В разделе: Архив газеты "Бульвар Гордона" Об издании Авторы Подписка
Былое и думы

Виталий КОРОТИЧ. Верхний слой

12 Ноября, 2010 00:00
В связи с очередной, 93-й, годовщиной Октябрьской революции председатель редакционного совета «Бульвара Гордона» размышляет об истоках такого явления, как национальная элита.

(Продолжение. Начало в №44 )

НОВАЯ ЭЛИТА ЖИЛА ПО ПОНЯТИЯМ

Ясно, что нормальные рабочие и крестьяне грабить не шли, но и работать им не давала «диктатура среды», регулируемая рукастыми люмпенами, рванувшими на передний план. Ленин пожимал плечами в отношении публики, не спешившей нажиться за чужой счет: «Попало здесь особенно лозунгу «Грабь награбленное!» - лозунгу, в котором я, как к нему ни присматриваюсь, не могу найти что-нибудь неправильное».

Уверенности в том, что захваченную страну навсегда удастся удержать при себе, у новых хозяев жизни долго не было, поэтому многое делалось ими по-быстрому, «на гоп-стоп». Опубликовано личное письмо одного из творцов Октября Николая Бухарина другу: «Деникин под Тулой, мы укладываем чемоданы, в карманах уже лежали фальшивые паспорта и «пети-мети», причем я, большой любитель птиц, серьезно собирался в Аргентину ловить попугаев. Но кто, как не Ленин, был совершенно спокоен, и сказал, и предсказал: «Положение - хуже не бывало, но нам всегда везло и будет везти!».

Все делалось лихорадочно быстро: переворот произошел 7 ноября, но уже 10 ноября 1917 года была отменена петровская Табель о рангах, введена цензура печати, 22 ноября объявлено о конфискации всех меховых пальто, 11 декабря школы отделены от церкви, 14 декабря введена госмонополия банков, 16 декабря упразднены все звания в армии, с 21 декабря перестали действовать все прежние кодексы законов и были основаны «народные суды» на основе «революционного правосознания». Ленин уточняет: «Научное понятие диктатуры означает не что иное, как ничем не ограниченную, никакими законами, никакими абсолютно правилами не стесненную, непосредственно на насилие опирающуюся власть».

В документах тех лет я вычитал самооправдательный погромный призыв: «Мы должны ограбить у буржуазии те народные миллиарды, которые хитрая буржуазия превратила в шелковое белье, меха, ковры, золото, мебель, картины и посуду». Новая элита жила «по понятиям»...

...Очень важно, что призывы к грабежу поддержали не все. Владимир Набоков вспоминает, как в Крыму, уже перед самым бегством его семьи из России, «к нам подкралась разбойничьего вида фигура, вся в коже и меху, которая, впрочем, оказалась нашим бывшим шофером Цыгановым: он не задумался проехать от самого Петербурга на буферах, в товарных вагонах, по всему пространству ледяной и звериной России, только для того, чтобы доставить нам деньги, неожиданно присланные друзьями».

Грабежи были занятием выборочным, далеко не всенародным, но жлобократия, заменившая прежнюю элиту, гуляла, ничего не боясь. Сбывалась люмпенская мечта, позже сформулированная Остапом Бендером: «Батистовые портянки будем носить, крем Марго кушать!». Можно бесконечно приводить примеры разгула такой классовой морали, пришедшей на смену традиционной.

Князь Оболенский пишет о друге, ослепшем крымском виноделе: «В январе 1918 года Крым был занят большевиками, имение Голубева превратили в совхоз, и в его доме поселились матросы-комиссары. Добравшись до его подвалов, они пьянствовали и дебоширили, а иногда приходили покуражиться над ним. Голубев, у которого большевики отняли самый драгоценный ему предмет, пишущую машинку, жил на попечении кучера, который его кормил. Он сидел целые дни один, устремив мутные слепые глаза в пространство».

Хозяева жизни выпускали без счета декреты о своем праве на чужие карманы, тоска по чужой собственности заедала большевиков. Один из главных революционных идеологов Феликс Дзержинский вопросы классовой справедливости формулировал категорично: «Для расстрела нам не нужно ни доказательств, ни допросов, ни подозрений. Мы находим нужным и расстреливаем»

Листаю другие воспоминания из того же безвременья: «Троцкий, остановив свой поезд на пять минут в Харькове, приказал украинскому ЦИКу на всей территории Украины ввести красный террор... С 10 утра до часов пяти пополудни вся Большая Новодворянская улица была очищена от жильцов, которым было разрешено брать с собой из квартиры только одну смену белья и больше ничего. Квартиры были оставлены жильцами в полном порядке с мебелью, библиотеками, роялями, бельем, посудой. Самим выгнанным было предложено не толкаться на улице и не хныкать, а скорее убраться куда-нибудь к знакомым, так как уже с вечера в их квартирах должна начать нормальную работу Чрезвычайная комиссия по борьбе со спекуляцией и контрреволюцией, кратко называемая ЧК... Около часу ночи по улицам города рассыпались «пятерки», имевшие в себе одного коммуниста на четырех беспартийных. Пятерки, беря с собой председателя домового комитета, входили в квартиры и производили «изъятие излишков». Забирали наличные деньги, золотые часы, кольца, портсигары, ложки».

Жить в такой безнадежности было страшно, тем более что Дзержинский формулировал вопросы классовой справедливости категорично: «Для расстрела нам не нужно ни доказательств, ни допросов, ни подозрений. Мы находим нужным и расстреливаем, вот и все». Вот и все...

Тоска по чужой собственности постоянно заедала большевиков, все попытки защиты имущества или достоинства карались смертью. Хозяева жизни выпускали без счета декреты о своем праве на чужие карманы (вроде: «Все владельцы стальных ящиков обязаны немедленно по зову явиться с ключами для присутствия при производстве ревизии стальных ящиков» или «Все золото и серебро в слитках немедленно конфискуется и передается в общественный золотой фонд»).

Сравнивать жизнеустройство прежней и новой элит бессмысленно. 100 раз описано, как после смерти Свердлова вскрывали его сейф с бриллиантами, спрятанными «на всякий случай». Главным держателем «аварийного общака» была вдова Свердлова Клавдия Новгородцева, набивавшая бриллиантами ящики комода и сундук. Супруга Калинина присвоила себе соболью шубу убитой императрицы, а супруга Молотова взяла венчальную корону Екатерины II для подарка жене американского посла. Новые хозяева жизни вели себя, как шпана, у которой были главари, но не элита. «Классовое чутье» при отсутствии элементарной порядочности лишь направляло грабежи и террор.

До сих пор идут споры о судьбах награбленного. Свергнутая империя была одним из богатейших государств мира. Большевики обчистили в ней все банки, все квартиры, ломбарды и магазины. В феврале 1922 года был издан еще и декрет об изъятии церковных ценностей, библейскую заповедь «Не укради!» отменили вместе с храмами, где она проповедовалась. Ограбили церкви, костелы, мечети и синагоги (только православных храмов в стране было больше 80 тысяч, и некоторые из них были освящены сотни лет назад).

Золотые монеты, расплющенные оклады с икон и искореженные паникадила с дароносицами ссыпали в мешки. Воображаете, сколько было награблено таким образом? Если верить болтовне, что эти богатства принадлежали народу, то на каждого жителя Страны Советов пришлось бы в те годы больше серебра с золотом, чем на сегодняшнего богатого нефтеараба. Но вместо изобилия в стране начался голод, бушевало братоубийство, пришла пресловутая разруха...

Дело еще в том, что жлобы принципиально не уважают чужие, особенно заметные, жизни, их интересует властная вертикаль и раздражает даже минимальное приближение людей к независимости мышления. Выморив прежнюю общественную элиту, хозяева страны были последовательны: они прикончат и элиту крестьянства, спровоцировав этим лютый голод, голодомор.

Что касается рабочих, то судить их будут и за краткое опоздание в цех, а уголовным преступлением объявят даже попытку самостоятельно сменить место работы. Чуть позже великий скульптор Вера Мухина соорудит произведение о братстве трудящихся - скульптуру «Рабочий и колхозница». Увы, символом побратимства загнанных в бесправие рабочих и колхозников станет другой проект Мухиной - сделанный по ее эскизу 200-граммовый граненый водочный стакан.

ЗАВИСТЬ КАК ЧАСТЬ КЛАССОВОЙ ЭТИКИ

На правовом беспределе нельзя переделать мир. Шпана, захватившая власть, свирепо выкорчевывала прежнюю элиту, но возникший вакуум нельзя было заполнить экзекуторами, грабителями церквей и банков.

В самых лютых тираниях есть пусть жестокие, но законы. Жлобы живут «по понятиям», «по чутью», также по «чутью классовому», которое в кодексы не введешь. Им ни к чему «сильно умные». В известном биографическом исследовании Волкогонов рассказывает, как в годы становления советской власти Сталину был предложен для утверждения руководителем большой российской области совершенно неграмотный человек. Будущий вождь высказался в том смысле, что это хороший большевик, который творил революцию, и по этой причине ему некогда было по заграницам ума-разума набираться. Руководителя утвердили.

Новая власть вела себя, как шпана, у которой были главари, но не элита. После смерти председателя ВЦИКа Якова Свердлова были обнаружены и вскрыты его сейфы с бриллиантами, а его вдова Клавдия Новгородцева, набивавшая чужими сокровищами свои сундуки и комоды, являлась хранительницей «аварийного общака». Яков Свердлов с супругой Клавдией и сыном Андреем, 1918 год

Помните классический советский фильм о Максиме, которому партия поручила порулить банком, где засели интеллигенты в пенсне и шубах? Босой, но вдохновленный революционным духом Максим разгоняет их и, щелкая на счетах, скоренько налаживает работу банка...

Уничтожение национальной элиты было лишь частью переворота в бытиях и сознаниях. Поскольку надо было раз и навсегда внушить людям, почему одни из них живут так, а другие этак, в общество была запущена еще одна страшная бацилла - зависть, как часть классовой этики.

Несчастный гоголевский Башмачкин не завидовал «значительному лицу», осязая разницу их общественных положений. Сегодняшний американец не завидует миллиардеру Биллу Гейтсу, понимая, откуда у того деньги, и осознавая всю меру пристального контроля над заработками «короля компьютерщиков». Но когда критерии перекашиваются, в верхние слои реки времени способен неожиданно подняться донный осадок. Жлобы, словно лед на поверхности, могут отрезать доступ кислорода к глубинам чистой воды и погубить все, там живущее.

Зависть живуча и заразна. Воплощенная в призывах «Забрать и поделить!», «Грабь награбленное!», она кочует с большевистских знамен на флаги сомалийских пиратов, филиппинских «лесных армий» или марксистских партизан Боливии. До чего же поучительно видеть, как быстро кандидаты в Робин Гудов превращаются в обычных налетчиков!

Наблюдая перекошенные сознания, грязнущие в убийствах и грабежах, великий мыслитель Николай Бердяев назвал коммунизм «Философией зависти», чем-то вроде заразной болезни. Она, болезнь эта, оказалась прилипчива, обозначаясь не только в направляемых властями погромах и грабежах, но и массово прирастая к сознаниям на годы вперед.

Князь Оболенский вспоминает, как в обществе таких же оборванных и ограбленных жителей страны ехал куда-то в поезде без билетов, где в четырехместное купе набилось 16 человек, а в коридор - без счета. Коридорные пассажиры люто завидовали тем, кто в купе. «Мы, - пишет Оболенский, - внушали зависть, периодами переходившую в лютую ненависть. Коридорные стояльцы начали с отчаянием колотить в нашу дверь и требовать, чтобы их впустили... Ибо все мы были для них ненавистными «паршивыми буржуями», которых ломившиеся к нам люди грозились выбросить в окно».

ЧТОБЫ НИКТО НЕ ДЕРГАЛСЯ, В СТРАНЕ ВОССТАНОВИЛИ СМЕРТНУЮ КАЗНЬ

Именно зависть, а не жажда справедливости внедрялась в сознания. Справедливость стала понятием не законным, а классовым, и ничего хорошего в связи с этим не предвиделось. Пришел всемогущий страх.

Драматург Афиногенов напишет пьесу под названием «Страх», утверждая, что 80 процентов населения страны движимы именно страхом (позже Афиногенова расстреляют). Чтобы никто не дергался, с 21 февраля 1918 года в стране восстановили смертную казнь.

16 июля 1918 года убили царскую семью, с 5 сентября 1918 года ввели концлагеря, а с декабря 1918 года ЧК получила статус полной самостоятельности. Как говаривали советские руководители, «процесс пошел», уничтожение безэлитного народа продолжалось без остановок.

Вы много знаете о том, как руками рабов-зеков рыли каналы, строили плотины и гиганты индустрии, как искореняли непослушных на поколения вперед. 8 апреля 1935 года смертную казнь распространили на детей с 12 лет, а послевоенному пэтэушнику за побег из училища полагалось полтора года тюрьмы. Какая элита? При чем тут рабоче-крестьянская власть и народ? Один из творцов Октября и создатель советских концлагерей Лев Троцкий напишет, оценивая действия власть имущих, которых он знал, как никто: «Политика Сталина отражает страх касты привилегированных выскочек за свой завтрашний день».

Когда вот так - одним махом, директивно - обрушивается прежняя мораль, летят к чертям и остальные ориентиры, а стрелки компасов начинают вертеться, путая направления. В нескольких религиях, в том числе древнем христианстве, самой страшной карой считался хаос, когда критерии добра и зла утрачены. В добольшевистском прошлом было справедливо далеко не все, но существовало общество с четкими законами, с пониманием того, кто есть кто. Отечественные элиты были тесно связаны, даже породнены с европейскими и мировыми, понятны для них, никогда не стремились существовать обособленно.

Политики, промышленники, купцы, писатели и художники бывали своими в Берлине и Париже, в Каннах и Баден-Бадене (многим эти связи помогли выжить в послеоктябрьские времена). Люди не соединялись поверх кордонов, как призвал безнациональных пролетариев Карл Маркс, а достойно входили в состав мировых элит, гордясь своей страной и своим происхождением.

У нас общественную элиту величали по-разному, иногда называли аристократией, понимая этот термин как нечто духовное. Аристократами были странствующий мудрец Григорий Сковорода, потомок чернокожего слуги Александр Пушкин, недавний крепостной крестьянин Тарас Шевченко, незаконный помещичий сын Александр Герцен и потомок древнего рода граф Лев Толстой. Принадлежность к такой аристократии надлежало выстрадать и подтверждать безукоризненной репутацией, острым чувством справедливости, постоянной готовностью бесстрашно защищать справедливость. Поскольку никакими классовыми критериями здесь и не пахло, элиту нации, аристократов любого рода, бедных, богатых, духовных и потомственных, большевики расстреливали и гноили с остервенением людей, занятых самозащитой. Искоренили...

После Октября первые формулы новой элиты, как положено, предложил Ленин, изрекший, что у нас, конечно, всем владеют рабочие и крестьяне, но они еще не готовы к управлению государством, поэтому надо создать элитную группу революционеров-партийцев («Дюжину талантливых лидеров», как он сказал) и пусть эта группа займется делом.

Позже, 5 марта 1937 года, покончив с дворянством, старой интеллигенцией, зажиточными крестьянами и прочими отрыжками прошлого, Сталин, уже объявленный «Лениным сегодня» уточнил, что новую элиту составят три-четыре тысячи лучших коммунистов - это «высший командный состав», 30-40 тысяч - «офицерский состав», 100-150 тысяч - «унтер-офицерский состав». Сортировка таким образом упорядочивалась, классовый и полицейский принципы в отборе вновь создаваемых самозваных элит соблюдались строжайше. Шаг за шагом формировалось то, что станет номенклатурой, хищной правящей группой, не имеющей ничего общего ни с народом, ни с народным признанием. В те годы родилась шутка, что, если бы на пост директора советского института физики претендовали буржуазный беспартийный специалист Альберт Эйнштейн и партиец-братишка с Балтфлота Ваня Хрюшкин, предпочтение бы отдали Ване...

Прежняя элита вышвыривалась пинками, с улюлюканьем вдогонку, а некоторые и не дожидались пинков. Великий художник-реалист Илья Репин с огромным уважением писал картины из жизни трудящихся людей, но никогда не намеревался доверить героям своих «Бурлаков на Волге» управление Россией. После того как жизнь переменилась и в его мастерскую несколько раз подряд врывались пьяные мародеры с ура-революционными воплями, художник покинул страну.

У композитора Сергея Рахманинова, чей дом располагался в центре Москвы, грабители несколько раз вышибали двери, а любимый рояль вытолкнули в окно, чтобы послушать, как он брякнет о мостовую. После этого композитор предпочел уехать. Народный артист Федор Шаляпин поглядел-поглядел на все это и тоже уехал. Не стану напоминать вам, по каким удаленным от родины погостам рассеян прах писателя Ивана Бунина, балерины Анны Павловой, антрепренера Сергея Дягилева, художника Константина Коровина, скульптора Александра Архипенко, создателя телевизора Владимира Зворыкина, авиаконструктора Игоря Сикорского, композитора Игоря Стравинского и множества других детей ошалевшей страны...


(Окончание в следующем номере)


Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter
Комментарии
1000 символов осталось