как раз в те годы между Паулсом и Аллой Пугачевой недопонимание возникло. Она его хуторянином называла, да и Резника не так, как ему бы хотелось, ценила... «В общем, — Илья Рахмиэлевич признался, — Вайкуле мы, чтобы Алле насолить, сделали. С Пугачевой мы тогда поругались, и я сказал: «Рай­монд, давай Алке отомстим». Вы эту версию знаете?

— Как по мне, так просто звезды сложились. Этого не было бы, если бы я момент, когда прежняя жизнь мне надоела, не почувствовала или если бы моего похода к Раймонду, его знакомства с Ильей, их совместного проекта с Пугачевой не было... Представляете, из скольких мелочей один продукт состоит?

— Неуверенности какой-то, когда на большую советскую эстраду выходили, у вас не было?

— Ну что вы, нет! — я в себе полностью уверена была, тем более что до «Юрас перле» как раз на так называемой большой сцене работала. С какой-то филармонией гастролировала — Мордовской, что ли, или подмосковной, и для меня это невыносимо было: худсоветы эти, все остальное... Поэтому новый заход на сцену я как реванш воспринимала — у меня и мысли, что не смогу, не было, ни минуты!

«Резнику я помочь решила, но он директором свежего воздуха себя почувствовал, напортачил — и сам на себя обиделся»

— Раймонд Паулс, на ваш взгляд, глыба?

— Он настоящая мафия!

— В хорошем хоть смысле слова?

---

---

— Разумеется. Мы как-то смеялись, говорили: «Раймонд, но вы же мафия!». Он отвечал (прибалтийский акцент Паулса копирует): «Да, я мафыя». Есть просто люди, которые уже состоялись и из истории выбросить их нельзя — он из таких.

Что Раймонд — мафия, я поняла, в Финляндию съездив, в Японию, в другие страны. Когда в интервью говорила, что это мой автор, который «Миллион алых роз» написал, у меня самый настоящий успех у журналистов был. Я увидела, что за границей его знают, что он большой, потому что все основательное издалека видится, а до того... Ну, в одном городе живем, все нормально, обычный человек...

— А он, оказывается, мафия!

— Везде! (Смеется).

— Что за размолвка у вас с Ильей Рез­ником произошла?

— Размолвкой это не было. Просто каждый хороший поступок наказан бывает, и я в этом лишний раз убедилась. Было время, когда Илья (уж не знаю, навсегда или на какой-то период) в Америку эмигрировал, а наша страна как раз преображалась — перестройка, свобода... Я туда на гастроли поехала и узнала, что дела у него плохи, депрессия, какой-то проект не состоялся, а я как раз новый концерт «Я вышла на Пикадилли» делала...

— ...96-й год...

— ...да, и подумала: «Ну все мои хиты — это же его тексты, Резника, я ему помочь должна. Какая разница, кто автором слов будет? Музыка для новой программы уже есть — пускай и в этот раз слова напишет». Илье позвонила...

— ...и автором текстов стать попросили?

---

---

— Не попросила: это моя услуга была — ему. Или я его номер набрала, или он сам со мной связался — уже не помню, но мы в ресторанчике встретились, я спросила: «Илюша, как дела?» — увидела, что и впрямь не очень, настроения у него не было. «Вот, — сказала, — сейчас концерт делаю, музыка Раймонда есть — поработать хотите?». Резник с удовольствием согласился, все нормально, более того, я узнала, сколько денег он за тексты берет, и решила, что заплачу больше...

— Тысячу долларов, наверное, в то время брал?

— Нет-нет, 500, и я подумала: «Тысячу ему заплачу, чтобы просто поддержать». Ну, в общем, работа началась — колоссальная, интересная, на музыку «Пикадилли» он текст написал... В Ригу с чувством вернулась, что я...

— ...молодец...

— ...да, что я все же человек (улыбается), и вдруг через интернет от него письмецо приходит: вот, мол, с кем-то из своих друзей посоветовался, и теперь песни стоить намного дороже будут, плюс ко всему, с каждого твоего концерта деньги хочу получать (типа продюсером быть) и чтобы без моего разрешения программа не менялась... Слушайте, я — режиссер каждого моего концерта, и чтобы мне кто-то указывал, что за чем пойдет?! — да такой человек никогда больше ко мне не подойдет! — а он директором свежего воздуха себя почувствовал, и когда я это прочла, мы с Анд­реем (гражданским мужем. — Д. Г.), конечно, ахнули и написали: «За ваши услуги спасибо, мы от них отказываемся». После этого Виктор Пеленягрэ с песней «Я вышла на Пикадилли» появился, целый блок куртуазно-маньеристских текстов был создан, и новый виток моего творчества начался. Опять же даже в плохом всегда хорошее есть. Ничего страшного, я попыталась — не получилось, а потом Илья вернулся и на меня почему-то обиделся, причем я об этой нашей истории никому не рассказывала. Потом смеялась: Илюша, дескать, напортачил — и сам на себя обиделся (улыбается). Я, кстати, зла на него не держу: всякое бывает.

«Лишь недавно Алла обмолвилась: «Ты знаешь, «Еще не вечер» мне давали...»

— Когда крепкий триумвират Пугачева — Резник — Паулс вдруг распался, авторы, как Илья Резник утверждает, в пику Алле Борисовне Вайкуле нашли...

— Интересно меня искали! (Смеется).

— А еще интереснее, как на это сама Пугачева реагировала. Вы какую-то неприязнь с ее стороны — в ту пору — ощущали?

— Нет, я вообще ничего об этом не знала, это вот сейчас в интервью проскакивает, но тогда ни Раймонд, ни Илья ничего мне не говорили. Лишь недавно, когда все прошло, Алла обмолвилась: «Ты знаешь, «Еще не вечер» мне давали, но мне эта песня не подошла, я подумала, это типа того, что я уже свою карьеру закончила...». Ну а я же латышка, я в этих словах совсем другой смысл вижу...

— ...другой «Еще не вечер»...

---

---

— ...ну да (улыбается), иное ощущение. В итоге я столько хитов получила! Что, в принципе, ошибочно, потому что другие один-два в год выпускают, а у меня шесть, наверное, было.

— Одно из ваших первых появлений перед советской публикой — это выступление с Леонтьевым, песня «Вернисаж». Валерий Леонтьев — потрясающий артист, мой друг...

— ...умница!..

— ...интеллектуал и широкой души человек, а то, что на сцену вы именно с ним вышли, значение имело или вмес­то него кто-то другой мог быть — и все равно успех был бы?

— Как было бы, никто не знает: может, лучше, а может, и намного хуже, но тем, как получилось, я довольна. Валера на редкость приятным человеком оказался — для меня это очень важно было.

— Комфортным...

— ...да, и неглупым, что тоже важно, потому что если бы он неинтересной личнос­тью был, для меня это трагедией стало бы. Я с большими запросами тогда была, ведь до этого только фирменные песни исполняла, а тут найти надо, что и как с советскими делать, причем дуэт нужно петь, а с кем? Все это достаточно тревожно было...

«В Америке мне сниматься предлагали, в мюзикле на Бродвее главную роль играть... Всего этого я не брала»

— На советской эстраде вы родоначальницей нового, в принципе, чуждого ей стиля стали — такого изысканного, утонченного варьете: с ним можно было Америку покорять, что вы и попытались. Помню, как вы туда уехали, диски там выпускали, престижные премии получали, а реальная возможность Штаты завоевать была или для этого там родиться надо?

— Там просто жить надо — не обязательно родиться. Я все это имела — и от этого отказалась: это мой выбор. Мне, чтобы там состояться, уезжать нужно было, как Дейв Грузин и говорил, — многие у нас не знают, кто это... Это очень знаменитый пианист и композитор, во всем музыкальном мире известный, к тому же хозяин компании, с которой я работала, — GRP. Дейв Грузин и продюсер Ларри Роузен — эти люди очень тепло ко мне относились. Это, наверное, еще и с перестройкой связано было — сумасшедшие передачи выходили, где меня очень хвалили, и мне говорили, что, в принципе, после этого только тур нужен. Сниматься предлагали, в мюзикле на Бродвее главную роль играть... Я часто говорю, что я — большой пример того, что «судьба» называется. Всего этого я не брала. Вот как будто в ладони тебе песок сыплют, а ты их раскрываешь — так я все, что Америки касалось, пропускала. Это поздно было, уже поздно...

— ...и вы это чувст­вовали...

---

---

— Да, мне неинтересно было, вернее, когда не выпускали, попасть туда стремилась — попробовать, что-то получить, а потом только домой поехать хотелось.

— Ну, едва ли не все советские звезды для эмигрантов тогда выступали, а на американскую аудиторию вы вышли, «Парк Горького»...

— ...и Гребенщиков.

— В какой-то степени...

— Нет, я имею в виду, что у нас, у перечисленных, контракты с американцами были — это очень важно, а для эмигрантов и так петь можно, хоть всю жизнь, и пластинки в Америке, в Китае выпускать — где угод­но.

— Зависть коллег тогда и позднее вы ощущали?

— Нет, правда, Володя Матецкий сказал: «Все не имеют, но говорят, а ты имеешь — и молчишь: почему ты так делаешь?». Наверное, потому, что все в моей жизни — подарок судьбы. Ехать в Америку я не планировала, артисткой становиться — тоже: я вообще врачом стать хотела (улыбается) — остальное без всяких усилий случилось.

— Если сегодня назад оглянуться, Лаймой Вайкуле как становятся, что для этого необходимо?

— Работать, работать и еще раз работать, как пионер, готовой всегда быть, потому что удача один раз приходит, и ты к нему готов должен быть, а если не трудился и не подготовился, считай, что свой шанс профукал.

«Несносный характер? Мне кажется, я ангел...»

— Вы о себе однажды сказали: «Я не львица — я волчица советской эстрады»...

— ...да, так меня один человек назвал...

— ...а журналисты «дикой кошкой, которая царапается» вас называют...

---

---

— (Смеется). Интересно! Конечно, обидеть я себя не позволю. Меня слишком рано в детский сад, на неделю, отдали, и, может, в этом причина того, что за себя постоять я умею, хотя ногти мои мало кто на себе испытал.

— Обижали вас час­­­то?

— Нет, это не­воз­можно.

— И попыток не было?

---

---

— Во-первых, я не дамся, во-вторых, сдачи дам, а в-третьих, человека обидеть настолько можно, насколько он обижается.

— Но, что у вас характер не­сносный, это правда или наговаривают?

— Нет, мне кажется, я ангел (улы­бается).

— Как все прибалтийцы, вы сдержанная, тактичная, не­сколь­ко холодная...

— Не знаю, в чем это выражается, почему холодность мне приписывают — это просто неправильное восприятие. Человек, который молчит или панибратства не позволяет...

— ...дистанцию держит...

— ...всегда холодным считается, а на самом деле очень темпераментным и резким может быть. Я довольно много таких людей знаю, например, Раймонд Паулс — холодным его назвать просто ошибкой было бы, он костер!

— Ночной костер...

---

---

— Ну и дневной тоже!

— Вы между тем о себе говорили, что вы — чистая Снежная королева...

— ...так меня друзья называли...

— ...и вы ведь в фильме-мюзикле Мак­­сима Паперника «Снежная королева» ее и играли...

— Да, потому что это смешно было и с дружескими хохмами связано. Я просто хохотала, когда мне это предложили.

«В страдании человек лучше становится»

— В 91-м году у вас, молодой женщины, рак груди обнаружили...

— Ну не груди, но да, рак, злокачест­венную опухоль...

— Свои ощущения в ту минуту, когда диагноз вам сообщи­ли, вы помните?

— Да, конечно — этого никто никогда не забывает (улыбается). Первая мысль: «Это невозможно, у меня в Москве сольник!».

— Но вы в отчаянии были или же желанием бороться преисполнились?

---

---

— Вы знаете, западная медицина от нашей отличается...

— ...чуть-чуть...

— ...ну да, и тамошние хирурги совсем иначе все говорят. Наши скрывают, что-то такое рассказывают, чего вы понять не можете, а там все на бумаге пишется — с рисунками, цифрами: возможно, жить столько-то вам осталось... Это как ядерный взрыв!

— Вам тоже все нарисовали?

— Разумеется, и объяснили, что шансов мало. Конечно, страшно было, а как иначе? — и когда я людей встречаю, которые, подобный диагноз имея, внешнее спокойст­вие сохраняют, думаю: «Какие же они храбрые, какие же сильные!». Я намного слабее была.

— Ощущение, что это, может, конец, было?

— Ну да — мне так и сказали.

— Сколько вам лет давали?

— Они не о годах говорили — о процентах.

— И сколько процентов?

— 20.

— Что выживете?

— Да, что нормально все будет.

— То, что вы на сцену вернулись (обо всем остальном я уже не говорю), как сами считаете, подвиг?

---

---

— Нет, это не подвиг, это судьба. Спасибо ей за то, что лишние 20 лет тогда мне подарила.

— Это ваши слова: «В страдании личность растет»...

— Да, в страдании человек лучше становится.

— Вы лучше стали?

— Конечно.

— В большей степени личностью, чем до того были?

— Любые испытания человека формируют, и мне кажется, интересен именно тот, кто внутренний стержень имеет, кто по голове получал...

— ...и не раз...

— Вот именно (смеется). Я — получала, поэтому у меня свое мнение обо всем есть, совершенно точный и упрямый подход к любому делу. Упрямство мое не очень пострадало, но в отношении к другим я изменилась — абсолютно.

«О своих мужчинах писать? Возможно, когда-нибудь — не сейчас»

— С Андреем Латковским вы уже мно­го лет живете и в одном интервью сказали: «Замужем я быть не хочу. Рядом со мной человек, которого я уважаю и люблю, но в церковь с ним не пойду. А вдруг завтра мне или ему в голову что-то другое придет и не­навидеть себя и его начну, потому что, если обвенчаемся, развес­тись не сможем?»...

— Да, это мои слова.

— Интересная точка зрения, но разве родственники не возмущались: «Как же так? — замуж официально выйти надо»?

---

---

— Поначалу все время бурчали — и Анд­рея, и мои, а потом поняли, что никакой нужды в этом нет. Лет через 20 совместной жизни я подумала: «Это ж надо, как быстро мы наши отношения прекратить можем — просто сумку взять и уйти!». Ругаться, что-то делить, выяснять, через какие-то суды унизительные проходить...

— ...обижать друг друга...

— ...да, нам не надо, и уже тогда я точно знала: свадьба эта — не для меня.

— Андрей никогда вас к тому, что намного больше его зарабатываете, не ревновал?

— Очень ревновал — в самом начале! Мы вместе и в «Юрас перле», и до работали, и музыкант всегда меньше, чем солист, получал. Периодически он...

— ...взрывался?..

— Нет, я просто чувствовала, как это его оскорбляет. Очевидно, для мужчины это нормально, и мне как-то...

— ...ночной костер гасить приходилось...

— Да-да (смеется).

— Тем не менее какие-то слова, чтобы объяснить ему, что это не самое главное, вы находили или в душе все-таки думали: «Черт побери, если бы мужчина, который рядом со мной, больше зарабатывал, лучше было бы»?

— Нет, я об этом не думала, для меня деньги никогда значения не имели — они только для того нужны, для чего нужны, но не больше, и Андрей точно так же считает. В то время об этом вообще смешно говорить было, но у нас очень много денег было, и они общие были, а потом...

— ...их еще больше стало, однако общими они так и остались...

---

---

— Да, они всегда общие.

— «С кем что, где и при каких обстоятельствах у меня было, — вы журналис­там сказали, — вы никогда не узнаете»...

— Конечно.

— В общем-то, правильно, но мне кажется, что у такой умной и очаровате­ль­ной женщины, как вы, наверняка со­стоятельные и умные мужчины были. Когда-нибудь в мемуарах описать, какой яркой и разнообразной ваша жизнь была, вы планируете?

— Об этом я думала, но решила: возможно, когда-нибудь — не сейчас. Понимаете, чтобы что-то писать, я должна быть последней, кто с этой Земли уходит, потому что обидеть, субъективным своим мнением ранить никого нельзя. Я считаю, коллег обсуждать и популярность скандалами себе зарабатывать — это бестактно, а о себе говорить не могу, поскольку это кого-то расстроить может. Так что это, очевидно, тайной останется...

(Окончание в следующем номере)

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter