Советский писатель-эмигрант киевлянин Анатолий КУЗНЕЦОВ: «Со всей трезвостью я увидел, что обречен жить в обществе, где не погибает тот и только тот, кто глубоко в себе погребет свое искреннее лицо. Бывает, так погребет, что уже и сам потом откопать не может»

Невозвращенцем он стал в 40 лет. Выпросил у главного редактора журнала «Юность» Бориса Полевого творческую командировку в Англию: напишу, мол, к 100-летию Ленина эпохальное произведение о II съезде РСДРП. Перед автором будущей нетленки подняли шлагбаум. А спустя пять дней пребывания в Лондоне он обратился к английским властям за политическим убежищем. В МИДе, Союзе писателей и, конечно, в КГБ поднялся переполох. Тула, где Кузнецов жил последние 10 лет перед бегством, лишилась второго секретаря обкома партии и начальника управления КГБ. В Киеве, где родился писатель, перекрестились: слава Богу, уже не наш. Но киевских чекистов тоже не оставили в покое. Здесь жила мама невозвращенца. В Москве рассчитывали, что она прольет свет на мотивы «преступления» сына. К ней отправился сотрудник украинского КГБ. Отчет о его беседе с Марией Федоровной Кузнецовой и два сопутствующих документа хранятся в архиве Службы безопасности Украины и ранее не публиковались.

«УСТАНОВЛЕНО, ЧТО ПОСЛЕ ПРИЕЗДА В ЛОНДОН КУЗНЕЦОВ ДВАЖДЫ ПОСЕТИЛ НОЧНОЙ КЛУБ»

«Центральному комитету КПУ. 4 августа 1969 года. № 509/н. Секретно.

Комитет государственной безопасности при Совете Министров Украинской ССР располагает данными о том, что находившийся в творческой командировке в Англии писатель Кузнецов Анатолий Васильевич, 1929 года рождения, уроженец города Киева, член КПСС, проживающий в городе Туле, 30 июля сего года обратился в МИД Англии с просьбой предоставить ему политическое убежище. Просьба его удовлетворена.

Председатель Комитета государственной безопасности при Совете Министров УССР В. Никитченко».

На документе стоит резолюция: «Доложено тов. Шелесту 9/VIII».

Анатолий Кузнецов прибыл в Лондон 24 июля 1969 года в сопровождении элегантного, при бабочке, пахнущего дорогим одеколоном аспиранта филфака МГУ, а впоследствии известного московского издателя Георгия Анджапаридзе. Кузнецов был несилен в английском, и органы приставили к нему Гогу как переводчика.

Отношения писателя с матерью были непростыми, с 1957 по 1964 год она ничего не знала о сыне, но свою книгу Кузнецов посвятил именно Марии Федоровне

Вот как Гогу характеризовала диссидентская «Хроника текущих событий»: «Он был исключен за неуспеваемость с отделения математической лингвистики МГУ, несколько раз не сумев сдать экзамен преподавателю математики Шихановичу. Весной прошлого года, после того как Шиханович подписал письмо математиков в защиту Вольпина (Александр Сергеевич Есенин-Вольпин, сын поэтов Сергея Есенина и Надежды Вольпин, выдающийся математик и правозащитник, провел в тюрьмах и психушках 14 лет. - Л. Х.), Гоги Анджапаридзе был инициатором «студенческого заявления» с требованием уволить Шихановича как несправедливого экзаменатора».

Анатолий Кузнецов понимал, с кем имеет дело, и приготовил план нейтрализации своего соглядатая. Повел его на стриптиз в лондонском квартале Сохо, сам же ретировался через окно в туалете, помчался в гостиницу, собрал пожитки и был таков.

Не так давно опубликован совершенно секретный документ, направленный 4 августа 1969-го в ЦК КПСС из КГБ СССР. Из него видно, что председатель Комитета Юрий Андропов не сразу поверил в «подлое предательство» Кузнецова. По одному из рассказов писателя на Киностудии имени Довженко уже был снят прекрасный фильм «Мы, двое мужчин» с Василием Шукшиным, готовился фильм «Человек и ночь» по «Бабьему Яру», его самая знаменитая книга издавалась в десятках стран мира, а произведения печатали самые тиражные журналы, их автора назначили заместителем председателя Тульского отделения Союза писателей. Чего ему не хватало?! Наверное, опираясь на показания Анджапаридзе, Андропов написал:

«Установлено, что после приезда в Лондон Кузнецов дважды посетил ночной клуб, а в день исчезновения высказал намерение вновь посетить клуб... Не исключено, что эти обстоятельства были использованы спецслужбами противника в компрометации Кузнецова и склонении его к невозвращению на Родину».

Похоже, в голове Юрия Владимировича крутился какой-то сюжет о совращении наивного советского человека западными разведками. Кузнецов, однако, никакими государственными секретами, способными кого-либо заинтересовать, не обладал.

Правда, один секрет был. Кузнецов выдал его сразу, едва англичане предоставили ему убежище. Оказывается, за полгода до побега писатель затеял игру с КГБ, согласившись стать секретным осведомителем. В документе Андропова есть подтверждение:

«С октября 1968 года с Кузнецовым поддерживал контакт сотрудник органов госбезопасности, которого он информировал о серьезных компрометирующих материалах в отношении группы писателей из своего близкого окружения».

27-28 сентября нацистские власти отдали приказ о том, чтобы 29 сентября все еврейское население города к восьми утра явилось в назначенную точку сбора с документами и ценными вещами. За невыполнение приказа — расстрел

«Близкое окружение», которое Анатолий Кузнецов включил в свою игру, состояло из Евгения Евтушенко, Василия Аксенова, Анатолия Гладилина, Олега Ефремова, Олега Табакова, Аркадия Райкина. Кузнецов стукнул в КГБ, будто известные писатели и актеры задумали издавать подпольный журнал под названием то ли «Полярная звезда», то ли «Искра». Удивительно, но чекистов не смутило отсутствие креатива у столь талантливых людей, которые для своего журнала могли бы выдумать название пооригинальнее, а не пользоваться уже пережеванными.

В КГБ странную и опасную игру Кузнецова не раскусили. На полном серьезе Василия Аксенова и Евгения Евтушенко вывели из состава редколлегии «Юности», зато Анатолия Кузнецова туда же ввели. Может быть, особенно коварно это выглядело по отношению к Евтушенко.

В интервью автору этой статьи Евгений Александрович рассказывал: «Студентом Литинститута я был на практике в Каховке, где в конце 50-х шло строительство Каховской ГЭС. В местной многотиражке познакомился с молодым журналистом Анатолием Кузнецовым. Как-то разговорились, и он рассказал мне о Бабьем Яре. А знал он много, потому что жил неподалеку, на Куреневке, и был свидетелем того, как через 10 дней после захвата Киева людей вели на смерть. Анатолий был тогда подростком лет 12-ти и все хорошо запомнил».

Потом они встретились в Киеве. Кузнецов вспоминал: «Евтушенко, с которым мы дружили и учились в одном институте, задумал свое стихотворение в день, когда мы вместе однажды пошли к Бабьему Яру. Мы стояли над крутым обрывом, я рассказывал, откуда и как гнали людей, как потом ручей вымывал кости, как шла борьба за памятник, которого так и нет. «Над Бабьим Яром памятников нет...» - задумчиво сказал Евтушенко, и потом я узнал эту первую строчку в его стихотворении».

СОБИРАЛСЯ ПЕРЕПЛЫТЬ ЧЕРНОЕ МОРЕ ПРИ ПОМОЩИ ВОДОЛАЗНОГО АППАРАТА, ТОЛКАЯ ПЕРЕД СОБОЙ ПОДВОДНЫЙ ПЛОТ

Понять, как у Кузнецова поднялась рука написать донос, невозможно, если не принять во внимание, что, словно узник замка Иф, он маниакально измышлял всевозможные прожекты обретения свободы. Так, Кузнецов собирался переплыть Черное море при помощи водолазного аппарата, толкая перед собой подводный плот. Он даже съездил в Батуми, сориентировался на местности и натренировался плавать по 15 часов без отдыха.

В разгар предъюбилейной лихорадки, когда в планы газет, журналов и издательств забивались «ленинские» темы, его осенило: надо предложить книгу о II съезде РСДРП! Но одной идеи было недостаточно. До этого Кузнецова только однажды выпустили в капстрану, потом - только в соцстраны. Для капстраны требовалось доказать, что ты свой в доску. Он и доказал, изъявив желание сотрудничать с КГБ.

Пленные закапывают трупы убитых в Бабьем Яру, на переднем плане — местные жительницы беседуют с украинским полицаем, октябрь 1941 года

Справедливости ради следует добавить, что в редколлегии «Юности» Анатолий Васильевич числился всего несколько дней и никак не воспользовался престижной должностью, хотя она открывала возможность перебраться, наконец, после 10-летнего тульского заточения в Москву.

В Лондоне Кузнецов публично объяснил: написал донос потому, что нормальной возможности эмигрировать не было, его измышления не имеют никакой силы. После вынужденного сексотства у него не оставалось иного выхода - только бежать.

Знакомые Георгия Анджапаридзе, завидев его на улице после скандального возвращения, говорили своим спутникам: «Это тот Гога, от которого сбежал Кузнецов». О Кузнецове же острили: «Пошел по ленинским стопам - в эмиграцию».

«КУЗНЕЦОВА ЗАЯВИЛА СЫНУ В 1957 ГОДУ, ЧТО НЕ ХОЧЕТ ЕГО ЗНАТЬ И ЧТОБЫ ОН ЕЙ ДАЖЕ НЕ ПИСАЛ»

Свои рукописи Кузнецов закатывал в стеклянные банки от варенья, банки прятал в лесу. Когда-то подобная конспирация помогла ему сохранить записи о Бабьем Яре. Во время войны он заворачивал их в куски старой клеенки, зарывал в сарае в сухой песок. Накануне бегства по ночам писатель переснимал на фотопленку 700 страниц «Бабьего Яра». Десятки катушек фотопленки зашил в подкладку теплой куртки.

Андропов ошибся - эмигрировать, тогда это называлось «изменить родине», писателя никто не принуждал. Он стремился к этому с той поры, когда, чудом выжив в оккупации, понял, что остался жить не для того, чтобы подчиняться чьему бы то ни было диктату. А в СССР ни одна его рукопись, особенно «Бабий Яр», не была опубликована без грубых цензурных изъятий и правок.

В киевском урочище Бабий Яр массовые расстрелы продолжались с 1941 по 1943 го д. Всего было уничтожено свыше 100 тысяч человек, о чем свидетельствует надпись на центральном памятнике

Из справки украинского КГБ:

«Родственники Кузнецова А. В.:

Отец - Кузнецов Василий Герасимович, русский, участник Гражданской войны, в последующем - участковый уполномоченный Подольского райотдела милиции, затем студент рабфака и КПИ. С 1937 по 1957 гг. работал на заводе в г. Горьком (в это время был в разводе с Кузнецовой М. Ф.). Возвратился в Киев в 1957 г., проживал совместно с Кузнецовой М. Ф., был на пенсии. Умер в 1964 г.

Мать - Кузнецова Мария Федоровна, 1904 года рождения, украинка, до 1959 г. работала учительницей средней школы, с 1959 г. пенсионерка (пенсия 57 рублей)».

В отличие от матери отец был необразован, всего два класса приходской школы. Когда Мария Федоровна начала обучать сына английскому, потребовал, чтобы она оставила эти буржуазные замашки.

Василию Герасимовичу пришлось изменить свое люмпенское представление о знаниях, когда страна перестала нуждаться в революционерах, и поступил на рабфак. Образование открыло ему новые горизонты. Анатолий Кузнецов вспоминал: «И вдруг я от бабки узнал, что отец с матерью уже давно съездили в суд и развелись, только расстаться никак не могут. Наконец, отец взял под мышку свои чертежи и уехал работать на Горьковский автозавод, где вскоре женился».

Отец выпал из жизни Анатолия на целых 20 лет. Может быть, поэтому в характере будущего писателя выработалась упорная самостоятельность. В оккупированном Киеве он пренебрегал установленным немцами распорядком, за каждый пункт нарушения которого полагался расстрел. Но будто некая незримая сила опекала его как единственного свидетеля, способного рассказать миру о чудовищной трагедии Бабьего Яра так, как это сделал он.

В Бабьем Яру создавался экспериментальный мыловаренный завод для выработки мыла из убитых, но достроить его немцы не успели. Отступая из Киева, фашисты сожгли десятки тысяч трупов, пепел был рассыпан по окрестностям Яра

«Центральному комитету КПУ. Секретно. 6 августа 1969 года. № 522/н.

В дополнение к специальному сообщению № 509/н от 4 августа 1969 года направляем справку о беседе с матерью Кузнецова А. В. - Кузнецовой М. Ф.».

Резолюция: «Доложено тов. Шелесту П. Е. 9. VIII». (Через полгода, читая доклад «об идеологической борьбе в современных условиях», Петр Ефимович с возмущением заклеймит Кузнецова как «ренегата и пере­бежчика»).

«Секретно. Справка.

От имени органов КГБ при СМ УССР проведена беседа с матерью попросившего политическое убежище в Англии писателя Кузнецова А. В. - Кузнецовой Марией Федоровной, проживающей в г. Киеве, пл. Фрунзе, 28, кв. 1.

О своем сыне Кузнецова М. Ф. рассказала следующее:

Кузнецов А. В. родился в 1929 году в г. Киеве, по национальности русский. До войны окончил четыре класса средней школы № 8.

В период временной немецкой оккупации Украины проживал с матерью в г. Киеве.

Никаких дружеских связей сына, а также друзей детства Кузнецова М. Ф. не знает, и, по ее мнению, их у него нет, так как по натуре он очень честолюбив, груб, упрям, не считается с чужим мнением, не любит, если ему делают замечания...

Взаимоотношения между матерью и сыном на протяжении длительного времени были плохими. Будучи уже писателем, материально ей не помогал, присылая иногда, один-два раза в год, по 50 рублей.

Приезжая в Киев, останавливался у родителей жены, мог не навестить ее, и она узнавала о его приезде случайно. В связи с таким отношением Кузнецова М. Ф. заявила сыну в 1957 году, что она не хочет его знать и чтобы он ей даже не писал.

С 1957 по 1964 гг. она совершенно ни­чего не знала о сыне».

Обращает на себя внимание совпадение дат: ссора с матерью произошла в 1957 году, когда в дом вернулся отец. Возможно, против воли Анатолия. Сын не мог забыть, что перед сдачей Киева Мария Федоровна «пос­лала отцу несколько отчаянных телеграмм, чтобы он при­нял нас. Но ответа на них не пришло». При этом отец был начальником цеха крупного завода и был обязан помочь им эвакуироваться. А в 1964-м, когда отец скончался, отношения сына и матери восстановились. Простил?

«БОЛЬШЕ ОН НИКОГДА В ЖИЗНИ К ЧЕРНОЙ ИКРЕ НЕ ПРИТРАГИВАЛСЯ»

Из справки украинского КГБ:

«После войны учился в пятом-шестом классах школы № 93, а затем поступил в годичную балетную студию, выступал в мизансценах Киевского театра оперы и балета (танцевал в нескольких спектаклях с нынешней народной артисткой УССР Еленой Потаповой)».

Прима-балерина Елена Потапова упомянута всуе, хотя они с Анатолием Кузнецовым были почти одногодки и могли обратить друг на друга внимание.

Будущий писатель был невысок, пришел в хореографию не ребенком, значит, рассчитывать на приличные партии не стоило. Зато в этом возрасте принимали в комсомол, как он скажет, «скопом». Завели всех балетных девочек и мальчиков в райком на бульваре Шевченко и выпустили строителями коммунизма. Чуть повзрослев, он, «кипя яростью» и не желая участвовать в «комедии», уничтожил комсомольский билет.

Потом попробовал свои актерские данные в студии Киевского театра русской драмы, но и тут не нашел себя. Поехал в Каховку. На ударной стройке пришлось вступить в комсомол вторично.

Всю жизнь до побега он боялся разоблачения в комсомольском «двоеженстве». В своей передаче на «Радио Свобода» признался: «Со всей трезвостью я увидел тогда, что обречен жить в обществе, где не погибает тот и только тот, кто глубоко в себе погребет свое искреннее лицо. Бывает, так глубоко погребет, что уже и сам потом откопать не может».

Из справки украинского КГБ:

«На литературных конкурсах, объявленных в послевоенные годы Министерством просвещения УССР, газетой «Радянська Україна», и на Всесоюзном конкурсе получил соответственно 1-ю, 3-ю и 2-ю премии. До этого печатал рассказы и очерки в пионерских и комсомольских газетах».

На третьем курсе Литинститута Кузнецов отправился, как Евтушенко, на Братскую ГЭС, а по пути заехал посмотреть Иркутскую и застрял. На Братскую он попадет позже. Строительство Иркутской - тоже тема. Накопил материал для повести «Продолжение легенды».

После ее выхода с легкой руки литературоведов Кузнецов объявлен «отцом исповедальной прозы», хотя на самом деле «отцом» был Анатолий Гладилин - его повесть «Хроника времен Виктора Подгурского» опубликована на год раньше.

Два Анатолия, Гладилин и Кузнецов, были в приятельских отношениях. Гладилин вспоминал, что на гонорар Кузнецов снял комнату в центре Москвы: «Я был в этой комнате, и он мне признался в такой вещи: читал в книгах про черную икру и мечтал когда-нибудь ее отведать. «Несбыточная мечта идиота» (А. Кузнецов). И как только появилась возможность, пошел в Елисеевский и купил двухкилограммовую банку... Пришел домой, запер дверь изнутри, достал большую ложку и - сбылась его мечта - начал есть черную икру ложкой. Я не помню и боюсь фантазировать, что он сделал с остатками черной икры, но дальше вопрос с этим деликатесом для него был закрыт, больше он никогда в жизни к черной икре не притрагивался».

А в 41-м с голодухи он сушил дикие каштаны, перемалывал и ел. Из «Бабьего Яра»: «Целыми днями в животе сосал червяк голода. «Я экономил, не завтракал, рассуждая, что если не позавтракаю, значит, больше будет на обед, а если и не пообедаю, значит, будет на завтрашний день. Но тут бабка заметила, что у меня начинают опухать руки и ноги, она с матерью почти перестали есть сами, отдавая куски мне».

КУЗНЕЦОВ СТАЛ ЗАКРЫВАТЬ ОКНА ШТОРАМИ. ТОГДА РАСПУСТИЛИ СЛУХ, БУДТО В КВАРТИРЕ ЧУТЬ ЛИ НЕ БОРДЕЛЬ, ПО КОМНАТАМ ГУЛЯЮТ ГОЛЫЕ ДЕВИЦЫ

Весь ли гонорар Кузнецов промотал на черную икру или что-то осталось, но ему снова пришлось перебраться в литинститутскую общагу. А ему нужен был свой дом. Еще и потому, что женился на красавице-киевлянке. В юности она училась в музыкальном училище, стала писательницей, выпустила книгу рассказов. Он купил в Киеве яхту, которую в честь музыкальности молодой жены назвал «Терция».

Из справки украинского КГБ:

«Первая жена - Марченко Ирина Нифонтовна, 1935 года рождения, учится в Москве в Литературном институте. Ее отец - Марченко Нифонт Иосифович, пенсионер. Ее мать - Марченко Людмила Александровна...

Сын - Алексей, ученик третьего класса (родился в 1960 году. - Л. Х.). Приезжая в Киев, Кузнецов всегда встречался с сыном, которого он очень любит, и сын отвечает ему тем же».

А тут подвернулось предложение переехать в Тулу. Там создавалась писательская организация, и обком партии сразу дал ему квартиру. Но в трехкомнатном (в те времена неслыхан­ная роскошь) номенклатурном шалаше се­мейная жизнь не заладилась. Как пишут люди, знавшие семью Кузнецова, Ирина ушла к его приятелю, тульскому писателю Юлию Файбышенко, автору нескольких приключенческих книг. Когда у Ирины и Юлия начался роман, они переехали в Моск­ву.

Файбышенко не стало в тот же год, что и Кузнецова. Его, как и всех из окружения беглеца, долго терзали допросами и слежками. Перестали печатать. Наконец, дали творческую командировку на Украину, по одним источникам, - в Донецк или Днепропетровск искать документы по каким-то партийным деятелям, по другим - во Львов собирать материал о бандеровцах. Достоверно лишь то, что из этой командировки он не вернулся, его нашли повешенным.

Из справки украинского КГБ:

«Несколько лет назад Ирина Марченко заявила Кузнецову А. В., что у нее есть любовник, и ушла от него. Измену жены Кузнецов очень переживал, в течение месяца болел....

Вторая жена - Цуркан Надежда, 1945 года рождения, работала личным секретарем Кузнецова А. В. (брак с Ириной Марченко официально не расторгнут, а с Н. Цур­кан не оформлен)...

С Надеждой Цуркан познакомился на занятиях литературного кружка школы-интерната, затем она привозила к нему домой рукописи своих произведений. Впоследствии он оформил ее своим личным секретарем...

Последний раз Кузнецов А. В. вместе с Цуркан Н. приезжал в Киев в июне 1968 года, был около месяца, останавливался у Кузнецовой М. Ф. За это время часто ездил на студию имени Довженко, где по его роману «Бабий Яр» писался сценарий».

Когда Анатолий и Надя выезжали в Москву или Киев, кто-то обшаривал тульскую квартиру. Однажды, пытаясь скрыть следы обыска, подожгли его кабинет. Кузнецов решил не красить потолок. Приезжие знаменитости расписывались поверх копоти.

Он стал закрывать окна шторами. Тогда распустили слух, будто в квартире чуть ли не бордель, по комнатам гуляют голые девицы. Его вызвали в обком партии, потребовали прекратить «аморальное поведение».

И сейчас некоторые авторы со слов каких-то туляков пишут о, мягко говоря, богемности Кузнецова. Но как-то не вяжется это с воспоминаниями Анатолия Гладилина: «В Туле он был первым парнем на деревне, мог бы сделать административную карьеру, но забился в уголок и тихо-тихо писал роман «Бабий Яр». Подозреваю, что если бы тульские коллеги узнали, над чем он работает, они бы устроили ему партийную разборку, но Толя свой роман не афишировал, и тульская общественность прочла «Бабий Яр», когда его опубликовала «Юность». Оставалось лишь поздравлять дорогого Анатолия Васильевича с успехом, а успех был феерический». Завистники не прощают чужого успеха. Особенно феерического.

А книга далась Кузнецову большой кро­вью. Из эпилога к «Бабьему Яру»: «Этот роман я начинал писать в Киеве, в хате у матери. Но потом не смог продолжать и уехал: не мог спать. По ночам во сне я слышал крик: то я ложился и меня расстреливали в лицо, в грудь, в затылок, то стоял сбоку с тетрадкой в руках и ждал начала, а они не стреляли, у них был обеденный перерыв, они жгли из книг костер, качали какую-то пульпу, а я все ждал, когда же это произойдет, чтобы я мог добросовестно все записать. Этот кошмар преследовал меня, это был и не сон, и не явь, я вскакивал, слыша в ушах крик тысяч гибнущих людей».

В одном из писем в Израиль, где издавали его произведения, он пожаловался: «Я не думал, что кошмары прошлого могут так потрясать по прошествии 20 с лишним лет. Мне назначен курс восстановления нервной системы на месяц, пока принимаю сильнодействующие лекарства, от которых как-то все ощущения притупились и голова плохо работает. За машинкой сидеть и то трудно».

«ОТВЕТСТВЕННО ЗАЯВЛЯЮ, ЧТО КУЗНЕЦОВ - НЕЧЕСТНЫЙ, КОНФОРМИСТСКИЙ, ТРУСЛИВЫЙ АВТОР. ОТКАЗЫВАЮСЬ ОТ ЭТОЙ ФАМИЛИИ»

Он говорил, что решился на побег из-за «Бабьего Яра». Увидеть книгу неисковерканной стало его манией.

Из справки украинского КГБ:

«Кузнецов А. В. как-то высказывал матери обиды на то, что его романы «Продолжение легенды» и «Бабий Яр» в издательствах якобы пытались сократить, изменить и т. д.».

Здесь два слова лишние - «якобы» и «пытались». «Бабий Яр» сократили чуть ли не на четверть. Выбрасывали в основном места, где говорилось о схожести сталинского и гитлеровского режимов. В неискаженном и дополненном виде книга вышла только в 1970-м в эмигрантском издательстве «Посев».

К свободе писатель привык не сразу. Во время какого-нибудь интервью вдруг пугался: что это я говорю, разве можно такое? Потом вспоминал: здесь можно. За 10 лет в Туле, говорил он, у него опустились руки. «Последний роман «Огонь» я писал с душой окаменевшей, без веры, без надежды. Я уже уверенно наперед знал, что даже если его и напечатают, то все человечное беспощадно вырежут, в лучшем случае будет опубликована еще одна «идейная» мерзость (так и вышло, между прочим)».

Новую жизнь он начал с перемены имени: «Ответственно заявляю, что Кузнецов - нечестный, конформистский, трусливый автор. Отказываюсь от этой фамилии». Стал подписываться - А. Анатоль. Отказался и от всех книг, изданных в СССР, и от гонораров за них. Сменил квартиру, когда заметил, что его засекли агенты КГБ и поставили у двери топтуна.

Потом у него появилась постоянная подруга - польская журналистка Иолана. Они счастливо зажили в собственном доме на три этажа. Анатолий прибил к двери подкову. Пошел на водительские курсы. Экзамен сдал с первого раза, что было редкой удачей даже для коренных англичан. К шести утра ездил в редакцию «Радио Свобода», где вел свою программу. В шесть там еще никого не было, но он любил посидеть в тишине, подумать.

Андропов близко к сердцу принял бегство Кузнецова и был готов решительно потребовать возвращения беглеца. В противном случае, предложил он в письме в ЦК КПСС, «по неофициальным каналам КГБ довести до посольства Великобритании в Москве, что компетентные советские органы намерены предать гласности компрометирующие английскую разведку и правительство секретные документы о работе английских спецслужб против своих союзников по НАТО».

Что уж говорить о том, как прессовали окружение писателя. «Хроника текущих событий» сообщила:

«7 августа в квартире эмигрировавшего писателя Анатолия Кузнецова в Туле произведен обыск... При обыске присутствовали жена писателя Ирина Марченко и его личный секретарь Надежда Цуркан... Среди изъятых рукописей первоначальные варианты романа «Бабий Яр». Обыск незаконно, без предъявления отдельного постановления, был произведен также в комнате личного секретаря. У нее был изъят самиздат».

Справка 5 Управления КГБ при Совете Министров УССР о беседе с мамой Кузнецова Марией Федоровной заканчивается так:

«В июне с. г. Кузнецова неожиданно получила от сына денежный перевод на сумму в тысячу рублей.

На бланке перевода он написал:

«Я тебе не делал подарков, а это получил деньги и посылаю тебе тысячу рублей. Наверное, лучше, чтобы Надя не знала».

К сообщению о том, что сын попросил политического убежища в Англии, Мария Федоровна отнеслась с недоверием, заявив, что его кто-то спровоцировал за границей, что, возможно, ему дали какие-то порошки и т. д.

В конце беседы Кузнецова М. Ф. осудила поступок сына и заявила, что она готова сделать все от нее зависящее, чтобы сын возвратился на Родину».

В мемуарах о Кузнецове писатель Владимир Батшев вспомнил, как накануне поездки в Лондон Анатолий попросил его передать маме коробку конфет. Батшев привел и выдержку из газеты «Дейли телеграф»: «...даже пожилая мать писателя, проживающая в Киеве, была принуждена властями обратиться к «заблудшему» сыну с призывом вернуться домой. Корреспондент газеты ее навестил. При свидании присутствовали представители агентства «Новости», «специфические связи» коих всякому известны. Однако либо КГБ плохо подготовил мать писателя к встрече с иностранным журналистом, либо она сама вышла за рамки подготовленного ей властями подстрочника. Приведенные госпожой Кузнецовой доводы, согласно которым ее сын «психически расстроен», совпадают с версией, пущенной в ход в Москве неофициальным, но заинтересованным источником».

Мама готова была сказать все, что угодно, лишь бы сына оставили в покое, не мстили.

Беспокоилась о своем сыне и Ирина Марченко. Она запретила Алексею переписываться с папой. Став, как отец, сотрудником «Радио Свобода», он поехал к бабушке и, когда отыскались письма и открытки, которые она получала из Лондона, опубликовал их в книге «Между Гринвичем и Куреневкой».

Из письма Анатолия Кузнецова Марии Федоровне:

«Здравствуй, мама!

Знаешь, я сам предлагал помогать Алеше, одну посылку на пробу послал, письма писал - ни ответа ни привета (а за посылку расписались). Потом Ира прислала одну строчку: «Забудь о нас». И я прекратил писать».

У него, 48-летнего, случился инфаркт, который сопровождали две клинические смерти. Многие объясняют столь раннюю тяжелую болезнь голодным детством, неурядицами в семейной жизни, многолетней изматывающей борьбой за свои произведения. А чего только стоило дважды (наяву и в воспоминаниях) пережить все, о чем рассказал в «Бабьем Яре»! А цена, которую он заплатил за побег!

Все так. Но сам Анатолий Васильевич в одном из писем немецкому другу сослался на странные слова лечащего врача: «Некоторые симптомы не вполне характерны для инфаркта». Намек на длинные руки КГБ?

С тех пор как он стал радиожурналистом и вел свою программу, скрываться не имело смысла. Его частые письма маме и открытки с видами Лондона (изобилующие, кстати, сравнениями красот Киева и Лондона, Днепра и Темзы, Куреневки и Гринвича) наверняка прочитывались где надо. Вычислить его адреса и маршруты не составляло большого труда.

Не прошло и года, как второй разрыв сердца оборвал его жизнь. Ему было всего 49 лет.

Журналист Леонид Владимиров, узник сталинских лагерей, тоже беглец, устроивший Кузнецова на «Радио Свобода», встречался с ним за четыре дня до того рокового дня. Анатолий произвел на него впечатление человека, вполне оправившегося после предыдущего двойного инфаркта, «бодрого, счастливого тем, что в просторном кузнецовском доме появился новый жилец - дочка Маша. Он носил трехнедельную девочку на руках, показывал мне замысловатые графики ее сна, еды и гуляния, которые сам старательно вычерчивал».

Сильва Рубашова, давняя знакомая Анатолия, редактор последней версии «Бабьего Яра», была свидетелем его кончины: «Толя умер при мне: позвонил, попросил срочно приехать (так я и не узнала, зачем), сам отправился спать, пока я ехала, потом спустился из спальни вниз, где мы сидели с его женой, прошел на кухню сварить кофе и там умер (жена пошла на кухню посмотреть, что так долго не несут нам кофе, а он мертвый на полу)».

Анатолия Кузнецова чудом не расстреляли, не повесили, не сгноили в концлагере ни одного из режимов, при которых ему пришлось жить. Судьба для чего-то берегла его. Не иначе как для «Бабьего Яра». Он так и остался главной из написанных им книг и одной из главных книг минувшего столетия.

А появилась она с легкой руки мамы. В последнем, не искаженном цензурой варианте, опубликованном в эмиграции, Анатолий Кузнецов написал: в оккупированном Киеве его тетрадь «нашла во время уборки мать, прочла, плакала над ней и посоветовала хранить. Она первая сказала, что когда-нибудь я должен написать книгу».

Интервьюерам из КГБ удалось спровоцировать Марию Федоровну на досадные слова. Если прочесть их справку, не прочитав «Бабьего Яра» и писем Анатолия Васильевича, может сложиться неверное представление о его отношениях с мамой. Куда больше справки говорят несколько его строк:

«Мама, мама, над одной фразой из твоего письма у меня выступили слезы. Это фраза: «Ты мне иногда снишься, а раз приснились все: и дед, и бабка, и твой отец, и ты». О Боже мой, мама!.. Держись, мама, держись. Ах, проживем и мы, кончимся и мы, умрем, ну его, ну его, не думать - один выход. Держись, мамочка, поплачь, да и не думай. Я люблю тебя. Твой Толя».

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter