Анатолий КАШПИРОВСКИЙ: «Живые закрывают глаза мертвым. Мертвые открывают глаза живым»

«Родители — это моя боль. С возрастом раскаяние появляется»

— Анатолий Михайлович, знаете, сказать, что я рад вас видеть, — это солгать, потому что я очень этому рад и счастлив оттого, что вы снова в Киеве. Вот интересно: когда сюда прилетели, в груди что-то екнуло?

— Екает даже не тогда, когда я уже в Киеве, но еще когда во Владивостоке или в Нью-Йорке. Украина всегда екает: это родина — я тут жил, мединститут окончил, работал: ну как можно это забыть? Тем более это земля моих родителей, они на Виннитчине похоронены.

— Українську мову ви ще не забули?

---

---

— Нет, я очень много украинских произ­ведений читал, Коцюбинского любил, Франко — они в сердце.

— У вас ведь не только украинские, но и польские корни...

— Польских нет — украинские, хотя определить, какие у кого корни или корешки, трудно... Может, по линии мамы поляки и были — она Ядвига, но это еще ничего не значит. Это и не к добру, и не ко злу — нормально. У нас вообще, наверное, чистых национальностей нет: татаромонгольское иго было, масса всего...

— Вы о своих родителях мне много рассказывали: вы их боготворили, а часто ли вспоминаете?

— Родители — это моя боль... С возрастом тяга к ним и сожаление о том, что ты какие-то вещи неправильные делал, одолевает — раскаяние появляется: вот так надо было, эдак... Много чего «надо»: почаще навещать, давать о себе знать — потом поздно будет. Я людей своего возраста встречал, которые тоже по родителям сильно тоскуют, потому что жизнь на две части для них разделилась: та, которая с родителями прошла, и совсем другая — без них.

— В прошлом году Аллан Чумак умер... Я, помню, когда-то именно в Киеве вас познакомил, но отношения между вами, увы, не сложились: вы антиподами, разными людьми были, хотя и он к вам с уважением относился, и вы, в общем-то, нормально о нем отзывались, а что вы почувствовали, когда узнали, что Аллана Владимировича больше нет?

— Боль — известный человек ушел, мой современник... Жалко стало, я соболезнования его семье выразил, несмотря на то что Чумак плагиатором моего дела являлся, хотя и в каком-то другом стиле это подавал. Большая разница между нами — в действиях и характеристике этих действий, но как человека его, разумеется, жаль. Буквально недавно я вас спрашивал: «А что сейчас с Чумаком, как он?» — и не успели мы оглянуться, как он ушел, и уже столько времени прошло... Да, когда современники уходят, это тяжело.

— Что вы вообще о смерти думаете?

— Я о ней постоянно думаю, ведь с чем, собственно, всю жизнь борюсь? С тремя «с»: старостью, страданиями и смертью, потому что моя работа телесную ткань задевает. Этого никто не может понять: «Что же он делает, чем занимается?». Тканью! Это то, что всегда неприступно было, потому что ее словами, эмоциями, всякими упражнениями брать пытались, а нужно — ситуациями, обстановкой, пространством, законами.

«Психически больных вокруг дурдома куда больше, чем в дурдоме»

— 25 лет в винницкой психиатрической больнице имени академика Ющенко вы проработали, причем в разных отделениях — и в «буйном», я знаю, в геронтологическом...

— Ну, «буйное отделение» — такого термина нет, а геронтологическое — да: и там работал, и в отделении неврозов, и в отделении для принудительного лечения...

— Я сейчас Высоцкого вспомнил: «Настоящих буйных мало — вот и нету вожаков»...

— А знаете, психически больных вокруг дурдома куда больше, чем в дурдоме.

— Вы на вскрытиях часто присутст­вовали — мертвые чему-то вас научили?

— Ой, я так каялся, что в мединститут поступил! В прозекторской стоял и думал: «Неужели это моя жизнь —эти страшные ароматы вдыхать?». Да, по три-четыре вскрытия в день было, потом отчеты на конференциях... Лишь много лет спустя я понял, что большую школу прошел — человека в разрезе видел. Во время вскрытий больше, чем во время учебы в институте, узнал, и афоризм, это иллюстрирующий, невольно родился. Какой? «Живые закрывают глаза мертвым. Мертвые открывают глаза живым». Точно так же, кстати, как и безумцы, — чтобы познать ум, надо познать безумие.

— Бог есть, Анатолий Михайлович?

— Конечно, но какой? Понимаете, когда я говорю, что он есть, чувствую, будто бы перед людьми прогибаюсь, которые совершенно о другом думают. Бог — это истина, как мне однажды в Киево-Печерской лавре ее наместник митрополит Ионафан сказал, а истин много: дважды два — четыре, к примеру...

— То есть это не дедушка на колеснице?

— Нет, Бог есть суммарность законов, которые видимый и невидимый мир сотворили, а люди потом другого Бога, похожего на себя, придумали — такие представления существуют, и никто это не переделает...

«Что я в Лавре перед мощами на пол упал и изо рта у меня пена пошла — страшная ложь! Если бы попался мне тот, кто это написал, у него бы пена изо всех отверстий пошла...»

— В прессе как-то информация проскользнула, что в Киево-Печерской лав­ре вы перед мощами на пол упали и изо рта у вас пена пошла — было такое?

— Если бы попался мне тот, кто это написал, у него бы пена изо всех отверстий пошла... Это страшная ложь, и отец Ионафан несколько лет назад в интервью мои слова подтвердил. В 2003 году я оператора взял, врача одного — и мы в Киево-Печерскую лавру отправились. Я там бродил, к мощам подходил...

— ...а пена все не шла...

— ...не хотела, да.

Ну, это все нереально, понимаете? Еще слухи ходили, что я в 95-м году в Буденновск приехал, кровь там на ступеньках увидел и в обморок упал. Я, который женщину с 40-сантиметровым разрезом по­средством телемоста без наркоза оперировал, от пятна крови сознание потерял — представляете, какой дебилизм?

— Вы обмолвились: «Я в Буденновск при­ехал», но надо бы уточнить, зачем вы туда ездили...

— В 95-м году, когда там боевиками во главе с Шамилем Басаевым была больница захвачена, будучи депутатом российской Госдумы, я попросил, чтобы меня туда направили. Я в штаб пришел, и там уже насмешки начались. Я привык, что, как только где-то появляюсь, на меня тут же реагировать начинают, а тут — ноль внимания. Я о себе напомнил: «Слушайте, а зачем я сюда приехал?». — «И правда, зачем? — услышал. — Вы тут, как рыбе зонтик, нужны! Басаев гипноза очень боится и разговаривать с вами не станет». — «Да? — переспросил я. — Давайте проверим!».

Прямо в больницу звоню — кто-то отвечает. «Ты кто?» — спрашиваю. «Асланбек». — «А я Анатолий Кашпировский. Асланбек, спроси Басаева, боится ли он меня». Тот секунд через 10: «Басаев сказал, что никого не боится и приглашает вас к себе». Так я у него оказался, и в результате заложников, как известно, освободили!

— Вы сказочную, ошеломительную популярность пережили — не знаю даже, кто после Юрия Гагарина такую славу в Советском Союзе имел. В 89-м году в СССР человеком года стали, во время проведения ваших телевизионных сеансов по центральному телевидению улицы советских городов и сел пустели, а президентом СССР могли стать?

— Насчет улиц хочу сказать: мои передачи в вечернее время шли, и когда об уже упомянутом нами Чумаке говорят: «Когда он выступал, улицы пустели», это неправда — они не могли пустеть, поскольку он в утренние часы выступал, люди уже на работе были, а во время моих выступлений во многих городах, причем не только Советского Союза, но и Польши, Чехословакии, Германии, такая реакция была.

«Мог ли я президентом СССР стать? Можно было попытаться»

— Мог ли я президентом СССР стать? Моя популярность была настолько огромна, что можно было попытаться, но я стра-а-ашную совершил ошибку! Вы знаете: я о ней вспоминаю утром, днем и вечером — и думаю: «Ну как я столь неправильный шаг мог сделать?».

После телемоста «Киев — Тбилиси», который был фантастичен, мне с Цент­ра­ль­ного телевидения позвонили: «Мы на цикл передач вас приглашаем», и я ответил: «Хорошо». — «А сколько вы снять хотите?». — «Шесть». Ну при чем здесь шесть, ну скажи ты 30! — весь следующий год полностью занял бы, минимум две программы в месяц, и, естественно, популярность только возросла бы.

Меня многие поддержать хотели — и из силовых структур, и из ЦК Компартии Украины... После первого телемоста у меня там прием был — три часа вместе с известным журналистом Валентином Щербачевым и первой моей пациенткой нас принимали, а потом четыре часа перед Верховным Советом СССР я выступал... Все складывалось хорошо, но зачем я всего шесть передач сделал?

Многое недосказанным осталось, я думал: «Ничего, еще вернусь», но зарубежные поездки начались, Польша пригласила, ну а потом поезд уже ушел далеко, Горбачев президентом уже не был, и в его фонде мы в 95-м встретились — целый час беседовали. Я ему объединиться с Лебедем предлагал и удивительную коалицию создать — как Лебедь, Рак и Щука... Лебедю военное направление отдать, милицию, ФСБ и так далее, вы, Михал Сергеич, спина: вас Запад любит и похлопывать будет, а я грудью буду — Россия меня любит. Он в ответ: «Меня тоже». Я возразил: «Нет, вас Россия не примет». — «Кем же я тогда буду?» — спросил он. Я: «Вице- в лучшем случае». Он: «Я подумаю», а потом меня предал — сам в дверь к Лебедю постучал, но тот краток был: «Под вашими знаменами навоевался, вы мне неинтересны». На этом все и закончилось...

— Когда-то именно вы на интернет меня подсадили, за что я вам благодарен, а у вас у самого сайт есть?

— Конечно, с 2009 года — www.kashpirovskiy.com. Там уйма информации, это, думаю, самый крупный сайт о человеке, его психологии, восстановлении здоровья... Это колоссальный ресурс, там уйма фотографий, интервью, и всем, кто ко мне приходят, рекомендую обязательно этот сайт посещать — они много интересного, поучительного, философского, литературного там найдут.

«Риск необходим, когда большая опасность есть, а когда нет, зачем ее создавать?»

— Все, что вы делаете, — и в профессии, и в жизни, — можно, на мой взгляд, одним словом назвать: «риск», а были ли настолько рискованные случаи, о которых вы до сих пор с содроганием вспоминаете?

— Вы знаете: склонность к риску у меня всегда гипертрофирована была, поскольку работа чего-то нового, необычного требовала. К примеру, телевизионные операции возьмем. Если моя пациентка, у которой разрез 40 сантиметров был, перед этим четыре неудачные операции в Киеве и две клинические смерти перенесла и пятый раз на операционный стол ложится, как такой случай назвать?

— На наркоз так реагировала?

— Да, поэтому оперировать ее без наркоза приходилось. В программе российского Первого канала какая-то дамочка высказалась: «Да там тайком укол сделали...». Тайком? При таком-то разрезе? И никто не видел? А что, кто-то так за меня переживал, что ради меня рискнул бы? В следующем году, кстати, 30 лет первому телемосту исполнится, а в 2019-м — второму, и повторов их что-то нет...

Вы говорите, риск... Он не только в работе моей был, но и в жизни вообще, и один случай действительно с содроганием вспоминаю. Ребенку моему, дочке, пять лет было, мы семьей, втроем, дикарями в Грузии отдыхали и расположились таким образом, что рядом ущелье находилось. Чтобы воды или чашку чая выпить, надо было восемь километров прошагать — это ущелье обойти, а над ним труба была проложена, довольно высоко. Внизу речушка, камни острые... Я спросил: «Леночка, ногами дрыгать не будешь?». — «Нет, папа». — «Ну, на плечи садись...».

Я вообще к высоте с настороженностью отношусь, откровенно говоря, побаиваюсь ее, но тут самолюбие взыграло: как так, папа — и высоты боится? Ребенок на плечах, однако, — дополнительная тяжесть, равновесие соблюдать уже трудно. Я живот втянул — на случай, если что-то со мной происходить будет, хотя этого никогда не случалось, и потихонечку, шаг за шагом, по этой трубе пошел. Предупредил: «Леночка, спокойно сиди!». Она: «Я спокойна!» — и смеется... Прошли мы над этим ущельем, воды или сока какого-то напились — ну, казалось бы: дальше нормальным уже путем иди. Нет, еще раз по трубе надо. Зачем? — это же сумасшествие! Спустя столько лет вспоминаю и думаю: «Зачем я это сделал, кто меня дернул еще и ребенка туда тащить?». Пользуясь случаем, всех призываю: рискуйте, но это не должен быть мегариск. Риск необходим, когда большая опасность есть, а когда нет, зачем ее создавать?

Что же касается работы, то у меня такой афоризм родился: «Моя работа станет опасной тогда, когда перестанет быть опасной». Не будь этих телемостов, я бы перед вами тут не сидел, понимаете?

«Я решил, что на борту станции «Мир» буду находиться и оттуда пациентов из 10 разных городов Земли обезболю!»

— Знаю, что вы в космос планировали полететь, а почему не сложилось?

— В 96-м году самолюбие взыграло: я же, дескать, такого добился, стольким людям помог — почему же это не так будоражит умы, как то, что завистники и невежды обо мне говорят? Ну и решил: дай-ка что-то покруче сделаю. В Звездный городок, к начальнику Центра подготовки космонавтов, дважды Герою Советского Союза Климуку, поехал, предложил ему: «Давайте 10 операций из космоса проведем». Он даже в лице не изменился: «Давайте». Я решил, что на борту орбитальной станции «Мир» буду находиться и оттуда пациентов из 10 разных городов Земли обезболю, причем знать этих людей не должен был — настолько был уверен в том, что справлюсь... Это во-первых, а во-вторых, мне космос помогал бы — сам факт того, что я в космосе, на нереальную высоту меня поднимал бы, и успех был бы обеспечен.

Ну, предложение приняли, начальника медслужбы, солидного человека, вызвали — вернее, пригласили (кстати, на моем сайте рассказ «Космическая история» есть — там все это описано). Направили меня в Москве на улицу Габричевского, 7, и там я столкнулся с тем, что такое кресло Кука, какой это ужас, и страшно космонавтов зауважал, потому что ты садишься, весь в датчиках, и кресло крутится так... Ты при этом еще и наклоняешься: «22 — затылком к планке, 22 — лбом до коленей...» — и вертишься! Мир переворачивается, плохо становится, давление аж до 160 подпры­гивает — я весь в поту, а потом в обратную сторону надо крутиться. Мне еле-еле добраться вниз помогли, льдом обложили...

— ...даже так?..

— (Кивает). ...и я формулу счастья вывел. Что такое счастье? Когда ты после кресла Кука лежишь, тебя не крутят, и ты льдом обложен, но у этой истории продолжение есть — я сказал: «Еще раз!». Мне воз­разили, мол, в Звездном городке повторов не бывает: если однажды забраковали — все...

Четыре раза в этом кресле я был! Очень старался: в машине еду — головой кручу, в океане и так, и сяк нырял, вестибулярный аппарат тренировал, а еще упражение Чкалова делал — знаете, какое?

— С лампочкой?

— Да, на абажур, подняв голову, смотрел и начинал вращаться. Сколько раз меня то на шкаф, то на диван кидало! Подогревало то, что Чкалов целый час мог так крутиться — такой у него вестибулярный аппарат был, а я — три оборота, и уже летел: равновесие терял, земля из-под ног уходила. Забраковали и после этого, потому что, как только крутить начали, — рвота возникла...

На четвертый раз я в кресле Кука 10 минут просидел — не шевельнулся, ничего, адаптация прошла. Профессор подошел, пальцем по лбу провел: «Слушайте, а у вас лоб влажный». Я ему: «Какая разница? Пишите «здоров» — я ведь туда не на танцы лечу!». В Госдуму докладную написал — что это даст, как людям поможет, какие новые варианты психологического взаимодействия откроются... В общем, убедил профессора вывод сделать, что я здоров, а потом испытывали, как буду я реагировать, когда очень плотный пучок света в глаза, а мне вопросы задают. Я недавно в архиве эти документы нашел: за 30 минут на все вопросы ответил! Они руками всплеснули: «А вы знаете, что Гагарин шесть часов отвечал?». Это трудная вещь, а у меня реакция сумасшедшая была, бешеная — мгновенная!

Моим конкурентом Владимир Стеклов оказался — прекрасный актер, я просто его обожаю! Он дублером моим был, приходил, набыченный такой, я активно ему не нравился, но какой там мог быть дублер? — если лететь, надо же операции делать!

Вскоре режиссер Кара вмешался: он в космосе фильм снять собирался, одна идея полета другую перебивала, и потом, были те, кто не хотел, чтобы я летел, потому что, если бы 10 операций из космоса я провел, сами понимаете, какой по всяким религиозным течениям удар был бы. В общем, решено было все-таки картину по роману Чингиза Айтматова «Тавро Кассандры» снимать — у Кары сценарий был, речь о полете в космос шла, там сцены любви были... На главную роль американского актера хотели пригласить, но в итоге, как мне режиссер сообщил, Шварценеггер отказался, Сталлоне — тоже, да и Ван Дамм не согласился, а сестра одного из «битлов»...

— ...Маккартни...

— ...да, Стелла, согласие дала, но какая любовь? — мне в космосе не до любви! Это и на Земле можно сделать, а потом сказать, что в космосе снимали...

Короче, увидел я, что не пойдет дело, а надо уже в Звездный городок ехать, восемь месяцев там находиться, аппаратуру изучать... Стеклов поехал, а я сказал: «Да не полетит он никогда, потому что поцелуи в космосе никому не нужны! «Дело прочно, — как Некрасов писал, — когда под ним струится кровь», понимаете?», а тут этого не предвидится. Словом, идея моя накрылась, а потом и станция «Мир» испортилась — на этом конец!

«В свои 72 года при весе 85 килограммов я с весом 205 килограммов на груди присел, а на спине и 255 сдюжил!»

— Я ваши фотографии в юности, в молодости видел — рельефная мускулатура, мощная спина, накачанные руки...

— ...да ладно уж...

— ...но я на совсем недавний снимок внимание обратил...

— Ему пять лет...

— Тем не менее потрясающе! Спортом вы до сих пор занимаетесь?

— Физкультурой. Из спорта давно ушел — у меня жуткое отравление было, я год мучился, и это все смазало...

Спорт я то бросал, то снова им занимался: по Украине ездил — и всегда спортзалы, спортзалы, спортзалы, а потом времени не хватало, да и что это мне даст? — упражнения делать можно и дома. Короче, в 72 года к другу Юре в Днепропетровск я поехал (это мой любимый спортивный товарищ), и мы мой день рождения решили отпраздновать. Я с весом 205 килограммов на груди присел (сам 85 весил), а на спине — это уже проще — начал со 180, потом 200, с 245 довольно легко присел и 255 сдюжил — даже в 72!

— Кошмар!

— Ну да. Ноги забинованы были, колено побаливало — я крепко колени порвал... С тех пор уже не приседал, хотя в зал не­множко ходил. Спорт нам зачем? Физкультура! Зубы вот чистить надо? Надо. А умываться по утрам? Тоже. Разуваться, когда в дом входишь... Есть вещи, которые каждый день нужно делать, — вот и физические упражнения необходимы.

— Как мой друг Борис Михайлович Воскресенский говорит, здоровому спорт не нужен, а больному вреден...

— Ну да.

— Анатолий Михайлович, вы для мил­­лионов людей кумир, а у вас кумиры есть?

— Конечно — всю жизнь: спортивные, литературные... Я Стефана Цвейга, Джека Лондона, Толстого, Куприна обожаю, в спорте — Юрия Власова. Сейчас другие пришли: боксеры Владимир Кличко, Ген­надий Головкин — много таких, но самому большому моему кумиру шесть лет: зовут этого мальчика Эмир, он крымский татарин. Когда его отец умирал, ему два годика было. Любое дитя играть хочет, а он от папы не отходил, а потом, после его смерти, на любые звонки реагировал: а вдруг это папа? (От него скрыли, что отца похоронили). Это идеал величайшего сына и человека — у него такие глаза умные! У меня на сайте фотография этого ребенка есть — такая умница, вы себе не представляете! Малыш, но уже настоящий мужчина, — он превзошел всех, и Стефан Цвейг, и другие в сторону отодвинулись.

«Евтушенко я сказал: «Вы гениальный поэт, но никудышный чтец»

— В прошлом году великий поэт Евгений Евтушенко, с которым мы дружили, из жизни ушел, а вы стихи Евгения Алек­сандровича и его самого любили?

— Ну, он гений! Мы с ним встречались — он ко мне в гостиницу в 89-м пришел. В пестром пиджаке, не знал, что говорить, и по его пальцам я некоторые нарушения увидел. Я ему сказал: «Вы гениальный поэт, но никудышный чтец». Он возразил: «Ну что вы, наоборот, — я считаю, что я нику­дышный поэт, но чтец гениальный». Я спорил: «Но вы нараспев, как все поэты, читаете:

...Ах, только б не было войны!
(Была в руках его гармошка...).
Ах, только б не было войны!
(...была за голенищем ложка...).
Ах, только б не было войны!
(...и на губах махорки крошка...).
Ах, только б не было войны!».

Он спросил: «А как надо?» — и я прочел. Таким было наше знакомство...

Не хочу вспоминать... Ну ладно. Он, помню, на стадионе «Динамо» стихотворение одно читал — я послушал и ушел. Читал так (декламирует нараспев):

— Видишь,
небо какое синее?
Слышишь,
птицы какие в лесу?
Ну так что же ты?
Ну?
Неси меня!
— А куда я тебя понесу?..

Я расстроился: «Женя, ну что за чтение? Не хочется никого нести!». — «А как надо?». (Читает по-своему):

— Видишь,
небо какое синее?
Слышишь,
птицы какие в лесу?
Ну так что же ты?
Ну?
Неси меня!
— А куда я тебя понесу?..

Я его очень любил... Уважал... Его смерть болью отозвалась. Тяжелая жизнь у него была, он много чего рассказывал, хорошую книгу про своих жен написал — с такой любовью и нежностью...

— «Не умирай прежде смерти»...

— Очень глубокий был человек, а как тяжко умирал — ногу отняли... Вот почему с тремя «с» я борюсь.

«По миру с концертами ездить? Как вариант...»

— Я знаю, что вы прекрасно поете, — в вашем исполнении ряд песен слышал, и одна из них всех, кому я ее ни ставлю, до слез трогает. Всем рекомендую в YouTube песню о маме найти — это потрясающе!

— Эту песню человек из Кропивницкого записал, где я обожаю бывать, там мой учитель по пению живет. Даже не по пению, а по записи — это безумно талантливый педагог, умница Сережа Колчин. Пользуясь тем, что я сейчас здесь, в Киеве, его имя упоминаю, чтобы все его знали, уважали, любили.

— В этой песне замечательные слова: «Где-то среди звезд заблудилась мама, и она глядит с любовью на меня с небес»...

— Это для тех, у кого нет мамы, ведь чем старше становишься, тем тяжелее. Я пару дней назад на кладбище у родителей был — когда папа и мама живы, это другая планета.

— Анатолий Михайлович, я теперь попрошу вас хоть пару куплетов любой песни исполнить...

— Как-то неудобно...

Без музыки?

— Да, акапельно, хоть что-нибудь...

— Ладно, но только чтобы никто не смеялся... (Поет).

Ніч яка місячна, зоряна, ясная,
Видно, хоч голки збирай.
Вийди, коханая, працею зморена,
Хоч на хвилиночку в гай!
Вийди, коханая, працею зморена,
Хоч на хвилиночку в гай!
Ти не лякайся, що ніженьки босії
Вмочиш в холодну росу.
Я ж тебе, милая, аж до хатиноньки
Сам на руках однесу.
Я ж тебе, милая, аж до хатиноньки
Сам на руках однесу...

(Резко). Хотят ли русские войны?..

— Евтушенко...

— Да, заговорили о нем — и вспомнилось... (Продолжает петь):

Ти не лякайся, що змерзнеш,
лебедонько,
Тепло — ні вітру, ні хмар,
Я пригорну тебе до свого серденька,
А воно палке, мов жар.
Я пригорну тебе до свого серденька,
А воно палке, мов жар.

— Может, уже по миру с концертами ездить?

— Как вариант... Песен немало записано, но из своей роли выходить не могу. Я же все время от людей прячусь — песни включаю: например, «Выхожу один я на дорогу...». Это — снятие остеохондроза. Или коррекция носа. Или изменение цвета глаз. Вы знаете об этом?

— Слыхал...

— Феномен ведь такой открыли — что у людей цвет глаз меняется. Некоторые не­до­умевают: «А изменение цвета глаз нам зачем?». Да затем, чтобы у вас глаукома никогда не возникла, а если она есть, что­бы уходить начинала, потому что цвет радужки меняется...

«Любовь — это половое влечение, облагороженное чувствами. Нет полового влечения — все, любви быть не может»

— Анатолий Михайлович, любовь есть?

— Ну что значит «любовь есть» и кто скажет, что нет? Конечно же, есть, и не только у людей, но еще и между животными. Или вот посмотрите, как собаки к людям бывают привязаны или люди к собакам...

— Что же такое любовь — вы себе ког­да-нибудь на этот вопрос отвечали?

— Логически это половое влечение, об­ла­гороженное чувствами, — по крайней мере, я так понимаю. Нет полового влечения — все, любви быть не может, а если есть — значит, ты этого человека на предмет рождения потомства оценил.

— Сколько вам было лет, когда женщину впервые узнали?

— Ой, я от этого всегда уходил, всеми силами, и хотя страсть была сумасшедшая, но... Я себя совершенствовал, очень много стихов и отрывков из прозы наизусть учил, и однажды на глаза мне такие строки Риммы Казаковой попались:

Я сына научу, чтоб был он зол,
чтоб к девочке был строг,
как будто к дочке,
чтоб первые горчащие листочки
не обрывал на муки и позор!
Будь злым, мой сын,
гони девчонку вон,
когда ей задирает май юбчонку...

Я вот тоже был зол: танцы не посещал, спортом занимался — в 16 лет одной рукой две двухпудовые гири с толчком ногами пять раз поднимал... Вот что меня влекло, плюс чтение книг в огромном количестве, хотя потом история с танцами у меня была — на шестом курсе.

Мы госэкзамены сдавали, в общежитии жили, а вечером, одурманенные учебой, на танцульки выходили, и я с товарищем тоже решил пойти. Пришли, стоим, ну, и какая-то тяга к гуманитарной помощи сработала. В каком плане? Достоялись до того, что всех девчонок разобрали, — одна только сидит, страшная, вся в прыщах, нос какой-то такой — ужас! Ну, думаю, спасать буду. Подхожу: «Можно тебя на танец?». Она: «А я не піду!». Я: «Так я тебя сейчас задушу!». — «Души. Все одно не піду!».

И тогда я понял: елки-палки, никогда к некрасивым не подходите! Красивых берите — и положительный ответ получите, а некрасивая всегда откажет.

«До 23 лет я девственником был и этим гордился, а потом — все... На следующий день на берег реки пошел, долго на воду смотрел и плакал...»

— Когда же вам не отказали — в первый раз?

— До 23 лет я девственником был и этим гордился, а потом — все... На следующий день на берег реки пошел, долго на воду смотрел и плакал...

— Почему?

— Потому что цельность, которая у меня была, потерял, правда, потом эту девчонку в жены взял.

— Здорово, а сегодня, в свои 78, кого-то вы любите?

— Да.

— Кого?

— «Я вам скажу один секрет: кого люблю, того здесь нет», но люблю крепко, сильно.

— В жизни вы много нестандартных ситуаций видели, а связанные с ревнос­тью среди них были?

— Ой, была одна, жуткая такая... Дмитрий Ильич, это потрясающе: Южный Буг, на берегу деревенька, а в ней девушка не­бывалой красоты жила. Казалось бы, откуда? Там же работа, сельское хозяйство, у всех руки огромные, а тут — интеллигентнейшее существо, и один парень влюбился. Постоянно за ней ходил, в любви признавался, а девушке это надоело: покоренные вершины не интересуют, «лучше гор могут быть только горы...

— ...на которых еще не бывал»...

— Вот и она отрезала: «Больше с тобой не хочу». Он последнее свидание выклянчил, она пришла — в белом платье, а парень не такой уж и бедный был, лодку-плоскодонку имел, что большим шиком считалось. И вот они в этой лодке на середину реки выплывают, там кувшинки, на них лягушки сидят... Парень последний поцелуй попросил, она подумала: «Ну ладно — только бы отвязаться». Он к ней наклонился, и его чувство вдруг охватило: я больше ее не увижу, к ее губам не прикоснусь, но к ним прикоснутся чужие губы, другие! Его, в общем, столь страшная ревность обуяла, что он неожиданно траекторию поменял и вместо того, чтобы поцеловать, резко девушку за нос укусил, а зубы молодые: кусок отхватил — и проглотил! Она кровью заливается...

В итоге ЧП загладили — свадьбу сыграли, и хотя уродом она стала, он ее продолжал любить, трое детей родилось... Ну и тут — 89-й год, она сеансы смотреть стала, и чудо произошло: нос стал возобновляться! Больше, больше — и вот уже не голливудский, но нормальный нос: кто не знал, что с ней случилось, никогда не сказал бы!

Потом в Колонном зале Дома союзов мы с одной телеведущей — Судец, по-моему...

— ...с Татьяной Судец, да...

— ...занятия для афганцев проводили: у них уши, носы изменялись — закон воскрешения ткани срабатывал, а что же с той жен­щиной? Да бросила она мужа! Он разъяренный в мой киевский офис явился: «Что вы наделали?!» — и эту историю рассказал. Я произнес: «Спасибо, что признались, — я, получается, открыл, что ткань может возобновляться, но вы-то как поступили, чужого ребенка за что искалечили? Как ей с вами жить было, подумайте? Есть такие строки Ваншенкина:

Упаси вас Бог познать заботу —
Об ушедшей юности тужить,
Делать нелюбимую работу,
С нелюбимой женщиною жить.

Ну, или с постылым мужчиной, если ты женщина. Вы ей жизнь порвали».

Как у них дальше сложилось, не знаю...

«Моя работа — это не медицина, не психология: практическая философия»

— Были и курьезы... Знаете, когда верность нарушена, это страшное дело...

В советские годы такая престижная профессия была — заготовитель скота. Они много скота брали, гнали его далеко, продавали, выручку получали, семью свою по два-три месяца не видели... Жена, короче, дома осталась, а муж раньше времени все успешно продал.

Деревня недалеко от железнодорожной станции была — в общем, решил человек супруге сюрприз сделать: приехать тайком, внезапно, с деньгами. В пять или полпятого утра прибыл, на цыпочках, чтобы не разбудить, крадется, тихонько дверь открывает, в спальню идет, а там... Боже ты мой, из-под простыни какие-то дополнительные, неизвестные ноги выглядывают — чуть ли не 48-го размера, а потом тот нахал как вскочит, ка-а-к этому мужу по лицу двинет! Блямбу сделал — и исчез.

Очнувшись, мужик давай выяснять, что да как, а жена невозмутима: «Ты знаешь, кто ты? Дурак. Никого здесь не было!». — «Как не было? — он опешил. — Я сам видел!». — «Кого в пять утра ты видел? Ты же спал!». — «А блямбу мне кто поставил?». — «Сам себе: впотьмах шел — и ударился».

И началось, чуть ли не два года: было или не было, было или не было? — а тут я в Киеве появляюсь. В офис приезжаю — говорят: «Вас какой-то дядечка ждет». Что, думаю, за дядечка? Историю его выслушал, спросил: «А чего вы ко мне приехали?». — «Одному вам верю! Скажите мне, было или нет?». Я: «Не было!». — «Я так и знал!».

— Класс!

— Он так обрадовался! «Можно я вас поцелую?». Я: «С мужчинами не целуюсь, бігом додому тікай, чтобы на твое место никто другой не лег...». Хорошая история?

— Отличная!

— Надо читательниц наших поучить: в таких случаях никогда не сдавайтесь! «Нет» — и все!

— Теперь вот вопрос сам собою на­пра­шивается: ваша работа — это медицина, психология, философия — что?

— Практическая философия — ты пользоваться законами учишься, целый ряд интересных законов для себя находишь. Вот чем моя работа интересна и от психологии отличается? Тем, что это коррекция ткани. Кожа, глаза, суставы, сердце — на все воздействую. Скоро вот буду в Израиле выступать — и 6, 9, 11 декабря всемирные акции проводить, и называться это будет «Укрощение сердец». Все могут участвовать, украинцы тоже. Что нужно делать? В 20.30 — никакого телевизора, ничего, вы один в комнате! Или в погребе — не имеет значения. Если есть моя фотография, пусть будет. Три минуты в одну точку посмотрите — и все, а потом пульс проверьте: у большинства после этого аритмии не станет, и рубцы на сердце уйдут. На сайте у меня история о коменданте Кабула есть, у которого трансмуральный инфаркт миокарда исчез, рубцы на сердце, а также аневризма аорты, а перед этим размещена ссылка на истории людей: что у кого с сердцем произошло, — это же все задокументированно...

«Раз мозоли могут исчезать, то и рубцы тоже: видите, какая связка?»

— Анатолий Михайлович, а какие результаты вашей работы даже вас потрясли?

— Игра с соединительной тканью, к при­меру, исчезновение рубцов. От чего они бывают? От ожогов (кипятком и так далее), обморожений, разрезов, а еще от нагрузок. Например, спортом на турнике занимаетесь, и на руках мозоли появляются — это те же рубцы, из того же теста!

— Ну а поскольку мозоли исчезать могут...

— ...то и рубцы тоже: видите, какая связка? — но надо как-то вынудить их исчезнуть, и для этого программирующие ситуации создаются.

— В прошлом году вы мне такую вещь показали, от которой у меня, честно говоря, дух захватило...

— Я знал, что вы об этом спросите, поэтому кое-что с собой прихватил — это самые новенькие (необычные очки, похожие на те, которые в кинотеатрах выдают, протягивает)...

— Ого! Вы мне их дарите?

— Дарю.

«Бог дал человеку возможность познать себя, но отпустил на это время, равное вечности»

— Спасибо! Вот надеваю я эти очки — и в них абсолютно ничего не видно...

— ...да, тьма, а когда в них на солнце вы смотрите, только кружок видите, и хоть 100 лет подряд глядите, он не дрогнет. Кому угодно посмотреть дайте — результат тот же будет, так и должно быть, но если мы договоримся, что я что-то вам покажу... Спрошу, допустим: «Дмитрий Ильич, вы что ви­дите?». — «Кружок». — «А что хотите уви­деть?». — «Как он движется» — и солнце в сторону поплывет. Почему? Не знаю. Я в это время на солнце без очков смотрю — сначала оно очень яркое, но постепенно яркость исчезает, и я точно такой кружок, как вы, вижу, только очертания. Вправо по­гляжу — оно вправо движется, влево — вле­во, и вы это заметите, хотя какое между нами расстояние? Я в Израиле буду, а вы здесь!

Условие какое? Чтобы тут было солнце — и там. Я еще из Штатов это сделать хотел, будучи в Нью-Йорке недавно: к примеру, в Нью-Йорке — восемь утра, в Киеве — три часа дня. Вы бы удивились: как так, между нами 10 тысяч километров?! Многие скажут: «Это гипноз...». Чушь какая, люди в гипнозе просто не разбираются, а покажу — понравится, будут просить: «А давайте еще!».

— Да, солнцем управлять еще никому не удавалось...

— В этом потоке «глаза и солнце» что-то есть, какая-то скорость: на солнце посмотрел — и ты уже там, 150 миллионов километров, как мгновение!

— Все мы привыкли к тому, что вы волшебник, от вас чуда ждут...

— Ой, пускай теперь привыкают к тому, что я не волшебник, а обычный, без каких-либо сверхспособностей, человек. Принято считать, что способности — это какая-то энергетика, но энергетики не существует! Лауреат Нобелевской премии по химии Питер Митчелл доказал, что энергия в каждой клетке есть, а у нас их примерно 100 триллионов — вот 100 триллионов электростанций нужно для того, чтобы ядро светилось, а в махах руками ничего нет.

— Напоследок миллионам людей, которые сейчас это интервью читают, какой-нибудь подарок, пожалуйста, сделайте!

— Подарок простой: на меня, человека, который смотрит на солнце, на мои фотографии смотрите — мне ничего говорить не надо. Я давно от таких вещей: «А вот у вас пройдет это...» ушел — вот пусть они, эти люди, просто посмотрят. Может, посмеются, не знаю, но цыплят по осени считают, а осень может быть завтра, послезавтра, через месяц и так далее.

Честно говоря, просто так смотреть мне уже скучно, я аж оттуда хочу доставать (вверх смотрит) — вот и все, так что глазами встретились — и посыл какой? Чтобы вы вспомнили себя, свою норму. Рваное сердце у вас? Пускай, но в глубине есть запись о том, что сердце должно быть нормальным. Хотите испытать — подходящую даму себе найдите: у нее сердце плохое, у вас, но ребенок родится, и у него оно будет нормальное. Почему? Так у нас в глубинах записано.

А еще знаете, что записано? Бесконечная продолжительность жизни, и до этого когда-нибудь мы дойдем. Я на эту тему афоризм придумал: «Бог дал человеку возможность познать себя, но отпустил на это время, равное вечности». На этом закончим?

— Да, хотя расставаться с вами не хочется...

— Мне тоже не хочется: я так рад, что снова в Украине! За рубежом все, все другое, и хотя меня уже раз 20 то в Польшу, то в Америку переселяли, родина моя здесь. Так получилось, что я российский гражданин, еще тех времен человек, и кто бы что ни говорил, бывшую нашу страну люблю. Часто в Казахстане бываю — это моя вторая родина, потому что именно там мое детство стартовало, Беларусь люблю — отец военным был, мы и там жили. Говорят: «Кто он такой? Парень из Винницы?», а кто в Гомеле жил, на речке Чу, Казахстан видел, эти эшелоны солдат и все прочее, что другим даже не снилось?

А ведь еще деревня была, где тоже многое можно увидеть. Бабушка у меня там жила, там на чердаке «Логику» Челпанова я нашел, которую уже в пять лет, до шести, назубок знал, а потом еще одну «ходку» на чердак сделал и в сундуке «Общественный договор» Жан-Жака Руссо отыскал, вторую мою книгу.

Видите, есть что вспомнить, ну а еще журавлей было много, и хрущи летали... Сейчас хрущей нет нигде, а тогда были — и жуки эти, и журавли, и лошади, к которым меня так тянуло, так близко подойти к ним хотелось, но один жеребенок в грудь мне ка-а-ак дал! Я уже сознание терял, но сообразил, что нужно в сторону отойти, и только там упал — до сих пор костная мозоль у меня на груди...

— Спасибо вам, Анатолий Михайлович!

— И вам, Дмитрий Ильич! До встречи!

Записала Анна ШЕСТАК

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter