Актер Анатолий КУЗНЕЦОВ: «В нашем гареме текучесть кадров была»

Часть II

 (Продолжение. Начало в № 15)

«НАША СЕМЕЙНАЯ ЖИЗНЬ С СУПРУГОЙ ИМЕННО В КИЕВЕ НАЧИНАЛАСЬ»

«Ну что же мне, всю жизнь по этой пустыне мотаться?», «Белое солнце пустыни», 1970 год

— Ровно 40 лет назад звездный ваш час наступил, когда красноармейца Федора Сухова вы сыграли...

— Простите, что вас перебил, но однажды на моем юбилейном вечере Саша Митта — я немножко вперед забегаю — такую мысль высказал: «Нет, извините, друзья мои, Анатолий Борисович и до этого звездного часа много достаточно известных ролей сыграл, которые позитивные рецензии заслужили».

— Вы же у него снимались когда-то: «Друг мой, Колька!» — его ведь фильм?

— Его и Алексея Салтыкова.

— И все-таки роль Сухова до сих пор — столько уже лет — вашей визитной карточкой остается...

— Ну, просто так вышло (улыбается).

— Вы понимали, что она для вас такой же, как для Бориса Бабочкина роль Чапаева, станет?

— Не понимал  — клянусь! Кокетничать мне не свойственно — это моей душе, моей природе претит: не создан для этого, не могу, не умею, и мне стыдно, но работал я с удовольствием, к тому же Владимир Мотыль — режиссер интересный и коллектив собрал замечательный.

— Если не ошибаюсь, сценарий этого первого советского вестерна на Михалкова-Кончаловского писали...

— ...сначала да...

— ...и на студии он невостребованный лежал?

— Ну, не совсем так. Мне эту историю сам Валентин Ежов рассказывал...

— ...автор сценария...

— ...а дело в Коктебеле было. Чтобы там немножко Восток заблестел, Ежов своего ученика, уроженца Баку Рустама Ибрагимбекова, на помощь пригласил, и работа пошла. Они вместе на пляже лежали и фантазировали — чем дальше, тем больше. Сначала сценарий исключительно на Аринбасарову писался, жену Кончаловского, а потом они ее в известность поставили: «Слушай, Наташка, что-то на одну тебя не получается — тут гарем возникает».
Когда первый вариант был готов, роль Сухова Николай Губенко репетировал. Не знаю, кто там еще планировался, но они настоящий вестерн делали: стрельба, тра-та-та... — судя по рассказам все в этом на­правлении шло. Кончаловский эту картину на протяжении двух или трех месяцев снимал, а потом отложил...

— Даже так?

— Да, а почему? То ли за другую работу взялся, то ли еще что-то...

— На этом злоключения «Белого солнца пустыни», насколько я понимаю, не закончились, потому что на главную роль Юматова ут­вердили...

Сухов и Саид (Спартак Мишулин). «Мертвому, конечно, спокойней, да уж больно скучно»

— Когда Кончаловский съемки продолжать отказался, сценарий этот Мотылю предложили, а мы с ним до этого познакомились, на картине, которая называлась «Ждите писем». Ее по сценарию Анатолия Гребнева сняли — нашего сценариста прекрасного, который, к сожалению, из жизни нелепо ушел. Он в Доме ветеранов кино жил и, когда дорогу переходил, видимо, внимания на движение не обратил... Его сбила машина, и, кстати, Саша Миндадзе — его сын, просто фамилию мамы-грузинки взял: тоже сценарист неплохой, между прочим.

— Прекрасный...

— Да, да, да! Картина «Ждите писем» тогда интерес вызвала, даже Михаил Ромм доброжелательно о ней отозвался. Она такой живой получилась, а суть была в том, что молодежь по зову партии и комсомола в тайгу поехала электротрассу прокладывать. Я не совсем положительного героя играл — вот когда мое время настало! — таксиста Леньку Незванного, который не ради этих пламенных призывов поехал...

— ...а ради денег проклятых...

— Вот! Мотыль, короче, на этой картине вторым режиссером работал, а как он меня туда пригласил? Владимир Яковлевич, когда в столицу приехал, в гостинице «Урал» поселился — в Столешниковом переулке такая была, а мой дом (я в центре Москвы живу) неподалеку.
Сейчас, кстати, город уже совсем другой, хотя сегодня и Киев узнать трудно, так некоторые улицы перестроены. Он просто расцвел, но и тогда был хорош, потому что наша семейная жизнь с супругой — я снова вперед забегаю — в 1956-м году именно в Киеве начиналась. Одну из моих первых картин «Путешествие в молодость» на студии Довженко режиссер Григорий Липшиц снимал, и вот я однажды утром в Москву приехал, а в руках два обратных билета уже были, и сказал Але: «Давай, подруга моя, собирайся, и едем в Киев». Ни доли сомнения у нее не возникло...

— Была весна, каштаны цвели...

— Ох, замечательно! Мы в поезд, и фьють — укатили: я, по-моему, даже домой не заходил. Жили в квартире рядом с Оперным театром на улице... Тогда она имя Ленина носила, а теперь Богдана Хмельницкого, по-моему, — это время как один из счастливых моментов в нашей жизни я вспоминаю.
«Юматов сказал, что против меня в роли Сухова ничего не имеет, и я со спокойной душой на съемки поехал»

«Душа моя рвется к вам, ненаглядная Катерина Матвеевна, как журавль в небо»

— Вы сегодня по улице этой прошлись?

— Не успели — такой дождь хлынул!.. Впрочем, мы отвлеклись... В 1959 году звонок раздается: «Анатолий Борисович, я Мотыль, живу рядышком — пожалуйста, зайдите в гостиницу познакомиться». Я при­хожу: «Здрасьте». — «Здрасьте». — «У нас тут сценарий, — он говорит. — Мы вам роль предлагаем». Я удивился: «Как? Без проб?» — а их в обязательном порядке тогда делали...

— ...и конкурентов множество было...

— Ну, разумеется, причем право выбора не каждый режиссер имел...

— Решающее слово было за худсоветом...

— Правильно, актеров на заседании в объединении утверждали, и если что-то не так, режиссеру предлагали: поищите еще, а здесь Мотыль огорошил: «А нам проб не нужно — я ваши работы предыдущие знаю». Елки-палки! — поехали мы сниматься, а будущая супруга моя... Не помню, училась она уже на режиссерском факультете во ВГИКе или нет — словом, студентов ВГИКа тог­да на практику на картину какую-нибудь отправляли, и чтобы вместе быть, она напросилась на нашу. Всю тайгу мы на Кавказе снимали, конечно, но и под Свердловском (Екатеринбургом он еще не назывался), где Мотыль какое-то время работал, тоже.

— С тех пор он вас и запомнил...

— 15 лет прошло, но Владимир из виду меня не упускал, и однажды звонок раздается: «Толя, я тебе роль предлагаю — приезжай, пожалуйста, в Питер на пробу» — тогда, правда, Ленинградом он назывался. До сих пор никак в голове моей не укладывается...

— ...что это Санкт-Петербург?

— Что Санкт-Петербург, но область Ленинградская, или Екатеринбург, но область Свердловская, — путаница какая-то. Ну, неважно... Короче, приехал я, и хотя не совсем здоров был — сломанная нога в гипсе, еще и простыл, — проба на Сухова не­плохо прошла.

Кто там со мной конкурировал, я понятия не имел и даже этим не интересовался — уже иммунитет в себе выработал, потому что вначале, когда в картину «За витриной универмага» меня позвали, на мою роль милиционера Сени Малюткина (если вы этот фильм не смотрели, скажу — это комедия, режиссер Самсонов ее делал) 30 человек перепробовали, среди которых и Петр Алейников был, и Вячеслав Тихонов, а утвердили только вылупившегося студента — так бывает.
Попробовался, в общем, на Сухова и уехал, известий никаких долго не было, да и я тем, кто утвержден, не интересовался.

— В результате Георгия Юматова предпочли?

— Да, заседал худсовет, и там прозвучало: «Юматов все-таки атлетичный, резкий... Будет играть он, потому что герою стре­лять надо, решительно действовать» — в

Гюльчатай: «Одна жена — любит, одна — одежду шьет, одна — пищу варит, одна — детей кормит, и все одна? Тяжело!»

этом направлении хотели картину выст­ра­ивать.

— Почему же он не сыграл?

— Подробности того, что там произошло, мне не очень хорошо известны.

— По слухам, он на чьих-то похоронах накануне накуролесил, подрался и, как говорят кинематографисты, «потерял лицо»...

— Похороны были или нет, не знаю, но что-то с ним где-то случилось, и лицо у не­го было побитое, ну а Мотыль — человек довольно жесткий и, когда нужно, требовательный.

В общем, я уже точно не помню, звонок у меня раздался или письмо пришло, но текст примерно такой был: «Если не обиделся, приезжай, пожалуйста, на съемки» — что-то в таком духе. «Согласен при одном условии, — ответил (тогда я возле метро «Аэропорт» жил, а там рядом и дом Юматова), — я Жоре сейчас позвоню и спрошу, нет ли у него возражений...». Мало ли, думаю, вдруг сам он играть захочет...

— Порядочный вы, за заманчивое пред­ложение не ухватились...

— Ну а как же иначе? — этика какая-то между нами, актерами, присутствовать должна обязательно, но Юматов сказал мне по телефону, что против ничего не имеет, и я со спокойной душой на съемки поехал.

— Представляю, как локти потом он кусал...

— Наверное, но... Видимо, я тоже мог локти кусать, когда кого-то на какую-то роль вместо меня брали.

— Реальный прототип у Сухова был?

— Нет, это история сочиненная, вымыш­ленная от начала и до конца.

— Условия съемок, говорят, жуткие были...

— Непростые, конечно: во-первых, жара, песок, песчаные бури такие — ну прос­то невероятные, а во-вторых, физические нагрузки серьезные. У нас же две экспедиции было — одна в Махачкалу, а другая в Туркмению, в пустыню. Мы в Байрам-Али, в Мары жили, а это такая дыра, ветры постоянные — ужас!

— Где же вы там разместились? Гос­тиниц-то, небось, не было...

— Поселились в воинской части, где офи­церское общежитие было, но я даже туда не заглядывал: из рассказов представлял, что для жизни оно не пригодно. К счастью, там еще при царе из серого камня (из такого же, как дворец Воронцова в Крыму) домик был выстроен, который императорской резиденцией почему-то считался, и командир части согласился, чтобы его нам открыли, отмыли... Место это как курорт для почечных больных известно — там такой климат, что они только арбузы ели и почки без лекарств приводили в порядок.

«В ДВА ЧАСА НОЧИ РАЗРЫВ АОРТЫ У ЛУСПЕКАЕВА ПРОИЗОШЕЛ, И ЧЕЛОВЕКА НЕ СТАЛО»

В роли комиссара Белопольского с Валерием Золотухиным (Петя Трофимов), «Пакет», 1965 год

— Это правда, что Спартака Мишулина чуть ли не на два дня в яму зарыли и не откапывали?

— Нет.

— Сплетни?

— Ну, разумеется. Народ наш все пре­увеличивать любит — так же и про Луспекаева рассказывали, что ног у него не было.

— На самом деле ступней?

— Нет, пальцев. Его болезнь под названием облитерирующий эндартериит, то есть непроходимость сосудов, мучила — из-за того, что кровь в ткани не поступала, могла гангрена начаться, вот хирурги ему пальцы и ампутировали...

— Блестящий актер, в Киевском театре имени Леси Украинки одно время работал...

— Ну, конечно. Сидя потом он снимался. Где? На телевидении, например, но здесь, в «Белом солнце», мужества Паша набрался и вел себя стойко.

— Вскоре Павел Борисович умер?

— До выхода картины не дожил: из Питера своего в столицу приехал — его Михаил Козаков в фильм «Вся королевская рать» пригласил, друзей обзвонил... Меня в

В роли начальника контрразведки Морошкина с Александром Пятковым, «В зоне особого внимания», 1977 год

Москве не было, но он супругу мою набрал: «Приезжай!». Пашу в тот день многие посетили — знакомых же масса, и все его очень любили. Наверное, без застолий каких-нибудь не обошлось, а где-то в два часа ночи разрыв аорты у него произошел, и человека не стало. Ему 42 года всего было — актер очень талантливый!

...Хочу вам по поводу «Белого солнца пустыни» мысль одну высказать... Это мое твердое убеждение, которое я настойчиво и режиссеру пытался внушить, и товарищам, хотя они, может, в этом и не нуждались — все-таки и Спартак Мишулин, и тем более Луспекаев достаточно опытными были людьми. «Нам, — говорил, — с американскими вестернами в умении скакать на лошади и пистолетами крутить соревноваться не надо — вряд ли тут с ними тягаться можем. Они уже на этом собаку, как говорится, съели, не один десяток лет тренируются — давайте проявление человеческих характеров в поступках героев искать, а стрелять — это в последний момент, в последний!». В результате, кого из персонажей ни возьмите: и Саида, и таможенника Верещагина, и красноармейца Сухова, — за каждым из них целая история, поэтому мой друг Вася Ливанов (Шерлок Холмс всемирно признанный) мне внушал: «Толя, ты не играл роль, а родил ее, создал — понял?». Я согласно кивал: «Понял, Вася» — в этом направлении мы и работали.

— Вы однажды обмолвились, что жен Абдуллы всегда не хватало: мол, на кого паранджу наденут, тот и жена...

— Ну, это несколько упрощенное представление. Актрисы, какое-то основное ядро, там имелись, но, как иногда я шутил, перед зрителями выступая, «в нашем гареме текучесть кадров была». Бывает же, что вот так (показывает: по горло) уехать надо, и ничего тут уже не сделаешь. Кто-то уезжал, кто-то приезжал, новые лица появлялись, и когда жен недосчитывались, мы к Абдулле обращались, чтобы из «бандитов» кого-то выделил. Случалось, и молодой человек снимался, если девушек не хватало.

— Откуда — ну сами судите — в туркменских песках им взяться?

— Все равно, кто под паранджой с узелком на голове следом за Суховым семенит, не видно...

— Фильм долго на экраны не выпускали — действительно ли его Брежнев, который «Белое солнце» на даче посмотрел, спас?

— Картину на каком-то этапе съемок вообще хотели закрыть, предпринималось все, чтобы не дать Мотылю работать: он, дескать, не может. Завершить фильм даже Басову и Швейцеру предлагали, но они благородными были людьми и отказались: «Есть режиссер — вот пусть и заканчивает». Басов Володя вообще сказал: «Что я, шакал, — чужое подбирать?» — такая это история...

В роли Сергеева в советско-югославской картине о Второй мировой войне «Единственная дорога», 1974 год

— Интриги плелись какие-то?

— Да, и я даже вынужден был за картину бороться. В Госкино тогда главным редактором Ирина Кокорева была — она свое­образную пирамиду венчала: в каждом объединении свой главный редактор, а на каждой картине — свой редактор. У нас был один, потом другого поставили — Вадима Спицына, который вместе с первым зампредом Госкино СССР Баскаковым воевал, дружил с ним, но человеком очень занятным был и своеобразным.

Так вот, я к главному редактору нашего объединения пошел — она неплохо ко мне относилась. Супруге, которая меня на эту беседу сопровождала, признался: «Не знаю, как буду с ней разговаривать», а Аля за руку меня взяла: «Так редко роли хорошие достаются... Жизнь дала тебе, наконец, шанс, поэтому борись, как можешь, и я тебе разрешаю: иди на все!».

— С супругой вам повезло!..

— Да, но вам уточню: до «всего» не дошло — поговорили, я свое мнение по поводу Мотыля высказал... Может, в какой-то степени на благополучный исход это и повлияло, но и Владимир Яковлевич тоже, естественно, не дремал...

— ...и к кому-то ходил?

— Ходил, да.

— И шел на все?

— Через этого нашего редактора, по-моему, ему все-таки Баскаков помог, а дело все в том, что между заведующим сектором кино, а впоследствии заместителем заведующего отделом культуры ЦК КПСС Ер­машом и Мотылем конфликтная ситуация возникла, причем начало ей было еще в Свердловске положено. Мотыль там глав­ным режиссером местного ТЮЗа работал, а был он, как я уже говорил...

— ...импульсивный...

— ...самостоятельный, требовательный, волевой и довольно самолюбивый. Он какие-то постановки сделал, которые, может, не очень высокому начальству

Анатолий Кузнецов (дивизионный комиссар Веснин) и Георгий Жженов (командующий армией Бессонов) в фильме по одноименному роману Юрия Бондаре­ва «Горячий снег», 1972 год

нравились, а Ермаш первым секретарем обкома комсомола там был, и когда они поч­ти одновременно в Москву перебрались, получилось, что их пути снова сошлись.

«ПОМНИТЕ ЭТО: «ТАМОЖНЯ ДАЕТ ДОБРО»? ВОТ И НАШЕЙ КАРТИНЕ ДОБРО ДАЛИ»

— Старая неприязнь, следовательно, с новой силой вспыхнула — вот и интрига, а картину вашу Брежнев и впрямь отстоял?

— Было так: приехала комиссия, материал посмотрела, а супруга моя — она там на практике тоже была — подслушала, о чем речь шла: мол, там же какие-то вещи неготовые есть. Цельное представление между тем только в голове режиссера существует, и как это в другую голову перенести? Невозможно! — а один редактор, который эту комиссию возглавлял, воскликнул: «Володя, не понимаю, как это все складывается, но у тебя такой герой фольк­лорный получается... Кузнецов Толя это делает интересно, а вот сам фильм...».

Картину в результате все-таки закрыли, и бороться пришлось, чтобы закончить ее разрешили — свою лепту в это и я внес. «Таможня дает добро» помните? Вот и нам добро дали, но когда ленту закончили, с выходом ее на экраны тянули.

— Ермаш продолжал гадить?

— Очевидно. Утверждать это я не могу, но факт в том, что картина  на экран не выходила, пока... Как мы теперь понимаем, все в нашей жизни в основном случайности определяют, и вот однажды в кабинете председателя Госкино Романова звонок от Леонида Ильича Брежнева раздался, попросившего фильм на дачу, а он приключенческие любил, и, насколько теперь из рассказов я знаю, ответ был такой: «Есть у нас один, «Белое солнце пустыни» называется, но мы его сами еще не видели». — «Ничего, — произнес генсек. — Давайте».

Привезли, словом, кино наше на дачу, наверное (это я уже фантазирую), кто-то у Леонида Ильича в гостях был, и посидели славно, фильм посмотрели. На другой день у Романова снова звонок раздался: «Слушай, хорошие ты картины делаешь».

— Что было правдой...

— После чего нам сразу зеленую улицу дали, и лента по всему Союзу пошла.

— 130 стран «Белое солнце пустыни» купили...

— Да, так мне и Мотыль говорил.

— Вас за рубеж с ней вы­пускали?

— Обязательно — даже в Японию я ле­тал. Японский продюсер, помню, воскликнул: «Вашу картину, Кузнецов-сан, мы купили и два раза на телевидении будем показывать» — два пальца передо мной держал и смотрел, как реагировать буду. «Вам повезло, — я ответил. — Хороший приобрели фильм».

— Советская гордость!

— Да-да-да! «Оставайтесь, — меня просили, — у вас еще встреча со зрителями», но я руками развел: «Не могу — дела». Как это я остаться могу? — по тем временам невозвращенцем объявили бы... Делегацию нашу Сергей Герасимов возглавлял, мы втроем ездили: он с Белохвостиковой «У озера» представлял, а я — «Белое солнце пустыни», у нас одна вроде была компания.

— Вы только сами, а он с актрисой...

— Разные были нюансы, но рассказывать об этом не хочется. Во всяком случае, не сейчас...

— В Африке с этим фильмом тоже вы побывали?

— Да, несколько стран там объездил. В Египте в ленте режиссера Юсефа Шахина о строительстве Асуанской плотины снимался — называлась она «Люди на Ниле», потом в Марокко был, в Гане, Гвинее: девять стран африканских увидел.

— За роль Сухова большой гонорар получили?

— Ой, нет: какие у нас были деньги? — смешные. Картины тогда по категориям делились — первая, вторая и третья: от этого гонорар режиссера и актеров зависел. Нам вторую категорию дали, а за нее полторы тысячи рублей платили — большие по тем временам деньги... Правда, одно дело, если бы всю сумму один человек получил, и другое — когда ее на пятерых участников разделить следовало. Помню, после того, как премию между глав­ными героями поделили, на руки я где-то рублей 400 получил.

— В одном из интервью вы обмолвились: «Белое солнце пустыни» меня обожгло» — что, простите, имели в виду?

— Честно признаюсь вам, что, скорее всего, интервьюер эти слова придумал. Не мог я сказать, что «Белое солнце» меня обожгло, не мой это стиль...

— ...да и чем, собственно, обжечь могло?

— Ну вот именно...

«РЕБЯТ, БРОСЬТЕ СПОРИТЬ, Я ТОЧНО ВАМ ГОВОРЮ: «БЕЛОЕ СОЛНЦЕ ПУСТЫНИ» ПОШЛО»

— Несмотря на более чем полторы сотни ролей, сыгранных вами в кино, как только слышишь ваше имя, в памяти сразу Федор Сухов всплывает — вас это не обижает?

— Знаете, кроме солдата Сухова из «Белого солнца пустыни», у меня и другие не менее любимые роли есть — например, тот же Юлий Карасик, у которого я в картине «Ждите писем» снимался, фильм «Берега в тумане» поставил, сценарий к которому два пре­восходных мастера написали: с нашей стороны — Будимир Метальников, с болгарской — Анжел Вагенштайн. Это о революции, о врангелевской армии рассказ — я главного героя полковника Егорьева там играл...

— Белогвардейца?

— Да, офицера трагической судьбы. Роль очень интересная, одна из наиболее для меня дорогих — ни на одной другой картине такого переживания, такого желания эту историю сыграть у меня не было, ну а потом Белоруссия с Болгарией фильм «Братушка» снимали, где я солдата Алеся Казанка играл — тоже замечательная была роль, и картина очень теплая получилась, хорошая.

— Да и «Горячий снег» — фильм прекрасный, у вас вообще много военных картин было...

— Из этого же ряда «В зоне особого вни­мания» о современной армии, где я май­ором Морошкиным начинал, а потом подполковником стал. Меня спрашивают иногда: «Почему вы, Анатолий Борисович, с какой-то иронией его изобразили?». — «Ну, я же не мундир играю: «есть», «так точно», «будет исполнено», — отвечаю, — а человека, который военную форму носит», так что были и кроме Сухова роли.

Я, Дмитрий, очень убедительные и утешительные примеры в кинематографе для себя нашел, и когда со зрителями встречаюсь, всегда предлагаю: «Сейчас вам фамилию известного артиста прошлых лет назову, которого наверняка старшее поколение помнит, а вы — его роль: давайте-ка с вами сыграем. Итак, актер Малого театра Борис Бабочкин», а мне все...

— ...«Чапаев»...

— Верно (смеется). «Кто из вас с Чапаевым был знаком?» — спрашиваю нарочно. Зал: «А-ха-ха!», — а я говорю: «А как блистательно Бабочкин на экране этот образ воплотил — он героя Гражданской войны родил, создал». Следующий вопрос: «А еще какие его киноработы мы с вами вспомним?». Тишина. Потом кто-то спохватится: «Дачники»...

— ...но это не то все...

— «А Вячеслав Тихонов для нас с вами кто?» — продолжаю. Все хором:

— ...«Штирлиц»...

— «А у него, — уточняю, — столько еще ролей хороших, но все мы, однако, Штирлица помним».

— И Василий Ливанов, которого вы упомянули сегодня, — тоже прежде всего Шерлок Холмс...

— Причем это не только, замечу, актеров касается, но и писателей, художников. Великого Льва Николаевича Толстого зрителям называю, и все мне: «Война и мир». — «Как? И все? — спрашиваю с укоризной. — А «Анна Каренина»? А «Воскресение»...

— ...«Хаджи-Мурат»...

— ...«Севастопольские рассказы»?», но первое, что на память приходит, — «Война и мир». Та же история с композиторами, художниками. Спросишь о Леонардо да Винчи — тебе «Мона Лиза» кричат, а у него же сколько всего — этот вот феномен объяснить не могу...

— Тем не менее, иначе как товарищем Суховым вас в народе не называют...

— Да, немножко задумчиво иногда пред­ставляют: «Товарищ Сухов... — потом спохватываются: — Ой!», я, в общем-то, к этому привык. С многомиллионной зрительской армией не поспоришь — раз они такой вариант для себя выбрали, надо принять...

— Это же не клеймо, правда?

— Наоборот, такое отношение за счастье считаю.

Помню, в какой-то городок провинциальный приехали — нас от Бюро пропаганды советского киноискусства (хорошая такая организация при Союзе была) куда угодно могли послать, и вижу, у крыльца местного Дома культуры молодежь стоит курит. Проходя мимо, услышал: «Ба! Он, не он?» — процесс узнавания начался, и вдруг уверенный голос раздался: «Ребят, бросьте спорить, я точно вам говорю: «Белое солнце пустыни» пошло». Вот и все (смеется)...

«СКОЛЬКО ТОВАРИЩ СУХОВ СТОИТ? ВЗВОДА, А ТО И РОТЫ»

— Фильм этот своеобразным талисманом для космонавтов стал — мне Павел Романович Попович рассказывал, что перед стартом каждый космический экипаж обязательно «Белое солнце» смотрел. Прославленный наш земляк не преувеличил?

— Нисколько, причем это продолжается и сегодня.

Как-то звонок раздался: с вами космонавт Титов очень познакомиться хочет. Я-то после Гагарина одного Титова помнил — Германа, поэтому растерялся даже: «Как? Его вроде бы нет уже...», а мне: «Вы забыли — Владимир Титов, который с Мусой Манаровым летал» — они больше года в космосе провели.

— Ну, если точным быть, 365 дней 22 часа и 39 минут...

— Мы вместе с супругой к ребятам приехали, а они юрту какую-то соорудили и такой прием теплый устроили — невероятно приятно было. От них я и узнал, что эта традиция до сих пор незыблема, и даже если в экипаже иностранцы, перед стартом они посмотреть нашу картину обязаны.

— Мне космонавты рассказывали, как однажды Георгий Береговой вас на знание фильма экзаменовал...

С Дмитрием Гордоном. «В те времена люди так были воспитаны: если тебе дело поручено, ты должен до конца его довести — не корысти ради, а из чувства долга»

— Это встреча в Звездном городке была, на которой Владимир Мотыль присутствовал, Валентин Ежов и я. Вел ее Береговой, и вот он нас спрашивает: «Вы картину-то хорошо знаете?». — «Да, конечно», — говорим. «Ну, ладно» — и ко мне обращается: «Товарищ Сухов, перечислите, пожалуйста, ваших жен по именам». — «Зарина, Джамиля, Гюзель, Саида, Хафиза, Зухра, Лейла, Зульфия, Гюльчатай...» — начал было я и застрял, но выкрутился: «Незачем мне их помнить — жены не мои, между прочим, а Абдуллы». — «Ну, ладно, тогда следующий вопрос: сколько стоит Сухов? Речь только не о деньгах». Мы мучительно, лихорадочно вспомнить пытались, но ответа никто не знал (потом я и сам такие проверки публике стал уст­ра­ивать)...

Оказывается, по нашему фильму поклонники своеобразную киновикторину при­думали, около 400 вопросов (мне об этом летчик-космонавт, дважды Герой Советского Союза Владимир Аксенов рассказывал), и все они, как и ответы, с юмором.

— И сколько же, если не секрет, стоит Сухов?

— Взвода, а то и роты — там же момент есть, когда я на песочке лежу, разговор про Абдуллу идет, а командир склонился и просит: «Сухов, помоги! С тобой мы его враз прикончим, ведь ты один взвода стоишь, а то и роты»...

Еще интересный вопрос был: какую икру ел таможенник Верещагин? «Черную», — я ответил, а Береговой головой покачал: нет. «Так я же на съемке был, своими глазами видел», а он: «Икра «проклятая»! Вы текста не помните — таможенник жене говорит: «Опять ты мне эту икру поставила? Не могу я ее каждый день, проклятую, есть — хоть бы хлеба достала...».

Кстати, одна журналистка в статье своей вдруг написала: «Сухов — оккупант, он на чужой земле распоряжается» — ну, обвинение по сегодняшним дням серьезное.

— Да как же? — наоборот, он местное население спасает...

— Я вот и говорю: плохо она картину смотрела. «Начало вы помните? — зрителей иной раз спрашиваю. — Красный командир просит: «Сухов, помоги», а тот отвечает: «Рахимов, я домой иду» — мол, мне это все до фени (извините за такое выражение, но оно к этой ситуации подходило). И тогда отряд на коней вскочил, командир крикнул напоследок: «Товарищи женщины, не бойтесь! С вашим мужем-эксплуататором мы покончим, а пока вы поступаете в распоряжение товарища Сухова. Он хороший человек, он будет вас поить, кормить» — и ускакал. Мой герой кричит: «Стой! Стой! Сто-о-ой!», заметался, стрелять даже стал: «Чтоб тебя! Ну что же мне, всю жизнь по этой пустыне мотаться?». Как на со­вре­менном языке это называется? — и зал мне хором: «Кинули». Я: «Правильно, но в те времена люди так были воспитаны: если тебе дело поручено, ты должен до конца его довести — не корысти ради, а из чувства долга».

И вот у Сухова на руках эти барышни оказались — ну что с ними делать? Бросить их совесть ему не позволяла, потому что Абдулла за границу уходил, и, чтобы жены его никому не достались, всех их хотел убить. Гарем надо было спасать, до какого-то определенного довести пункта — такая вот ситуация, так какой же мой герой оккупант?

— В начале 90-х песня с такими словами появилась: «Восток — дело тонкое, Петруха... Товарищ Сухов, мимо нас не пролетит и муха»...

— Аркадий Укупник написал — он же ее и пел...

— ...и клип даже снял. Вас поучаствовать в нем не приглашал?

— Нет, но на концерте однажды при мне про товарища Сухова и Петруху спел.

— Отличная получилась песня...

— О да!

— Про товарища Сухова много анекдотов ходило — вы какой-нибудь помните?

— Нет — мне и сегодня два рассказали, но они у меня, к сожалению, из головы вылетели. Старые помню, а новые почему-то в памяти не задерживаются.

(Окончание в следующем номере)

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter