В разделе: Архив газеты "Бульвар Гордона" Об издании Авторы Подписка
МУЖСКОЙ РАЗГОВОР

Экс-руководитель Таможенной службы Украины Анатолий МАКАРЕНКО: «С одной евробляхи от 200 до 300 долларов «черным» налом выплачивать и куда-то заводить предлагали: «В том числе и вам, дорогой Анатолий Викторович»

Дмитрий ГОРДОН. «Бульвар Гордона»
Какой должна быть зарплата рядового таможенника, чтобы его не тянуло брать взятки, какие астрономические суммы проходят мимо государства через одесские порты, кто крышует контрабанду — об этом, а также о своей карьере подводника в авторской программе Дмитрия Гордона в эфире телеканала «112 Украина» рассказал Анатолий Макаренко. Интернет-издание «ГОРДОН» публикует текстовую версию интервью.

«Для простого гражданина таможня незаметной должна быть, таможенника гражданин видеть не должен»

— Анатолий Викторович, украинской таможней вы дважды руководили, один раз, при Януковиче, даже за это сидели (по сфабрикованному обвинению, которое с вас снято) и, как никто, наверное, в стране, понимаете, какой таможня должна быть, чтобы таможенники большие зарплаты получали и при этом не крали, чтобы экономика Украины, как и положено в цивилизованной стране, за счет таможни развивалась...

— Благодарю вас за то, что разговор с моей профессиональной, любимой темы начали (улыбается) — на мой взгляд, для бизнеса таможня работать понятно, прозрачно, быстро и дешево должна. Дешево, я имею в виду, по затратной части, а для простого гражданина незаметной должна быть, таможенника гражданин видеть не должен.

В свое время, в 2010 году, я в аэропортах экраны поставить распорядился, за которыми таможенники находиться должны были (я это в одной из западных стран срисовал) и за пассажирами наблюдать, а не по восемь в колонне, как сейчас, стоять. В Борисполь прилетаем — и нас наши доблестные таможенники, мои коллеги, как, извините, врагов народа встречают, смотришь на них — стоят и взглядом тебя прон­зают... Граждане видеть это не должны, таможня для гражданина доброжелательной должна быть, а для бизнесмена, как я уже сказал, понятной, прозрачной, быст­рой, комфортной и самое главное — рав­ные правила игры для всех предлагающей.

Вы же, кстати, на свой вопрос сами ответили: чтобы таможня правильно работала и одним из очагов коррупции в стране не была, таможенник достойную зарплату получать должен, достойный социальный пакет иметь, и над ним не коррупционные органы по борьбе с коррупцией стоять должны, а органы, с коррупцией в таможне реально борющиеся, — тогда честную европейскую таможню, а не игру в так называемые таможенные реформы получим.

Я, к слову, пограничникам всегда завидовал. Внимание обратите: в нашей службе пограничной реформ нет, никто «Мы пограничников реформируем» не говорит, и посмотрите, как они развиваются, как совершенствуются!

— Хорошо у них все?



Фото Ростислава ГОРДОНА

Фото Ростислава ГОРДОНА


— Конечно — благодаря командующим. Три командующих было, они друг друга сменяли, им каждому поработать дали — начиная с Николая Литвина, который фундамент службы создавал, и нынешним, профессиональным пограничником Пет­ром Цигикалом, заканчивая. Это не пришлые — бизнесмены или инвест-банкиры, ничего в границах не понимающие, а люди, из системы, из воинской среды вышедшие, и на сегодня мы налаженную пограничную службу имеем — в отличие от таможенной, которою от реформ 10-й год лихорадит.

— «Таможня дает добро» — вы, конечно же, эти слова из «Белого солнца пус­тыни» помните: скажите, пожалуйста, таможня давать добро должна или все-таки щитом стоять — чтобы в Ук­ра­и­ну контрабанда не проникла?

— Как-то одной британской певице (она здесь на гастролях в конце 2009 года была) я по-русски сказал (а по-английски перевели — и она заулыбалась, приятно ей стало):

И добро вам даст таможня
Завезти бесплатно, в дар,
В Украину искру божью —
Как беспошлинный товар.

Вот кто искру божью везет — пусть это товар будет, пусть душа, творчество...

— Эти стихи, уточним, сами вы сочинили...

— Сам (улыбается), но суть в чем? Если вы с таможней честны, она добро дает, а если играть с ней пытаетесь, заслоном должна быть. На сегодня, к сожалению, работа украинской таможни настолько дез­организована, что «белые» бизнес­мены, которые честный бизнес ведут, больше, чем те, кто с таможней договариваются и «черный» кэш платить готовы, страдают. К со­жалению, таможня серьезнейшей коррупционной зоной риска является — ог­ром­ные денежные, товарные потоки, хотя подчеркнуть необходимо: коррумпирована таможня ровно настолько, насколько коррумпировано все государство, ни больше ни меньше, и ког­да сейчас стрелки перевес­ти пытаются: мол, ату их, больше проблемы, чем 9800 таможенников, негодяев и взяточников, у нас нет — ничего подобного: таможня точно такая же, как остальные органы власти.

«Если бы начальник областной таможни от трех до пяти тысяч евро получал, с него и спрашивать можно было бы»

— Я всегда за то выступаю, чтобы государственные чиновники большие зарплаты, социальные пакеты, преференции различные имели, но и — если нарушать закон при этом будут — сроки очень суровые. Сколько ежемесячно руководитель украинской таможни и простые таможенники где-нибудь в Чопе получать должны, чтобы никакого соблазна на взятку позариться у них не было, чтобы они своим местом работы гордились?

— Дмитрий Ильич, конечно, очень большие суммы назвать хотелось бы...

— ...а вы не стесняйтесь!..

— ...но при реальной ситуации в экономике в меня камни сейчас полетят. Чи­та­те­ли скажут: «Вы что, хотите, чтобы таможенникам, негодяям, ворам, еще и зарплату большую дали?», но если объективно говорить...

Чтобы не крали, чтобы бизнесу работать давали, чтобы европейскими цивилизованными таможенниками были — разумеется, ситуацию менять надо. Перед встречей с вами одного своего товарища набрал — он в бориспольской таможне 25 лет проработал. «Сколько ты на руки в феврале получил?» — спросил. Он в ответ: «Семь тысяч гривен». — «А за коммунальные услуги сколько отдал?». — «3200». — «У тебя какие-то льготы социальные, субсидии есть?». — «Ничего нет». Вот вам на сегодня картина реальная — 25 лет стажа, главный инспектор, рядовой таможенник, оплот фактически системы...

— ...и как не брать?

— Представьте себе! — так это Бо­рис­поль, где коррупционное поле риска куда меньше, чем на границе. Не то что меньше — его практически нет... Я ситуацию прекрасно знаю, но это поле на границах огромно — на западной, например, в портах наших, и, конечно, чтобы эти люди возможность жить имели, достойную зарплату им дать надо. Я как-то рассчитывал... Вы вопрос задали — и я отвечаю. Если бы начальник таможни в месяц от трех до пяти тысяч евро получал...

— ...начальник поста?

— Областной таможни — региональной: их у нас 26. Вот если бы столько честных денег он получал, которые задекларировать можно, с него и спрашивать можно было бы и коррупционные риски от него отбивать.

— А рядовой таможенник?

— В Польше, в аэропорту в Варшаве, я спрашивал: «Сколько вы зарабатываете?». Около тысячи евро. Немного, на самом деле, но там социальные пакеты колоссальные, страхование медицинское, выходное пособие очень хорошее...

— ...пенсия, наверняка...

— ...и всяких льгот масса, которые многое компенсируют и к этой тысяче добавляют, понимаете? Сегодня, на мой взгляд, нам вот к таким деньгам социальные пакеты добавлять необходимо.

«К сожалению, все те, кто сейчас в том же Чопе работают, брать, сколько ни плати, будут»

— Представим, что простой таможенник в Чопе тысячу евро плюс социальный пакет получает и знает, что если взятку возьмет, 10 лет тюрьмы, пред­положим, получит. Брать он, на ваш взгляд, не будет?

— К сожалению, все, кто сейчас там работают, брать будут.

— Ого! Сколько ни плати?

— У них это уже на генетическом уровне заложено, и сейчас закарпатская таможня — Ужгород, Чоп — огромнейшее поле коррупционного риска. Мне сводку дали — сколько венгры и словаки контрабанды из Украины задержали и что мы пропускаем — это позорище! Там целая черная дыра образовалась, и, к сожалению, все полнос­тью менять надо, и тут проблема...

— ...где людей найти?

— Да, куда поселить, за счет чего они там жить станут, и для тех, кто новую таможню создавать будут, это колоссальный вызов. Вот мы сейчас ситуацию меняем — ценой огромных усилий таможню отделяем. Об этом в 2014 году Яре­сь­ко я говорил: «Таможню мы отделить должны, она погибает!».

Мы до того дошли, что Евросоюз огромные деньги на обустройство пунктов пропуска нам выделил — десятки миллионов евро...

— ...ого!..

— ...но эти деньги у нас забрали — потратить их мы не смогли. Почему? Подразделения, которые этим раньше занимались, мы уничтожили. Сопровождение проектов — это сложнейшие вопросы: начиная с финансирования и строительством заканчивая.

— Ну, про Чоп поговорили — теперь об Одессе, а именно о портах — их же там несколько. Мне говорят, что контрабанда там на миллиарды долларов в месяц проходит — это правда?

— Думаю, что на миллиарды, если по товарному потоку смотреть, вряд ли... Да, товарный поток там огромный, но что на миллиарды долларов в месяц... Нет!

— Тем не менее мимо государства сколько идет?

— Я как-то расчет делал: в прошлом году таможня в бюджет, по-моему, 415 миллиардов перечислила...

— ...гривен?

— Да, и помню, что в конце 2008-го — начале 2009-го, когда таможню я принимал, в Украину в декабре 10 тысяч мобильных телефонов ввезено было — легально, при том, что оценки говорили: цифра намного выше. Мы в 2009-м целую программу создали — когда телефонную трубку на учет поставить нельзя было, так вот, цифры. В декабре 2008-го легально 10 тысяч мобильных телефонов оформлено было, и вы никогда не угадаете, сколько в декабре следующего года легально оформили...

— 200 тысяч?

— Миллион 111 тысяч!

— Ух ты!

— В 2008-м мы 11 миллионов долларов налогов взяли — со всех этих телефонов за год, а в 2009-м, когда проблемой занялись, 157 миллионов долларов!

— В 15 раз!

— Правда, интересно?

— Очень...

— И это только на одних мобильных! Дырку закрыли — и эти деньги в бюджет направить смогли: для меня это показательный пример того, как работать можно, границу не перекрывая, милицейские-полицейские заслоны не выставляя, сотрудников, которые шпионов ловить должны, трубки мобильных телефонов пересчитывать не заставляя, а просто помойные ямы закрыв — с одной стороны. А с другой — внутри страны условия создав, в которых контрабандный товар реализован не может быть.

«В Польше и Венгрии и сегодня целыми сменами таможенников арестовывают и лицом в асфальт кладут»

— Ну и сколько, на ваш взгляд, через порты большой Одессы проходит?

— О портах большой Одессы говорить не буду...

— «Я вам не скажу за всю Одессу...

— ...вся Одесса очень велика», да, но за всю Украину скажу. Если 415 миллиардов — это, по данным Минфина, поступление в бюджет в прошлом году, то плюс 100 миллиардов гривен мы еще получить могли бы, а это около четырех миллиардов долларов за год!

— Фантастика!

— Не фантастика — реалии, и деньги эти в товаре, который в Украину идет, есть.

— Ясно, а можно ли теоретически так сделать, чтобы таможня в стране честно работала? Если политическая воля нового президента на то будет?

— Дмитрий Ильич, в Польше быстрые изменения прошли, и они продолжаются. Далеко за океан ходить не будем — на ближайших соседей, поляков или венгров, посмотрим: там и сегодня целыми сменами таможенников арестовывают и лицом в асфальт кладут!

— Да вы что?!

— Да, то есть, даже там все непросто, поэтому — возможно, но не скоро, однако рано или поздно начинать надо, а мы на сегодня даже не начали. В 2014-м я опять в таможню пришел, эту бездну проблем увидел... Ну, тогда война началась, мы колоссальные вопросы решали, но поработать нам, кое-что восстановить девять месяцев дали, а потом все просто смели, таможню на куски порвали — реально порвали: кланы, депутатские группы, силовики и так далее. Сегодня — вам и всем, кто нас читает, доложу: таможни как системы безопаснос­ти в стране нет.

— От кого же решение вопроса с таможней зависит? Политической воли первого лица достаточно?

— Только от политической воли первых лиц — президента и премьер-министра.

«Я не діючу владу критикую, а ложь и йолопів у діючій владі»

— Анатолий Викторович, а с евробляхами сейчас что происходит?

— В страну, по разным оценкам (у меня данные таможенной статистики), 650 тысяч так называемых евроблях ввезено.

— Фантастика!

— После того как эта проблема общегосударственной стала, парламент общеизвестное решение принял (как по мне, не бесспорное, но деваться некуда было) — возможность дать так называемые евро­бляхи льготно оформить, и 125 тысяч из них оформлено. У меня дискуссия (заочная, правда) с председателем парламентского комитета Ниной Петровной Южа­ниной была. Она мне написала, что я діючу владу своими размышлениями о евробляхах критикую, и я ей сейчас благодаря вам отвечу: «Нина Петровна, не діючу владу, а ложь и йолопів у діючій владі, поскольку вместо того, чтобы все евробляхи оформить дать, мы завышенную экспертную оценку выставили и людям проблемы создали». Кто на этих машинах ездит? Как пра­вило, малоимующие, граждане с не­боль­шими деньгами, и, чтобы завышенные налоги заплатить, им какие-то дополнительные деньги искать пришлось.

С одной стороны, как таможенник, я понимаю: большинство документов там не в порядке, но если на этот шаг мы решились, давайте всем им оформиться дадим, все эти деньги соберем и в бюджет направим. Не сразу, нет, сроки были: быстрее, предвыборная кампания, медлить нельзя... В итоге со 125 тысяч евроблях восемь миллиардов гривен собрали, но если бы все, но по стоимости чуть ниже, оформили... Посчитайте, насколько больше денег получили бы!

— Хм, а сама тема евроблях — что это? Диверсия, сознательный акт?

— Таких диверсий может быть масса — умники есть, которые в таможенном законодательстве, в налоговом всегда лазейки находят, а с другой стороны, неизменно государство есть, которое эту лазейку или пресекает, или открывает. Вот здесь, так сказать, соитие возникло — желания этих пацанов (иначе их не называю), которые эту схему использовать пытались, а затем в политическую программу превратить, и руководителей фискальной службы до недавних пор. До 2015-го мы эту схему не одобряли, евробляхи не пускали.

— А вам это сделать предлагали?

— Конечно.

— И большие деньги сулили?

— Суммы по каждой машине фиксировались...

— Нет, если, дескать, добро на евробляхи дадите, вы лично столько-то получите...

— Так мне не говорили. Суммы рисовали: мол, с одной евробляхи — от 200 до 300 долларов.

— Куда?

— «Черным» налом выплачиваться будет и куда-то заходить, в том числе и вам, дорогой Анатолий Викторович».

— Ну, немало, слушайте. Если на количество умножить... Это 18 миллиардов, что ли?

— Должное отдать надо: к Константину Ликарчуку, который меня сменил, эта схема тоже приходила — он устоял, а потом Ликарчука убрали, и все на полную мощность заработало — к сожалению.

— А кто после Ликарчука пришел — фамилию назовем?

— Да все ж они известные люди...

— Понятно. О таможне мы больше не будем...

— ...а жаль!

— Ну да, о ней с вами говорить бесконечно можно...

— (Улыбается). Помните: «Все, что сможем, растаможим»?

— Да-да, авторство ваше... Вообще, эта тема таможенная вам болит?

— Болит! Я времена знал, когда это настолько сильная, профессиональная структура была, настолько ее отношения с бизнесом понятны были... Вот бизнесмены соврать не дадут — вопрос им задайте, как таможня где-то до 2006-2007-го работала. Да, не безукоризненно, да, непросто, но этой вот тотальной коррупции, тотальной продажности, тотального непрофессионализма, который с созданием Министерства доходов и сборов начался, не было.

Развращать таможню в 2010 году начали, когда программы господина беглого, извините, президента реализовались и потоки контрабандные просто под бандитским патронатом пошли. В 2014 году ситуацию поменять нам не удалось — к сожалению, поработать не дали: все это восстановилось, и, разумеется, мне больно. Я многих людей в таможне знал — профессионалов, но их по люстрации выбросили. Сейчас мы что-то делать пытаемся, и это, наверное, последний шанс — если его не используем, даже те осколки таможенного профессионализма, которые где-то еще остались, потеряем.

«Луценко в самой страшной на Лукьяновке камере смертников сидел — с выходом на собачник, и ночью ты спать не можешь, потому что все эти конвойные псы воют, гавкают...»

— Сколько при Януковиче вы отсидели?

— Год и 13 дней.

— Знаю, что, когда вас посадили, сказали: «Если показания на Тимошенко дашь, сразу выпустим». И выпустили бы, правда?

— Ну, они пацаны понятийные были — наверное, да (улыбается).

— Почему же на сотрудничество со следствием вы не пошли?

— Это мои понятия были, мои принципы — человека оговорить, то, чего не было, сказать, я не мог, поэтому сказал лишь то, что сказал: таможня в тех условиях все по закону сделала, и это правда.

— Когда я интервью у Юрия Луценко брал, который параллельно с вами в Лукьяновском СИЗО сидел, то он о тюрьме вспоминал и плакал — в глазах постоянно слезы стояли. Вы о тюрьме тоже со слезами вспо­минаете?

— Нет — она очередным замкнутым про­странством для меня была.

— Ну вы же заместителем командира атомной подводной лодки были...

— Ну, это давнишняя история. В тюрьме я сильно за тех переживал, кто переживал за меня, — вот я сейчас дома, на родине, был...

— ...в Запорожской области...

— Да... Отец мой очень рано умер, и меня другой человек воспитывал, а когда меня посадили, буквально через месяц его не стало — так беспокоился, что сердце остановилось. Я просил: «На похороны меня отвезите — хоть под конвоем, наручники наденьте...». Не разрешили: попрощаться не смог, и теперь каждый раз, когда в Запорожье бываю, к нему на могилу еду и прощения прошу — за то, что так получилось.

Вот здесь, наверное, слеза прошибает, а тюрьму вспоминая — нет. Истерик не было, хотя Юрия Витальевича я понимаю: в тех условиях, в которых находился он, не дай бог кому-то быть. В камере той я всего пару-тройку недель провел, а он около двух лет прожил.

— Плохая камера?

— Самая страшная на Лукьяновке — камера смертников, и те, кто там Луценко почти два года держали, действительно не­лю­ди. Не знаю, говорил он вам или нет, — это камера с выходом на собачник...

— ...не говорил...

— ...и ночью ты спать не можешь, потому что все эти конвойные псы воют, гавкают... Там неимоверно сложно было, и эмоции нынешнего генерального прокурора я понимаю.

— Тюрьма вам снится?

— Нет, ни разу. Подводная лодка — да, тюрьма — нет.

— Подлодка лучше тюрьмы?

— Она лучше всего! (Улыбается) — там все честно. На люке у нас, который, когда под воду уходишь, задраиваешь, написано было: «Вместе побеждаем, вместе погибаем». Все поровну — и смерть, и победа.

— Погибнуть там вы могли?

— (Кивает). Ситуаций несколько было. Одна из них — всплытие во льдах в районе Северного полюса, когда глубину потеряли и удариться о грунт рисковали. Сложно было, потому что над нами огромный слой льда был, всплывая, продавить его вряд ли смогли бы, а под нами — бездна... Командир всех спас, и я эту историю помню — она одна из наиболее ярких в жизни!

— Самый большой срок, на который в море вы уходили, какой был?

— 90 суток.

— 90 суток в замкнутом пространстве с одними и теми же людьми, даже если вы дружны... Это вообще одиночество, кстати?

— Нет, это очень интересно — просто подводников послушать надо: они расскажут, насколько мы приживаемся, совмещаемся... Конфликтов у нас практически нет...

— ...неужели?

— Да, и бедному доктору три месяца делать нечего было — почти никто не болел. Одним из немногих его пациентов я был — зуб у меня болел, и он долго его удалить уговаривал. Полтора часа удалял — как оказалось, это первый удаленный зуб в его жизни был. Ну очень кого-то полечить хотелось, а некого было (смеется).

Подводная лодка — место силы, под­водная лодка — место правды, место, где перед Господом Богом и своей совестью все равны. Своеобразный рентген, который, кто ты на самом деле, показывает.

«На месте погибших ребят с «Курска» я быть мог»

— Когда подводная лодка «Курск» погибла, вы плакали?

— Плакал.

— Себя на месте этих ребят представляли?

— Я на их месте быть мог.

— Каким образом?

— Экипаж «Курска» следующим после нашего формировался.

— Лодки одинаковые были?

— Абсолютно.

— То есть вы туда попасть могли?

— Это конец 80-х — да, при этом большую часть экипажа погибшего я знал.

— Что с «Курском» произошло, вы понимаете?

— До конца нет.

— А мысли какие?

— Думаю, цепочка трагических случайностей. Недоработанная торпеда взрыв в торпедном отсеке активировала — во всяком случае, никакого внешнего воздействия не было.

— Не было?

— Об этом много говорят, пишут, но нет. К сожалению, внутренняя аварийная ситуация лодку погубила.

— Профессия подводника вас чему научила?

— Не врать.

— Получается?

— Стараюсь. Если честно, не всегда — иногда лукавлю.

— Вы «не врать» сказали — и я о том подумал, что практически все наши политики не просто врут, а делают это нагло, с особым цинизмом. Вы распознать, когда политик врет, а когда правду говорит, можете?

— На 99,9 процента. Во-первых, я их почти всех знаю — вблизи...

— ...лучше бы не знали, да?

— Ну, многих, наверное, да, но люди есть, знакомством с которыми горжусь, мне с ними комфортно, однако политика — такая штука, что обман иногда локомотивом той или иной силы является.

«Я себя от системы власти не отделяю и крест свой тоже несу»

— Когда в 2014-м на Майдане самые страшные события начались, вы со своими друзьями-офицерами туда каждую ночь выходили. Я спросил: «А к тому, что убить могут, вы готовы?», и вы ответили: «Да, готов»...

— Помню.

— Вы, человек, на вершине государственной власти побывавший, без пафоса, с такими же простыми мужиками на Майдан шли, зная, что каждую минуту вас ликвидировать могут: чувства злости, ненависти, стыда — по отношению к тем, кто, на крови придя, ни хрена сделать не смог, у вас нет? За непарламентское выражение простите...

— Отвечать на этот вопрос мне очень больно, потому что перед памятью этих вот пацанов, которые на Институтской, в других местах легли, где убивали их, мучили, безумно стыдно... Люди эти — вершина духа и совесть нации — и мальчиши, и зрелые люди. Сейчас говорю — и мурашки по коже: стыдно. Ребята, простите! Не знаю, сколько раз прощения у них те, кто нами рулят, просят...

Еще раз повторю: я себя от системы власти не отделяю — я в ней был, работал и крест свой тоже несу, но, думаю, тем, кто свой крест со сцены Майдана взяли, надо было еще по терновому венцу добавить — чтобы колючки больно-больно их жалили.

К сожалению, надежды Майдана-2014 на сегодня если и реализованы, то очень-очень мало, и не волей и стараниями всех нас, кто эти пять лет работали и страной руководили, а кровью тех пацанов. Безвиз, Томос — это их кровь: не было бы ее, не было бы ничего, а тотальное обнищание, разруха, выезд из страны лучших — это уже «заслуга» тех, кто страной эти пять лет руководили.

— Ситуацию двойных стандартов, когда война в стране, а вроде и не война, когда вовсю торговля с Россией идет, вы как расцениваете? Когда певцам на территории России выступать плохо, а политикам бизнес с Россией делать вроде и нормально? Когда вранье политиков такое правдоподобное, на таком высоком уровне актерского мастерства, что Станиславский и Немирович-Данченко, думаю, в гробах своих переворачиваются — от восхищения, разумеется: такое мастерство в предлагаемых обстоятельствах...

— Я об этой ситуации так написал: «Вам уже никто не верит. Врите еще», и такое чувство у меня, что это как руководство к действию воспринято. К сожалению, эту двойную мораль мы, ну, может, еще десяток, сотня людей видим — к миллионам, к тем же односельчанам моим,...

— ...медленно доходит?

— Да другое до них доходит: тысяча гривен, условная монетизация субсидий, какая-то помощь разовая... Килограмм гречки или очередная фитюлька разрисованная — к сожалению! Землякам своим говорю: «Если в очередной раз себя одурачить дадите, на вас очень зол буду». Один из них сказал: «Да вас всех на рельсе повесить надо, и тебя тоже!». Меня на рельсе хотите? А сами-то что сделали? Используйте свой шанс: бюллетень берите и дурить себя не давайте!

Страна у нас замечательная и народ непредсказуемый — мы выбрать можем, а потом на Майдан выйти и выгнать: товарищ же один до Ростова бежал...

— Вы очень достойно тюрьму прошли — как там себя вели, мне рассказывали, вы человек, мужскую гордость свою, честь офицерскую сохранивший, в самые тяжелые, роковые дни там, где тяжелее всего, — на Майдане — были. Скажите, а все хорошо у нас быть может? Вы в завтрашний день с оптимизмом смотрите?

— По натуре я оптимист и людей, позитивно заряженных, люблю. Я уверен, что мысль материальна, и если ныть и хныкать все вместе мы будем, вот так, в нытье, жизнь нашу и проживем, и я, кстати, одно из ваших высказываний помню: островки позитива вокруг себя создавать надо. Если это делать не будем, и общего позитива не будет...

— ...и общего острова...

— Совершенно верно! Еще раз повторю: замечательная земля нам досталась! На другие страны, где пустыни, горы и так далее, посмотрите, а у нас вода, земля, небо какое! А люди какие, как даже бедненькие дома ухожены! Весна началась — все в огородах, палисадниках, все копошатся... Народ-то классный, понимаете? Еще бы Господь правителей толковых послал!

— Ну а вообще свет в конце туннеля, по-вашему, мы увидим?

— Не просто увидим! Уверен: мы непростую, больную, кровоточащую страницу нашей истории перелистываем, а следующая светлой будет — подсознательно, на уровне интуиции, я это чувствую. Мама моя здесь, я здесь, могила отца здесь, мой единственный сын здесь, в Украине. Никуда мы не поедем, нашу страну созидать будем, и я, Дмитрий Ильич, верю, что и вы так же думаете. Нас...

— ...двое уже!..

— ...и это немало!

— И доктор Комаровский с нами!

— Кстати, доктор Комаровский — это си­ла! (Улыбается). Если бы в будущее Ук­ра­ины я не верил, честно скажу: на эфиры не ходил бы, а в огороде копался бы, но я этого хочу, и так будет.

— Когда так будет, на радостях вы напьетесь?

— С вами — да!

Записала Анна ШЕСТАК



Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter
Комментарии
1000 символов осталось