«Брат» Виктор СУХОРУКОВ: «Мое детское, отроческое, юное существо шло к цели, к мечте, а мне твердили: «Куда ты лезешь? Лысый, плешивый, ушастый, конопатый, маленький, левша...», и вот меня бьют, а я встаю и иду...»

(Продолжение. Начало в № 21, 22)

«ОДНАЖДЫ ПЛЕМЯННИКА Я СПРОСИЛ: «ХОЧЕШЬ В АКТЕРЫ ПОЙТИ?», И ОН МНЕ ОТВЕТИЛ: «Я, ДЯДЯ ВИТЯ, ДУРАК, ЧТО ЛИ?»

— Лично для меня клас­сный актер начинается там, где на моих глазах он заполняет своей энергией окружающее пространство. Вы именно такой: ваша энергетика и с экрана прошибает, и зрительный зал буквально захлестывает...

— Не знаю, откуда это.

— Я как раз собирался об этом спросить...

— А я уже ваш вопрос предчувствовал: наверное, таким внутренним импульсом я компенсировал то, чего у меня нет. Объясняю. Я не красавец, я человек, способнос­ти которого с детства сомнению подвергались. «Какой ты артист?» — а я хочу быть актером! «Куда ты идешь?» — а я хочу туда идти! «Что ты делаешь?» — а я хочу это делать! — и так все то время продолжалось, когда я формировался, когда для самостоятельной творческой жизни только монтировался, когда весь оголенный был, не ороговевший, незащищенный. Мое детское, отроческое, юное существо шло к цели, к мечте, а мне твердили: «Куда ты лезешь? Не лезь! Лысый, плешивый, ушастый, конопатый, маленький, левша, бе-бе-бе...», и вот меня бьют, бьют, бьют, а я встаю и иду, встаю и иду...

Конечно, если тебя гнут, устаешь выпрямляться и думаешь: а может, так мне полусогнутым и идти, так и жить? Нет, не хочу — поэтому, видимо, доказательства в себе стал искать, резервы, силы для отпора. Нет красоты — не надо: будем уродом, обаянием прикроемся, таланта какого-то нет — раскрепощенностью заслонимся, пре­красным бесстыдством (но не хамством!), и в конце концов так рассудил: если пространство талантом своим, которого у меня нет, не заполню, заполню энергией.

---

---

Из журнала «Караван историй».

«В детстве я скарлатиной переболел, и в результате осложнение — глухота на оба уха, и хотя сегодня эпопею под названием «Витькины уши» вспоминаю с улыбкой, тог­да было не до смеха.

Я поставил себе цель — вылечиться! Мама никогда не водила меня в поликлинику за ручку, я все делал сам. Скольких врачей посетил — не сосчитать, и чаще всего медики ставили неутешительный диагноз. Наконец, я попал к замечательной женщине профессору Александровой, которая впервые меня обнадежила. Она бодро вставила в мой нос трубку с огромной резиновой грушей и велела громко крикнуть: «Па-ро-ход!», после чего сильно надавила на грушу. Из моих ушей будто затычки вылетели, и мир вокруг зашумел. Я опьянел от звуков: когда дорогу переходил, казалось, что машины на меня наезжают, а люди вокруг кричат, но, к сожалению, эйфория длилась недолго, слух снова упал. Я между тем знал, что глухие актеры никому не нужны, и в очередной раз лег в больницу. Был в моей жизни еще один ангел-хранитель — в лице врача Валентины Александровны Терещенко, которая поверила в мою мечту. Она выдернула из моего организма все, что можно, — гланды, полипы, пробки — и сделала меня полноценным».

---

---

— Вы мнительны?

— Да.

— А это хорошо или плохо?

— Хорошо. Мнительность — прекрасное качество, она на инстинкт самосохранения работает, и это не есть подозрительность.

— Когда-то давно кто-то о вас сказал: «Этот парень или гений, или сумасшедший»...

— Это педагога Всеволода Остальского слова, который в ГИТИС на втором туре меня взял.

— Так гений вы или сумасшедший?

— И то, и другое, просто определение «сумасшедший», как я уже говорил, отсутствие разума и расчета подразумевает. Такие и плачут, и смеются, не зная, почему, но я-то знаю, и все равно, я неприлично публичный... Вот и сейчас, беседуя с вами, участником шоу себя ощущаю, чуть-чуть в роли нахожусь, и этого не скрываю, не позирую... Да, я так существую, хотя это не­нормально, и я вам одну историю очень хорошую расскажу.

Родной мой племянник Иван, сын моей сестры единственной (они очень мне дороги), когда совсем маленьким был, я ему отца заменил (тот рано умер) — в плане обеспечения, помощи и так далее. Конечно, парня немножечко я воспитывал и однажды ему сказал: «Вань, а у меня теперь есть возможность по блату тебя на актерский факультет устроить — хочешь в актеры пойти?», и он мне ответил: «Я, дядя Витя, дурак, что ли?».

---

---

— От души!..

— Да, и хотя племяш обожает меня и мною гордится, никогда и нигде, даже в армии, не знали, что я его родной дядя. Ему нравится то, чем я занимаюсь, но актером он быть не желает: «Что я — дурак?»...

«НУ ЧТО, ВИКТОР ИВАНОВИЧ, — ДОКТОР СКАЗАЛ, — ИНФАРКТ. ПОЕХАЛИ...»

— Я читал, что во время съемок у Балабанова в картине «Про уродов и людей» в психиатрическую больницу вас положили, — что случилось?

— Это все Маковецкий виноват. На съемках из-за ненависти к своему персонажу я запил — я так от него устал, такое отвращение к нему чувствовал...

— Сорвались, да?

— Сорвался — ну, водки выпил (этого достаточно — мне пить-то нельзя) и завелся. Я ее в коробке из-под кефира приносил и в пластмассовый стаканчик наливал, чтобы люди не видели, что пью: раз хлебнул, два... Естественно, неадекватность появилась, и я начал ложкой в этом стакане мешать. Сережка спросил: «Ты что там цедишь?». Я: «Да кефир...». Он шум поднял: «С Сухоруковым что-то происходит — а ну-ка проверьте его». Меня проверили и в Бехтеревку под капельницу отправили. 10 дней на съемки из больницы возили...

---

---

— Вы ведь и инфаркт перенесли?

— Да.

— Страшно не было?

— Нет, я только удивился: откуда он взялся? Шел вдоль Чистых прудов по бульвару интервью журналу «Ролан» давать, и вдруг грудь заболела. Я понял, что мне присесть надо. Потом еще раз присесть. Обнаружил, что тяжело разговаривать. Я не знал, что это инфаркт, — просто ощущение было такое, будто горячее вареное яйцо проглотил и оно в груди застряло — такая была боль.

Так два дня продолжалось, а на третий подруге своей Наташе Залогиной позвонил — она врач. «Наташа, — спросил, — что это такое?». Она тревогу бить стала: «Дурак, быстро «скорую» вызывай». — «Ты с ума сошла! Не надо... Не хочу... Мне письменный стол должны привезти». — «Нет, срочно звони — они хоть кардиограмму тебе сделают. Ну что тебе стоит?». Надавила, в общем, и я сдался.

Приехали ко мне домой два мужика подвыпившие, кардиограмму сделали... Я на кровати, а один из них — тот, что рядом сидел, — очечник берет и (по правой ладони стучит): «Ну что, Виктор Иванович, инфаркт. Поехали». Я: «Как поехали? — а это в понедельник было, — у меня во вторник то-то, в среду — то-то» (планов же громадье!). Пару минут, глядя в потолок, полежал и решился: «А гори все огнем! Пропади все пропадом!..

---

---

— ...Поехали!»...

— Они настолько, видимо, кардиограммы той испугались, что от квартиры до маши­­ны пешком дойти мне не дали, — в тележку-коляску какую-то посадили и повезли.

После больницы и реабилитации об ин­фарк­те своем позабыл. Врачи-то велели почтительно, по имени-отчеству с ним обращаться: со скоростью 11 метров в минуту шагать (куриной походкой передвигаться), больше полкило не поднимать... «Как так, — возмутился, — когда мне тело свое поднять надо? Это уже 60 килограммов». Во все эти условия я не поверил — отдохнул как-то и побежал. Меня Панфилов с фильмом «Без вины виноватые» ждал, и я удила закусил: «Умру, так на лету». Уже там, в послеинфарктном состоянии, танец Пата и Паташона отплясывал — просто сказал себе: никаких болезней!

---

---

Там история была интересная... В реабилитационном центре Управления делами президента в Кубинке солидные дядьки меня окружали — все в бинтах и зеленке, в шрамах послеоперационных. Все разговоры только о больном сердце у них были, они друг другу советовали, как себя вести, что есть, какие лекарства принимать, курить — не курить, пить — не пить, трахаться — не трахаться, и я стоял там, такой маленький, слушал, а потом шмыг-шмыг между ног. «Нет, ребята! — воскликнул, — у вас свой инфаркт, а у меня свой».

«Я, ШЕСТЕРКА, ЧУШОК, КОТОРЫЙ СПАЛ У ПАРАШИ, ЛЕНИНА ИЗОБРАЖАЛ...»

— Как же вы пить бросили?

— Просто взял и закончил.

— Как отрезало?

— Да — вот после того диалога в пустой комнате и завязал. Это после премьеры бы­ло, хотя нет, не премьеры — фильм «Брат-2» в конце 99-го я закончил, потом Новый, 2000 год, наступил... Думаю: «Это ж Миллениум! Ну, уж нули-то я обмою, иначе Бог не простит и черт не накажет», и выпил... Пил месяц...

---

---

— Ух ты — вот это Миллениум!..

— Три дня отлеживался, в Петербург поехал, и все!

— Как же теперь стрессы без водки снимаете?

— Это необъяснимо. Дело в том, что я настолько эту жизнь полюбил, настолько от работы, от людей, от путешествий, от еды (сладкое очень люблю) пьян, что мне этого хватает. Главное, дни мои интересными вещами заполнены, поэтому восстанавливаюсь только отдыхом, покоем, сидением, смотрением, чаепитием, задумчивостью и опытом. Стрессы пониманием того я снимаю, что все проходит, и опять поговорка «Утро вечера мудренее» срабатывает — поверьте мне!

Однажды я очень красиво сказал: «Мне суицидальных людей жаль — немножечко они не подождали, чуть-чуть не потерпели: им бы еще минутку, еще час, день, и все было бы нормально». Я это умею: владею собой и знаю, что все проходит.

---

---

— Вы в скромной двухкомнатной квартире живете...

— Ну почему скромной? — 58 метров...

— Тем не менее со статусом народного артиста, любимца публики это как-то не вяжется...

— Хорошая у меня квартира, уютная, с видом во двор московский...

— Во время учебы в ГИТИСе вы с однокурсниками Татьяной Догилевой и Юрием Стояновым в перерыве между лекциями частенько в репетиционном зале закрывались и пародийные сценки из жизни вождей разыгрывали, причем вы Ленина играли, а они, соответственно, — Крупскую и Керенского. Стоянов (у которого с Догилевой роман тогда был) до сих пор не может забыть, как, войдя в образ Ильича, вы затащили однажды «Наденьку» под одеяло и в порыве страсти всю ее ощупали и затискали, угрожая революцию отменить, если она немедленно не отдастся. Неужели не боялись, что, если за баловством этим вас поймают, отчислят?

— Ой, это же молодость была — чего только мы тогда не придумывали...

---

---

— Интересно было потом в кино Ленина играть?

— Сейчас предложение я получил... Первый канал какой-то документальный фильм про Владимира Ильича готовит, и меня с интервью ждут — интересно! Обидно, что ни страна, ни народ, ни мир картину «Все мои Ленины» не увидели — ее в сложном 97-м году в Эстонии сняли. Ком­пания «Фаама-фильм», продюсер Мати Сеппинг, режиссер Харди Вольмер — это такая фарсовая лента, даже, можно сказать, памфлет, а сюжет саркастичный. Был такой революционер-авантюрист Кескюла, который немецкую разведку с вождем большевиков Владимиром Ульяновым познакомил. По легенде, злобные германские империалисты тайную операцию по развалу Российской империи задумывают и туда агента «Ленина» засылают, а на всякий случай замену готовят, для чего школу его двойников открывают, и в итоге революцию не Ленин, а его двойник сделал — такая вот сказка.

Это была, может, первая за 10 лет художественная картина в Эстонии — я специально в Таллинн ездил, меня утвердили. Все эстонские актеры, которые потом двойников сыграли (а их человек шесть там было), меня возненавидели, потому что до этого потенциальными кандидатами на главную роль считались. Харди вообще хотел, чтобы русских русские играли, немцев — немцы, а эстонцев — эстонцы, так соотечественники ему не позволили. «Че это мы будем московских кормить? — возмутились. — Сами с усами», но они просто по кинематографу изголодались.

---

---

— Конечно, после простоя-то многолетнего...

— Там и музыканты, и художники, и искусствоведы снимались — весь цвет Таллинна режиссер собрал. С доводами земляков он согласился: «Хорошо, но главную роль Сухорукову я отдам» — я там и Ленина в результате, и его двойника Ивана сыграл.

— Потом прекрасный Владимир Ильич в фильме по Довлатову «Комедия строго­го режима» у вас получился...

— Нет, это первый мой Ленин был, пародийный. В этой картине рассказывается, как к 100-летию вождя в тюрьме спектакль поставили, и я, шестерка, чушок по кличке Плешак, который спал у параши, Владимира Ильича изображал. Фильм этот мне дорог, ну и в театре я Ленина тоже сыграл.

---

---

— Вы и Берию, насколько я знаю, играли, и Хрущева...

— ...дважды — в сериале «Фурцева» ради этого на 15 килограммов поправился.

— Каково же это — образы таких исторических персонажей на себя примерить?

— Занимательно.

«Я ОПЯТЬ ПОЗВОНИЛ ДОРОНИНОЙ В ДВЕРЬ И УСЛЫШАЛ: «УЙДИТЕ ОТСЮДА, ИНАЧЕ МИЛИЦИЮ ПОЗОВУ»

— От любовных страстей на экране к lоve story в жизни перехожу — знаю, в юности вы были в Татьяну Васильевну Доронину влюблены...

— ...я ее и сейчас люблю.

— ...и даже набрались смелости ей в этом признаться...

— Да.

— Как это выглядело?

— А я коробку конфет купил и домой к ней отправился.

---

---

— Будучи уже актером?

— Нет, пацаном совсем. Когда Олег Ефремов ее во МХАТ перетащил...

— ...из БДТ...

— ...и она из Ленинграда в Москву переехала, я у мхатовских вахтерш ее адрес узнал. Доронину я обожал, просто боготворил, особенно после фильма «Старшая сестра». Все песни ее пел, ей подражал, пластинки покупал, где она Рождественского и Вознесенского читала. Как это (читает):

Продажи. Рожи.

Шеф ржет, как мерин.

Я помню Мэрлин...

И вот домой к ней приехал, позвонил и ее голос услышал. Это был трепет, конечно, такая дрожь била... Она спросила: «Кто там?». — «Я поклонник вашего таланта». — «Что вам надо?». — «Вы не пугайтесь — я призывник, меня в армию скоро возьмут». По ту сторону двери: топ-топ-топ послышалось и — тишина. Я опять позвонил, и вдруг она воскликнула: «Уйдите отсюда, иначе милицию позову». Я расстроился, но не потому, что моя любовь милицию вызовет, а от того, что ее напугал (она думала, что я, может, какой-то наводчик или шпана). Спустился вниз, сел там на лавочке и высчитывал, где ее окна. Не нашел. Коробку конфет на скамейке оставил и уехал...

Пройдет много лет, и Татьяна Доронина поздравительную телеграмму с 50-летием мне пришлет, но это мой друг Геннадий Залогин, наверное, устроил...

---

---

— Она в курсе, что вы и есть тот самый парень, который к ней приходил, или историю ту забыла?

— Не знаю.

— А вы никогда не признавались ей, что были в нее влюблены?

— Ни разу в жизни я с ней так и не встретился, хотя на спектакле у нее был, и моя однокурсница Лидия Матасова — ведущая актриса в ее театре. Наверное, она про меня знает, но... Однажды я по рабочему телефону ей позвонил, трубку то ли Зоя cняла, то ли Зина... «Это, — представился, — Виктор Иванович Сухоруков, народный артист». Она меня с Татьяной Васильевной не соединила, а мне это было уже и не важно. Я все равно ее уважаю, ценю и считаю, что она мощная, талантливейшая актриса нашего времени, попавшая в жернова интриг эпохи.

«ЖИЗНЬЮ СВОЕЙ, СХЕМОЙ, ОТСУТСТВИЕМ ЖЕНЫ И ДЕТЕЙ, Я И НА ДОМЫСЛЫ, И НА СПЛЕТНИ, И НА ВСЕ, ЧТО УГОДНО, ПРАВО ДАЮ»

— Ни жены, ни детей у вас нет...

— Да.

— Это хорошо или плохо?

— Для меня хорошо. Это уже мой стиль, мое правило, моя судьба — жить так привык.

— Сегодня, однако, вам хотелось бы, чтобы у вас были дети?

— Нет.

— Тут уже пауза напрашивается, во всяком случае, ответ неожиданный. Вас разве не преследует мысль о том, что придет возраст, когда будете одиноки, беспомощны и некому будет кружку воды подать?

— Как банально... Не хочется, чтобы тривиальным вы выглядели. Подадут! Этот пример ваш настолько бородат...

---

---

— ...бородат, но точен...

— Ну есть же на этот вопрос ответ: а если и пить-то не хочется? Это первое, а второе... Если серьезно говорить, кто знает, как каждый из нас уйдет? Разве мало случаев, когда много детей, родни, друзей, а человек в канаву сваливается и его, никем не опознанного, как бомжа, хоронят?

— Да сколько угодно...

— Всего не может предусмотреть никто! Я понимаю, некое общественное правило есть, какие-то социальные нормы, что вот так надо и не иначе, люди придумали, что нужно построить дом, посадить дерево, жениться, родить детей, но иногда так не получается... Если бы все по этим законам, правилам или уложениям поступали, жили бы мы в лесу (это сколько же деревьев посадили бы!), каждый в отдельном доме, и все было бы идеально, но почему родной сын мать убивает, почему жена отравляет мужа, почему муж бежит от жены к любовнице, почему родителей дети не любят?

Я о плохом, о той кружке воды говорю...

Думаю, что буду лежать в гробу чистый, хотя и не знаю, где эта жирная точка на меня упадет. Не хочу даже думать об этом, потому что там, где кружка воды, о которой вы говорите, понадобится, мы уже не хозяева и повелевать не сможем.

Хороший анекдот на эту тему вам расскажу. Умирает старый еврей, а его жена жарит рыбу. Он этот запах почувствовал и, полупарализованный, ей пальцем показывает: мол, рыбки дай, рыбки, а она: «Нет, Абрамчик, это на потом, на потом».

Подоплеку вашего вопроса я понимаю, он для меня не оригинален, но я так прожил, поэтому жизнью своей, схемой, отсутствием жены и детей я и на домыслы, и на сплетни, и на все, что угодно, право даю. Ваше право! — не буду даже оспаривать и никому ничего объяснять не собираюсь, только я знаю, что чисто живу, светло и с верой. Но так, к сожалению...

— Одинокий вы человек?

— Одинокий.

— И вам в этой обособленности комфортно?

— Конечно. Если бы некомфортно было — я же не совсем сумасшедший, а наполовину! — что-то искал бы, с одиночеством боролся бы, а мне уже в нем удобно, уютно, и, впервые в этом вам признаюсь, безответственно.

— Что само по себе неплохо...

— Конечно. Я сам за себя в ответе, хотя это, конечно, чревато, опасно...

Из журнала «Караван историй».

«По-настоящему меня только в 2000 году узнали, когда чуть за 40 мне было. Иногда жалею, что сегодняшнего дня не случилось раньше, но прошлого я никогда не замажу, не прокляну — оно было моим. Недавно на мысли себя поймал, что, вспоминая жизнь год за годом, кое-какие годики я потерял. На мгновение испугался — может, жил я тогда никудышно, грешно, пусто? Ну да и Бог с ним! Кто-то про высоту, вершины, которые преодолевать нужно, придумал, но жизнь — это не спорт, а философия. Вершин я не строил, не покорял — главное, в душе должны быть талант, терпение, вера и любовь. Иногда я себя к тишине и покою готовлю, к тому, что когда-нибудь все закончится...».

---

---

— Знаю, что вы еще в детстве стихи писать начали...

— Было такое. Про грачей, про Красную площадь, про Ленина. Вот такое, например, сочинил:

Кремлевские куранты

бьют двенадцать,

У Мавзолея меняют караул.

Людская вереница разных наций

К вождю России, к Ленину, идут...

Ну и дальше, дальше... Мрачное стихотворение.

— Образ Ленина, я так понимаю, поэтические струны в вас пробуждал?

— Я его любил, для меня это был великий человек моей страны.

— А кто его тогда не любил? — отщепенцы...

— Знаете, как в пионеры меня принимали? На Красную площадь 9 мая нас привезли, и перед входом в Мавзолей буквой «п» мы стояли — так было принято, а потом нас повели внутрь, и там мне вдруг привиделось, что Владимир Ильич лежит и руку навстречу нам поднимает, приветствуя. Он был живой, спал, а часовые игрушечными казались — вот так мы были воспитаны.

Сегодня, когда много дискуссий и разговоров вокруг: убирать Ленина или не убирать... Вы не поверите, но если спросят меня, я скажу, что с ним делать. Ни закапывать, ни на Красной площади оставлять не надо — возьмите Мавзолей вместе с ним и просто в другое место перенесите: это не компромисс, а рациональный подход. Мне вот вдруг показалось, что Ленин сегодня в объект исследований, экспериментов, каких-то поисков препаратов для кожи, для плоти превратился. Его же там поднимают и в ванны и с кислотами, щелочами, с растворами какими-то кидают, на нем какие-то противогрибковые, противоплесневые препараты испытывают — представляете? — и если коммунисты за него бьются, то лишь потому, что осознают: он — ценный предмет для поисков новых препаратов, дающих, может, ключ к бессмертию, к вечной молодости, еще к чему-то, и поэтому пусть возьмут и как некую реликвию его куда-нибудь в другое место перенесут.

— Вы и сегодня стихи пишете?

— Иногда.

— Напоследок что-нибудь почитаете?

— Нет — только потому, что своих стихов наизусть, к сожалению, не знаю. Хотя есть одно, уже не новое, но очень симпатичное. (Пауза). Напоследок? Жаль...

И ясный день, и тихое дыханье,

И неба синь струится сквозь ресницы.

Полет шмеля, мотора громыханье

Бесхозным хором оркеструют птицы.

Ромашка, как большая карусель,

Душистый клевер,

что коралл

могучий...

Пустыми мыслями

 измучен,

Распят, лежу я

на планете всей.

Это я на поляне с цветами лежал... У меня в последнее время хорошие стихи пишутся, но (разводит руками) я их не помню.

— Признаюсь вам честно и откровенно: нашей сегодняшней беседой я потрясен...

— И я рад.

— От артистов, так уж повелось, особой глубины не ожидаешь, зачастую они поверхностны, а вы такой размах, такую глубокую философию дали, что я понимаю: все ваши замечательные роли не случайны, они выстраданы. Хочу вам новых прекрасных актерских работ пожелать, хотя, даже если бы вы, не дай Бог, на съемочную площадку выходить перестали, в истории кинематографа, культуры уже остались...

— Спасибо, Дмитрий Ильич, а я вам с Валентиной Терешковой желаю встретиться — вы же об этом, знаю, давно мечтаете....

---

---

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter