Мать украинского политзаключенного Кремля Станислава КЛИХА Тамара Ивановна: «Сын на колени упал, сказал, что хотел покончить с собой: «Мам, так издеваются, что мне уже все равно, жив я или мертв»

Последний раз Тамара Ивановна видела своего сына почти год назад, в июне 2016-го, в чеченской тюрьме. Весной прошлого года 72-летняя женщина двое суток добиралась из Киева в Грозный, чтобы выступить на суде, приговорившем ее сына к 20 годам. Выступить не дали, но летом, когда опять приехала в Чечню, разрешили трехчасовое свидание с сыном в присутствии конвоя. Вспоминая последнюю встречу, Тамара Ивановна не переставая плачет: «Пыток в российской тюрьме психика сына не выдержала».

В августе 2014 года Станислав поехал в российский Орел к своей беременной девушке, зарегистрировался в гостинице и пропал. О том, что сына задержали, Тамара Ивановна узнала от неизвестного, позвонившего ей на мобильный. Дальше были 10 месяцев безуспешных попыток найти сына, который все это время содержался в полной изоляции в одиночной камере СИЗО Пятигорска. Адвокатов, правозащитников и украинских консулов к нему не допускали.

26 мая 2016 года Верховный суд Чечни приговорил историка, преподавателя Киевского транспортно-экономического колледжа Станислава Клиха к 20 годам колонии строгого режима. По версии российского следствия, Клих и проходящий по тому же делу Николай Карпюк в конце 1994-го — начале 1995 года участвовали в Первой чеченской войне, а именно в боях в Грозном против российских войск. Доказательная база обвинения фактически построена на показаниях самого Клиха, полученных после 10 месяцев избиений и пыток электрическим током, а также на показаниях украинца Александра Малофеева, который утверждает, что в боевых действиях в Чечне участвовали народный депутат Дмитрий Ярош, глава партии «Свобода» Олег Тягнибок и бывший премьер-министр Арсений Яценюк.

В начале марта этого года российский адвокат Илья Новиков сообщил, что Станислава Клиха этапировали в Верхнеуральскую тюрьму в Челябинской области. И сторона защиты, и правозащитники бьют тревогу: психическое здоровье заключенного подорвано, болезнь прогрессирует, Клих практически утратил связь с реальностью.

«Я сказала: «Пока сына не увижу, из Грозного не уеду!». Журналисты и правозащитники последние копейки отдали, чтобы мне было на что жить, а я готова была милостыню просить, лишь бы Стаса увидеть»

— 25 января у Стаса был день рождения, исполнилось 43 года, три из которых он там. Последний раз я видела сына почти год назад. Приехала к нему на суд в Грозный в марте 2016-го, там такое творилось: сожгли автобус с правозащитниками, облили зеленкой, избили кого-то...

Как в Грозный попала? Поездом до Славянска, нас с Марией Томак (украинской правозащитницей, координатором «Медийной инициативы за права человека». — «ГОРДОН») капелланы доставили до границы с Россией, там уже украинские консулы встретили, довезли на своей машине сначала в Ростов, после — в Чечню. Почти двое суток добиралась, а когда доехала, мне сказали: «Судья заболел, суда не будет, езжайте обратно». Адвокаты говорили: суд специально так поступил, чтобы не заслушивать мои свидетельские показания.

---

---

Со мной ездили два брата Карпюка. Все вернулись в Украину, а я сказала: «Пока сына не увижу, из Грозного не уеду!». Меня в своей квартире, спасибо ему, приютил Докка Ицлаев — адвокат Карпюка. Журналисты, правозащитники, которые со мной приехали, последние копейки отдали, чтобы мне было на что жить в Грозном. А я готова была на паперти стоять, милостыню просить, лишь бы Стаса увидеть.

Я жила в квартире Докки, ждала 5 апреля 2016 года, на этот день перенесли суд. Почти две недели никуда не выходила. Докка приносил кушать, я готовила. Один раз в квартиру полиция стучала, я не открыла. Потом узнала: соседи могли донести. В Чечне, оказывается, такой закон: каждый вторник полиция обходит все квартиры, нет ли посторонних. Мне в Грозном постоянно будто воздуха не хватало, тяжелое состояние, все на психику давит.

В день суда, 5 апреля, вдруг какая-то очередная кадыровская проверка. В квартиру опять постучались, начался ужас. Несколько человек в черном, вооруженные, что-то кричат, потом на русский перешли: «Почему не зарегистрировались?!». Не очень приятное зрелище. Как раз Мария Томак с нашим консулом Александром Ковтуном приехали, ворвались в квартиру, документы предъявили. В общем, я все-таки попала на суд, но ни Стаса, ни Карпюка на заседание не привезли.

«Одна чеченка говорила мне: «У меня восемь человек в семье погибли из-за россиян — я на россиян смотреть не могу»

— Мне должны были дать свидание с сыном. Не дали. Сказали, что я не зарегистрировалась и должна немедленно покинуть Чечню, иначе депортируют и тогда я вообще никогда не попаду к сыну. Увидела Стаса уже в клетке на апелляции 6 апреля 2016 года. Он в жутком состоянии был, непонятное говорил, кричал: «Слава Укра­и­не!», еще что-то. (Плачет).

У него психика в тюрьме нарушилась, но меня, кажется, узнал. Первого в зал Карпюка завели без наручников, а моего сына, конечно, в наручниках. Почему «конечно»? Он кричал, буйствовал, потом стих и вдруг: «Мамочка, спасибо за «Вечерний Киев»!» Я ему передачу накануне сделала, он очень любит конфеты.

Я не могу обижаться на чеченских конвоиров, один из них подпустил меня к клетке с сыном, сказал: «Мне очень жаль вашего Стаса». Среди конвоя чеченка была, она и в зал меня сопровождала, и «скорую» вызывала, когда мне плохо стало. Знаете, чеченские женщины сочувствуют нашей войне, но ничего поделать не могут, одна говорила мне: «У меня восемь человек в семье погибли из-за россиян. Я на россиян смотреть не могу». Именно она и передала мне кулек от сына, там книга была. Извините, стараюсь не плакать, не получается.

В июне я опять поехала в Грозный, уже через Лисичанск, потом на такси, тоже с Марией Томак. Из родни Карпюка уже никого не было, его братья побоялись ехать. Дали три часа на свидание. Стас уже сильно отличался от себя апрельского. Очень сильно: страшно худой, даже ручку держать не мог, где-то связно отвечал, где-то нет. Детство вспоминал, садик, школу, расспрашивал о доме.

---

---

Я боялась его расстроить, старалась от каких-то тем уходить, чтобы его не раздражать. Наш консул спросил: «Тамара Ивановна, как вы это выдержали?». А я просто очень старалась, очень боялась расплакаться, чтобы сын вслед за мной не заплакал. Он же домашний у меня. Сын еще постоянно о папе спрашивал. Наверное, ему в тюрьме врали, мол, твой папа умер. Стас и у адвоката все время спрашивал: «Что с моим папой? Все говорят, что папа умер».

«Сын успел смс отправить «Мама, меня отправляют в Чечню». И все, исчез, а мы искали его 10 месяцев»

Как пропал? 7 августа 2014 года сын уехал в Орел к своей девушке. Я его отговаривала, как чувствовала: беда будет, боялась. А он: «Мама, ну я же не в Москву или в Петербург еду, кому я нужен в Орле?». Он часто ездил в Россию, у меня сестра в Москве, его крестная. Уже потом, на суде, Стас все время твердил, что эта девушка его и сдала ФСБ.

Девушку Виктория зовут, именно она настояла, чтобы сын в Орел к ней приехал. Они в 2013-м, еще до революции, в Крыму познакомились. Она и в Киев к нам приезжала знакомиться, вроде хорошая барышня. Стас разошелся с первой женой, у них детей не было. Я ему по-простому говорила: «Сыночка, я уже старый человек, хочу внуков понянчить. Если тебе хорошо с этой девушкой, мне в 100 раз лучше будет!».

Зачем посреди войны в Орел поехал? Виктория сказала, что беременна. Стас перед отъездом говорил: «Мама, съезжу к ней, расставлю все точки над «і» и вернусь». 7-9 августа постоянно мне звонил: «Мама, не волнуйся, доехал, Вика меня встретила, все нормально». И вдруг пропал.

Утром 10 августа в трубке раздался не­известный голос: «Тамара Ивановна, я вышел из СИЗО, а ваш Стас там». Я в шоке, звоню сыну, звоню его девушке — никто трубку не поднимает. Через несколько дней сын перезвонил сам: «Мама, я в тюрьме в Ессентуках. Почему задержали — не знаю, копаются в прошлом, ищут что-то в 1990-х. Мама, не переживай». Нормальный голос, адекватный.

Рассказывал, что в его номер в гостинице (я даже не поняла, при чем здесь гостиница, если он к Виктории ехал) зашли люди в форме: «Вы из «Правого сектора»? Нет? Предъявите документы, пройдемте». Затащили в машину, дали 15 суток. Думаю, эта Виктория зачем-то сдала моего сына в ФСБ. Ну а кто еще? Если она ни в чем не виновата, ответила бы на мои звонки: «Тамара Ивановна, больше не звоните, Стаса задержали, я за себя боюсь». Но она ни разу за три года не вышла на связь.

24 августа сын еще раз позвонил из тюрьмы, но говорил еле-еле. Видимо, тогда его и побили сильно, но мне не признался: «Мама, все нормально». Больше звонков от него не было, только успел одно смс отправить: «Мама, меня отправляют в Чечню». И все, исчез, а мы искали его 10 месяцев.

Сына зверски пытали, а он не давал показаний, которые они хотели. А они хотели, чтобы Стас бумажку подписал: мол, видел Яценюка и Тягнибока в Чечне. Сын 10 месяцев терпел пытки, говорил: «Мама, так били, а ведь я ни в чем не виноват! Я никогда не был в Чечне, ни в какой войне не участвовал», а они выбивали и выбивали нужные показания, живого места не оставили.

В июне, в Грозном, когда свидание дали, сын на колени упал, плакал, просил прощения, признался, что хотел с собой покончить: «Мам, так издеваются, что мне уже все равно, жив я или мертв». Его конвоир завел — худенький чеченец. Стасу сняли наручники, мы за столик сели, сын посмотрел на конвоира: «Ой, мама, этот падлюка меня так бьет, кошмар». Потом на другого конвоира посмотрел: «А этот хороший, не бьет». Прошу: «Стас, говори українською, щоб вони не зрозуміли», и вдруг второй конвоир рассмеялся: «Я понимаю украинский, я в Житомирской области служил».

После пыток у сына сдала психика. Стас у меня домашний мальчик, никогда даже фантик на улице не бросал, а тут чеченская тюрьма... Сын говорил: «Мама, если бы ты знала, сколько мне разных уколов делают». (Плачет). «Стас, — спрашиваю, — тебе ничего в еду не подсыпают?». — «Откуда я знаю, — говорит, — дают чай какой-то странный. К исламу склоняют. Они все время молятся, а я нет. Бьют меня, их трое чеченцев в камере».

Я говорила с народным депутатом Ирой Геращенко (спасибо ей, она постоянно мне помогает), рассказала, что Стасу очень плохо. Она мне смс прислала: мол, просила Медведчука, чтобы он посодействовал с врачом для вашего сына. После какие-то омбудсмены навестили Стаса, но... России невыгодно признать моего сына психически больным, иначе дело рассыплется.

Помогает ли украинская власть? Говоришь по отдельности с каждым — вроде хороший человек, красиво рассказывает. Но если сама не позвоню, не дерну кого-то во власти — никто и не вспомнит о сыне, ничего не сообщит. Тишина. От этого горько. Горько, понимаете?! Хоть бы раз за все это время или СБУ, или те, кто отвечает за украинских политзаключенных, позвонили — не было такого. Ощущение: если сама перестану дергать всех наверху, буду молчать и ждать, никто и не вспомнит, что сын в российской тюрьме.

Мы с мужем писали в российскую ФСИН (Федеральную службу исполнения наказаний. — «ГОРДОН»), столько раз просили: «Мы родители Стаса, мы очень старые, сын болен, переведите его поближе к Украине...». Отказали, заявили, что у Стаса тяжкая статья, потому будет содержаться в тюрьме строгого режима в Челябинской области.

---

---

Адвокат Илья Новиков говорит, единственный шанс для Стаса выйти — это Путин. А еще говорит, что от наших властей все зависит: шум по пленным и политзаключенным в Украине только Надежда Савченко поднимает, остальные лишь оправдываются. А я согласна Путину в ноги упасть, лишь бы сына вернул.

Знаете, часто думаю: почему из 40 миллионов украинцев именно моего сына арестовали? Ну почему?! Стас у нас единственный ребенок. Так получилось. Я очень заболела, когда его родила, больше у нас с мужем детей не было. Сын очень хороший парень, очень справедливый, не показушник, домашний мальчик. У Стаса два высших образования — историческое и юридическое заочное. Вначале в техникуме преподавал историю Украины, потом в других учреждениях лекции начал читать.

В 1989 году, в девятом классе, Стас вообще отказался от русского языка, даже дома на русском не разговаривал. Как раз началась волна украинизации, сын даже голодал на студенческом Майдане, в 1990-м, когда в Киеве Революция на граните была. Его друзья мне звонили, говорили: «Пані Тамаро...». Тогда мне очень нравилось это обращение, а сейчас совершенно нет.

Стас тоже пересмотрел свое отношение ко всему. Почему? Понял: в нашем государстве без больших денег ты никем и ни­где не будешь. Сын и в «оранжевом» Майдане разочаровался, говорил мне: «Никогда незалежной Украины не будет, потому что все вокруг только грабят и борются за булаву, а страна умирает». На последний Майдан уже ходил как историк. Не участвовал. Еду носил, одежду, книги. Он очень много читал, электронные книги не признавал, любил только живые. Прошлой весной нашу дачу обворовали, вынесли все книги сына и его коллекцию бабочек.

Я часто ночами не сплю. Смотрю новостные каналы, вдруг хоть что-то высмотрю о сыне. Не думала, что на старости лет придется такое горе переживать. Никому, даже врагу, этого не желаю. Не дай Бог кому-то из родителей испытать за два с половиной года то, что мы испытали.

Сон видела: Стас открывает дверь в нашу в квартиру, заходит в вышиванке — здоровый, красивый. И вдруг кричит: «Мама, папа, убегайте, за мной бегут и вас схватят!». Мы выбегаем, а наш дом окружен полицией, мы с мужем возвращаемся бегом в квартиру: «Сынок, беги сам, а мы их отвлечем!». Стас выходит и... я просыпаюсь. Но с легким сердцем просыпаюсь: спасла! До 12.00 никому не рассказывала сон, чтобы сбылся.

Вы не представляете, сколько денег я потратила в первый год, когда искала Стаса в России. У нас были какие-то копейки, все истратили на звонки в Ростов. Дорога в Чечню, туда и обратно, это почти тысяча долларов. Спасибо нашему МИДу, оплатил дорогу. Если бы люди не помогали, не знаю, как бы мы справились. Напишите: спасибо всем, кто нам помогает.

P. S. Для всех желающих помочь родителям Станислава Клиха редакция публикует номер карточки, на которую можно перечислить деньги:

Карточка «ПриватБанка»:

№ 5168 7572 9496 4939.

На имя: Клих Тамара Ивановна.

Назначение платежа:

Благотворительная помощь для политзаключенного Станислава Клиха.

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter