Убить Политбюро

12 февраля 1969 года по глазированной льдом улице Горького шел офицер. Защелка его большого кожаного портфеля едва сдерживала рас­пиравшее бока содержимое. Дойдя до Московского главпочтамта, офицер потянул на себя тяжелую дверь. Сторожкими глазами обвел людей, толпившихся у окошек. Направился к «Приему посылок и бандеролей», достал из портфеля коробку с заранее заготовленной на оберточной бумаге надписью: «Ценная бандероль» и адресом: «УССР, г. Киев, Центральный комитет Коммунистической партии Украины, тов. Шелесту П. Е. (лично)». Получив квитанцию, офицер обмяк, будто сбросил с плеч тяжелую ношу. В архиве СБУ хранятся документы, вместе с несколькими страницами из дневника Петра Шелеста рассказывающие историю преступления, квалифицированного в КГБ как покушение на жизнь высших государственных деятелей СССР.

«ЗА НЕИСПОЛНЕНИЕ — СМЕРТЬ!!!»

В один из февральских дней 1969 года Петр Ефимович Шелест записал в своем дневнике: «Получил анонимное письмо на 19 страницах — содержание предупредительно-угрожающее, террористического порядка. В нем сказано, что я как член Политбюро ЦК КПСС обязан предупредить Брежнева, что если он не изменит своей политики, то будет плохо. Далее продолжалось: «Народ его не любит и не верит ему, он много говорит и мало чего делает».

В этом месте Петр Ефимович поймал себя на мысли, что... да, автор письма прав. Шелест уже давно понял, что совершил ошибку, поддержав Брежнева в заговоре против Хрущева. Вместо благодарности новый генсек готовит почву для замены его, Петра Ефимовича, этим днепропетровским выскочкой, своим родственником Щербицким.

Очередное подтверждение нависшей угрозы Шелест получил тоже в феврале, побывав в Москве на заседании Политбюро ЦК КПСС. Много говорили о том, что на юге Украины пронеслись бешеные ураганы, с домов сорвало крыши, повалило линии электропередач, люди остались без тепла, света, многие вообще без жилья. Шелест сделал доклад, увидел на лицах коллег сочувствие, но, запишет он в дневнике, «Брежнев ерзал на стуле, как будто бы я говорил в своих предложениях о его личных недостатках». Чуткие к мельчайшим колебаниям настроения генсека, члены Политбюро почуяли, что дела Шелеста плохи.

Дочитав анонимку до конца, Петр Ефимо­вич смекнул, что она дает ему шанс улуч­шить свое пошатнувшееся положение:

«Познакомившись с этим письмом, я его отправил в Москву, в КГБ, со своей «со­проводиловкой» с просьбой принять меры к розыску автора письма».

Прошло совсем немного времени, и на стол первого секретаря ЦК КПУ легла бандероль, посланная с Московского главпочтамта. Бандероль была действительно ценной. Из коробки Петр Ефимович выложил на стол предметы, опись которых составят в КГБ.

«Ручная граната РГД-33 образца 1933 года, боевой капсюль-детонатор к ней, четыре боевых патрона: от автомата ППШ, пистолета Макарова, револьвера системы «Наган» и карабина, заводская маркировка на которых спилена напильником. Боевой капсюль-детонатор был тщательно упакован в шелковую материю и вместе с патронами прикреплен к рукоятке гранаты».

Шелест решит: «Все это, очевидно, в подтверждение того, что писавший располагает определенным «арсеналом» оружия, и шутить тут, мол, нечего».

19 января 1969 года 20-летний чешский студент Ян Палах в знак протеста против советского вторжения совершил самосожжение в центре Праги

Еще немного погодя пришла новая анонимка. Это было объяснение к бандероли: «Петр Ефимович!!! На Ваше имя 12 февраля с. г. выслана бандероль из Москвы (Шелесту П. Е.), получите ее в почтовом отделении № 21, напротив памятника Ватутину (Шелеста наверняка удивила наивность автора, который полагал, что первый человек на Украине может пойти в какое бы то ни было почтовое отделение. — Л. Х.). В бандероль вложена гостайна, поэтому рас­печатайте ее лично и доставьте адресату — спешите, так как там указаны сроки, за промедление Вас не похвалят. Выбрали первым адресатом Вас, потому что Вы как приближенный лучше всего исполните наши требования. За неисполнение — СМЕРТЬ!!! Игнорировать нас и хорохориться не советуем, тем более не имеет смысла, так как мы доведем содержание другим способом, а как будете выглядеть Вы? Рассчитываем на Ваше содействие нашей партии, на Ваш здравый ум...».

У «нашей партии» было название — Партия подлинных революционеров. Ключевое слово — «подлинных». Неорганизованные критики режима апеллировали к «истинным ценностям революции 1917 года». Власти бессильно злились, узнавая скрытый упрек в обмене «истинных ценностей» на привилегии, которыми одаривали себя и свое окружение.

Справедливости ради следует сказать, что к Петру Ефимовичу это не вполне относилось. Сын крестьянина-бедняка, в детстве бывший сам батраком, он в 14 лет вступил в комсомол, в 15 облысел в результате перенесенной малярии, много работал, учился урывками, но своим сыновьям дал хорошее образование: один стал профессиональным военным, второй — ученым-физиком.

При всей нелюбви к Брежневу, прочитав анонимку, Петр Ефимович рассудил: «Письмо, посылка с гранатой, запалом и патронами, лично письмо мне с угрозой — все это довольно неприятные сюрпризы. И естественно, не мог я ко всему этому отнестись спокойно, тем более безразлично. Дал органам КГБ задание расследовать, сообщил обо всем в Москву, в ЦК КПСС».

Вряд ли Петр Ефимович всерьез опасался покушения на себя. Но ему никак нельзя было оставить дело незамеченным: в Москве этого бы точно не поняли. А в ситуации подрыва Брежневым и Щербицким его собственной благонадежности угроза покушения оказалась очень кстати. Ведь если угрожают, значит, в чьих-то глазах он выглядит преданным соратником «самого». Инцидент следовало раскрутить и отыграть по полной.

«МЫ С НИМ УСЛОВИЛИСЬ, ЧТО В 20.00 ОН ЗАХОДИТ В ОБЩЕСТВЕННЫЙ ТУАЛЕТ, ТАМ К ЭТОМУ ВРЕМЕНИ ДОЛЖЕН ПОЯВИТЬСЯ И Я»

Подавление «Пражской весны» в авгус­те 1968 года советскими танками спровоцировало эпидемию самодельных, зачастую рукописных, листовок. Их находили на автобусных остановках, в почтовых отделениях, в коробках с товарами. Как правило, «злоумышленников» выявляли и сурово наказывали.

Петр Ефимович Шелест, готовый согласиться с автором анонимок в той части, где дурно говорится о Брежневе, не мог не понимать, что в подтексте безымянных посланий — реакция на чешские события, а он, Петр Ефимович, повинен в них отнюдь не меньше Брежнева.

Либеральный лозунг чехов о социализме с человеческим лицом не обманул клас­сового чутья главного украинского коммуниста. Побывав вместе с Брежневым в Праге, он записал в дневнике: «Контрреволюция набирает силу в Чехословакии» — и едко передразнил Брежнева, который заигрывал с Александром Дубчеком: «Саша, Саша...». Шелест считал Дубчека заклятым врагом.

За месяц до ввода советских танков в Чехословакию Петр Ефимович тайно, с соблюдением шпионских предосторожностей, побывал на даче руководителя венгерской компартии Яноша Кадара на озере Балатон. Цель поездки — встреча с таким же ярым, как он, противником чехословацких реформ Василем Биляком, первым секретарем словацкой компартии. Они проговорили всю ночь до рассвета. Шелест предложил Биляку составить письмо от группы видных коммунистов с просьбой к СССР оказать братскую помощь, то есть решительно вмешаться в чехословацкие дела.

В Москве Шелест обо всем доложил Брежневу, а позже записал в дневнике: «Он меня даже обнял и поцеловал. (Но я уже тогда замечал всю фальшь и лицемерие этих фарисейских приемов-поцелуев Иуды)».

Потом Шелест помогал Андропову в подготовке к вторжению. Андропов доверительно рассказал ему, что не все в Политбюро готовы к решительным действиям: «Назвал фамилии Суслова, Косыгина, Подгорного. Брежнев ищет опору. У него появилась какая-то растерянность, нерешительность... По событиям в Чехословакии надо переходить от бесконечных разговоров к конкретным делам. Ю. В. Андропов с моими соображениями целиком согласился» (из дневника П. Шелеста).

Устав уговаривать чехов вернуться в лоно соцлагеря, Политбюро ЦК КПСС пришло к единодушному мнению: принудить распоясавшихся либералов следует силой. Письмо Биляка было бы как нельзя более кстати. 3 августа Шелест отправился за ним в Братиславу. Оба опасались слежки и во всей Словакии нашли единственное безопасное место: «...мы с ним условились, что в 20.00 он заходит в общественный туалет, там к этому времени должен появиться и я, и он мне через нашего работника КГБ Савченко передает письмо. Так и было».

В ту же ночь Петр Ефимович вернулся в Киев. На перроне его встретили жена и сын. Но охватившее его нервное напряжение было так велико, что в себя он не мог прийти целый день. Вопреки твердому правилу всегда, невзирая на любые обстоятельства, выходить на работу с самого утра, Шелест появился в своем кабинете только в шесть часов вечера.

«НАЧНЕМ МЫ С БРЕЖНЕВА, ПОТОМ УНИЧТОЖИМ И ОСТАЛЬНЫХ»

Бандероли и анонимному письму, отправленным с Московского Главпочтамта на имя Петра Шелеста, непосредственно предшествовали два события, особенно взбудоражившие воображение протестно настроенных граждан. 19 января 1969 года 20-летний чешский студент Ян Палах в знак протеста против советского вторжения сжег себя на центральной площади Праги. Спустя три дня 21-летний советский военнослужащий Виктор Ильин переоделся в милицейскую форму, встал в кремлевское оцепление и выпустил 16 пуль в машину правительственного кортежа, где, как он предполагал, ехал Брежнев. Но генсек оказался в другой машине и не пострадал. А в машине, ставшей мишенью для Ильина, ехали космонавты Береговой, Николаев, Леонов и Терешкова. Убит был водитель машины, ранен офицер из сопровождения кортежа. Виктора Ильина сначала осудили, затем отправили в психушку, где он провел 18 лет. Этот факт не прошел мимо внимания Шелеста. Правда, в своем дневнике он почему-то называет Ильина Кузнецовым. Возможно, вначале КГБ так законспирировал его фамилию.

Отправитель посылки с боеприпасами и анонимки на имя Шелеста, очевидно, был вдохновлен терактом Ильина. Как выяснилось впоследствии, почти одновременно с почтовыми сюрпризами Шелесту аноним отправил письмо и Брежневу, в котором намекнул: «Стреляли в вас, Брежнев (по-видимому, автор нарочито не снизошел до уважительной большой буквы в обращении к генсеку. — Л. Х.). Пока вы избежали кары. Но вскоре, при благоприятной возможности, это повторится».

Далее автор перечислил обвинения, предъявляемые им Брежневу и звучащие как статьи приговора: «...вы виновны в дальнейшей (после Хрущева) компрометации международного движения (очевидно, имелись в виду вторжение в Чехословакию и принятая после этого доктрина Брежнева о том, что интересы международного коммунистического движения выше интересов отдельных стран, входящих в соцлагерь, против чего резко выступили лидеры Югославии и Румынии. — Л. Х.); ...вы виновны в том, что страна наша, великая и обильная, управляется продажной администрацией; ...вы виновны в том, что не знаете действительного положения дел в стране, занимаетесь пьянством, развратом, пустой болтовней; ...вы виновны в том, что предали основной принцип социализма — едят и пьют у нас тунеядцы, бесчисленная бюрократия, но не настоящие трудящиеся.

Короче, вы виновны в том, что не по своим способностям занимаете пост руководителя великой державы...

Конечно, виновны не только вы, — и слуга трех господ Суслов, и совершенно бездарный Подгорный, и вся высшая иерархия. Поэтому начнем мы с Брежнева, потом уничтожим и остальных. Удастся разом — тем лучше. Не остановимся и перед «атомным сюрпризом», от которого не спасут ни Кунцевские подземелья, ни Кремлевские стены, ни тем более особые стекла... Даем срок для переустройства жизни — до 7 ноября 1969 года. Все останется так же — пеняйте на себя и заказывайте пышные похороны — минимум 11 гробов...».

Стремительно приближалось 7 ноября — 52-я годовщина Октябрьской революции. Но следователи все еще топтались на месте.
Шелест помнил угрозу анонимщика и 21 октября записал в дневнике: «Поиски автора письма и приславшего мне в посылке гранату пока не дали никаких результатов».

Кто скрывается за почтовым террором? Организация или одиночка? Как найти террориста, аккуратно выписавшего тексты печатными буквами и не оставившего обратного адреса? КГБ предстояло решить непростую задачу.

ЧЕТЫРЕ ПОДСКАЗКИ ДЛЯ КГБ

Почтовый террорист сам дал подсказки, где его искать. Подсказка первая. 5 октября 1969 года он отправил открытку в ЦК КПСС из Киева. Новый текст напоминал о том, что требования не выполнены и, значит, ничего не остается, как привести угрозы в исполнение.

Наступило 7 ноября. И прошло. Без ЧП. И это было второй подсказкой для КГБ: возможно, почтовый террорист просто блефовал и никакой партии за ним нет.

С февраля по октябрь 1969 года, как сообщал Шелесту председатель украинского КГБ Никитченко, «органами Комитета государственной безопасности... проводилась активная оперативно-чекистская работа по розыску преступника и пресечению его враждебной деятельности. На основе тщательного изучения содержания анонимных документов было сделано предположение, что автором их является военнослужащий из числа офицерского состава (обращал на себя внимание не только специфический «арсенал» ценной бандероли, но и грамотность, и стиль писем — четкий, ясный, угадывался человек, умеющий отдавать приказы. — Л. Х.). В связи с этим основное внимание в работе уделялось выявлению подозрительных лиц среди офицеров Советской Армии и войск МВД СССР».

Наконец, следователей осенило: в последнем письме аноним упомянул о том, что необоснованно, на его взгляд, закрыты несколько многотиражных газет, причем называл в основном газеты внутренних войск. Поиск сузили до Управления войск МВД УССР.

Анонимная бандероль и два подряд анонимных письма выдавали их автора как человека, возможно, уже и раньше опробовавшего подобную практику. Сыщики

Генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Брежнев и главный советский идеолог, член Политбюро ЦК КПСС Михаил Суслов с первым секретарем Компартии Чехословакии, инициатором реформ, известных как «Пражская весна», Александром Дубчеком (в центре). После подавления «Пражской весны» Дубчек формально пребывал на посту первого секретаря ЦК КПЧ до апрельского пленума в 1969 году, когда его отстранили от власти, заменив Густавом Гусаком — полностью лояльным к СССР

перерыли груды корреспонденции, когда-либо поступавшей в украинское МВД. Наконец, в его архиве нашлись две анонимки, которые, по словам Виталия Никитченко, содержали «клевету в отношении командования Управления внутренних войск по Украинской и Молдавской ССР. Сравнительное исследование этих документов показало, что они исполнены разыскиваемым нами преступником».

Им оказался однофамилец легендарного Александра Матросова, бросившегося на амбразуру фашистского дзота, — Борис Карпович Матросов, на два года младше знаменитого героя Великой Отечественной. Бориса направили в Саратовское военное училище войск НКВД. Учился хорошо и достиг уровня мастера спорта по пулевой стрельбе. Потом, помотавшись по стране и побывав на разных командных должностях, решил делать карьеру и поступил в Военный институт КГБ имени Дзержинского в Москве. Естественно, предварительно вступил в КПСС.

Борис Карпович был человеком очень упорным, но не слишком удачливым. В результате титанических усилий дослужился лишь до подполковника и должности начальника штаба полка Управления внутренних войск МВД по Украинской и Молдавской ССР в городе Шостке Сумской области. А хотелось большего. И он задумал новый шаг, способный продвинуть его, — сдал кандидатский минимум и трудился над диссертацией.

16 января 1970 года Петр Ефимович Шелест получил от комитетчиков сообщение с краткой биографией подозреваемого и описанием его семейного положения: «Совершенно секретно. Семья Матросова состоит из четырех человек, жена Матросова Александра Ивановна, 1926 года рождения, работает начальником лаборатории на Шосткинском заводе «Химреактив», сын Матросов Владимир, 1951 года рождения, студент первого курса Московского института электронной техники, сын Матросов Юрий, 1953 года рождения, ученик 10 класса. У Матросова четыре брата, из них трое — старшие офицеры Советской Армии».

По всем показателям образцовая советская семья. Но, как говорится, в семье не без урода. «Уродство» Бориса Карповича состояло в раздвоении личности. Добропорядочный семьянин, опора отечества, эрудированный (по служебной характеристике) офицер, он с трудом переносил двойные стандарты, в которых приходилось жить.

Анонимщиков принято осуждать, но Борис Матросов не доносил на знакомых и сослуживцев. Он, по тогдашнему штампу, вскрывал недостатки. Будь у него хоть малейшая возможность говорить о том, что думает, в прессе или на собраниях, наверное, он был бы ярким оратором. Но такой возможности не было.

К тому же фамилия обязывала. Террорист Виктор Ильин, между прочим, тоже наверняка знал, что «Ильин» — один из псевдонимов Ленина, чей старший брат в борьбе с царем предпочитал террористические методы. Не случайно появился анекдот: «Почему так долго ничего не слышно о судьбе Ильина? — Ищут младшего брата, который сказал, что пойдет другим путем».

Вот и Борис Матросов подобно своему однофамильцу нашел роковую амбразуру. Любопытно, что, прежде чем закрыть огонь из фашистского дзота своим телом, Александр Матросов бросил туда две гранаты. Борис Матросов тоже послал Шелесту гранату РГД-33. Наверное, это была еще одна, четвертая, подсказка для КГБ: гранаты этого типа использовали наши солдаты в начальном периоде войны. Скорее всего, именно ручными гранатами Дьяконова образца 1933 года (РГД-33) Александр Матросов пытался подавить фашистский пулемет, а Борис Матросов послал ее в качестве намека. Но это была слишком сложная подсказка, и следователи ее не отгадали.

«С БОЛЬЮ В ДУШЕ И СО СЛЕЗАМИ НА ГЛАЗАХ ПИШЕТ ВАМ ДЕРЗКИЙ АНОНИМЩИК...»

В квартиру Матросова и служебный кабинет нагрянули с обыском. Легко обнаружили черновики анонимок и такие же, как в бандероли, отправленной Шелесту, гильзы и патроны.

Следователям осталось исполнить обычные формальности.

Из «Специального сообщения» Пет­ру Шелесту председателя ук­ра­инского КГБ Виталия Никитченко:

«По заключению почерковедческих экспертиз, проведенных экспертами Киевского научно-исследовательского института судебной экспертизы и КГБ при СМ УССР, подтверждено, что исполнителем четырех анонимных документов враждебного, угрожающего характера, клеветнического письма в адрес МВД СССР и обнаруженных во время обыс­ка у Матросова черновых записей является Матросов Борис Карпович...

На основании полученных изобличающих доказательств с санкции Главного военного прокурора тов. Горного А. Г. 15 января 1970 года Матросов Б. К. арестован».

Главный военный прокурор генерал-полковник юстиции Артем Григорьевич Горный пользовался непререкаемым авторитетом у руководства страны со времен его участия в Нюрнбергском процессе в ка­честве заместителя глав­ного обвинителя от СССР Романа Андреевича Руденко. Санкция на арест Матросова, подписанная Горным, говорит о том, что в Москве этому делу придавали чрезвычайно важное значение.

Следователям не пришлось долго и мучительно добиваться признаний подозреваемого. Борис Матросов понял: отпираться бессмысленно.

Из «Специального сообщения» Пет­ру Шелесту председателя ук­ра­инского КГБ Виталия Никитченко:

«На допросе 15 января Матросов в изготовлении и направлении анонимных документов враждебного и угрожающего содержания признался и собственноручно написал письмо на имя Генерального секретаря ЦК Коммунистической партии Советского Союза, в котором осуждает свои преступные действия и просит проявить к нему снисхождение».

За решеткой Матросова словно подменили. Куда подевался пафос народного бунтаря и мстителя! Сладкое раскаяние охватило его.
Из письма Бориса Матросова Лео­ни­ду Брежневу:

«Дорогой Леонид Ильич! С болью в душе и со слезами на глазах пишет Вам дерзкий анонимщик, пославший Вам три письма, в том числе с угрозами... Писал я в периоды глубокого паралитического расстройства, вызванного чрезмерным нервным пере­утомлением: последние семь отпусков я провел в библиотеке им. В. И. Ленина и в архивах, за счет отпусков же сдал кандидатский минимум, а работа на должности начальника штаба полка длилась по 10-12 часов ежедневно, как правило, включая и воскресенья (плюс к тому — три-четыре часа домашней работы над диссертацией)».

Тема диссертации Бориса Карповича была самой что ни на есть невинной: «Кризис «верхов» в царствование Николая ІІ (по мемуарным источникам)». Портретами последнего императора-мученика тогда еще не были увешаны церковные приделы, его крайне вредная роль в истории была определена, казалось, навечно. Но Матросов умудрился вычитать в мемуарных источниках нечто такое, что подвело его к осознанию кризиса не только царизма, но и советских «верхов». Объяснил он свое идеологическое заблуждение тем, что трудился над диссертацией самостоятельно, без опытного руководителя, вот и, по его словам, «занесло в не куда следует».

Похоже, он все-таки был покорен Николаем II или, как минимум, его фразой: «Я работаю за троих. Пусть каждый научится работать хотя бы за двоих». Матросов умолял Леонида Ильича Брежнева смилостивиться над собой, жертвой трудоголизма и любви к знаниям.

Поистине горе от ума и вредного влияния библиотеки им. Ленина на политические взгляды диссертантов. И уж прямо в памфлет просится другой абзац из письма Матросова Брежневу: «Два года у меня ушло времени (редкие выходные и поздние вечера) на изучение всего Полного собрания сочинений В. И. Ленина — выписки из всех 55 томов составили солидную книгу».

Да, было от чего тронуться рассудком. И как же он теперь раскаивался, как вспоминалось ему самое светлое в жизни: «Леонид Ильич! Поверьте, я искренно уважаю Вас, встречался с Вами в Днепродзержинске на ДАТЗ, который Вы посетили во время приезда к родным (1960-1961 гг.)».

Наверное, перепуганный до смерти, Матросов в полной мере испытал стокгольмский синдром. Иначе трудно объяснить последний аккорд в его покаянном письме:

«Выпад против наших органов КГБ (в ано­нимках Матросова. — Л. Х.) был также не­умным. Они заслуживают всяческих похвал. В моем положении это смешно писать, но я просил бы отметить отличившихся в «моем» деле лиц, особенно старшего следователя подполковника Кузьмичева В. М. Обаяние и профессиональное мастерство его намного облегчили следствие.
Киев. 15.І.70 г.».

«Я ЦЕЛУЮ ТВОИ НЕ ТОЛЬКО НАТРУЖЕННЫЕ РУКИ — ПЯТКИ ТВОИХ НОГ, ИБО БОЛЬШЕГО Я НЕДОСТОИН»

В тот же день он написал жене. Почти так же экзальтированно, как Брежневу. И тут многое увиделось ему в ином свете: «Дорогая Шура, моя любимая жена! Я пишу эти строки в камере изолятора. Идет следствие. Мне предъявлено ужасное обвинение — подготовительные действия к совершению террористических актов против руководящих деятелей КПСС (выразилось в анонимных отправлениях). Я признался после трех­дневного шока (это не совпадает с официальной датой ареста и первых признаний 15 января. — Л. Х.) и голода (не ел сам), что анонимные послания я отправлял...

Дорогая Шура! Только теперь мне стало видно, как я был не прав, когда иногда приносил тебе огорчения. Прости меня, Шура. Я целую твои не только натруженные руки — пятки твоих ног, ибо большего я недостоин».

Борис Карпович просил жену сообщить о случившемся отцу и братьям, обратиться к ним за помощью в воспитании детей. Уклад жизни семьи предстоял пересмотру. Володе, учившемуся на стационарном факультете, надо перейти на вечернее отделение, писал отец, чтобы днем зарабатывать. Ему же отец завещал и отобранную при аресте теплую шапку, наверное, меховую — «если перешлют мои вещи».

Жене — последнее: «Шура! Об одном жалею — не успел купить тебе кольцо».

Похоже, он прощался с жизнью.

Из документа без названия на имя Пет­ра Шелеста:

«10 августа 1970 года. Секретно.

Уголовное дело на Матросова направляется по подсудности в военный трибунал Краснознаменного Киевского военного округа.

Считаем целесообразным рассмотреть дело в отношении Матросова в закрытом судебном заседании без опубликования материалов судебного процесса в печати».

Документ подписали военный прокурор округа М. Павлов и председатель украинского КГБ В. Федорчук, как раз в это время заменивший на этом посту В. Никитченко, что было преддверием отставки П. Шелеста. На документе Петр Ефимович поставил резолюцию: «Согласен. П. Шелест. 12/VIII-70». Как будто он мог не согласиться.
Очевидно, Петр Ефимович хотел быть в курсе продвижения дела. 7 сентября 1970 года В. Федорчук направил ему новую информацию:

«Секретно... За антисоветскую пропаганду и незаконное хранение боеприпасов Матросов осужден к шести годам лишения свободы в исправительно-трудовой колонии строгого режима. Кроме того, военный трибунал лишил Матросова воинского звания подполковника и возбудил ходатайство перед Президиумом Верховного Совета СССР о лишении его правительственных наград».

Генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Брежнев, председатель Совета Министров СССР Алексей Косыгин, председатель Совета Министров УССР Владимир Щербицкий, первый секретарь ЦК Компартии УССР Петр Шелест и другие, 1969 год. «Шелест понимал, что убить Политбюро террористам-одиночкам не под силу, но опасался, что оно взорвет себя изнутри»

В общем-то, приговор оказался не столь катастрофическим, какого мог ожидать Матросов. Может быть, судьи и впрямь вообразили себя на месте человека, который проштудировал все собрание сочинений Ленина, и поняли, что до добра это никак не могло довести. Решающую роль сыграл, наверное, тот факт, что действовал он в одиночку и никакая подрывная организация за ним не стояла.

Из донесения Петру Шелесту 30 марта 1970 года:

«На следствии Матросов отрицает существование подпольной «Партии подлинных революционеров», утверждая, что ее он придумал для большей убедительности своих писем... Никакого намерения совершить террористические акты он фактически никогда не имел».

Советская власть не хотела признавать, а может быть, и не хотела верить, что взращен­ные ею строители коммунизма спо­соб­ны замышлять что-нибудь ей во вред. Проще было считать их свихнувшимися. Но Матросов сам попросил подлечить его. Надеялся, что болезнь спишет судимость? Или понял, что и в самом деле на почве перенесенных потрясений здоровье расстроилось?

Один из психушечных долгожителей диссидент Виктор Рафальский в своей кни­ге «Репортаж из ниоткуда» упомянул и Бориса Матросова: «Подполковник Матросов имел не­ос­торожность высказать свое мнение по поводу положения в армии, что-то осудить, да еще в письменном виде. Начальство всполошилось. Вольнодумство в Советской Армии?! Неслыханно! Уж лучше спустить на тормозах, психиатрия — милое дело. Снежневский вначале колеблется, но когда Матросова вторично препровождают к нему на экспертизу, профессор отбрасывает сомнения. Надо. И подполковнику навешивают диагноз: вялотекущая форма шизофрении».

Роль карательной психиатрии и лично профессора Снежневского в усмирении инакомыслия теперь хорошо известна. Однако Матросов, если верить документам из архива бывшего КГБ, сам напросился на диагноз. Спустя три месяца после вынесения приговора В. Федорчук сообщил Петру Шелесту: «23 декабря 1970 года. Секретно... Военная коллегия удовлетворила ходатайство осужденного Матросова о проведении повторной судебно-психиатрической экспертизы».

На этом документе нет резолюции Шелеста «согласен». Скорее всего, он был не согласен. Об этом можно судить по той дневниковой записи, которую Петр Ефимович сделал, когда узнал о покушении Виктора Ильина (по Шелесту, Кузьмина) на Брежнева: «Кузьмина сразу же задержали — объявили «ненормальным». А так ли это?..».

Это было опасное высказывание. Ведь если террористы нормальны, то все ли нормально в советском государстве? Антисоветчина! Ни об Ильине, ни о Матросове Петр Ефимович больше в дневнике не вспоминал. Может быть, вообще не вспоминал. Его глубоко потрясла и оскорбила отставка, пусть он и жил в ее ожидании все последние годы. Предатели одолели, и дело о подготовке покушения на Политбюро не отвратило его позорного перевода в Москву на второстепенную должность. Шелест, конечно, понимал, что убить Политбюро террористам-одиночкам не под силу, но опасался, что оно взорвет себя изнутри.

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter