Художница, уехавшая из Киева в 90-е, Зоя СКОРОПАДЕНКО: «В мире много настоящего искусства, которое стоит копейки, потому что о нем никто не знает, и много фуфла, за которое платят миллионы»

Зоя Скоропаденко родилась в Кривом Роге, окончила факультет журналистики Университета имени Ивана Франко во Львове. С конца 1990-х годов живет и работает в Монако. Местные власти присвоили ей статус официального художника-живописца Княжества.

В студенческие годы Скоропаденко много путешествовала по Европе автостопом. Она свободно говорила по-английски, изучала европейские и восточные языки (польский, чешский, испанский, итальянский, китайский, японский). Благодаря этим знаниям после получения диплома Ольга нашла работу медиа-консультанта в Монако. Затем сменила несколько профессий и вернулась к занятиям живописью, которые вынужденно оставила в школьные годы. Скоропаденко брала уроки у ведущих художников Княжества, работала копиистом во всемирно известном музее д’Орсе в Париже, центрах современного искусства Франции и Монако, создала серию картин TORSO, которая и принесла ей известность.

Художница приехала в Киев по приглашению украинских арт-дилеров впервые за последние 15 лет. Скоропаденко призналась, что опасалась отправляться в поездку — настолько ужасной представляют ситуацию в Украине французские издания. На ее взгляд, Киев преобразился, но власти жалеют денег на его благоустройство.

«ИСКУССТВО — ТАКОЙ ЖЕ БИЗНЕС, КАК ЛЮБОЙ ДРУГОЙ»

— Вы согласны с утверждением: художник должен быть голодным?

— История знает и такие случаи. Например, Винсент Ван Гог. Он был сумасшедшим, жил в доме для душевнобольных, его материально поддерживал брат. В наше время такое тоже случается. Японская художница Яеи Кусама, которая изображает поверхности, покрытые горошком, — альтруист. А еще она с 20 лет живет в психушке. Несмотря на то что она сейчас широко известна, ездит по разным странам, сотрудничает с дорогими мировыми брендами, признана в Японии художницей номер один, Кусама продолжает жить в психиатрической клинике Токио и почти 60 лет находится на полном государственном обеспечении.

Всем художникам без исключения нужны деньги на реализацию своих идей — холсты, краски, кисти приходится покупать самостоятельно. И это весьма недешево. Искусство — такой же бизнес, как любой другой.

— И как в любом месте, где крутятся большие деньги, в сфере искусства тоже есть жулики?

— Только это жульничество другого мас­штаба — высокое, как и само искусство. Способы живописного шулерства рас­пространены во всех странах мира. Но ни художники, ни агенты не будут рассказывать — это сразу же бросит тень на их клиентов.

Громкие скандалы все равно периодически разгораются. В том числе и вокруг именитых аукционных домов. Чаще всего речь идет о завышении цены на произведения искусства. Например, пару лет назад на аукционе Sotheby’s продали работу Эдварда Мунка «Крик». Это была одна из четырех картин, причем написанная пастелью, а выручили на торгах за нее рекордные для того времени 120 миллионов долларов! Всем вокруг было совершенно ясно, что столько выкладывать за такую картину просто глупо. Тогда в адрес аукционного дома звучали обвинения в нечистоплотности.

— Если разумного объяснения высоких цен не существует, значит, за этим стоит банальный сговор, когда покупатель и продавец при посредничестве аукционного дома договариваются, а легализованную сверхприбыль делят. Так на искусстве отмывают деньги?

— Я бы не называла этот процесс отмыванием. Лучше: финансовые схемы нерегулируемого рынка.

— И какие еще схемы существуют на рынке искусства в Европе?

— Я все-таки художник, а не финансовый эксперт и многого не знаю.

«ХЕРСТ И ЕГО АГЕНТЫ ПРОСТО ОТМЫВАЮТ ДЕНЬГИ»

— Должно же быть какое-то объяснение тому, что специфические работы Демиана Херста покупают за десятки миллионов долларов?

— Оно и есть: это банальный маркетинг, как в любом современном бизнесе. Просто коллекционеры и агенты, Чарльз Саатчи и Лари Гагосян, вложили в художника и промо его творений огромные деньги. Они соз­дали роскошное шоу, и теперь его плоды продаются очень дорого. Не побоюсь сказать, что большинство работ Херста — фуф­ло! Он и его агенты просто отмывают деньги.

Цена и искусство не имеют ничего общего. В мире много настоящего искусства, которое стоит копейки, потому что о нем никто не знает. И так же много фуфла, за которое платят миллионы. Гениальный Саатчи не был жадиной, вложил массу сил и средств и так красиво все разрекламировал, что смог за миллионы продавать Херста.

— Но он даже не сам работал. Подмастерья Херста создали сотни картин с бабочками. Они не могут стоить по девять миллионов долларов. Цены держат искусственно, перепродавая картины через аукционы другу другу те же Саатчи и Гагосян. Это известный факт, описанный в расследовании английского журналиста Бена Льюиса.

— Ничего необычного в том, что у художников бывают помощники, нет. Значит, они еще и прекрасные организаторы. Мало придумать идею, надо приложить усилия ее реализовать. У многих именитых современных мастеров есть ученики и подмастерья, которые выполняют основную рутинную работу. Своя школа была у Питера Пауля Рубенса. Марк Шагал сам писал свои картины, а мозаики создавали преимущественно его ученики, он только руководил процессом. Это тоже большая работа.

— Еще один способ жульничества — продажи подделок по цене оригинала?

— В старые времена это честно называли копией или репликой. Слово «подделка» в отношении копий стало применяться с середины XIX века, когда появились музеи и начали скупать произведения искусства в свои коллекции. А там, где есть возможность быстро и хорошо заработать, всегда появляются жулики.

Известная в мире искусств легенда (не могу судить, насколько она правдива), как Микеланджело делал греческие скульптуры. Его личные работы не покупали. А рядом в лавке у антиквара, как горячие пирожки, расходились разбитые статуи. Тогда он со злости сделал скульптуру, закопал ее в землю, подождал немного, потом выкопал и отдал антиквару. И что вы думаете? Тот ее продал! Как греческую (смеется).

К чему веду, подделки были всегда. И сейчас искусство — большой рынок, где есть огромный спрос на старые картины и скульптуры, значит, их будут подделывать.

«ЗНАЧИТЕЛЬНАЯ ЧАСТЬ НАСЛЕДИЯ ВАН ГОГА — ПОДДЕЛКИ»

— Какого художника чаще всего подделывают в наше время?

— Полагаю, нидерландского постимпрессиониста Винсента Ван Гога. Такая мысль пришла ко мне, когда мы с мужем посещали музей художника в Амстердаме. Это грандиозное здание в три этажа, где все стены увешаны только живописью Ван Гога. Я прочла в проспекте, что за свою творческую жизнь он написал более двух тысяч картин маслом. (В общее количество работ художника — 1700 — включены и наброски. — «ГОРДОН»).

Также известно, что практически каждый музей мира и множество частных коллекций имеют хотя бы одну, а обычно несколько картин Ван Гога. Мне показалось, уж слишком много он наваял, а картины закончены и высокого качества, хотя у всех художников есть неоконченные произведения.

Известно, что он активно работал как художник всего 10 лет. Чтобы создать такое количество полотен, он должен был в день писать по три картины. Жил художник в крохотной комнатке, а писал маслом. (Ван Гог жил в разных местах. — «ГОРДОН»). Картины должны были где-то стоять и сохнуть, а потом храниться. И мы знаем, что за всю его жизнь была продана всего одна работа! (Это всего лишь миф. Продано было 14 работ, популярность Ван Гога к концу его жизни возросла. — «ГОРДОН»).

Свои полотна Ван Гог не сжигал и не зарисовывал. Смело можно утверждать, что значительная часть его наследия — фальшивки. Но, я уверена, не будут их сейчас тщательно исследовать — никто не желает обнаружить, что приобрел «не того» Ван Гога.

Мне безумно нравятся истории, когда перед аукционами вдруг всплывают ранее неизвестные или утерянные картины, нашедшиеся на заброшенном чердаке. Такие события стали происходить слишком час­то. И это наводит на мысль о широком распространении подделок.

— Почему же их так редко обнаруживают?

— Обнаруживают, проводят расследования, периодически создатели копий, которые являются неплохими художниками, попадают за решетку. Но эта информация не так тиражируется, как открытие неизвестного произведения Моне, например. И аукционные дома тоже в этом замешаны. Они вольно или невольно стимулируют спрос на определенные картины, потому что гоняются за сенсациями. Оно и понятно: чем выше цена лота, тем больше комиссия.

— Вероятно, украинским олигархам западные схемы легализации денег через продажу или покупку произведений искусства тоже знакомы?

— Украинский рынок я совсем не знаю. Я не была в Киеве с конца 90-х годов. Приехала и, честно говорю, вообще ничего не понимаю. Не могу сообразить, как украинские художники выживают. Тут люди еще не поняли: чтобы иметь культуру, в нее надо вкладывать деньги.

Сейчас крайне важно начать делать заказы художникам и скульпторам, чтобы они создавали мозаики и барельефы на стенах, разнообразные росписи. И тогда в эту сферу придут молодые и креативные люди, которым захочется проявить себя и сделать что-то важное для своего города, страны, еще и заработать. Так поступают во всех странах. Та же Великобритания сейчас идеальное место для жизни художников. У них очень много государственных заказов. Аналогично во Франции. Понятно, там тоже есть некая коррупционная составляющая, очень сложно пробиться. Но это возможно.

В Украине таких государственных заказов нет, потому и сфера искусства в застое. А то, что я видела в столице — городская скульптура, росписи, — мягко говоря, слабо, а порой даже непрофессионально, потому что делается вообще без вложений. Я понимаю, тут арт-рынок в зародыше. Но уже давно пора развиваться.

---

---

— Над чем вы сейчас работаете?

— Делаю скульптуру, которую Украина подарит жителям японского города Фукусима. Символ Фукусимы — золотая мухоловка. Я сделала бронзовую птичку, такого размера, чтобы ее можно было обхватить ладонями. Каждый человек в трудную минуту сможет прийти и, обняв птичку, загадать желание или просто подумать о чем-то. Мухоловка будет сидеть на большой глыбе. Власти Фукусимы позволили мне выбрать любой подходящий камень в реке. Его транспортируют, вокруг высадят мох. Я за то, чтобы скульптура не мешала глазу, а только дополняла окружающий мир.

У меня много проектов в Японии. Например, я придумала связать украинское Полесье с японской Фукусимой. Оба региона пострадали из-за аварий на атомных станциях. Я начала исследовать старую керамику, росписи, одежду и увидела, что и культура регионов очень разнообразна, но о ней мало знают. Сделала проект. Японцам он пришелся по вкусу. Теперь хочу скооперироваться с мастерами из Фукусимы, чтобы возродить интерес к нашему наследию.

— Кстати, у нас сейчас бурные споры идут по поводу того, что должно быть на месте киевского памятника Ленину, который стоял на бульваре Шевченко. Что бы вы предложили?

— Посадить дерево. Иначе будут споры между скульпторами, горожане рассорятся из-за того, кому именно скульптуру ваять. Зачем все это? И так место испорченное.

В Киеве много площадок, где не хватает арт-объектов. Это не обязательно должны быть пос­таменты каким-то историческим персонам или комичные фигуры вроде ежика. Да, это прикольно, люди фотографируются, но современному городу нужна современная скульптура.

— А какие объекты, на ваш взгляд, идеальны для городской среды?

— Гениальное творение то, в котором художнику хватает фантазии оставить место для фантазии зрителя. Никакой симметрии, и обязательно наличие ваби-саби — ошибки, легкого изъяна. Так учат японцы. Они вообще мастера городской архитектуры и гениальные технологи. Когда я была в Токио последний раз, случилось восьмибалльное землетрясение.

Я проснулась в номере отеля на 27-м этаже от того, что подпрыгивала на кровати, а в шкафу звенели вешалки с одеждой. Глянула в окно и ужаснулась: небоскребы колыхались из стороны в сторону, изгибались, как волны. Очень испугалась, что не добегу, ведь лифты наверняка выключены. Позднее мне сказали, что небоскребы — самые безопасные строения в Японии. Их возводят по принципиально новым технологиям, применяется система, которая смягчает сейсмические удары, и они выдерживают даже самые сильные землетрясения.

«ЕСТЬ ФАНАТИКИ, У КОТОРЫХ НЕТ МИЛЛИОНОВ НА СЧЕТАХ, ЗАТО ОНИ ГОТОВЫ ОТДАТЬ ПОСЛЕДНЕЕ РАДИ ПРОИЗВЕДЕНИЯ ИСКУССТВА. С ТАКИМИ ПРИЯТНЕЕ ВСЕГО РАБОТАТЬ»

— У вас есть необычная серия работ TORSO, которую недавно показывали в Лондоне. Хочется поинтересоваться: какую же связь вы нашли между торсом и осьминогом?

— Моя серия TORSO — переосмысление классических форм искусства в новой технике, или, если проще, натюрморты из осьминогов. Прототипом фигур служат классические торсы из известных музеев мира. Я беру картинку, достаю из холодильника осьминогов и создаю из них композицию.

— Много осьминогов?

— Все индивидуально. Обычно использую несколько штук. Например, попа — это два осьминога, торс — тоже два, потом заплетаю ноги и смотрю, чего еще не хватает.

— Вы используете фотоаппарат?

— Бывает. Но обычно я выкладываю композицию из осьминогов на черную бумагу, ставлю свет и быстро зарисовываю из разных точек. Главное — схватить момент. А уже потом я пишу картину. На одно полотно уходит два-три месяца. Сначала они были небольшими, а теперь появился спрос, люди покупают, и я выставляюсь, поэтому делаю картины два на три метра. Зачем мелочиться? Тем более они прекрасно смотрятся даже в старинных зданиях. У меня была недавно выставка в Лондоне в здании королевского тира. Она вызвала большой интерес.

— Вы сотрудничаете с коллекционерами напрямую или пользуетесь услугами агентов?

— У меня есть свои коллекционеры во многих странах. Я считаю, им нужно уделять много внимания — приглашать на выставки, писать письма, присылать поздравительные открытки.

Богатый и небогатый коллекционер — одно и то же. Причем иногда миллионерам сложнее расставаться с деньгами. А есть фанатики, у которых нет миллионов на счетах, зато они готовы отдать последнее ради произведения искусства. С такими приятнее всего работать.

Также у меня есть арт-дилеры в нескольких странах, где я редко бываю, — в Японии, Бразилии, например. Удобно работать с хорошим агентом: он делает самую сложную организационную работу, а ты просто занимаешься искусством. Но хороший арт-дилер — большая редкость. Агентов много, а профессионалов мало. Иногда лучше работать самому. Мой идеал агента — Ларри Гагосян. Все современные художники хотят попасть к нему.

— Почему именно к нему?

— Почему любой актер желает сняться у Спилберга? Потому что он гений. Так и Гагосян — он Леонардо да Винчи в маркетинге. Его художники себя хорошо чувствуют. У них всегда есть покупатели и работа, которая хорошо оплачивается. Гагосян находит клиентов, ведет переговоры, организовывает эффектные презентации и рекламные компании. Да, он берет большой процент комиссии. Но это того стоит. Ведь еще есть простые агенты, которые сидят и ничего не делают. А когда ты сам продаешь, требуют — делись! Бывают агенты, которые суетятся, бегают, что-то кому-то отправляют, но ничего не продают, зато потом говорят: плати нам. Всякое в мире искусства бывает.

— Вы давно не были в Украине. Изменилась страна и люди в ней или все осталось, как прежде?

— Признаюсь, я опасалась ехать. Боялась увидеть какой-то ужас. Французские газеты, те же Le Figaro или Le Monde, пишут о войне в Украине, о невероятно бедственной ситуации, о том, что люди нищенствуют, кругом оборванцы и голодные дети. И своими рассказами просто запугивают туристов, как я теперь понимаю. На самом деле все оказалось иначе.

Киев изменился до неузнаваемости. Я уехала в конце 90-х годов. Сейчас тут все иначе. Мне нравится, что стоят очереди в «Мистецький арсенал» и PinchukArtCentre. Город, правда, не ухоженный. Но ничего, скоро его приведут в порядок. От этого никуда не уйти.

Лично я вижу столько позитива! Тут можно посидеть в оригинально офор­м­ленном кафе и выпить вкуснейший кофе. Мы с подругой сходили в Театр имени Ивана Франко. Думали, там моль летает и все нафталином покрыто. А увидели прекрасную сцену, шикарные костюмы, замечательную постановку, талантливых артистов — у нас челюсти отпали.

— А как вы лично воспринимаете все происходящее в Украине?

— Со мной можно говорить о вечном и об искусстве. Живу по принципу, описанному в бородатом анекдоте. У старика Изи спросили, как он в свои 80 лет выглядит на 50 и всегда такой счастливый. Он ответил: «Когда возникают проблемы, я себе говорю: «Изя, ты можешь решить эту проблему?». Если да — беру и решаю. Если нет — то это не моя проблема». В политике, признаюсь, я не сильна, это не моя проблема.

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter