Экс-председатель Верховного Совета Беларуси Станислав ШУШКЕВИЧ: «Никакой пьянки в Бе­ло­вежье не было, а Ельцин… Даже когда его мертвецки споить удавалось, позиции не сдавал, и хотя тот же Назарбаев много раз это сделать пытался, не получилось у него ничего»

Начало в Части І

«КОРЖАКОВ ТАК ВДОХНОВЕННО ВРАЛ МНЕ О ТОМ, КАК К ЕЛЬЦИНУ ОН ОТНОСИТСЯ, И ТАКУЮ МЕРЗОСТЬ ПОТОМ О НЕМ НАПИСАЛ»

— Переходим теперь ко дню, который не только для вас лично стал судьбоносным, но и для... Хотел «огромной страны» сказать, а потом подумал: нет, для всего мира. Вы к геополитическому событию приложили руку, тем самым место в истории себе забронировав, и что бы ни происходило в вашей жизни до этого момента или после, выше, значительнее, весомее ничего нет и уже не будет...

— Есть кое-что и повыше (указательный палец поднимает), но об этом потом.

— Итак, Беловежское соглашение... О том, как оно рождалось, я беседовал с людьми, которые при этом присутствовали: с Леонидом Кравчуком и Витольдом Фокиным, с Геннадием Бурбулисом и Александром Коржаковым, очень подробно обсуждали мы беловежские события с Михаилом Сергеевичем Горбачевым (с ним я встречался трижды), и самый больной вопрос в его биографии — именно развал Советского Союза. Хочу у вас как у очевидца спросить: что же все-таки в Беловежье произошло? — ведь, по словам Коржакова, Ельцин ехал туда не что-либо подписывать, а выработать с вами совместную позицию России и Беларуси относительно новоогаревских соглашений — нового Союзного договора: это так?

— Видите ли, любые свидетельства я оцениваю прежде всего через призму личности того, от кого они исходят, — тот же Коржаков так вдохновенно врал мне о том, как к Ельцину он относится, и такую мерзость потом в книжке «Борис Ельцин: от рассвета до заката» о нем написал...

Понимаете, я категорически его не воспринимаю — их таких несколько, которые в верности Ельцину клялись и были (во всяком случае, на словах) демократичнее, чем сам Борис Николаевич, а потом совершенно непозволительную гадость учинили, поэтому давайте Коржакова отбросим, не хочу я его обсуждать.

Что же касается остальных... Да, совсем не ради Беловежского соглашения мы со­би­рались. У нас в республике страшнейшая была ситуация: мы оценили наши энергетические возможности на зиму, и получалось, что если не удастся из России газ вытрясти, людям замерзать придется.

С одной стороны, я вроде сторонник рыночной экономики, обожаю Гайдара, умнейшим человеком его считаю, а с другой — должен был здесь сказать: «Слушай, Егор Тимурыч, урезонься ты немного, давай не по-рыночному решать, а...

— ...по-братски...

— Вы углеводородами, то есть нефтью и газом, нам помогите, чтобы мы не замерзли» — мы понимали, что технологии у нас энергозатратные, всю нашу отсталость осознавали. Кому-кому, а мне это объяснять не надо — я в отличие от многих политиков арифметику все-таки знаю.

— Единственный среди них физик...

— И вот Вячеслав Кебич, премьер-министр наш, мне говорит: «Ты в хороших отношениях с Ельциным — пригласи его к нам». Мы с Борисом Николаевичем действительно относились друг к другу тепло, по-человечески: я ему верил, верен его памяти, и он меня нигде не подвел. «Хорошо, — пообещал Кебичу, — что-нибудь да придумаю».

Случай 20 октября в Ново-Огарево подвернулся — как всегда, пришел Горбачев на Госсовет, где лидеры республик собрались, и проект Союзного договора раздал, а я к тому времени был уже в этом деле очень натаскан, потому что у меня такой подход: если в чем-нибудь разобраться хочу, первоисточники и все такое ищу. В общем, терминологией уже владел, а тут в розданный текст смотрю — и от возмущения у меня все аж кипит, потому что формально договор новый, а содержание старое...

Кстати, подготовили его люди, заочно мною настолько уважаемые, что подкопаться было нельзя: академик Кудрявцев, ведущий ученый-юрист, который в правовых вопросах нас просвещал (я председателем городской организации общества «Знание» был, а он — союзной), Шахназаров-старший, и вдруг — вот когда порочность советского строя я осознал! — они говорят: «Михаил Сергеевич, вы только идею нам сформулируйте, как это видите, а юридический, политический коридор мы обеспечим», то есть эти корифеи предлагают: «Мы тебе любой договор по твоему желанию сделаем». У меня, человека с физическим образованием, это вызвало шок — все-таки у нас формулы так подогнать нельзя, и все во мне, во-первых, от их угодничества закипело, а во-вторых — от этого договора, по принципу «чего изволите» состряпанного.

— И в Ельцине закипело?

— Насчет него я точно не знал, но догадывался... Борис Николаевич сидел, как святой: ничего на его лице не отражалось — веселый он был и неунывающий.

— Надо было выпить как следует — вы тоже повеселели бы...

— Если честно, желание такое у меня было — я вообще человек пьющий, но это себе позволить не мог. Не представлял, как где-то под градусом серьезные вопросы обсуждать буду, и вот нам высказываться предлагают. Смотрю — все будто воды в рот набрали, встаю и говорю: «Михаил Сергеевич, понимаете, в Беларуси Верховный Совет сейчас очень квалифицированный, и если туда этот договор представлю, депутаты скажут, что я неграмотный. Вы просто политическую карьеру мою портите, потому что они непременно спросят: как же я мог согласиться с тем, что вы чуть ли не конфедерацией называете? У вас терминологическая путаница, словарное несоответствие, потому что здесь чуть ли не унитарное государство я вижу, где вмес­то Политбюро ЦК КПСС президент будет. Такой Союзный договор просто на люди выносить неудобно — надо же было корректность какую-то соблюсти».

— А что Михаил Сергеевич?

— Он меня терпит, но Ельцин — тот попроще: прервав меня своим «понимаешь!», он в разговор резко врубился: «Да что же это за сумбур такой, за абсурд!» — и давай по кочкам проект разносить.

Горбачев в знак протеста встал и ушел, а мы все сидим — тихо-тихо. Тут Ислам Каримов, президент Узбекистана, говорит, причем, что самое интересное, ко мне первому обращается, хотя по рангу надо бы все-таки к Ельцину: «Вы, Станислав Станиславович, и вы, Борис Николаевич, нас с президентом СССР поссорили — найдите его и в председательское кресло верните». Ну, мы и пошли по новоогаревским лабиринтам блуждать — Ельцин там все знает, а я вообще не понимаю, куда мы направляемся. Перед нами между тем обрыв Москвы-реки, золотая осень… — вот, думаю, подходящий момент, когда можно его к нам пригласить. «Борис Николаевич, — говорю, — у вас в России так красиво, но и у нас в Беларуси есть на что посмотреть — Беловежская Пуща, деревья гигантские...».

— «Мне понятна твоя вековая печаль...».

— Да, но Пахмутову и Добронравова я не цитировал, про печаль вспоминать было тут неуместно. «Вы охотник, — продолжаю, — мы были бы рады вас видеть, и премьер наш все хорошо организовать обещает». — «Я с удовольствием, — Ельцин в ответ, — пусть службы приемлемую дату согласуют». Считай, согласился, а тут и Горбачев возле вазы с фруктами нашелся.

Вот вы говорите «выпить»... Мы подходим, а он бутылку коньяка армянского отборного достает — по тем временам лучше, в общем-то, и не было. По рюмке налил, выпили — вроде как ничего и не произошло.

— Чуть попустило...

— Да — ну, продолжили слегка, после чего вернулись, а потом все разъехались и никакого проекта договора с собой не повезли — решили, что 26-го соберемся, а между собой члены Госсовета условились так: «Горбачев с его командой текст нормального Союзного договора не породит — это очевидно, поэтому, если предварительно рассылку не сделает, нечего нам тут собираться» — такая была договоренность конфиденциальная.

«СТАНИСЛАВ СТАНИСЛАВОВИЧ, — УВАЖИТЕЛЬНО ГОВОРИЛ МНЕ ТУРКМЕНБАШИ, — А ВЕДЬ НА НАС С ВАМИ ПЕЧАТЬ АЛЛАХА»

— И еще... Я тогда подходу многих видных политических деятелей удивлялся. Ко мне почему-то очень хорошо Сапармурат Ниязов относился...

— ...тянулся, наверное, к интеллигентному человеку...

— Нет, вы знаете, он меня поучал, и я его, вообще-то, слушал. Вот мы, бывало, поспорим — а я часто протестно там выступал — и он говорил уважительно: «Станислав Станиславович, а ведь на нас с вами печать Аллаха». Я озадаченно на него смотрел (округляет удивленно глаза), а он продолжал: «Не надо так близко к сердцу все принимать — ведь мы же особые люди...

— ...богоизбранные...

— ...и должны себя беречь, нам не следует нервничать»... Нет, слово «нервничать» он не употреблял: «Мы не должны напрягаться, тревожную создавать обстановку».

— Какой молодец!

— У него и подарки своеобразные были — он мне однажды чемоданчик презентовал, в котором коврик был для молитв, — до сих пор у меня лежит, а после того, как Туркменбаши в Кремле меня в сторону отозвал и объяснил, какой я для общества ценный, продолжение в виде халата, расшитого золотом, было.
Короче, с Ельциным договоренность бы­ла достигнута, а затем выборы предстояли на Украине (простите, в Украине — я знаю, что «на» неправильно), и Кебич мне говорит: «Знаешь, у нас с Киевом общие интересы — давай нездоровую конкуренцию создавать не будем». Я согласился: «Ты поинтересуйся у Кравчука — если его сюда тянет, с Ельциным я договорюсь». Мы разделили роли и в итоге встретиться втроем условились.

Из книги Станислава Шушкевича «Моя жизнь, крушение и воскрешение СССР».

«20 октября 1991 года Горбачев собрал в Ново-Огарево Госсовет и раздал всем его членам — главам республик — новый проект союзного договора. Все долго этот проект листали, но никто выступать не торопился — меня же, как говорят, заело, и я выступил.

Сказал примерно следующее: «Уважаемый Михаил Сергеевич, у меня странные чувства. Договор объединение республик в Конфедерацию предусматривает, но мне неудобно будет докладывать Верховному Совету документ, в котором ординарные словарные определения не соблюдаются. Наши депутаты — люди грамотные, они за некорректности во вносимом на их утверждение документе меня осудят. Конфедерацией в проекте почти унитарное государство называется, президент в нем очень большой наделен властью, иными словами, новый Советский Союз получается, в котором вместо Политбюро ЦК КПСС — президент.

Все затихли, молчит и Горбачев, после небольшой паузы встает Ельцин. По сравнению с моей его речь была существенно менее сдержанной — он решительно осудил проект.

Опять молчание, Горбачев встает и уходит, председательское место остается пустым. Через минуту-полторы, не вставая, молчание нарушает Ислам Каримов: «Вы, Станислав Станиславович, и вы, Борис Николаевич, поссорили нас с Михаилом Сергеевичем — находите его и возвращайте в председательское кресло».

Все члены Госсовета закивали в знак согласия с президентом Узбекистана головами, а Борис Николаевич и я отправились президента СССР искать. Следуя в направлении удаления Горбачева вместе с президентом России, я пригласил Бориса Николаевича на охоту в Беловежскую Пущу — он охотно согласился.

Нашли и Горбачева. Это для меня ново-огаревские коридоры, залы и балюстрады — лабиринт: для Ельцина — родная стихия. Михаил Сергеевич даже минимального неудовольствия не выразил, когда мы возле вазы с фруктами его обнаружили. Достал бутылку отборного армянского коньяка, налил всем по рюмке, выпили, и как будто ничего не случилось, вернулись на заседание Госсовета.

Мне хотелось быстрее сообщить премьеру Вячеславу Кебичу, что Борис Николаевич согласился приехать в Пущу, однако звонить из Москвы и доводить до него радостное, по моему убеждению, известие не решился — тех, кто мог помешать встрече, было достаточно. Только в Минске мы подробно проанализировали сложившуюся ситуацию, и Кебич еще раз заверил меня, что Пуща к приему готова.

Обсудили и происходящее в России, понимали: президент Ельцин, как говорят, на коне. Для завоевания его расположения нужно при встрече ненавязчиво отметить, что мы радуемся его успехам и что наши слова — не просто долг вежливости, а осознание его личных достижений, его изобретательности, уместного и своевременного проявления воли и находчивости на столь высоком посту. Что касается меня лично, я действительно был им восхищен, но простым почитателем величия первого президента России выглядеть, тем более угодничать никак не хотел.

Сразу скажу: не­взи­рая на теоретическую готовность, воспеть наше восторженное отношение к российскому президенту так и не удалось никому из нас и в Пуще, и до Пущи — все разговоры с Ельциным были исключительно деловыми.

Обстановка в России и в мире складывалась между тем для Беларуси благоприятно. 12 июня 1991 года Россия впервые в своей истории всем народом избрала президента — Ельцин победил в первом туре, и никто не был соизмерим с ним по популярности. В своем выступлении на торжестве по поводу вступления в должность первый президент России сделал заявления, принципиально отличающиеся от тех, с которыми, завоевав руководящий пост, выступали все высшие иерархи КПСС и СССР. «Веками государственный интерес, — сказал он, — ставился, как правило, выше человека, его нужд и устремлений. Мы, к сожалению, позже, чем другие цивилизованные народы, осознали, что государство сильно благополучием своих граждан... В основе возрождения нашего государства — духовное раскрепощение человека, подлинная свобода совести и полный отказ от любого идеологического диктата».

С Борисом Николаевичем мы договорились, что дату встречи в Пуще согласуют наши службы. Помощники Ельцина и мои сразу же начали изыскивать взаимоприемлемый вариант, но Вячеслав Кебич предложил еще и Леонида Макаровича Кравчука пригласить — если, конечно, Борис Николаевич не будет возражать.

Я позвонил Ельцину. Он не возражал, скорее, обрадовался. Приглашение Кравчука породило задержку, поскольку 1 декабря в Украине должны были состояться президентские выборы, и кандидат в президенты Леонид Кравчук отлучиться из страны во время избирательной кампании не мог. Решили встречаться сразу же после украинских выборов.

Зачем был нужен Кравчук? Были факторы «за» и «против». «Против», потому что трехсторонние договоренности достигаются значительно сложнее двухсторонних, «за», потому что у нас одинаковая главная проблема — потребность в энергоносителях на зиму, и устроить нездоровую конкуренцию по вопросу, кто сумеет лучше угодить России, чтобы их получить, нелепо, а вместе все честно, взаимопрозрачно, понятно.

Вторая причина расширения состава участников встречи была обусловлена тем, что многие отрасли промышленности, особенно крупные энергопотребители, должны были ясно представлять, что ждет их в плане энергообеспечения в ближайшей перспективе, поэтому делегации на вискулевскую встречу укомплектовывались руководителями и представителями заинтересованных министерств и ведомств.

Таким образом, упомянутые и другие менее значимые факторы обусловили приезд в Беловежскую Пущу представительных делегаций России, Украины и Беларуси, способных быстро принимать решения на высшем государственном уровне трех стран.

В декабре 1991 года Советский Союз продолжал по инерции оставаться страной, где большинство думало одно, говорило другое, а делало третье. Откровенничали больше, чем в хрущевские, брежневские или андроповские времена, но на самое «святое» — на страну — не замахивались. Принятая XXII съездом КПСС в октябре 1961 года Программа Коммунистической партии Советского Союза, обязывающая строить коммунизм, вместе с руководящей ролью КПСС два года назад съездом народных депутатов СССР была отвергнута, но из сознания наивных сторонников самого справедливого общества, а их были миллионы, не выветрилась. Да и как можно было сразу отвергнуть мечту — «бесклассовый общественный строй с единой общенародной собственностью на средства производства, полным социальным равенством всех членов общества, где вместе с всесторонним развитием людей вырастут и производительные силы на основе постоянно развивающейся науки и техники, все источники общественного богатства польются полным потоком и осуществится великий принцип «от каждого — по способностям, каждому — по потребностям»? «Коммунизм — это высокоорганизованное общество свободных и сознательных тружеников, в котором утвердится общественное самоуправление, труд на благо общества станет для всех первой жизненной потребностью, осознанной необходимостью, способности каждого будут применяться с наибольшей пользой для народа».

Как можно было мгновенно, резко отказаться от восславленного в Программе КПСС рая на земле, причем рая для всех?

«Высокая коммунистическая сознательность, трудолюбие и дисциплина, преданность общественным интересам — не­отъем­лемые качества человека коммунистического общества.

Коммунизм обеспечивает непрерывное развитие общественного производства и повышение производительности труда на основе быстрого научно-технического прогресса, вооружает человека самой совершенной и могущественной техникой, поднимает на огромную высоту господство людей над природой, дает возможность все больше и полнее управлять ее стихийными силами. Достигается высшая ступень планомерной организации всего общественного хозяйства, обеспечивается наиболее эффективное и разумное использование материальных богатств и трудовых ресурсов для удовлетворения растущих потребностей членов общества.
При коммунизме не будет классов, исчезнут социально-экономические и культурно-бытовые различия между городом и деревней, по уровню развития производительных сил и характеру труда, формам производственных отношений, бытовым условиям, степени благосостояния населения деревня поднимется до уровня города.

С победой коммунизма произойдет органическое соединение умственного и физического труда в производственной деятельности людей. Интеллигенция перестанет быть особым социальным слоем, работники физического труда по своему культурно-техническому уровню поднимутся до уровня людей умственного труда, таким образом, коммунизм покончит с делением общества на классы и социальные слои, в то время как вся история человечества, за исключением первобытных времен, была историей классового общества, деление на противоположные классы вело к эксплуатации человека человеком, классовой борьбе и антагонизму между нациями и государствами. При коммунизме все люди будут иметь равное положение в обществе, одинаковое отношение к средствам производства, равные условия труда и распределения и активно участвовать в управлении общественными делами. Утвердятся гармонические отношения между личностью и обществом на основе единства общественных и личных интересов, запросы людей при всем их громадном разнообразии будут выражать здоровые, разумные потребности всесторонне развитого человека».

Заканчивалась более чем 200-страничная Программа словами: «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!».

Программу обязаны были изучить все граждане СССР, а финальные слова и определение коммунизма требовалось знать наизусть школьникам, студентам высших и средних специальных учебных заведений и многим другим категориям граждан.

Как ни парадоксально, многие всему это­му привыкли верить, а некоторые продолжают и сейчас верить в коммунизм и в то, что его помешали построить жадные до на­живы капиталисты и неспособные постичь коммунистическое учение демократы.

На день встречи в Пуще не все мы четко представляли политическую обстановку в мире, многое стало известно позднее, но то, что виднейшие политики мирового уровня президент США Буш, канцлер Германии Коль, президент Франции Миттеран и отошедшая от рычагов управления Британией, но по-прежнему влиятельная Маргарет Тэтчер решительные противники так называемого сепаратизма, то есть разделения СССР на независимые государства, большинство приехавших в Вискули знало. Все эти главы и экс-главы ведущих капиталистических стран считали, что им очень выгодно иметь дело с одним Горбачевым, а не со множеством малопредсказуемых новых лидеров.

Не все приехавшие в Вискули сознавали, почему руководители крупнейших государств выступали против деления СССР на составляющие его части, ведь распад уже фактически произошел в августе 1991 года после разгрома ГКЧП, но он грозил быть неконтролируемым. Президент Франции Франсуа Миттеран предрекал: «Возможность говорить о Советском Союзе в прошедшем времени поставила на повестку дня сакраментальный вопрос: «Что дальше?». Дезинтеграция государства, кризис власти, утеря веры, сопровождающиеся экономическим спадом, — все это способно привести к вспышке гнева населения, которое сделает практически невозможным управление страной, впадающей в анархию».

Формально все оставалось на своих местах: Запад, как и в послевоенное сталинское время, продолжал бояться русских, Европа искала пути и формы объединения.

Главная политическая цель объединения была располагать силой, чтобы противостоять русским, — она следовала из коронной фразы в лекции Уинстона Черчилля 19 сентября 1946 года в Цюрихском университете: «Было бы страшной катастрофой, если бы русское варварство подавило культуру и независимость древних государств Европы», а эти «русские», то есть граждане СССР, порываются на множество государств разделиться, четверо из которых с ядерным оружием — при их природной дикости они будут колошматить друг друга и, более того, могут втянуть в ядерный конфликт и наши благополучные страны. Запад не верил, что войну при распаде СССР на части можно предотвратить, поэтому все компетентнейшие политики распаду СССР настойчиво противостояли: не будет распада — не будет войны.

Непримиримая к разделу СССР политика стран Запада была в значительной мере обусловлена и хорошим их пониманием, что такое политики Советского Союза.

Познав Горбачева, они понимали, что воспитывать в западном духе нескольких Горбачевых будет очень сложно, а с этим одним будет проще, он уже кое-чему научен.

С иными сложнее, они с настоящим догматическим марксист­ско-ленинским упрямством, а не из преуспевших на партработе помощников комбайнеров, истинные партократы убеждены, что СССР — великая ядерная супердержава, что весь мир против них, что, если враг не сдается, его унич­тожают, что все богатства нажиты нечестным путем, что деньги — не главное.

В 2011 году министр иностранных дел Швеции Карл Билдт добился решения парламента разрешить опубликовать на сайте МИД Швеции дипломатические документы, посланные шведскими посольствами до 1991 года. По существующим в Швеции правилам гриф секретности снимается с таких документов через 50 лет — Билдт попросил снять через 20, и самое важное «открытие», которое можно на основе анализа опубликованной переписки сделать, — чудовищная боязнь гражданской войны на территории Со­вет­ско­го Союза, которая способна затронуть и иные страны.

Что касается внутренней жизни все еще формально существующего СССР, то Центр терял последние остатки власти. На проведенном совместно с выборами Президента Украины референдуме 1 декабря 1991 года за независимость Украины высказались 90 с лишним процентов участников голосования: не трудно было догадаться, что доля желающих независимости граждан в других республиках не меньше.

...Самолет с президентом России Ельциным и сопровождавшими его лицами прилетел в Минск утром 7 декабря — российскую делегацию повезли сначала в Заславль, где все могли отдохнуть и подготовиться к кратковременному перелету на авиабазу в Пружаны, а оттуда автотранспортом приехать в Пущу.
Планировалось и выступление Бориса Николаевича в Верховном Совете — депутаты надеялись из уст главного россиянина услышать основные положения российской концепции отношений с республиками СССР, принявшими декларации о государственном суверенитете.

При реализации этого пункта программы Ельцина постигла неудача — ему пришлось оправдываться за грубую оплошность тех, кто подготовил для него старинную грамоту, которую он хотел передать в качестве подарка Верховному Совету Беларуси. Древняя грамота оказалась документом, подтверждающим имперский характер ее составителей, что моментально уловили высокообразованные депутаты — профессионалы-историки: они громко объявили об этом, после чего раздались довольно дружные крики осуждения. Зал стал неуправляемым, и хотя Ельцин достаточно быстро оттуда удалился, рев и гам преследовали его и в коридоре.

Меня случившееся не обрадовало. Происходящее было фактором, усложняющим реализацию задуманного, но морального права защищать Бориса Николаевича у меня не было: его политическая ошибка была очевидной, и не только депутаты от Народного Фронта меня бы обоснованно освистали. Я о случившемся сожалел, поскольку начиналось все совсем не так, как хотелось, но сгладить ситуацию был не в состоянии: по свежим следам в перерыве сессии переговорить с Ельциным не смог, поскольку он уже отправился, наверное, в Заславль.

Я поехал в аэропорт — успел к моменту прилета Президента Украины Кравчука. Встретил Леонида Макаровича, поздравил с победой па президентских выборах и должен был на своем Як-27 лететь вместе с нашей делегацией за ним на авиабазу Пружаны, но решил, что можно легко найти дополнительное время для общения с Президентом Украины, и напросился к нему в самолет, однако наш разговор на борту источником дополнительных сведений о позиции украинской стороны не стал.

В итоге все самолеты прилетели на авиабазу, где блеснул своим радушием и гостеприимством глава Брестской области Виктор Иванович Бурский, а все участники без приключений приехали на бывшую базу отдыха ЦК КПСС, перешедшую в ведение правительства БССР. Не возникло никаких проблем и с размещением гостей, хотя такого массового наплыва приезжих в Вискули никогда до этого дня не было.

В главном здании бывшей резиденции ЦК КПСС находились апартаменты для самых важных гостей. С позиций моей требовательности три комплекта номеров высшего качества были примерно одинаковой степени комфортности, одинакового уровня дизайна и почти не отличались по площади. Два из них были предоставлены соответственно Ельцину и Кравчуку: я, чтобы занимать третий, воздержался — не исключал, что всякое может случиться, и поселился в двухэтажном коттедже, который нравился мне не меньше: там же поселились два моих охранника.

Нурсултан Назарбаев, Станислав Шушкевич, Михаил Горбачев и Борис Ельцин, ноябрь 1991 года. «Уже в третьем тысячелетии Горбачев рассказал в телепередаче, почему в Пущу Назарбаев не полетел: президент пообещал ему в обновленном СССР должность председателя Совета Министров»

«КОГДА БУРБУЛИС ЧТО-ТО ВЕЩАТЬ НАЧАЛ, ПОНАЧАЛУ Я ДАЖЕ СЛУШАТЬ ЕГО НЕ ХОТЕЛ, ДУМАЛ: НУ ОПЯТЬ КАКУЮ-ТО ФИГНЮ ТУТ НАПОРЕТ...»

— А Горбачев действительно дал Ель­цину задание прощупать вас, выяснить вашу позицию по Союзному договору?

— Думаю, это чепуха.

— Мне, однако, Михаил Сергеевич сказал, что он попросил Бориса Николаевича с вами и Кравчуком о сохранении союзного государства, но с широкими правами республик переговорить...

— Значит, Ельцина тогда я не понял, потому что он меня не прощупывал. Мог, конечно, спросить, как и что, но к этому документу мы с ним одинаково отнеслись, другое дело, что, Союзный договор обсуждая, я вдруг первым лицом в государстве себя почувствовал (хотя по Конституции таковым не был) — со всем, что я говорил, остальные безропотно соглашались. Поспорить со мной только старые университетские товарищи могли, а политики и чиновники, как только что-то скажу, все выполнять кидались.

— Все-таки вы там единственным академиком были: остальные — партийные работники в основном...

— В общем, когда уже приехали мы в Вискули, где охота предполагалась, обнаружилось, что охотиться никто не возжелал. Обстановка была приличной, и вы знаете, впервые в своей жизни я марксистско-ленинского философа Геннадия Бурбулиса зауважал и очень ему по сей день благодарен (я и ему об этом потом говорил). Понимаете, на съезде народных депутатов СССР он часто в поддержку Ельцина выступал, но как-то...

— ...расплывчато, небось, витиевато...

— ...по марксистско-ленински, я бы сказал, и когда Бурбулис в Вискулях что-то вещать начал, поначалу даже слушать его не хотел. Думал: ну опять какую-то фигню тут напорет, и вдруг он спросил (и с того момента эти слова у меня навсегда, как многие определения физические, в мозгу отпечатались): «А не согласились бы вы такую фразу поддержать, что СССР как субъект международного права и геополитическая реальность свое существование прекращает?». — «Ну и голова же!» — подумал. «Я подпишу», — сказал, а потом и остальные нас поддержали.

— То есть инициатива от Бурбулиса исходила?

— Ему четкая формулировка принадлежала, которая сохранилась на всех этапах, от начала прошла до конца, и хотя потом кое-кто на нее претендовал, не тут-то было. Я этой фразой буквально прожжен был...

— ...и запомнили ее хорошо...

— Все ее помнят!

— Не был ли, на ваш взгляд, Бурбулис агентом влияния Запада?

— Думаю, что нет.

— Откуда же в таком случае в мозгу преподавателя марксистско-ленинской философии столь жуткая формулировка возникла?

— Видите ли, она жуткая, но выстраданная. Помните, как Ленин утверждал: «Учение Маркса всесильно, потому что оно верно»? — замените в этом определении «учение Маркса» на «формулировку Бурбулиса», и все на места встанет. Думаю, реакции на нее автор даже побаивался — может, у нас с ним такой тандем неспроста получился: мне было стыдно, что я до такого не додул, что философ меня обошел.

Из книги Станислава Шушкевича «Моя жизнь, крушение и воскрешение СССР».

«Вечером 7 декабря собрались в апартаментах Ельцина. Кроме глав делегаций, от России присутствовали Геннадий Бурбулис, Егор Гайдар, Андрей Козырев и Сергей Шахрай, от Украины — Витольд Фокин и три депутата Верховной Рады, от Беларуси — Вячеслав Кебич, Михаил Мясникович и Петр Кравченко.

Говорили о нефти, газе, многом ином, но неумолимо вставал вопрос, ставший волею судьбы главным: что делать в реально имеющей место ситуации, когда ни Горбачев, ни какой-нибудь властный орган Союзом ССР не управляет?

Все дальнейшее я запомнил в подробностях по той простой причине, что Геннадия Бурбулиса, как и всех иных философов-марксистов, не очень жаловал. Ни разу ни от одного советского философа я не услышал чего-то такого, что не было бы озвучено в очередных призывах ЦК КПСС и Совмина СССР, напечатано в «Кратком курсе истории КПСС» или в университетских пособиях, этот «Краткий курс» толкующих, а слово взял именно философ, первый (и, по-видимому, последний) госсекретарь Российской Федерации Геннадий Эдуардович Бурбулис: «Господа, а не согласитесь ли вы поставить свою подпись под таким предложением: СССР как геополитическая реальность и субъект международного права свое существование прекращает?».

Суть предложения Бурбулиса я понял мгновенно, и, не скрою, оно мне сразу по­нравилось. Почувствовал себя неуютно за то, что не лучшим образом к нему до этого относился, поэтому ожидать, пока кто-то выскажется, не стал и сказал сухо: «Я подпишу».

А ведь мог и похвалить философа, поскольку, не стесняюсь это признать, даже ему позавидовал. Потом все присутствующие подтвердили, что под словами госсекретаря Российской Федерации Бурбулиса подписаться готовы, таким образом, фило­соф, марксист-ленинец (именно такие слова всегда ставились в СССР перед словом «философ», когда речь об университетском преподавателе или о научном сотруднике шла) фактически определил, чем все остальное время мы будем в Вискулях заниматься. Это вдруг начали пояснять друг другу все собравшиеся в резиденции президента России Бориса Ельцина — здесь же прозвучало тогда и часто повторяемое впоследствии о Беловежском соглашении: «Мы обязаны делать то, что нельзя не делать!».

Галдеж прервало многократное ельцинское «понимаешь!»: «Кость, понимаешь, имеем, хорошую кость — нужно нанизать на нее мясо, но нельзя ничего упустить, оставить неупомянутым. Ничто не должно повиснуть в воздухе, иначе нас добрым словом никто не вспомнит. Прежде всего, никто не должен испугаться того, о чем мы заявим нашим гражданам и всему миру. На первом месте должно быть созидание, а не разрушение, мы должны показать, понимаешь, что существует способ остаться единением без лицемерия и попрания прав и свобод граждан по национальному и любому иному признаку, и хватит этих «СС», понимаешь: СССР, КПСС, а теперь еще ССГ — Содружество Суверенных Государств. Независимых, понимаешь! Содружество Независимых Государств!».

«В 84-М Я У СЕБЯ В КАБИНЕТЕ ПОРТРЕТ ГОРБАЧЕВА ПОВЕСИЛ, А ПОСЛЕ ЕГО ВЫСТУПЛЕНИЯ ПО ЧЕРНОБЫЛЮ ЭТОТ ПОРТРЕТ ПОРВАЛ И СКАЗАЛ СЕБЕ: «ЛОПУХ! — КАК МОГ ТЫ ПОДУМАТЬ, ЧТО СНАЧАЛА ОН ЧЕЛОВЕК, А ПОТОМ КОММУНИСТ?»

— Зайду, Станислав Станиславович, с другой стороны: Ельцин во время переговоров был очень пьян?

— Напротив, абсолютно трезв, и вообще в Беловежской Пуще ни одного пьяного на уровне руководителя не было — разве что журналисты слегка причастились.

— Горбачев мне сказал: «Они там, понимаешь, под это дело...».

— Михаил Сергеевич не просто не прав — по целому ряду вопросов о Беловежской Пуще он врет, и напрасно.

К тому времени отношение мое к нему было скептическое... В 84-м я у себя в кабинете портрет Горбачева повесил, потому что он, первый из советских руководителей, на пресс-конференции отвечал на вопросы зарубежных журналистов без бумажки.

— Вы, как и многие тогда, в него влюблены были?

— Я просто им был очарован, но когда Михаил Сергеевич выступил в мае 86-го года по Чернобылю и заявил, что советский атом — самый мирный и что на ЧАЭС все замечательно, его портрет порвал и сказал себе: «Лопух! — как мог ты подумать, что сначала он человек, а потом коммунист?».

Из книги Станислава Шушкевича «Моя жизнь, крушение и воскрешение СССР».

«Наконец-то по Всесоюзному телевидению выступил Михаил Сергеевич Горбачев.

До этого выступления он был моим кумиром: с 1985 года я боготворил его и как руководителя государства, и как лидера партии — он буквально потряс меня своим поведением на транслировавшейся по телевидению пресс-конференции с журналистами. За всю мою жизнь это был первый Генеральный секретарь КПСС, выступивший без написанного тщательно выверенного текста и отвечавший на вопросы даже иностранных (!) журналистов без бумажки, а ведь на всех этапах политпросвещения нам безустанно твердили, что на высоком государственном и партийном уровне нужно читать именно по бумажке заранее написанный текст — таково, мол, обязательное требование протокола!

И вот мой кумир Михаил Сергеевич Горбачев выступает в мае 1986 года по телевидению:

«Добрый вечер, товарищи! Все вы знаете: недавно нас постигла беда — авария на Чернобыльской атомной электростанции. Она больно затронула советских людей, взволновала международную общественность. Мы впервые реально столкнулись с такой грозной силой, какой является ядерная энергия, вышедшая из-под контроля».

Далее говорилось: работа, по сути, ведется круглосуточно, задействованы буквально все партийные, советские и хозяйственные органы.

«Что же произошло? Как докладывают специалисты, в период планового вывода из работы четвертого блока мощности реактора внезапно возросли. Значительное выделение пара и последовавшая затем реакция привели к образованию водорода, его взрыву, разрушению реактора и связанному с этим радиоактивному выбросу».

Это неправда — произошел ядерный взрыв!

«Как только мы получили надежную первоначальную информацию, она стала достоянием советских людей, была направлена по дипломатическим каналам правительствам зарубежных стран».

И это неправда — истинная информация скрывалась и приукрашивалась.

Далее в выступлении речь шла о практической работе по ликвидации аварии, об обеспечении безопасности населения, о помощи пострадавшим, об эвакуации, о погибших в момент аварии, о том, что 299 человек госпитализированы с диагнозом лучевой болезни, о том, что семеро из них скончались, о привлечении лучших научных и медицинских сил и современных средств медицины.

«От имени ЦК КПСС и советского правительства выражаю глубокое сочувствие семьям, родственникам погибших, трудовым коллективам, всем, кто пострадал от этой беды, кого постигло личное горе. Советское правительство позаботится о семьях погибших и пострадавших».

Далее о многом, однако ни слова о том, чего людям нельзя и что делать нужно, но: «с полным основанием могу сказать: при всей тяжести случившегося ущерб оказался ограниченным в решающей мере благодаря мужеству и мастерству наших людей».

А дальше, как в «12 стульях», Остапа понесло:

«Но нельзя оставить без внимания и политической оценки и то, как встретили событие в Чернобыле правительства, политические деятели, средства массовой информации некоторых стран НАТО, особенно США — они развернули разнузданную антисоветскую кампанию. О чем только ни говорилось и ни писалось в эти дни... В общем, мы столкнулись с настоящим нагромождением лжи — самой бессовестной и злопыхательской, и хотя неприятно упоминать обо всем этом, но надо. Надо, чтобы международная общественность знала, с чем нам пришлось столкнуться. Надо для того, чтобы ответить на вопрос: чем же на самом деле была продиктована эта в высшей степени аморальная кампания? Ее организаторов, конечно же, не интересовали ни истинная информация об аварии, ни судьбы людей в Чернобыле, на Украине, в Белоруссии, в любом другом месте, любой другой стране — им нужен был повод для того, чтобы, уцепившись за него, попытаться опорочить Советский Союз, его внешнюю политику, ослабить воздействие советских предложений по прекращению ядерных испытаний, по ликвидации ядерного оружия и одновременно смягчить растущую критику поведения США на международной арене, их милитаристского курса».

Потом — ушат грязи на подлую «семерку», собравшуюся в Токио.

«О чем поведали они миру, о каких опасностях предупредили человечество? О Ливии, бездоказательно обвиненной в терроризме, а еще о том, что Советский Союз, оказывается, «недодал» им информации об аварии в Чернобыле. И ни слова о самом главном: как прекратить гонку вооружений, как избавить мир от ядерной угрозы.

Ни слова в ответ на советские инициативы, на наши конкретные предложения о прекращении ядерных испытаний, избавлении человечества от ядерного и химического оружия, сокращении обычных вооружений.

Как все это понимать? Невольно складывается впечатление, что лидеры капиталистических держав, собравшиеся в Токио, хотели использовать Чернобыль как повод для того, чтобы отвлечь внимание мировой общественности от этих, не удобных для них, но таких реальных и важных для всего мира проблем.

Авария на Чернобыльской станции, реакция на нее стали своего рода проверкой политической морали, еще раз обнажились два разных подхода, две разные линии поведения.

Правящие круги США и их наиболее усердные союзники — среди них я бы особо отметил ФРГ — усмотрели в происшествии лишь очередную возможность поставить дополнительные преграды на пути развития и углубления и без того трудно идущего диалога между Востоком и Западом, оправдать гонку ядерных вооружений. Мало того, была сделана попытка вообще доказать миру, что переговоры, тем более соглашения с СССР, невозможны, и дать тем самым зеленый свет дальнейшим военным приготовлениям.

Это еще больше укрепило нас в убеждении, что внешнеполитический курс, выработанный XXVII съездом КПСС, верен, что наши предложения о полной ликвидации ядерного оружия, прекращении ядерных взрывов, создании всеобъемлющей системы международной безопасности отвечают тем неумолимо строгим требованиям, которые предъявляет к политическому руководству всех стран ядерный век».

Думаю, что сегодня это стыдно читать и самому Горбачеву, который стал великим борцом за человечность, гуманность и экологичность. Тогда, увы, он был, прежде всего, коммунистом, а здоровье людей и детей, дышащих радиоактивным йодом, было менее важным, чем интересы КПСС, которая всегда права и не могла быть виновна ни в чем».

«БАНЯ БЫЛА — ПОСЛЕ НЕЕ, ВЫ ЗНАЕТЕ, НА ГРУДЬ  ПРИНЯТЬ НЕ ГРЕХ, НО НИКТО НИЧЕГО...»

— Итак, Ельцин был трезв?

— Абсолютно. Я, если честно, в ситуациях, когда напивался он основательно, с ним бывал...

— Основательно — это как?

— Так, что не совсем на ногах держался.

— Леонид Макарович Кравчук мне при­знался, что однажды на его глазах люди, масштаба алкогольной проблемы российского президента не знавшие, увидев состояние Ельцина, плакали...

— Да, это в Минске было, и я тоже готов был тогда заплакать.

— Он уже что, лежал?

— Нет, его поддерживали, но давайте обо всем по порядку. В Беловежской Пуще спиртного по тем временам было хоть залейся: и «зубровка», и армянский коньяк — мобилизовали все, пить можно было до умопомрачения, но тормоза у всех работали изумительно. Баня была — после нее, вы знаете, на грудь принять не грех, но никто ничего...

— Вы с Ельциным парились?

— Да.

— А Леонид Макарович позже подъехал?

— Нет, просто рано утром на охоту он собирался. Понимаете, Кравчук тут не­множко путает — в этом я убежден. С Ельциным я от начала до конца был, причем ему сюрприз приготовили. У нас друг — доктор медицинских (точнее, массажных) наук, с командой здоровых ребят пришел, и выпивку могучим массажем они заменили, который оздоравливал и восстанавливал. Что еще хочу сказать... Ельцина вот как настоящего русского воспринимают, с медведем сравнивают...

— ...и внешность, в общем-то, соответствующая...

— Да, выпить он мог очень много, но отношения к делу по пьяни не менял никогда, то есть подпоить и с позиции сдвинуть его нельзя было...

— ...что важно...

— Да простит меня Назарбаев, он много раз это сделать пытался и однажды у меня на глазах — не получилось у него ничего! Понимаете, Ельцин в двух отношениях свят был, и я за свои слова перед его семьей, перед людьми отвечаю. Говорят, что он ко мне где-то плохо отнесся, потом внимания не обращал... Это все объяснимо, но для меня Борис Николаевич великим остался, потому что, во-первых, даже когда его мертвецки споить удавалось, позиции не сдавал, и во-вторых, никогда не ругался...

— Ко всем на вы...

— Да, причем два человека всего из лидеров бывших советских республик никогда не матерились — президент Армении Левон Тер-Петросян и Борис Ельцин: остальные крепкое словцо себе позволяли.

— Особенно Горбачев...

— Ну, с него это, в общем-то, и начиналось (смеется), к тому же ко мне Михаил Сергеевич никогда на вы не обращался.

— Ну, он же всем тыкал...

— Э-э-э, нет! — с того времени, как я из Беловежской Пущи звонил, перешел на вы.

Уверяю вас: никакой пьянки в Бе­ло­вежье не было — я как хозяин, как принимающая сторона стопроцентную ответственность по всем позициям за это несу, хотя настоящим-то хозяйствующим руководителем был Кебич: у него все службы работали, все обеспечено было, а я только попросить мог: «Надо это, это и это — проследи». Повторяю: от начала встречи до того момента, как соглашение подписали и Ельцин уехал, он абсолютно был трезв.

— Следовательно — это очень важный момент, который сейчас мы выяснили — Беловежское соглашение не под воздействием винных паров подписывалось?

— Однозначно.

Из книги Станислава Шушкевича «Моя жизнь, крушение и воскрешение СССР».

«Премьер-министр Вячеслав Францевич Кебич, на котором, кроме официального представительства, лежал весь груз хозяйственно-технического обеспечения встречи, действовал по-советски и пишущую машинку не предусмотрел — обычно на советских партийных встречах в таких устройствах потребности не было и того, кто бы мог быстро на ней печатать, тоже, но баню приготовил (без бани встреч на высшем уровне не бывает), и не просто баню. Любителей сауны и тех, кто парком с веничком баловался, ожидал фирменный кебичевский сюрприз — команда массажистов во главе с без пяти минут доктором медицинских (массажных!) наук: по мнению задумщика, эти внушительного вида ребята способны были снять любой стресс. Фактор для саммита немаловажный — так и заменили господствовавший в резиденции со дня ее основания «цековский» подход на массажный, безалкогольный, но идиотизмом горбачевско-лигачевского сокрушения виноделия и виноградарства не отдающий.

Утро 8 декабря 1991 года не было ни туманным, ни седым — было ясным. На предложенную всем охоту отправились только Кравчук и Фокин, причем охотничье счастье улыбнулось премьеру Украины — президент нашей синеокой южной соседки стрельнул и промазал, но не расстроился, скорее, наоборот — действовал весь день энергично и целеустремленно.

Я не охотился никогда — только в студенческие годы: взяв у своего коллеги — завзятого охотника, сидевшего со мной в лодке, — посмотреть ружье, выстрелил и попал во взлетевшую утку. Мелкую погубленную птичку мне до сих пор жаль, однако какой-то охотничий опыт, значит, имею. Спрашиваю у егерей, готовивших охоту:

— Как же так — один из лучших охотников Украины ничего не подстрелил?

— Да мы и тому, и другому на длинную веревку кабанчиков привязали, но первый веревку выстрелом перебил, а второй в кабанчика попал.

Так и не знаю до сих пор, егерская это шутка или правда.

На завтраке большинство высоких гостей присутствовало от начала до конца, разработчики и эксперты — челночно или с опозданием. Кравчук и Фокин опоздали основательно — так или иначе, все хорошо позавтракали и вдоволь наговорились.

Пришло время рассматривать проект. Шесть человек — первые и вторые лица стран-участниц — соблюдали последовательность от заглавия до последней строчки. 18 статей, предложенных разработчиками, превратились в результате в 14, что-то объединили, что-то в иные статьи разнесли — каждую дорабатывали до тех пор, пока ни у кого не оставалось никаких замечаний, сомнений. Выслушивая пожелания и советы о том, что не совсем понятно, что нужно добавить, убрать или смягчить, как усилить акцепты, эксперты-разработчики основательно замаялись — безропотно они убегали дорабатывать и исправлять.

В этой, с точки зрения неискушенного наблюдателя, суете, в сознании моем вертелся анекдот о своенравии Горбачева, который вдруг захотел сесть за руль своего служебного ЗИЛа и в Кремль въезжает. На вопрос начальника: «Кто там поехал?» — милиционер отвечает: «Не знаю, но за рулем у него был сам Горбачев!».

Так и у нас. На посылках Егор Гайдар был — лучший из тех, кто находил формулировки, всякие сомнения снимающие, за ним с малым отставанием Сергей Шахрай следовал, да и все остальные работали прекрасно с максимальной отдачей. В итоге постатейно и в целом к часам 14-15 был единогласно принят текст соглашения, подлежащего подписанию в официальной обстановке.

«МОТИВАЦИЯ ЕЛЬЦИНА БЫЛА — ИЗБАВИТЬСЯ ОТ ГОРБАЧЕВА: ОДНОЗНАЧНО! — ЭТОТ НАЧАЛЬНИК ЕМУ НАДОЕЛ»

— Насколько я знаю, Леонид Макарович Кравчук сказал Ельцину: «Мы посидим здесь, поговорим, я к себе в Украину первым лицом вернусь, а вы в Москву — вторым», в ответ на что Борис Николаевич якобы стукнул кулаком по столу: «А что? — пора с этим Горбатым кончать!»...

— Лично я такого разговора не слышал, никто мне его не передавал, но понимание той внутренней пружины, которая двигала каждым, у меня было. Думаю, что у нас с Леонидом Макаровичем одна мотивация присутствовала, потому что Украина, простите, колонией России, граничащей с метрополией, в общем-то, была — однозначно! Кравчук — ее патриот...

— ...и референдум 1 декабря, в ходе которого 90 процентов избирателей в поддержку Акта провозглашения независимости высказались, к тому же прошел...

— Через неделю в Беловежье украинский лидер подтвердил, что отныне Украина — независимое государство, но иного хода у него и не было. Впрочем, Леонид Макарович, думаю, согласно своим убеждениям поступил.

Мне, как человеку, постепенно осознавшему, что с 1794 года Беларусь — колония России, граничащая с ней и от принудительной русификации, насаждения православия и прочего пострадавшая, все это осточертело, но я же не мог против сложившейся ситуации выступить, потому что и марксисты, и попы — все заодно были.

Мотивация у меня такая была: вот я от имени Беларуси соглашение подписываю, российский президент, избранный всем народом 12 июня 1991 года, — я эту дату помню! — то же от имени России делает, мы Содружество независимых государств создаем. Ребята из Белорусского народного фронта, вы там наседаете, бороться за независимость призываете, а я — видите — что-то реальное сделал.

— Мотивация Ельцина была — избавиться от Горбачева?

— Однозначно! — никакой другой, потому что этот начальник ему надоел. Вообще-то, он и мне надоел, но...

— Михаил Сергеевич оскомину к тому времени всем набил...

— Не скажите — некоторые его любили. Эдуард Шеварднадзе, к примеру.

— Горбачев мне признался: «Я написал: «Не могут три человека Союз отменить — это дело суверенных народов, воля которых Верховными Советами представлена». Боже мой, что началось! В Белоруссии один Лукашенко в стороне оказался, против развала Союза голосовал, в Украине два или три человека — все остальные за. В России не­сколько депутатов что-то сказать попытались, а остальные кричат: «Да что тут воду в ступе толочь? — все и так ясно, давайте голосовать!» — и стоя, под крики «Ура!» и аплодисменты, Союз раз­валили. Шесть человек воздержались, а ведь 86 процентов депутатов в российском парламенте коммунистами были... Они уверяли: «Мы на путч пошли, чтобы Союз сохранить, который прямо на глазах разваливался, — никаких других интересов не преследовали», а я еще тогда сказал: «Шкурный интерес ими двигал»...

— Во-первых, Лукашенко участия в голосовании не принимал — у нас же электронная фиксация всего этого была, значит, Горбачев говорит неправду. Его профессия — врать, врать и врать, но если Лукашенко лжет, потому что он болен, и сам иногда верит тому, что говорит (я массу примеров могу привести), то Горбачев клевещет продуманно, осознанно — например, утверждает, что ему мы позвонили позднее, чем Бушу.

— Да, Михаил Сергеевич так мне и сказал...

— У него хобби такое — вранье чистейшей воды, а я расскажу вам сейчас, как было на самом деле. Мы втроем: Борис Николаевич, Леонид Макарович и я — сели и говорим друг другу: «Надо сообщить Горбачеву»...

— После подписания?

— Мы условились, что подписываем, и даже подписали, но должны были еще это перед телекамерами сделать, публично, и вдруг Леонид Макарович ко мне обращается: «Мы большинством решили, что ты с ним дружишь, — вот ему и звони».

— Типа, раз ты хозяин — действуй...

— Да, но все было на вы, очень корректно — эти люди фамильярности себе не позволяли. Я парировал: «Раз так, Борис Николаевич, то мы с Леонидом Макаровичем — нас тоже большинство! — решили, что вы Бушу позвоните, чтобы недоразумений никаких не было». — «Все, согласен».

Я начал звонить первым — по «тройке», и продолжалось это довольно долго. Во-первых, на другом конце провода трубку офицер связи снял: «А вы кто? Откуда? По какому вопросу?». Ежу ясно, что никто, кроме меня, позвонить не может, но он подробного отчета добивался, потом еще кто-то трубку снял. Видя, что по телефону я разговариваю — а я в углу сидел и негромко беседовал, — Ельцин набирать Буша начал, вернее, это Андрей Козырев, министр иностранных дел, сделал, который на втором проводе был.

Наконец, до Горбачева дозваниваюсь и начинаю ему ситуацию объяснять, а Ельцина соединили мгновенно, и там уже разговор с Бушем идет — мы говорим параллельно. Вокруг да около ходить я не стал: «Уважаемый Михаил Сергеевич, мы приняли решение, суть которого такова...», а перед глазами у меня Борис Николаевич...

«ПОСЛЕ ЗВОНКА ИЗ БЕЛОВЕЖЬЯ ГОРБАЧЕВ ТОЛЬКО НА ВЫ КО МНЕ ОБРАЩАЕТСЯ»

— Сердце в груди не колотилось?

— Оно было абсолютно спокойным.

— Слушайте, но приговор ведь стране (империи!), где родился и вырос, не каждый день подписываешь...

— Ну, это не приговор родной стране — мы же видели, что можно более справедливое Содружество независимых государств создать, о чем соглашение и было подписано. Я все-таки преподаватель с большим стажем, поэтому объяснял Горбачеву это спокойно, обстоятельно, как студенту... Он с ехидцей спросил: «А вы задумались над тем, как международная общественность на это посмотрит?», притом такой у него тон менторский был: мол, вы же в плане международных отношений сопляки, а вот я великий рейганист, тэтчерист и прочее. «Вы знаете, — ответил, — я вам тут звоню, а Борис Николаевич — Бушу, и тот очень прилично все воспринимает». Немая сцена! — с той поры Горбачев только на вы ко мне обращается.

— Скажите, пожалуйста, а кто все-таки главным инициатором развала Советского Союза был? Одни утверждают — Бурбулис, другие — Кравчук...

— И те, и другие ошибаются — главным инициатором, не осознающим этого, был ГКЧП: это очевидно. Простите, но для меня многие его участники, кроме Бориса Пуго, политические уроды — это же надо было такими худосочными оказаться! Они почему-то думали, что их все полюбят и, значит, поддержат...

— ...с такими-то лицами...

— Ну да — особенно Геннадий Янаев, да и Горбачев там — одна шайка-лейка. Помню, как в 1990 году на IV съезде народных депутатов СССР Михаил Сергеевич кандидатуру Янаева на пост вице-президента СССР продавливал.

— Второй раз по его просьбе народные избранники голосовали...

— Точно, и я как народный депутат вопрос Янаеву задал: «Вот вы кандидат исторических наук, а тема кандидатской диссертации вашей какая?». Ну, вы же знаете: если работу человек сам написал, он никогда этого не забудет, — я и сегодня могу вам сказать, как моя дипломная работа, кандидатская и докторская назывались, да и свои основные публикации перечислю, потому что, простите, их выстрадал, а он толком вспомнить не мог. «Что-то там по троцкизму», — пробормотал. Так же и на все остальные вопросы отвечал — впрочем, я могу еще много случаев рассказать, когда жизнь с гэкачепистами меня сталкивала.

— Первый и последний вице-президент Российской Федерации Александр Руцкой сказал мне, что Горбачев не просто о готовящемся путче знал — автором сценария его был...

— Я не исключаю, что Михаил Серге­евич был в курсе и затею с ГКЧП одобрил, но «главным идеологом» он только в понимании Руцкого мог быть, потому что генералу, что это словосочетание означает, невдомек (про Руцкого я вам много такого могу поведать, чего никто другой не скажет). Горбачев ведь идеи не сам генерировал — он слушал, и когда советы тех, кого надо, принимал, все было нормально. Плохо получалось, когда старая гвардия его на свою сторону склоняла, — допустим, он мог генерала армии Варенникова послушать, который всю жизнь определенную позицию занимал: для него возможный распад СССР просто трагедией был.

— Как и для повесившегося в форме со всеми знаками отличия маршала Ахромеева...

— Да, было видно, что они — люди достойнейшие и достойную позицию занимают, и я их понимаю, ведь и сам когда-то плебеем был, который точно таких же взглядов придерживался и других мог за отступничество осудить, но я неотвратимость перемен осознал, а они, увы, нет. Это другая позиция, а Горбачев — он, как флюгер: то к тем прислушается, то к этим — ну как же ты не знал, что в Тбилиси творится, в Вильнюсе? Это же позор, жуткая вещь! — как можно первому лицу государства так неуклюже от ответственности уходить?

— Следовательно, катализатором развала Союза ГКЧП стал?

— Именно — после него противостоять центробежным силам было уже невозможно, а чтобы убедиться в этом, достаточно масс-медиа того времени отследить: они сообщали, к примеру, что деньги из Москвы переведут, предположим, во Владивосток, а те бесследно по пути пропадали.

— Ни колбасы не было, ни масла, ни носков, ни туалетной бумаги — ну ничего!..

— Страна просто неуправляемой стала, а ведь еще Макиавелли считал, что не­уп­рав­ляемое государство распадается, гибнет.

— Как вы думаете, почему не присоединился к вашей троице Нурсултан На­зарбаев, который по логике вещей должен был это сделать?

— Если бы он знал, что наша возьмет, присоединился бы, но ведь казахский лидер какую позицию занял? — и тот, и другой вариант был для него выигрышным.

— А это правда, что Горбачев пост премьер-министра Союза ему предложил?

— Да — он это (и вы же не раз с ним общались) в телепередаче сказал.

— Один из моих собеседников вспоминал также, что Михаил Сергеевич ему говорил: «Да ладно, пускай Прибалтика, Средняя Азия и Кавказ уходят — забудем о них: нам надо ядро сохранить — Россию, Украину, Белоруссию и Казахстан». От окраин он уже был готов отказаться?

— Вы знаете, со мной Горбачев так не откровенничал: у меня после Чернобыля было настороженное к нему отношение, и он это чувствовал — в чутье ему не откажешь. Да, задумки были у него неплохие, но я, как за это себя не корю, к умственным способностям его неуважительно отношусь: вот что хотите со мной делайте — малый он несмекалистый. Когда умные люди ему подсказывали: на Западе — Рейган и Тэтчер, здесь — Яковлев, мне казалось, что все шло нормально, я видел руководителя уравновешенного, спокойного, умеющего выслушать и оценить, ну а когда «ястребы» в атаку бросались или Шеварднадзе в своей преданности демократии и идеалам справедливости заверял, Михаил Сер­ге­евич порол чепуху.

«НАЗАРБАЕВ ЗАВЕРИЛ: «ВОТ В МОСКВЕ ЗАПРАВИМСЯ, И Я К ВАМ ПРИЛЕЧУ», НУ А ПОТОМ СВЯЗЬ С НИМ ИСЧЕЗЛА...»

— Вы действительно позвонили Назарбаеву из Беловежья и предложили четвертым стать?

— Ой, это целая эпопея была! Понимаете, что получилось? Основную фразу, что «Союз ССР как субъект международного права и геополитическая реальность прекращает свое существование», согласовали, но Ельцину аббревиатура ССГ не нравилась — Содружество суверенных государств (сначала такое было название).

Содружество славянских государств он тоже отверг: «Хватит уже этих СС, понимаешь», но к вечеру 7 декабря вроде бы обо всем договорились, и тут Назарбаев летит.

Мы с ним связались, Нурсултан Абишевич нас заверил (и все это слышали — связь-то громкой была): «Вот в Москве заправимся, и к вам прилечу».

— Видимо, не тем керосином заправили...

— Ну а потом связь с ним исчезла и якобы по техническим причинам он прибыть не смог... Мы же еще воздушный коридор для его борта обеспечивали, казахский флаг искали, мой «членовоз» ЗИЛ 117-й пригнали, потому что все на высшем уровне должно быть. Все, словом, для приема подготовили, да только напрасно.

Из книги Станислава Шушкевича «Моя жизнь, крушение и воскрешение СССР».

Что получалось? Мы решили денонсировать Договор 1922 года о создании СССР, и в этой части предполагаемого соглашения все правильно, все легитимно. По должности Ельцин, Кравчук и я наделены Конституциями Российской Федерации, Украины и Республики Беларусь правом подписывать от имени наших государств международные договоры — подписанные, они сразу же приобретают законную силу, но наша обязанность незамедлительно представить их на ратификацию парламентами: если парламенты ратифицируют, действие договора продолжается, если нет — останавливается.

СССР создали в 1922 году Российская Федерация, Украинская и Белорусская ССР, а также Закавказская Федерация, но последняя ликвидирована и правопреемника не имеет, значит, все без исключения существующие создатели СССР принимают решение о денонсации, и здесь все легитимно.

Появляются, правда, все основания считать, что мы создаем новый «СС», точнее, ССР — Союз Славянских Республик, однако есть возможность ситуацию подправить. Знаем: в Москву летит Назарбаев — не позвать ли его к нам? Решили позвать, и, ясное дело, лучше всего это сделать Борису Николаевичу.

Связались с самолетом Назарбаева, с нашей стороны связь была громкоговорящая. Ельцин информировал о том, что мы собрались, и пригласил президента Казахстана прилететь: встреча, мол, станет гораздо весомее. Нурсултан Абишевич самым вежливым образом за приглашение поблагодарил, сразу же с ним согласился и обещал прилететь после дозаправки самолета в Москве. Наши белорусские службы засуетились, отыскали флаг Казахстана, закрепили его с моего согласия на «мой» «членовоз» ЗИЛ-117 и готовы были встретить высокого гостя на авиабазе возле Пружан.

Тогда я и подумать не мог, что Назарбаев может иметь по решаемому нами вопросу совершенно иное мнение, но впоследствии он неоднократно заявлял, что Беловежское соглашение не подписал бы ни за что — вот свалился бы на наши головы!

Как я понял позже, к счастью, связь с самолетом больше установить не удалось, но по какой-то иной связи было сообщено, что самолет Назарбаева не может вылететь из Москвы но техническим причинам.  И до, и после Вискулей каждый шаг Назарбаева был иллюстрацией к расхожим словам «Восток — дело тонкое» — трудно понять, когда же он говорил правду: когда заявлял, что никогда бы не поставил под Беловежским соглашением подпись или когда в Алма-Аты с большим энтузиазмом это соглашение подписал и добился того, чтобы не относить его самого и Казахстан к присоединившимся, а считать одним из творцов Соглашения о создании СНГ. Неужели признак восточной тонкости состоит в том, что к одному и тому же понятию в Беларуси, России и Казахстане следует относиться по-разному?

Уже в третьем тысячелетии Горбачев рассказал в телепередаче, почему в Пущу Назарбаев не полетел: президент СССР Горбачев пообещал ему в обновленном СССР должность председателя Совета Министров.

Витольд Фокин, Леонид Кравчук, Станислав Шушкевич, Вячеслав Кебич, Борис Ельцин и Геннадий Бурбулис во время подписания Беловежских соглашений, апрель 1991 года. «Развалили Союз до нас, а мы самую тесную и, по-моему, самую достойную форму содружества нашли, и последующие события лишь подтвердили, что наши действия были правильными»

«РАЗВАЛИЛИ СОЮЗ ДО НАС — НАД СТРАНОЙ УГРОЗА ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ НАВИСЛА, НАЦИОНАЛЬНЫЕ ПРОТИВОРЕЧИЯ ОБОСТРИЛИСЬ...»

— Сотрудники охраны украинских Президента и премьера рассказывали мне, что после того, как соглашение в Беловежье уже было подписано, начали вместе с российскими и белорусскими коллегами хаотично провода связи обрезать — опасались того, что са­молеты, которыми будут возвращаться Кравчук в Киев и Ельцин в Москву, сбивать станут...

— Лично мне об этом ничего не известно.

— Ну а возможность ответных шагов со стороны президента СССР вас не пугала?

— Нет. (Пауза). Понимаете, в чем дело? Горбачева как-то я не боялся, да и уважать его после Чернобыля перестал. Он ведь опять захотел бы застраховаться, ответственность за свои действия переложить на других, а времени на такие предосторожности не было, и сделать это можно было только в контакте с Бакатиным, а там не все ладилось, поэтому удара с той стороны абсолютно не опасался.

Уровень предстоящей встречи я понимал и, готовясь к ней, каждый день шефа нашего белорусского КГБ Эдуарда Ивановича Ширковского к себе приглашал. «Как там у тебя дела?». — «Нормально, — докладывал он. — С ельцинской охраной контактируем, с Виктором Валентиновичем Иваненко — шефом КГБ РСФСР (на тот момент в Агентство федеральной безопасности преобразованного. — Д. Г.)», а значит, с обеспечением безопасности был порядок...

— Сегодня, спустя столько лет, о том, что в развале советской империи участвовали, вы не жалеете?

— Во-первых, — еще раз подчеркиваю! — развалили Союз до нас, а во-вторых, мы самую тесную — теснее уже нельзя было! — и, по-моему, очень достойную форму содружества нашли, и последующие события лишь подтвердили, что наши действия были правильными. Над страной угроза, прямым текстом скажу, гражданской войны нависла, национальные противоречия обострились... Бедные ополчились бы на богатых (кто же еще виноват в том, что снова жрать нечего?) и начали бы их колошматить, а оружия на местах полно, политработа в армии долго жить приказала (как и все то, на чем она базировалась)... Ситуация, словом, крайне опасной была, и то, что таким бескровным образом мы из нее вышли, здорово.

— Я 25 декабря 1991 года вспоминаю: сперва заявление Горбачева о том, что полномочия президента СССР с себя слагает, затем на телеэкране — снежное небо Москвы и красный флаг Советского Союза, за который, между прочим, бессчетные литры крови пролиты, медленно ползет вниз. Что в тот момент ощущали вы — человек, к этому непосредственно причастный?

— Вы знаете, я радовался тому, что мы сделали, но, как уже говорил, одно свое дело более важным считаю, чем Беловежское соглашение.

— Какое?

— Вывод с территории Беларуси ядерного оружия. 7 декабря, когда мы в Беловежской Пуще собрались и обсуждали, как же делить имущество, я сказал: «Что касается нас, — гарантирую, что меня Верховный Совет поддержит! — то без всяких предварительных условий, без всяких компенсаций мы согласны все ядерное оружие с территории Беларуси вывести», и мотивация у меня была очень простая.

Почему я был уверен, что Верховный Совет смогу убедить? Понимаете, Беларусь уничтожению как государство, как нация, как этнос подлежала, потому что на ее территории — не в шахтах, как в Ук­раине, а на поверхности — стратегическое и тактическое вооружение со средствами доставки размещено было. Его количества хватило бы, чтобы Европу всю уничтожить, и я сознавал: если вспыхнет конфликт, нет у Запада иного спасения, кроме как массированный ядерный удар по площади, которая и есть Беларусь, — наша республика была просто заложницей. Кстати, в этом всех коммунистов я убедил — они точно так же считали, и потом, сколько ни кочевряжился Лукашенко, процесс вывода уже при нем заканчивался — все было подписано, оформлено и назад ходу не бы­ло.

— Итак, когда красный флаг нашей бывшей Родины вниз опускался, вы радова­лись... Признаюсь, и я аналогичные эмоции испытывал, и я счастлив, что есть независимая Украина, что украинцы за интересы империи в Чечне и в других горячих точках не воюют, но вы отдаете себе отчет, что миллионы людей, которые лучшие свои годы в Советском Союзе прожили, сражались за него, в эту идеологию верили, до сих пор вас, Кравчука и покойного Ельцина проклинают?

— Сознаю.

— От этого на душе тяжело?

— Нет — тяжело, когда некоторые борзописцы, понимая, что они, в общем-то, не правы, аргументами себя не утруждая и какие-то мелкие цели преследуя, причитают: «Великую страну разрушили!» или: «Европа объединяется, а мы разъединяемся» — хотя вещи это, по существу, совершенно разные, несопоставимые.

Может, из-за этого политологией я и увлек­ся — например, курс лекций в Варшавском университете как раз на тему: что было, что могло быть, что получилось и что, в принципе, возможно дальше, сейчас прочел. Я удовольствие испытываю, которое должны испытывать все, кто людей просвещает.

Разобщенность — вот наша беда, и, к сожалению, правы были те советологи западные, которые заявляли, что ничто так не разъединяет, как социализм советского образца. Посмотрите, как солидаризироваться Польша смогла. Один умный экономист Лешек Бальцерович (мой большой друг) придумал, как вывернуться экономически, как валюту стабилизировать, а остальные смогли убедить поляков: надо потерпеть немножко, надо это сделать, и эффект потрясающий. Да они кризис легче, чем все страны Западной Европы, преодолели, они миру таких выдающихся личностей дали, как Иоанн Павел II, Лех Валенса, и это их объединило. Мы — никак, у нас как кто-нибудь умненький голову высунет, его обязательно придавить надо.

— А нечего высовываться!..

— Меня это всегда убивало. Егора Гайдара на всех поворотах обругивали, как только можно, потому что свой взгляд на экономику он имел, а это с социалистической сущностью несовместимо. Он, кстати, ничем не хуже Бальцеровича был...

— ...а как Чубайса клянут...

— Вот кому, я считаю, лучшая находка в политическом плане принадлежит — он состязательность ввел, ведь Россия сейчас абсолютно антидемократичная страна, потому что муниципальное управление не уважает и уважать никогда не будет. Чубайс же (да простит он меня! — я его и рыжим могу назвать, потому что искренне уважаю) додул, как это сделать. Должна конкуренция местно избираемого и представителя Кремля быть, и хорошо, и можно постепенно ситуацию нормализовать, к Европейской хартии управления перейти.

— Чубайс — голова!..

— ...да и с Явлинским можно было бы поработать.

«И БУШ-СТАРШИЙ, И КОЛЬ, И МИТТЕРАН, И КИССИНДЖЕР ЗА СОХРАНЕНИЕ СОВЕТСКОГО СОЮЗА РАТОВАЛИ, А ВЕДЬ ОНИ ДАЛЕКО НЕ ДУРАКИ!»

— Сегодня (впрочем, это началось давно) руководители России и российские средства массовой информации ностальгически Советский Союз вспоминают: мол, там хорошо было, а едва ли не все, что происходит сейчас, — плохо. Ваши лучшие годы тоже в СССР прошли — вас в ту страну тянет?

— Абсолютно не тянет, но, должен сказать, что я и коллеги, которыми руководил, которые у меня в подчинении были, эти плохие этапы с минимальным унижением пережили. Хотя попытки от этого унижения избавиться оборачивались угрозой для жизни, мы все-таки возможности находили, и таких людей было много.

К сожалению, гораздо легче впадать в крайности. Я смотрю: ну талантливый же юноша (и не юноша уже) Владислав Сурков, а чем на посту заместителя руководителя Администрации президента России за­нимался? Видно, не нравится российским властям демократия классическая — вот и придумал он «суверенную»: столько прилагательных к слову «демократия» накрутили, что, в конце концов, смысл теряется, но вся его «концепция» — этакое умничанье на академическом уровне, ее можно на сессию Академии в виде доклада представить — не более того, хотя терминологически изложено все изящно.

— Умный юноша!..

— Думаю, ему еще помогают. Вот как на Горбачева его Фонд работал — тоже ведь красиво все делалось, но сомневаюсь, что действуют эти люди по совести — деньги отрабатывают.

— Когда Беловежское соглашение было подписано, вы понимали, что участником исторического события стали?

— Что вы? — внутренне я содрогался: все-таки окончательная реакция Горбачева была еще неизвестна. После того как отречься он согласился... (Пауза). Я, короче, все какого-то конфликта боялся кровавого — ну откуда мне было знать, чем это обернется? Я масс-медиа — интернета еще не было — отслеживал: к счастью, польским владею, поэтому передачи смотрю польские, польскую литературу читаю. Вот президент Франции Франсуа Миттеран, уважаемый человек и вроде бы большой любви к СССР не испытывающий, считал, что после распада страны осколки ее впадут в анархию, и поэтому поддержать сепаратизм он не может, президент США Джордж Буш-старший вроде бы совсем другой человек, правый, но в Киеве у вас...

— ...выступая в Верховной Раде, убеждал Украину шагов к отделению не предпринимать и украинцев от «суицидального национализма» предостерегал...

— Понимаете? И немецкий канцлер Коль за сохранение Союза ратовал, и Генри Киссинджер, а ведь они далеко не дураки! Я это через польскую прессу знал, потому что здесь ничего такого не публиковали, и в какой-то мере решительного шага страшился, но тут Бурбулис все колебания снял: раз философ советский сказал, что СССР как геополитической реальности больше не существует... Молодец!

Из книги Станислава Шушкевича «Моя жизнь, крушение и воскрешение СССР».

«В Минск я решил возвратиться автомобилем.

«Мой» служебный ЗИЛ-117 был на редкость прожорливым и съедал 25 литров бензина на 100 километров пробега — я предпочитал на нем не ездить, поскольку неплохо чувствовал себя в служебной «Волге» и помнил, что мои личные «Жигули» потребляли в самом худшем случае 10-11 литров, однако ЗИЛ пришлось погнать в Вискули для представительного приема высоких гостей, и вот теперь, когда его следо­ва­ло отогнать обратно, я впервые решил попробовать, сколь приятна езда в лимузине, созданном специально для членов Политбюро КПСС и названного в простонародье «членовозом». Рядом с водителем сидел мой охранник, метрах в 50 впереди двигались милицейские «Жигули» с «мигалкой» — их тоже пригоняли в Пущу для сопровождения гостей.

Я нажал кнопку подъема стекла, отделяющего салон от водителя и охранника, и включил радиоприемник — эфир был заполнен методически повторяющимися сообщениями о коллапсе СССР, на различных частотах и языках звучали фамилии Ельцина, Кравчука и моя со специфическим искажением на каждом из языков.

Невольно подумал: «Какой же я стал важный!», но спесь быстро прошла, когда вспомнил, что еду в свою профессорскую двухкомнатную квартиру на тогдашней окраине города.

Мысленно посочувствовал милиционерам, которые, каждые 12 часов сменяясь, постоянно дежурят на лестничной площадке моего подъезда, однако опять заважничал, потому что на мой вопрос, зачем это надо, получил ответ руководителя секретариата Верховного Совета: жилище первого лица государства положено охранять. Вместе с тем было никак не положено и, строго говоря, было невозможно создать этому дежурному, осуществляющему мою охрану, хотя бы минимальные удобства, и моя жена вынесла на лестничную площадку кухонную табуретку.

Засыпая в роскошном салоне ЗИЛа, я начал волноваться: как отнесутся к ратификации Соглашения депутаты? — ведь коммунистов в Верховном Совете 82 процента, и, хотя многие «легли на дно», могут и всплыть.

На следующий день на фоне заклинаний Горбачева созвать съезд народных депутатов СССР для обсуждения вопроса об образовании СНГ я передал текст Соглашения в комиссии республиканского Верховного Совета для подготовки к ратификации и включил вопрос о ратификации в повестку дня сессии Верховного Совета Республики Беларусь.

Все СМИ заполнены сообщениями о событиях в Вискулях, но пресс-служба Верховного Совета СССР доводит заявление Горбачева: «Судьба многонационального государства не может быть определена волей руководителей трех республик». Жив, оказывается, курилка — только три месяца назад прикрыл съезд, чтобы не мешал ему править, а сейчас хватается за него, как за спасательный круг.

Тем не менее караван идет: 10 декабря на сессии Верховного Совета Беларуси только восторженные выступления в поддержку Соглашения, за его ратификацию.

Наиболее сдержанные — депутатов от Народного Фронта, совсем сдержанное и, как всегда, поучающее, но тоже в поддержку ратификации — лидера БНФ Зенона Позняка и одно — осуждение подписания. Это выступление Валерия Гурьевича Тихини, моего давнего знакомого, уважаемого профессора университета, поднявшегося по ступеням партийной иерархии до должности второго секретаря ЦК КПБ. В итоге при голосовании против ратификации — один, за ратификацию — все остальные.

В тот же день — 10 декабря — Беловежское соглашение ратифицирует Верховная Рада Украины, а 12 декабря решение о ратификации принимает Верховный Совет РСФСР («за» — 188, «против» — 6, воздержались 7).

Значит, действовали мы правильно!

Запад же продолжал бояться, что Соглашение, подписанное в Беловежской Пуще, сработает как детонатор и породит на территории бывшего СССР волнения и серьезные вооруженные конфликты. Официальная констатация прекращения существования Советского Союза должна была, по их мнению, незамедлительно объединить просоветские силы — партноменклатуру, спецслужбы и генералитет армии — на сотворение нового ГКЧП, и одно из ярких тому подтверждений прозвучало во время визита Госсекретаря Российской Федерации Геннадия Бурбулиса во Францию в качестве специального посланника президента России 12 декабря 1991 года. Президент Франции Миттеран сказал ему, что с нескрываемым волнением ожидал на советской территории великих потрясений, но вот уже четыре дня (!) прошло, и все спокойно».

«ОРИГИНАЛ БЕЛОВЕЖСКОГО СОГЛАШЕНИЯ ИСЧЕЗ, НО СО ВРЕМЕНЕМ ГДЕ-НИБУДЬ, ДУМАЮ, НА АУКЦИОНЕ ВСПЛЫВЕТ И ЗА НЕГО ПРИЛИЧНУЮ СУММУ ЗАПРОСЯТ»

— Это правда, что оригинал Беловеж­ского соглашения, в том числе вами под­писанный, бесследно исчез?

С Дмитрием Гордоном. «Я удовольствие испытываю, которое должны испытывать все, кто людей просвещает»

— Здесь какая история получилась? Первоначально я книжку на русском языке написал, хотя должен был это сделать на белорусском. Почему? Лукашенко просто своей властью мою пенсию «как имеющего особые заслуги перед белорусским народом» в том размере заморозил, в котором она в день введения в действие его специального декрета начислялась — то есть 9 сентября 1997 года. Унижаться перед ним, на социальную пенсию переходить я не собираюсь, поэтому вынужден на жизнь зарабатывать — лекции читать, но когда развернутые тезисы будущей рукописи представил, Фонд Ельцина определенную финансовую поддержку мне оказал.

Благодаря этому я смог сесть и полгода над книгой мемуаров работать, и все бы хорошо, но, будучи сторонником единственного государственного языка — белорусского, предателем своего народа себя чувствовал.

Через год я книжку уже на белорусском языке запустил и подумал: «В русском-то варианте у меня русская ксерокопия была, а восьмой пункт соглашения гласит, что оно в трех экземплярах подписано — на русском, белорусском и украинском». В Министерство иностранных дел наше звоню: «Ребята, ксерокопию на белорусском мне дайте», а они: «Нет такой». — «Как? — вы же депозитарий» (в международном праве это государство или организация, которые обязательство хранить текст международного соглашения и документы о его ратификации на себя взяли. — Д. Г.). На украинском, кстати, тоже его нет...

— ???

— Да-да, а дальше хитрые корреспонденты из газеты «Аргументы и факты» (они тоже мне постоянно звонят) в нашем МИДе интересуются: «А на русском языке можно оригинал посмотреть?». Оказывается, нет — в наличии только ксерокопия (в Исполнительном комитете СНГ), а первичный документ исчез.

— А был ли мальчик?

— Подтверждаю: был, но дело в том, что был еще мальчик, который цену документа этого понимал. Думаю, оригинал со временем где-нибудь на аукционе всплывет и за него приличную сумму запросят, причем имя того, кто руку к этому приложил, мне известно.

— Да? И из чьей же он делегации?

— Думаю, из белорусской — это бывший министр иностранных дел Петр Кузьмич Кравченко.

— Так он умный мальчик...

— Очень — одним из талантливейших ком­мунистических менеджеров был, там быстро наверх пробился. Меня лютой не­навистью ненавидел — половина его книги гневному осуждению Шушкевича посвящена, но я ему тоже кое-что посвятил...

(Продолжение в следующем номере)   

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter