Петр ТОДОРОВСКИЙ: «Когда в атаку бежишь, ты — разъяренный зверь! Глаза залитые, что-то орешь, ничего перед собой не видишь: из автомата налево-направо палишь, а попал или нет — кто уж там разберет?..»

Кажется, еще вчера Петр Тодоровский любовно оглаживал клетчатую курточку, в которой снимал свою последнюю картину «Риорита», и мечтал, чтобы «счастливая» одежка пригодилась для следующей ленты, вроде бы совсем недавно на благотворительном концерте в детдоме он вместе с бардом Сергеем Никитиным виртуозно исполнял фронтовые шлягеры, и вот оборвалась на его ги­таре струна... Со своей видавшей виды семистрункой Петр Ефимович был не­разлучен более полувека: если плохое настроение случалось — брал ее в руки, если эпизод для сценария придумать не мог — начи­нал что-нибудь наигрывать... Помните гитарные переборы в фильме «Весна на Заречной улице»? Когда работа над этой картиной только лишь начиналась, Тодоровскому, который был на ней оператором, впервые принесли инструмент, а к озвучанию гитарист-самоучка уже смог сам эту мелодию исполнить. Он был музыкантом и композитором, хотя и не знал нот, его считали столпом советской и российской режиссуры, несмотря на отсутс­т­вие соответствующего образования, Петр Ефимович писал сцена­рии, которые были отмечены престижными международными пре­миями, хотя никогда этому не учился, а еще являлся удивите­ль­но органичным актером...

Фото Сергея КРЫЛАТОВА

Однажды в компании, слушая в адрес друга дружные комплименты, поэт-фронтовик Григорий Поженян не удержался: «Вы еще не знаете, как бьет он чечетку. Петя, покажи!» - и услышал в ответ ироничное: «Гриша, тогда у нас с тобой были еще... тела давно минувших дней». Надо ли объяснять, почему падкие на острое словцо одесситы до сих пор считают Тодоровского, проработавшего на их киностудии 10 лет, своим земляком?

Его любили за смешливый прищур и без­башенность в поступках, за легкий скеп­тицизм и сентиментальность - этого несокрушимого романтика 20 лет скитаний по общежитиям, казармам и углам не исправили. Он, например, мог повести группу, с которой выбирал весь день место для натурных съемок, в ресторан, а потом сказать молодой жене: «Теперь расплатись» - Мира Григорьевна вспоминала, что отдала тогда за обед всю зарплату, а ког­да резонно спросила, на что они будут теперь жить, услышала в ответ: «Бутылки сдавать будем» (благо этого добра в его бывшей холостяцкой берлоге хватало). Не унывал Петр Ефимович даже в 90-е, когда кинематограф в России переживал клиническую смерть. «Раз с кино худо - посмеивался он, - надену маску, установлю усилитель, сяду в подземном переходе на Арбате и буду на жизнь зарабатывать... На хлеб хватит - если, конечно, хлеб будет, прав­да, на соль уже нет».

Этот знаменитый кинорежиссер принадлежит к поколению, которое социологи и демографы окрестили «навеки 18-летними». На фронте (фактически беспрерывно на передовой) он провел ровно девять месяцев и уцелел, как сам признавался, молитвами матери - все это время у нее в лампадке горел ого­нек: так она спасала жизнь младшего сына.

Казалось бы, человек, прошедший ад, должен очерстветь, заскорузнуть душой, а Тодоровский принес с фронта нежность и теплоту, которые переполняют его картины.

«В училище я в минометном числился батальоне, и направили меня в часть, которая до этого шла вперед и вперед, пока наступление не захлебнулось»

Петр Ефимович стопроцентным был оптимистом, поэтому вспоминал о пережитых страхах весело и о совершенных подвигах рассказывал буднично... Не удивительно, что фильмы его практически никогда не показывали по телевизору в День Победы: слишком человечны, безыскусны и правдивы они для одобренного сверху пафосного и идеологически выдержанного военного жанра.

Пропагандистских лозунгов и призывов Тодоровский не слышал по уважительной причине - был глуховат, а тугоухим стал после того, как на передовой рядом взорвался снаряд и их с приятелями засыпало тоннами песка. Двоих тогда откопать успели, третий задохнулся, и потом во ВГИКе, если его студенты подходили отвечать не с той стороны, Петр Ефимович с проницательной усмешкой стращал их: «Садитесь, вам два!» - при этом обладал уникальным внутренним слухом, который никогда ему не изменял. Поэтому, очевидно, практически каждый из фильмов Тодоровского становился событием - достаточно сказать, что только его «Интердевочку» в 1989 году посмотрело 40 миллионов зрителей.

Кстати, зачастую (не случайно же прозвали его «дамским мастером») в центре снимаемых им сюжетов история одинокой женщины, кипение нешуточных страстей и алхимия любви - как правило, несбыточной. Петр Ефимович будто чувствовал себя виноватым в том, что по статистике на четырех невест, его ровесниц 25-го года рождения, после войны приходился только один жених, что с последствиями этого демографического перекоса Сталин запретом абортов и отменой алиментов боролся...

Когда-то его сыну, тоже кинорежиссеру, сказали пренебрежительно об одном из первых фильмов: «Ваша «Любовь» - папино кино», в смысле - устаревшее, старомодное. «Ах, - ответил Валерий, - если бы я умел снимать, как папа!»... Сообщение о смерти отца застало его в Одессе, где родители несколько лет назад купили квартиру: здесь, на берегу Черного моря, Тодоровский-младший работает над своей новой картиной - фамилия обязывает.

«ЖЕНЩИНА КРЫСУ ДЕРЖАЛА: ОДНОЙ РУКОЙ ЗА ХВОСТ, ВТОРОЙ - ЗА ГОЛОВКУ И ЖАДНО ВГРЫЗАЛАСЬ В НЕЕ ЗУБАМИ»

Петр Тодоровский в роли старшего лейтенанта Яковенко в картине Марлена Хуциева «Был месяц май», 1971 год

- Петр Ефимович, здравствуйте! Хотел было сказать: «Добрый день», но за окном утро, причем настоящее подмосковное, морозное...

- ...и очень красивое. Двор у нас снегом засыпан, потому что в этом году его очень много и держатся морозы стабильно, так что мы ходим гулять, дышим студеным воздухом и надеемся, что это нам годы продлит (смеется).

- Вы так «вкусно» русскую зиму описываете, хотя в Бобринце Кировоградской области родились, а вот что-то из украинской своей жизни помните?

- Я там первые довоенные 16 лет провел - это маленький уютный райцентр, построенный много-много лет назад, до-до-до царя Гороха, и спланированный поначалу вот так (скрещивает пальцы рук), ну и учился я, естественно, в украинской школе.

- Так вы и объясниться по-украински можете?

- Ну а як же? - балакаю, розмовляю... (Читает). «На майдані коло церкви революція іде. «Хай чабан! - усі гукнули...

- ...за отамана буде»...

- ...а уж стихи Тараса Григорьевича помню тем более...

Как оператор Петр Ефимович снял несколько картин, в том числе культовую «Весну на Заречной улице»

- Голодомор вы застали?

- Ой, голод тот страшный в память врезался намертво. В нашей семье трое детей было, и мы до такого дошли состояния, что по сараям выброшенные использованные веники искали, собирали из них пупырышки, толкли с гнилой свеклой (это у нас «маторженики» называлось), а потом просто отмывали их добела, мелко нарезали, и это был суп.

- Из веников?

- Да, ну а что - есть было нечего! Лето выдалось жаркое, кажется, в июле - мне еще восьми лет не исполнилось - я около склада «Заготзерна» стоял, где давно ничего не было - просто забор и все, а напротив сидела женщина, у которой из-под распахнутой сорочки одни кости торчали. В подоле у нее лежала девочка в демисезонном пальто, с головой, полностью об­мо­тан­ной косынкой, - то ли живая, то ли мертвая, а женщина крысу держала: одной рукой за хвост, второй - за головку и жадно вгрызалась зубами...

- В крысу?

- Да - не знаю уж, как она ее поймала. Видимо, какие-то зернышки под землей остались - все-таки когда-то там было «Заготзерно», и она эту крысу ела.

С Дмитрием Гордоном. «Учился я в украинской школе». — «Так вы и объясниться по-украин ски можете?». — «Ну а як же? — балакаю, розмовляю... «На майдані коло церкви революція іде...» Фото Сергея КРЫЛАТОВА

- Говорят, люди, перенесшие голод: и украинские крестьяне, и ленинградцы-блокадники, - до сих пор не могут наесться досыта и больше всего любят хлеб с маслом...

- Я в Саратовском военно-пехотном училище учился, и кормили там ну просто из рук вон плохо: утром - капуста, днем - суп из капус­ты, потому что бои в Сталинграде шли и все такое, а мне как комсоргу роты в качестве большого поощрения дежурство на кухне иногда выпадало - колол дрова, чистил гнилую картошку. Однажды нас послали с буфетчицей в город на хлебозавод, куда мы, два комсорга, ехали в будке, держась за крышу фургона и на ухабах шатаясь, и вот, когда на территорию завода въехали, в ноздри этот запах ударил, от которого можно было упасть в обморок. Мечта у нас одна была - кусочек хлеба: ничего больше.

Как-то сестра 600 рублей мне прислала, и я должен был немедленно эти деньги потратить. Ну как? Перемахнул без увольнительной через забор, сел в трамвай, на Сенной рынок приехал... Размечтался: сейчас, мол, большую буханку куплю, но за 450 рублей только такую вот (показывает - маленькую) сторговать удалось, полусырую, еще и усики оттуда выглядывали - в муку что-то домешивали... Я на две части ее разломил, сунул в карманы шинели, чтобы из рук не выхватили, потому что время было такое. Ну, думаю, одну половинку сейчас съем, а вторую оставлю на завтра, но пока дошел до ворот, умял все - не мог удержаться. Тут и патруль нарисовался, а с ним, поскольку я без увольнительной, всякие последствия неприятные: гауптвахта, наряд на распилку дров...

«ИНОГДА, ЧТОБЫ ПОДНЯТЬ СОЛДАТА В АТАКУ, ПРИХОДИЛОСЬ МАЛОЙ ПЕХОТНОЙ ЛОПАТОЙ ЕГО ПО СПИНЕ ОХАЖИВАТЬ ИЛИ ПРИКЛАДОМ»

Инна Чурикова (Вера Нетужилина) и Николай Бурляев (Александр Нетужилин) в мелодраме «Военно-полевой роман», 1983 год

- Хлеб вы до сих пор любите?

- Хороший для меня лакомство, и я никогда не выбрасываю ни крошки. Ни крошки!

- После Саратовского пехотного училища вас направили прямо на фронт. Пехота на войне гибла массово, а командир взвода - самая «выбиваемая» категория: он должен бежать впереди и звать за собой бойцов. Не случайно подавляющее большинство фронтовиков-артистов и режиссеров: Басов, Никулин, Папанов, Смирнов и даже Котеночкин - вышли из артиллерии, в непосредственный контакт с противником не входившей, да и среди писателей картина такая же, а вы понимали, что шансов выжить у вас практически нет?

- В училище я в минометном числился батальоне, и направили меня в часть, которая до этого шла вперед и вперед, пока наступление не захлебнулось, потому что все ресурсы иссякли - людские и прочие. Не было ни минометов, ни мин, и я командиром пехотного взвода стал. Только после ранения минометный взвод получил, но на фронте все-таки и маленькие радости бы­ли: сразу, когда мы прибыли, нам по буханке хлеба выдали, папиросы - совсем другое настроение появилось...

- ...можно жить. Но недолго...

- Да, в любую минуту кусок железа получить можешь.

- Вы отдавали себе отчет в том, что жизнь человеческая ничего, в общем-то, не стоит?

Николай Бурляев и Наталья Андрейченко (Любовь Антипова) в «Военно-полевом романе». «Я говорю правду о войне везде, где только возможно, чтобы это легло в материал, чтобы не выглядело отдельным, так сказать, фокусом»

- Ну, когда тебе 19 лет, в такие материи не углубляешься - в молодости очень легко всякие трудности переносить. Конечно, когда снаряд или бомба летит и свистит, когда абсолютно бесконечная стрельба идет - днем и ночью, без пауз вообще, страшно. Бывало, половина моего взвода спит... Ну как спит? В ячейках, в траншее, на голову натянув шинель, пилотку или каску, а остальные в своих ячейках стоят (когда в обороне) и в сторону немцев стреляют, и немцы то же самое делают.

- И куда стреляют?

- В темноту - чтобы знали фрицы, что мы начеку.

- Вы сказали однажды: «Когда первый раз в атаку идешь - не боишься, бежишь, как теленок, но после ранения, когда надо еще раз встать из окопов, ты совсем другой человек»...

- Это уже опыт... Я и молодым режиссерам говорю: если первый фильм удачный, одобрение критики получил, на фестиваль попал, за второй так же трудно браться, как подняться в атаку после ранения. Иногда, чтобы поднять солдата в атаку, приходилось малой пехотной лопатой его по спине охаживать или прикладом - тем более тех, кто верующие (крестится)... Особенно с религиозными ребятами с Востока было трудно: забьется он в угол и молитвы читает...

- «За Родину!», «За Сталина!» - кричали тогда или нет?

- У нас я такого не помню - а в смысле я сам? Нет, просто: «Вперед!»...

- ...и дальше русские выражения следовали общеизвестные?

Ирина Розанова и Евгений Миронов (лейтенант Полетаев), «Анкор, еще анкор!», 1992 год

- Ну да.

- Эрнст Неизвестный рассказывал мне, что к смерти на войне привыкаешь - вплоть до того, что могли рядом с ра­зор­ван­ным трупом сидеть, есть и даже ставить на него котелки: вы с ним согласны?

- Ну, это же определенный образ жизни. Вообще, война - это время, когда ты можешь каждую минуту получить пулю и видишь рядом смерти бесконечно.

- Вы смертей много видели?

- Не то слово, и, как иллюстрацию, я вам маленький приведу эпизод. Мы тогда тоже в обороне перед наступлением на Висле стояли, и вдруг ночью нас подняли: тихо, ш-ш-ш! Куда-то идем, расстояние восемь-десять метров друг от друга - это о своей роте я говорю, и что дальше, справа-слева, - не знаю. В полночь на широкую просеку выходим, все подтянулись, постояли, и прозвучала команда: «Вперед!».

Как потом выяснилось, немцы со своих позиций ушли, а наша разведка это засекла. Решили, что они на более выгодные позиции перебираются и надо их быстро догнать, поймать на ходу, то есть идея хорошая, но дело в том, что на просеке, по которой мы двинулись, немцы справа и слева два пулемета поставили станковых. Нашу разведку, которая дальше пошла, они пропустили и по колонне ударили - это был ужас! У тех, кто немножко отстал, кто успел среагировать, у кого рядом оказался пенек или ямка, шанс уцелеть был, а тех, кто бежал обратно, косили вот так - штабелями. После этого мы уже ничего и никого не догоняли: никакого наступления, по крайней мере на нашем участке, не было.

«БЫЛА ПОПЫТКА В НАСТУПЛЕНИЕ ПЕРЕЙТИ, НО СОВЕРШЕННО НЕПОДГОТОВЛЕННАЯ - ВОТ ВАМ И 90 ТРУПОВ, СБРОШЕННЫХ В РОВ»

С Ириной Розановой (медсестра Любовь Антипова) на съемках фильма «Анкор, еще анкор!». На фронте Петр Тодоровский был знаком с медсестрой Любой Антиповой, которая стала прототипом двух героинь его картин — «Военно-полевой роман» и «Анкор, еще анкор!»

- На полях и в лесах России, Украины и Белоруссии до сих пор находят в земле останки десятков, сотен, тысяч солдат - тех, кого просто не хоронили, кого бросали и дальше шли...

- Я вам сейчас расскажу... Мой старший брат окончил 10 класс в июле 40-го года, а в октябре его призвали в армию. Он на границе в Перемышле служил, но после 22 июня связь с ним прервалась. Мать все поняла сразу - остановить ее слезы было невозможно, мы тоже чувствовали, что, видимо, его уже нет в живых, но где он погиб? Всю войну в Бугуруслан писали - это такой городок, где можно было получить информацию, и неизменно получали ответ: в списках погибших и пропавших без вести не значится, и после войны во все инстанции без конца обращались - результат был тот же. Умер отец, потом мать, старшая сестра, а я продолжал слать запросы, и вдруг лет семь назад раздается звонок из Коломны и молодой парень говорит: «Петр Ефимович, я руководитель поисковой группы. Мы в Новгородской области под деревней Водосье ров раскопали (не могилу, а ров! - П. Т.) с останками 90 солдат и офицеров. Их толком не похоронили, только присыпали, и нам старик из соседней деревни приблизительное показал место - видел, что тела погибших туда сбрасывали!». Наши тогда отступали, это начало 42-го года...

- ...хоронить было некогда...

- Этот парень орден Красной Звезды нашел, что-то еще и потом в архиве Министерства обороны в Подольске отыскал, что там была за часть. В ее списках и фамилию Тодоровский увидел, имя - Илья Ефимович. «Я, - признался, - смотрел ваши фильмы, вот и решил позвонить»: так, наконец, мы узнали, где сложил голову мой брат. Я с молодым коломенцем в этот архив поехал, получил справку, где Илья погиб, когда, в какой день...

Владимир Ильин (капитан Лиховол), Елена Яковлева (Аня Крюкова), Евгений Миронов и Сер гей Никоненко (капитан Крюков), «Анкор, еще анкор!»

Даже ситуацию на том участке фронта выяснил - писарь или кто-то в канцелярии, точно не знаю, описывал, что была попытка в наступление перейти, но совершенно неподготовленная - вот вам и 90 трупов, сброшенных в ров.

- Глупости советских командиров, генералов вы на войне много видели? Говорят, мы просто заваливали немцев телами, человеческим мясом - это так?

- Ну, в общем-то, подсчитать, какой процент потерь именно бестолковостью вызван, я не могу, но какие-то цифры блуждают: 1:5, 1:7. Ну, то есть на пятерых, семерых наших - один немец, и тот эпизод под Новгородом - тому подтверждение.

- На верную смерть просто послали...

- Да, и были же совершенно бездарные командиры, которые только одно знали: «Давай, вперед!» - и все. У Василя Быкова есть, если помните, рассказ замечательный «Атака с ходу»: чтобы выслужиться, чтобы получить орден, его герой старший лейтенант Ананьев посылает солдат на верную смерть.

- Лично вы много немцев убили, счет им вели?

- В училище мы втроем дружили: Сережа Иванов, Юра Никитин и я, - и нас в один полк направили, который как раз наступал. Вел нас в расположение капитан, и вот по дороге видим - труп немца лежит, только голова каской закрыта. Мы мимо прошли, но все оглядываясь - новички необстрелянные, обмундирование аж хрустит...

- Свежее...

- Да, на ногах сапожки - а то курсантами в обмотках ходили, в ботинках. Капитан вернулся, пальцем нас поманил и автоматом каску с лица сбросил, а там черви ползают, уже все изъедено. Он таким образом нас немножко готовил, чтобы потом не удивлялись, чтобы все понимали.

...Я был командиром взвода, и когда в атаку бежишь, ты - разъяренный зверь. Глаза залитые, что-то орешь, ничего пе­ред собой не видишь: из авто­мата налево-на­пра­во па­лишь, а попал или нет - кто уж там разберет?..

Конечно, перед атакой в роту старшина с ведром или с котелком спирта приходил, и кто сколько хотел черпал кружкой и выпивал. Постарше - те только пригубливали или делали вид, что пьют, а молодые брали, так сказать, полную дозу, поэтому море было им уже по колено.

«К КОМЕНДАНТУ БЕРЛИНА ГЕНЕРАЛ-ПОЛКОВНИКУ БЕРЗАРИНУ И К ВРАЧАМ 100 ТЫСЯЧ НЕМОК С ЖАЛОБОЙ ОБРАТИЛИСЬ, ЧТО ИХ ИЗНАСИЛОВАЛИ»

- Лица немцев, тем не менее, в момент, когда их убивали, вы помните?

- Вы знаете, вот мы в немецкие ворвались траншеи, а оборона их где-то на полтора месяца затянулась. У нас были траншеи, ячейки, а у них - блиндажи, для офицеров оборудованные, с кроватями, зеркалами...

- Немцы!

- В одном немец лежал, очень тяжело раненный - я увидел его и вдруг понял, что не могу убить, потому что он брошен.

- И не убили?

- Нет. Вообще, как только война закончилась, немцы будто загипнотизированы были - везде: в маленьких городах, в больших, - выбросили...

- ...белые флаги...

- ...простыни, которые из каждого свисали окна. Они ничего совершенно не делали: сидели и ждали, когда их расстреляют, убьют, повесят, закопают, - понимаете? Я комендантом маленького городка Йерихов на берегу Эльбы был и получил команду в первую очередь растормошить их, чтобы они занялись, как у нас говорят, посевной кампанией, потому что население надо кормить, - я должен был провести собрание, митинг и прочее. Естественно, у меня был переводчик, и маленькие отделения мотоциклистов - ребят с автоматами, потому что там по ночам такое творилось - все же в разгул ударились.

- Многих немок насиловали?

- По крайней мере, Гавриил Попов в книге «Сорок первый-сорок пятый. Одна война или три?» пишет, что к коменданту Берлина генерал-полковнику Берзарину и к врачам 100 тысяч немок с жалобой обратились, что их изнасиловали, так что...

- У вас, у еврея, особенная ненависть, ярость к немцам была, особый счет к ним имелся?

- Наша семья многих за эту войну потеряла: на фронте погиб мой брат, мамин родной брат и сын второго ее брата, то есть племянник, папина родная сестра с мужем и тремя детьми немецким танком была раздавлена - они бежали и, видимо, растерялись, а тот несся со страшной силой. Дедушку и бабушку, которые в Бобринце остались, - никуда ехать они не хотели! - естественно, расстреляли: мне прислали оттуда из местной газеты заметку, где описано, как молодых ребят-евреев собрали, закрыли в доме, забили окна, двери и подпалили. Сожгли живьем, и автор - он тогда маленьким был - пишет, что слышал жуткие крики, которые доносились из горящего дома.

- Исходя из этого, немцев вы ненавидели?

- Я понимал, что это какая-то все-таки пропаганда, - разжечь ненависть было необходимо, чтобы поднять боевой дух и прочее.

- Эренбург же призывал в «Красной звезде»: «Убей немца!»...

- Его потом подкорректировали - в конце войны в «Правде» была опубликована статья заведующего Управлением пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) Георгия Александрова под названием «Товарищ Эренбург упрощает». Он цитировал Сталина, который сказал: «Опыт истории говорит, что гитлеры приходят и уходят, а народ германский, а государство германское - остается», так что риторика тут сразу сменилась.

- Сейчас можно еще встретить ветеранов войны, увешанных медалями и орденами, но подавляющее большинство этих наград - мы это понимаем - юбилейные, а сразу после Победы редко-редко на ком красовалась одна, максимум две медальки: если орден - это уже чем-то считалось особенным. Вы в 45-м, будучи совершенно молодым человеком, два ордена Отечественной войны I и II степени получили - был у вас еще и третий какой-то...

- Потом уже, после войны, дали еще один - I степени.

- Как вам сегодня кажется, смелым вы были?

- На фронте начиная с августа 44-го ровно девять месяцев я провел, и понимаете, в чем дело, - несмелым там быть очень трудно (смеется). По молодости присутствует еще элемент дурости...

- ...бесшабашности...

- ...и потом идеологическая обработка с малых лет велась: когда ты октябренок, пионер, комсомолец... Мы же все очень правоверные были, любили вождя - на праздники, когда во ВГИКе учились, никто домой не уезжал, чтобы демонстрацию первомайскую или 7 ноября не пропустить: Сталина хотели увидеть. Фотографировать нельзя было, и, казалось бы, операторский факультет идет, у всех фотоаппараты, но даже на общем плане снимать было запрещено...

- То есть Сталина на трибуне Мавзолея вы лицезрели?

- Ну, если идешь во второй, в третьей колонне, то хорошо видишь, а если в пятой - привставали на цыпочки...

- Возникает вопрос: видел ли он вас?

- (Смеется). Конечно же, нет.

«ЕДИНСТВЕННОЕ, ЧТО ИЗ АРМИИ ВЫНЕС ХОРОШЕГО, - ЭТО ПРИВЫЧКУ ВСЕ КЛАСТЬ НА СВОИ МЕСТА. ЧТОБЫ В ТЕМНОТЕ МОГ НАЙТИ...»

- Война вам сегодня снится?

- Вы знаете, она до сих пор меня держит - в том смысле, что даже в таком совершенно безобидном фильме, как «Фокусник», снятом по сценарию Саши Володина, я все-таки нашел, как ее упомянуть. Герой о своей жизни студентам рассказывает, а тут же сидит парень, который где-то сломал ногу, и тогда фокусник берет его костыли и начинает про госпиталь вспоминать, где после тяжелого ранения лечился. У Зиновия Гердта, который в главной роли там снялся, действительно тяжелое ранение было и две неудачные операции - хромым он остался на всю жизнь.

Я говорю правду о войне везде, где только возможно, чтобы это легло в материал, чтобы не выглядело, так сказать, отдельным фокусом, я вспоминаю лица людей на фронте: мне они интересны, а все эти атаки, кровь, стрельба, взрывы - нисколько.

...Знаете, как новый, 45-й год, в лесу перед наступлением мы отмечали? В Польше это было... Нашли елочку, на нее три пис­то­лета повесили, три банки американской ту­шенки уже открытой, бутылку водки на троих, и комбат впервые сказал: «Ну, друзья (не товарищи офицеры. - П. Т.), встретим же Новый год! Прошу локоть на уровне бровей, рот - на ширину приклада...».

- Вы же еще три года после Победы в армии оставались...

- Пять лет всего отслужил, но единс­т­вен­ное, что вынес оттуда хорошего, - это привычку все класть на свои места. Чтобы в темноте, если свет погаснет, мог найти то, что мне нужно (смеется).

- До какого звания вы дослужились?

- На фронт младшим лейтенантом пришел, там получил лейтенанта, а уже когда из армии уходил, мне дали старлея... Вырвался оттуда с большим трудом, меня не отпускали - я считался кадровым, еще и в самодеятельности участвовал, а после войны такая борьба разгорелась по этой части: полк на полк - кто лучше.

- Где вы после Победы служили?

- В знаменитых Песочных лагерях - это жуткое место между Костромой и Ярославлем. В Германии мы квартировали в домах, где раньше летчики жили, - с горячей водой, а вернулись в Россию в снег.

- Здравствуй, Родина!

- Казармы на тысячу человек там были, но мы сплошные руины увидели: ни окон, ни дверей, крыши провалены. Жили в снегу, в землянках, пока их не восстановили.

- Сталина любили вы до последнего?

- Нет, отнюдь. На курсе у нас во ВГИКе много, как их называли, «демократов» было: болгары, чехи, румыны и даже француз Жан Пьер. Я с болгарином дружил - был такой Выло Радев, впоследствии замечательный режиссер, который несколько прекрасных снял фильмов. Он в партизанском движении у себя участвовал, а после войны с восторгом приехал в Москву, потому что это Кремль, Большой театр, Третьяковка. У него такая возможность была - землячество какими-то приличными деньгами ему помогало, и я видел, как Выло постепенно затухал...

- ...опускался на землю...

- Он жил неподалеку от ВГИКа - там для них, иностранцев, общежитие устроили, и мы с ним шептались, тихо-тихо мнениями о нашей жизни обменивались... Даже не помню, как это произошло, кто из нас первое запретное произнес слово, а уже когда Берию скинули, совсем разговорились. В это время мы с Радевым учебную работу «Повесть о детской игрушке» в Загорском научно-исследовательском институте игрушки снимали - нам там какую-то комнату выделили, мы брали кукол и разные истории с ними разыгрывали, здесь же на столах и ночевали. Вдруг утром комендант заходит - а на стене портреты всего Политбюро висят... «Ну, одного гада поймали», - говорит, приставляет стул и Берию снимает. Это для нашего мировоззрения очень разрушительная была ситуация - просто катастрофа: раз «одного гада поймали», значит, кто-то еще там есть?

«У ЖЕНИ ЕВСТИГНЕЕВА ВСЕГДА БЫЛ С СОБОЙ САКВОЯЖИК, А ТАМ - ДВЕ БУТЫЛКИ «ПЛИСКИ». «А ТО, - ГОВОРИЛ, - В СЕМЬ ЧАСОВ ЗАКРОЮТ, И Я ОСТАНУСЬ НА НОЧЬ НИ С ЧЕМ»

- Свой путь в кино вы начинали как оператор и сняли в этом качестве «Весну на Заречной улице»...

- Ну, там вообще-то два оператора и два режиссера было.

- Культовое для того времени кино - это 56-й год, по-моему?

- Да.

- Более полувека прошло, а картину до сих пор с удовольствием смотрят...

- Это правда - народ ее очень любит. Как-то я с водителем такси, пожилым человеком, разговорился, и он, когда узнал, что я в работе над «Весной на Заречной улице» участвовал, расчувствовался: «Вот это, - воскликнул, - фильм!», а из Грузии на студию такое пришло письмо: «Я любые готов заплатить деньги, чтобы вы сняли вторую серию» - о том, как сложилась жизнь героев Рыбникова и Ивановой.

- Вы своей операторской работой довольны?

- Во-первых, я с очень хорошим режиссером снимал Марленом Хуциевым - у нас с ним два фильма (второй - «Два Федора»), а потом с Женей Ташковым по сценарию Гриши Поженяна снял «Жажду» - такой боевик! После этого все классные ребята разъехались: и Марлен, и Женя, - а я на Одесской студии остался, понимал, что работать не с кем, а уже купленный сценарий Поженяна лежал...

- ...собрата-фронтовика...

- ...под названием «Никогда», который реализации подлежал. Хорошие режиссеры его не брали, плохим Гриша сам не давал, поэтому, когда молодой вгиковец Володя Дьяченко приехал, режиссерский факультет только-только окончивший, никто не сомневался, что именно ему предложат. Диплом, однако, был средненький, а деньги на кону, как по тем временам считалось, стояли большие (тут все относительно - вот я «Военно-полевой роман» за 380 тысяч рублей снял с двумя экспедициями). Словом, рисковать начальство побаивалось, и тогда к дебютанту меня подцепили - для подстраховки. Поженян, когда из Одессы поездом ехал, вышел в Киеве, пробился к министру культуры, стоял перед ним на коленях, свои книги дарил...

- ...читал стихи, наверное...

- В общем, тот разрешил, чтобы я сорежиссером и главным оператором был, а главную роль Женя Евстигнеев блестяще сыграл.

- Великий актер!

- Да, великий. О нем я мог бы много рассказывать - как-никак в трех фильмах его снимал, и это одно удовольствие было. Таким образом проблема как-то разрешилась, потому что с серым режиссером сотрудничать - год жизни отдать в никуда, это просто бессмысленно, а тут сразу я согласился, правда, первое время голову ломал над тем, как работать с актерами. Ну, думаю, пускай это берет в свои руки Володя Дьяченко - парень образованный, грамотный, а у него, как выяснилось, очень хороший аналитический ум, но не более, потому что он садился перед Евстигнеевым (якобы сигаретой затягивается) и голову ему полчаса морочил, а такому актеру перед выходом на съемочную площадку надо или анекдоты в двух словах рассказывать...

- ...или коньячку налить...

- Точно, но у Жени всегда был с собой саквояжик, а там - две бутылки «Плиски». «А то, - говорил, - в семь часов закроют, и я останусь на ночь ни с чем».

«ЭТО У МОРДЮКОВОЙ Я ВЗЯЛ ФРАЗУ, КОТОРУЮ ПОТОМ ЛЕНА ЯКОВЛЕВА ОЗВУЧИЛА: «ЧТОБ Я ЕЩЕ ХОТЬ РАЗ КОМУ-НИБУДЬ КОГДА-НИБУДЬ ДАЛА? НИКОГДА!»

- Вы автор множества киносценариев, но я бы хотел на «Военно-полевом романе» остановиться, который на «Ос­ка­ра» номинировали, - насколько он и снятый по нему фильм автобиографичны?

- Вы знаете, автобиографично только начало: когда на переднем крае мы были, в час ночи приезжала полевая кухня, останавливалась где-то в лощинке, и мы отделениями туда шли, чтобы перловую кашу получить (шрапнель, как ее называли), буханку или полбуханки хлеба да колотого сахара кусок... Все это выдавалось на сутки, потому что через сутки, тоже в час ночи, опять кухня приедет, и однажды, проходя мимо землянки комбата, мы услыхали, как там смеется женщина и играет патефон. Нам по 19 лет, это возраст любви, а женщины на переднем крае отсутствовали, и мы стали приходить, чтобы женский голос послушать, - она заразительно так смеялась, и старые пластинки крутились: «Брызги шампанского», «В парке Чаир», «Рио Рита»...

- В землянке?

- Да, буквально в 60-70 метрах от передо­вой, а потом началось наступление, комбат погиб, и женщина эта исчезла.

- Красивая она была?

- Очень. Я всего один раз ее видел, когда она с комбатом на лошади мимо нас промчалась: мы как раз строем в фронтовую баню шли (завшивели тогда так, что пришлось вывести нас на сутки, подменив другой частью), и в «Военно-полевом романе» маленьким эпизодиком я это показал.

- После войны вы эту женщину снова увидели?

- После войны я, студент первого курса, шел зимой мимо ЦУМа (мне в фотомагазин надо было - фотобумагу купить) и услыхал заразительный женский смех. У стены, прямо у ви­т­рины, стояла она - в те­логрейке, в ватных брю­ках и валенках, с папи­роской, из рваных перчаток маникюр облезлый виднелся, и хриплым голосом орала: «Пирожки! Налетай!». Я остолбенел: «Господи, на фронте она была для нас не­сбы­точной мечтой, мы были влюблены в ка­кую-то грезу», а теперь она на дне - это бы­ло видно. Рядом крохотная девочка сиде­ла, в какие-то платки рваные замотан­ная... Я на второй день прибежал, точнее, приехал - жил на станции Лосиноостровской...

- ...под Москвой...

- Да, там престижное общежитие было - особняк двухэтажный, где весь курс Герасимова, снявшийся в «Молодой гвардии», обитал: Тихонов, Мордюкова, - все-все-все (уже и фамилии даже позабывал). Женя Ташков тоже там обретался - помню, как Мордюкова рожала, а мы с ним, молодые, начинающие, бежали на станцию, чтобы вызвать «скорую помощь»: телефона-то в общежитии не было! Нонна на всю округу орала - боль-то жуткая, и это оттуда я взял фразу, которую потом Лена Яков­лева озвучила в картине «Такая чуд­ная игра»: «Чтобы я еще хоть раз кому-нибудь когда-ни­будь дала? Ни­ког­да!» - все ос­та­ль­ное придумано.

- Вы к ней, к этой женщине, еще раз подошли?

- Я на второй день прибежал, а ее не было. Так и не удалось найти - я же не мог каждый день у ЦУМа дежурить, занятия пропускать...

- «Военно-полевой роман» свой вы любите?

- Ну, некоторым «Анкор, еще анкор!» больше нравится.

- И меня, кстати, тоже «Анкор» зацепил больше - в нем особое очарование есть, магия какая-то завораживающая...

- Да? Этот фильм, кстати, тоже о том, как сразу после войны жили.

- А вот военные, я знаю, приняли его в штыки...

- Ну, там вообще целая история. Анатолий Лысенко, который тогда гендиректором ВГТРК был, по своей наивности премьеру на 23 февраля - День защитника Отечества - назначил, и тут ему какой-то генерал-лейтенант, председатель Комитета ветеранов, позвонил и показ потребовал запретить. Разговаривал он очень грозно: «Вы вандалы, просто не понимаете, что творите!», но Лысенко не согласился. «Нет, - отрезал, - в эфире уже анонсы идут», и тогда Паша-«мерседес» позвонил...

- Грачев?

- Да, он министром обороны тогда был, и ветеран этот ему пожаловался. «Я, - сказал, - убедительно прошу. Понимаю, что вы уже пообещали зрителям фильм, но, пожалуйста, перенесите показ на 24 февраля», и Лысенко тогда сдался.

- Правду никто не любит?

- Ну да - это такая болезнь, особенно у нас почему-то, которую излечить трудно, и те, кто ею поражен, не понимают, зачем каким-то беспокойным людям до истины нужно докапываться. Я в самолете с одной женщиной как-то летел, и мы разговорились: смотрите, мол, как мы позорно кампанию 41-42-го годов провалили. Немец до Сталинграда дошел - это 1200 километров в глубь страны, а сколько людей положили! - но она слушать ничего не желала: «Наши потери не больше, чем у немцев». - «Как же вы можете так говорить? - удивился я, - ведь названы цифры какие-то, они обще­известны», а спутница: «Есть просто две правды. Одна - та, что где-то внизу ходит, а вторая - большая, и состоит она в том, что мы победили: вот это правда!».

- Многим именно такой правды хочется...

- Да, а всяческие говоруны только мешают. Вы знаете, 500 лет назад замечательный философ и писатель Монтень записал в своей книге «Опыты»: «Первый признак порчи общественных нравов - это исчезновение правды» - вот та язва, та болезнь, которая не дает нам развиваться.

- В советском кинематографе «во­ен­ная» школа была сильна - вообще эта тема приоритетной считалась, а правда о настоящей войне, той, которую видели вы, в этих картинах присутствовала?

- Ну, я, например, «Балладу о солдате» Григория Чухрая люблю и считаю эту ленту одной из лучших о войне, потому что она о замечательном, добром парне, который мог бы народить таких же прекрасных ребят и девушек, а круг на этом мальчике зам­кнулся: это был обобщенный образ фронтовиков, которые отдали свою жизнь ради победы.

- И «Летят журавли» Калатозова то­же, наверное, в этом ряду?

- Да, абсолютно, а также вся проза Васи­ля Быкова - это абсолютная проекция в на­ши дни, потому что там какие-то нравс­т­венные проблемы решаются, но в целом с прав­дой дела у нас очень плохи.

Киев - Москва - Киев

(Окончание в следующем номере)

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter