Александр БАЛУЕВ: «На экране себе не нравлюсь — я бы такое лицо не снимал»

Похоже, популярный российский актер Александр Балуев решил сделать себе к соб­ственному юбилею неплохой подарок. Именно к этому моменту количество фильмов, в которых он снялся, перевалило за сотню. Налицо два повода наполнить бокалы.

В воплощении на экране образов настоящих мужчин — преимущественно военных, красивых и здоровенных — Александру нет равных, и неважно, в каких званиях его киногерои, погоны носят или эполеты, ромбы или рыцарские доспехи: главное, что харизма артиста, исходящая от него сила и низкий тембр голоса — все то, что обычно ассоциируется с понятиями «альфа», «доминирующий тип» и «маскулинность» — действуют на женщин прямо-таки гипнотически.

---

---

Что интересно, режиссеры (видимо, потому что эта профессия преимущественно мужская) проявили удивительную слепоту, разглядев в Балуеве недюжинный талант не сразу. После окончания Школы-студии МХАТ он показывался в БДТ Георгию Товстоногову, в «Ленкоме» Марку Захарову, в «Современнике» Галине Волчек, но был отвергнут — спасибо, хоть в Центральный театр Советской Армии взяли. Играя на сцене, параллельно целых 10 лет актер исправно ходил на кинопробы, но ему говорили: «С такими данными вы вряд ли будете сниматься. Нос длинный, губы тонкие...», а если вспомнить, что и в театральное училище ему с первой попытки не удалось поступить... В общем, сказать, что Александр родился артистом, нельзя — он в него вырос.

Удивительно, но к фишкам, которые прилагаются к долгожданному признанию, мой собеседник совершенно равнодушен. Одним из первых российских актеров снявшись в Голливуде, он быстро утратил интерес к «фабрике грез», а когда фильм Андрея Звягинцева «Изгнание» с участием Балуева получил приз в Каннах и артиста пригласили на церемонию награждения, приехать и пройтись в смокинге по красной дорожке Александр отказался. Предпочел остаться в Марокко, где как раз проходили съемки фильма «Кандагар» и приходилось по семь раз на дню принимать душ, чтобы не свариться заживо. Еще и констатировал не без иронии: «Больше меня в Канны не пригласят».

Впрочем, это не единственная причуда Балуева. В кино он зачастую играет брутальных, жестких, долго не рассуждающих мачо, а в жизни склонен к рефлексии, мягкий и добрый, на экране виртуозно стреляет из пистолета, автомата, гранатомета и так далее, а за его пределами ненавидит любое оружие. Еще в детстве, когда в пионерском лагере правильные советские дети самозабвенно играли в «Зарницу», Саша под любым предлогом старался увильнуть — ну не понимал он, зачем надо гоняться за кем-то, срывать с него погоны, объявлять убитым... Ему и сегодня претит милитаризированное, разжигающее агрессивность воспитание подрастающего поколения, его передергивает даже от слов «охота» и «рыбалка», поскольку в реальности убить живое существо физически не способен. Поэтому-то, когда Александр Николаевич говорит, что не подписывал ни одного письма в поддержку аннексии Крыма и не в курсе, как попал в список звезд, которые поддержали политику Путина в отношении Украины, ему веришь.

Перечень личных качеств, которые выделяют его среди актерской братии, можно продолжать долго. После развода с женой Марией зачисленный в секс-символы, избалованный дамским вниманием Балуев любит одну-единственную женщину — дочь, ну а еще заработанные в кино деньги щедро тратит на антрепризные спектакли, в которых выступает как продюсер, режиссер и исполнитель главных ролей одновременно. Как говорится, почувствуйте себя творцом, единым в трех лицах!

«Я со столичной ленцой, в общем-то, парень — ленивый москаль...»

— Мощная у вас, Александр, фигура — видимо, благодарить за нее нужно хоккей, которым вы занимались в юности. Спортом до сих пор увлекаетесь?

— Да, именно увлекаюсь, а не занимаюсь, но движение люблю и счастлив, когда удается в хоккей поиграть, хотя происходит это сейчас очень редко.

— На льду вы нападающий или защитник?

— Где шайба застанет. У нас с этим не так уж и строго: гоняем ее вдоль и поперек — возраст уже. Еще на горных лыжах катаюсь, в теннис играю. Сейчас вы скажете: выбрал все то же, что и наши президенты.

— Ну, дзюдо в этом списке отсутствует...

— Во-первых, дзюдо нет, а во-вторых, любовь к перечисленным видам спорта у меня еще до наших президентов возникла, так что это они, наверное, мою инициативу подхватывают.

— Вы коренной москвич, жили на Котельнической набережной...

— В Шелапутинском переулке, рядом с набережной, — там и родился.

— Обычно такой мощной пробивной силой, как провинциалы, которые приезжают Москву покорять, москвичи не обладают — вы в себе нехватку этого напора чувствуете, осознаете, что не такой активный?

— Ленивый москаль такой... (Смеется). Да, со столичной ленцой, в общем-то, парень, и я удивляюсь тому, чего при моей лени достиг. Если бы я еще какие-то усилия прилагал, даже не знаю, куда бы меня жизнь вынесла. Так, как ребята иногородние, приезжие, я не усердствую...

— ...расталкивая других локтями...

— Да, таких умений у меня совершенно нет, и я даже не понимаю, как это делать, и когда все-таки выясняется, что каким-то образом других обошел, очень неудобно за это становится.

— Ваш отец был кадровым военным и, по вашим словам, мечтал, чтобы вы тоже ходили строем, — эта перспектива вас не прельщала?

---

---

— Пугала, но заставляла все-таки немножко в школе учиться. Если, допустим, тройки за четверть приносил, отец говорил: «Я тебя в суворовское отдаю». Или нахимовское — уже не помню...

— Большая честь, между прочим — по тем временам...

— Тем не менее меня она как-то страшила, и я чего-то предпринимать начинал: делать домашние задания, какие-то уроки учить, отметки поправлять — только бы не это. Видимо, отец — царствие ему небесное! — хотел, чтобы я стал военным, но поскольку тоже был уже собственно московским человеком, тоже с ленцой, активно свое желание не проявлял, и спасибо ему за это большое...

— Вы в Театре Советской Армии отслужили?

— Да.

— Вместе с Домогаровым?

— Саша помладше, по-моему.

— С Меньшиковым?

— А вот с Олегом мы однополчане.

— Весело вам служилось?

— Честно? Очень весело, очень! (Ой, наверное, не надо это все говорить). Нет, мы, в общем, в форме ходили... Иногда... Каждый день утром у нас построение было, но все-таки в театре служили, поэтому наша служба рутинная в чем заключалась? Ставили декорации, в них играли, потом их разбирали — вот, собственно, и все...

— Вас я еще могу в форме представить, но Меньшикова...

— Спокойно! С погонами, все нормально...

— Отношения вы с ним поддерживаете?

— Ну, сейчас редко пересекаемся... Немножко наши пути разошлись как-то, но я всегда очень рад его видеть.

«Джордж Клуни по улице не гуляет и в магазины не заглядывает — вообще никуда, даже в отхожие места не ходит»

— Вы в Школе-студии МХАТ учились и счастливое время застали, когда там преподавали легендарные мхатовцы. Вашими педагогами были великие советские артисты...

— ...да...

— ...которых нынешние студенты знают только по книгам. Что осталось у вас от той эпохи, от этих наставников в памяти?

— Вы знаете, сейчас все поменялось, и Школа-студия изменилась — это какое-то другое учебное заведение (ну естественно — столько времени прошло!). Я понимаю, что школа, какую ни возьми: вахтанговскую, мхатовскую, — это все равно просто люди, а не система, которая выписана в неких правилах, пунктах, параграфах...

— Носители традиций...

— Верно, и когда они уходят, уходит и понятие школы, к сожалению, — так, наверное, наша жизнь устроена. Сейчас все перемешалось — актеры, которые в Вахтанговском театре работали, исповедовали так называемую школу представления (а не переживания, как у Станиславского, хотя все эти определения довольно условны)... Тогда это новаторскими, мейерхольдовскими какими-то штучками было, которые выглядели современно, переворачивали рутинное, привычное существование, но если ты просто представляешь, ничего не чувствуя, никому это не интересно. С другой стороны, если в псевдо­рефлексию ты впал, если что-то такое себе напереживал, что понятно только тебе и, может, твоим близким родственникам, а больше никому, это тоже никого не волнует.

Повторюсь: понятие школы олицетворялось именно теми людьми, у которых я имел честь учиться, — Павлом Владимировичем Массальским, Михаилом Михайловичем Тархановым, Софьей Станиславовной Пилявской... К сожалению, они ушли. Что осталось? Ну просто я приходил в инс­титут и видел людей, которых не встретишь на улице. Немножко такая звездная аура была — вот как в Америке сейчас в киноиндустрии: ну невозможно же на Джорджа Клуни на улице натолкнуться — никак! Это исключено, потому что он...

— ...по улице не гуляет...

---

---

— ...и в магазины не заглядывает — вообще никуда, даже в отхожие места не ходит. Вот так же было, когда Павел Владимирович Массальский при­ходил, то есть я его, предположим, в картине «Цирк» представлял (с нарочитым акцентом): «Эти женщины...». Он был из совершенно другого мира, теста...

— Небожитель...

— Да, из какой-то иной жизни... Когда мы зашли к нему однажды домой, мне показалось странным, что он тоже живет на Котельнической набережной: в высотке, в довольно обычной квартире, — ну, относительно! — от которой у него есть ключ. Как по мне, бытовые моменты с этими людьми совершенно не клеились, а сейчас все по-другому, сейчас можно встретить на улице кого угодно, включая Джорджа Клуни. Понимаете, время изменилось, люди к большей доступности актеров привыкли, и актеры идут к зрителю, они стали более открытыми, в том числе и посредством телевизионных программ. Может, этого уже слишком много, не надо так усердствовать, но у нас во всем перебор.

— Они, эти корифеи, были неспешными, несуетливыми?

— Разными и реагировали на все по-разному. Знаете, я-то их в возрасте застал, когда уже...

— ...не спешат...

— ...торопиться, собственно, некуда, но, судя по рассказам о том, как они до этого всюду поспеть старались, как шалили и баловались, нам их ускорение могло только сниться.

— Вы все-таки немножко ту эпоху застали и хорошо знаете нынешнюю — скажите, раньше к ролям готовились и в образ вживались иначе?

— Конечно.

— Сегодня погоня за деньгами артис­та выхолащивает?

— Понимаете, я не думаю, что это погоня, вернее — только погоня за денежными средствами, хотя никто их не отменял, и все, в общем, живут так широко, с тем размахом, который могут себе позволить. Отношение к театру было другое!

— Более трепетное?

— Ну, кино-то практически не было, то есть как развитой массовый индустриальный момент культуры, назовем это так, оно не существовало, поэтому театр был единственной возможностью актерской реализации, артисты подходили к нему с иным ощущением нужности всего этого, да и зритель в театр совсем за другими вещами ходил, по иному поводу.

— И еще зритель дру­гой был...

— Вот именно. В то время он хотел видеть другие пьесы, на другую тему — не так, как сейчас. Конечно, я счастливый человек, потому что стал свидетелем и участником этого перехода, а он у нас — к счастью или к сожалению? — все время довольно резкий, революционный какой-то: мы быстро в какую-то другую страну перешли. Даже сами сначала не поняли...

— ...как это сделали...

— ...в какую, что это за страна, и где же люди, которые ту, прежнюю, под названием СССР, населяли? Они ведь на этой же лестничной площадке живут, тем не менее другие... Я в этом все равно плюс вижу, потому что жителям какой-нибудь Великобритании — этого замечательного, благополучного острова — такие перемены и не снились. Может, им это и не нужно...

— ...слом такой...

— ...может, они думают: «Не дай бог, чтобы у нас такое было!». Только об этом и молятся, но все равно, когда такие перемены на довольно короткий в историческом масштабе отрезок жизни человеческой выпадают, наблюдать их очень интересно. Мне в этом смысле повезло. Нам повезло.

«Если в сценарии Гад Гадыч выписан — какой-нибудь абсолютно мерзкий расчленитель трупов, съедающий их по дороге в лифте и получающий от этого удовольствие, я таких не играю. Неинтересно»

— Вашим крестным отцом в кинематографе стал Александр Кайдановский, который снял вас в «Жене керосинщика», — то, что вы в эту картину попали, случай или все было предопределено уже, вы к этому шли?

— Нет, я, повторюсь, ленивый и никуда не шел, все в моей жизни, что к профессии относится (и не только к ней, наверное), — де­ло случая: он мог быть, его могло и не быть. Ничто нас с Александром Леонидовичем не подводило к тому, чтобы как-то соприкоснуться, — наоборот, он хотел снимать в этой картине, я знаю, грузинского артиста, но в то время (опять же ссылки на время почему-то!) грузинские артисты, очень мною любимые, много у нас в России снимались, к тому же «сталинская» тема пошла, и генералиссимуса, естественно, грузины играли...

— Они и актеры прекрасные — школа...

— Блестящие, но их много тогда было, и Кайдановского, насколько я понимаю, не­множко напугало...

— ...тиражирование...

— ...что вот в этом потоке у него тоже грузинский артист будет, поэтому от первоначального варианта он отказался и начал что-то такое искать. Не отступись он от своего замысла, сними Мегвинетухуцеси замечательного, все было бы отлично, но я бы в его фильм не попал, поэтому да, это абсолютный случай.

— Вы сегодня один из наиболее снимаемых российских актеров. «Мусульманин», «Кризис среднего возраста», «Му-Му», «Каменская», «В августе 44-го», «Антикиллер», «Спецназ», «Олигарх», «Благословите женщину», «Московская сага», «Охота на изюбря», «Турецкий гамбит», «Вы не оставите меня» (чудесный, кстати, фильм!), «Кандагар»... Вы сами свои работы смотрите?

— Специально — нет, только когда какое-то время пройдет или если на премьеру позовут, и то у меня, как правило, сесть и посмотреть не получается, потому что там с людьми, с которыми работал, общаешься, интервью даешь... Поэтому какими-то случайными урывками вижу или где-нибудь в гостинице на гастролях включаешь и смотришь.

— На экране вы себе нравитесь?

---

---

— Банальный ответ: нет — я бы такое лицо не снимал.

— Однажды вы сказали, что среди ваших картин есть несколько таких, которые способны вышибить из вас слезу, — что это за фильмы?

— Ну, сейчас практически все могут вышибить, потому что я стал сентиментальным.

— Это возраст?

— Возможно. Или понимание того, что многое уже не исправить... Плачу от того, что сыграл не так и никогда уже не сыграю, как надо бы. Не знаю... Это вы в каком-то моем интервью прочитали? Я, наверное, там неправду сказал — нет таких картин из моих, вот чтобы до слез растрогали... Это наша актерская болезнь — я не могу смотреть фильмы, особенно со своим участием, как бы отстранясь...

— Как зритель не можете?

— Абсолютно не могу — к сожалению, потому что помню все: как этот кадр снимался, почему тот стол выбрали, а не этот, как его часами ставили. Более того, я даже чужие ленты так смотреть не могу — все равно вижу, как это сделано, то есть предполагаю, и вот об этом мои мысли. Очень редкие картины произвели на меня впечатление — как, например, «Рокко и его братья» Висконти, но я увидел его очень давно, еще не будучи так плотно занят в кино, поэтому смотрел как зритель, и он у меня на всю жизнь одним из самых любимых остался.

— Кого же сложнее играть — под­леца или хорошего человека?

— Я не понимаю, что это такое, и объясню, почему. Если уж в сценарии такой Гад Гадыч выписан — какой-нибудь абсолютно мерзкий расчленитель трупов, съедающий их по дороге в лифте и получающий от этого удовольствие, я таких не играю, потому что неинтересно.

— Хотя было бы любопытно вас в такой роли увидеть...

— Ну, возможно, но все равно — это, наверное, традиция русского актера: мне некое оправдание нужно...

— Чикатило разве неинтересно сыграть?

— Как момент болезни — да. Не просто как явление кого-то убивающего, а как возможность рассмотрения причин: отчего у человека такая аномалия психики, почему вообще это случается, можно ли каким-то образом с подобными отклонениями жить. Вот с этой точки зрения — да, а просто некоего мясника сыграть — нет.

«Когда у кого-то дилемма: человека любить или родину — это ненормально, выбирать: или-или — и взвешивать, что важнее, нельзя, невозможно»

— Я раза три фильм Говорухина «Бла­гословите женщину» видел, но так и не пришел к однозначному выводу, в чем же его магнетизм, чем он притягивает. Вроде бы все понятно, вроде бы такая советская...

— ...простая история...

— ...да, а вот не отпускает. Как к своему герою Ларичеву вы относитесь?

— Ужасно я к Ларичеву, к этому герою, отношусь, и меня пугают наши женщины, которые от него в восторге: «Слушайте, какой замечательный!»...

— Мужик!

— Я говорю: «Подождите, секундочку... Вспомните, что он ответил своей жене, ког­да та сказала, что ждет ребенка? Ну естест­венно, она хотела родить, а Ларичев ей: «Не время!»...

— ...Родина в опасности...

— Да: китайская граница — какой ребенок? Конечно, он — человек, служащий Отечеству, но все равно ни одну женскую слезу на другую чашу весов положить я не могу. Для меня неприемлем выбор: или долг (мы о военном времени не говорим — вот просто офицер Отечеству служит), или женщина, которая рядом с тобой и из-за этого мучается, которая несчастна. Какой ты герой, если не способен одного сделать счастливым, кого ты сможешь защитить, служа таким образом Отечеству? Я пытался это многим женщинам объяснить, которые горой за Ларичева стояли, — особенно журналистки этим отличались! — не получается.

— Вы вообще Шунечку своего моральным уродом назвали...

— В какой-то степени да, но опять же это не только в его адрес я выразил свое, и только свое, отношение — к такому типу людей. Конечно, урод.

— Как вы считаете, свою жену он любил?

— Да.

— По-своему...

— Вы знаете, когда у кого-то дилемма: человека любить или родину (не важно, он сам перед собой такую дилемму ставит или государство его озадачило), это, по-моему, ненормально. Не называю такую жизненную позицию уродством, но выбирать: или-или — и взвешивать, что важнее, нельзя, невозможно, либо ты действительно служи Отечеству и про остальное забудь — не заводи семью и близко к себе никого не подпускай, так, в одиночестве, и дослуживай. Отечество тебе потом, может, спасибо скажет, в чем я...

— ...глубоко-глубоко...

— ...не уверен. Мы видим, как с этим героем оно обошлось, — просто его (показывает, что вышвыривает) — да? «До свидания», — сказало.

— Молодец!

---

---

— Послужил? Медальку тебе вот, а даль­­ше — живи как хочешь.

— Много, на ваш взгляд, было в то время таких одураченных, обдолбанных, можно сказать, людей, как Ларичев?

— Видите ли, какая штука... Это мы с вами понимаем, что они обманутые, а они-то — может, в этом их счастье! — этого не осо­знавали, то есть действительно иск­ренне служили своей родине. Такое было время — тяжелое, прямо скажем, и не будем обосновывать, почему, просто военные — это вообще некое другое существование целого народа, страны, ничего общего с той жизнью, что у нас сейчас, — из машины вышли, в кафешку парканулись...

— ...расслабились...

— ...не имеющее. Там кровь иначе течет, сердце по-другому бьется, поэтому тогда они, думаю, не понимали, что кто-то их обманывал. Верить в это или не верить — такой вопрос у них не стоял, и этим, может, они от нас отличаются, потому что у нас на все есть вопросы, хотя не на каждый из них мы находим ответ. Они меньше спрашивали, и не потому, что были ограниченные или извилин у них, может, меньше, — об этом не говорю, но само время им таких вопросов не диктовало...

— И страх, наверное, мешал...

— И страх — безусловно.

— Вы сыграли, причем весьма удачно, множество военных, а недавно признались, что больше таких ролей не хотите, — это осознанное решение?

— Абсолютно.

— Надоело?

— Не то чтобы надоело... Как это ни странно, мне обидно, что в нашей драматургии самые яркие произведения — о войне, ведь, как ни крути, но драматургически это выигрышно.

— Объединяющая идея...

— Объединяющая, но и разрушающая. Там очень много намешано: и любовь, и смерть, — все есть, потому что человек на войне умирает — к сожалению, это так. Мы не научились жить в мире и создавать в нем некую гармонию или дисгармонию — я имею в виду на художественном уровне, у нас и в мирное время все равно банды какие-то действуют, преступность, потому что это тоже смерть, это тоже, в общем, любовь. Не война, а помельче — войнушечка такая, и все в ней прекрасно существуют, но это ужасно.

— Мне очень нравится фильм Лунгина «Олигарх», где вы сыграли, — он динамичный, цельный... Его Борис Абрамович Березовский финансировал? Это его история?

— Точно, на 100 процентов утверждать, что это его история, не могу, но что она схожа с историей их компании, их дружбы, взаимоотношений — это да, а финансировал ли съемки Березовский, не знаю.

— Вам интересно было в этой картине играть? Все-таки образ сильный — генерал госбезопасности...

— Это даже не генерал, а как бы олицетворение Кремля в момент перемен — я пытался показать, как там, за кремлевскими стенами, эти перемены ощущались.

— По поводу тех реалий кто-то вас консультировал, подсказывал, как в роль вживаться?

— Нет, я только по своим предположениям, по каким-то понятиям играл...

«Гейдар Алиев уникальным был человеком, может, самым ярким представителем эпохи, к судьбе которого интересно было прикоснуться»

— В фильме «Истина момента» вы сыграли Гейдара Алиева — вам довелось с ним встретиться лично, переговорить?

— Знаете, я не могу себе простить, что не удалось, потому что все мы, пока живем, думаем, что мы вечные...

— ...и они тоже...

— И они тоже, хотя он многие десятилетия доказывал, что так это и есть. Уникальный был человек, на мой взгляд, — один из самых, а может, и самый яркий представитель эпохи, к судьбе которого интересно было прикоснуться, чего о многих других лидерах тех лет сказать не могу.

— Серые мыши...

— Просто эти люди мне не­интересны — вообще, их фамилии некое недоумение вызывают: жаль, что в то время мы вместе с ними жили, даже как-то обидно, а вот он — нет, не вызывает, поскольку человек был загадочный...

— ...самостоятельно мыслящий, ярко...

— Насколько можно было в то время члену ЦК...

— ...и кандидату в члены Политбюро...

— ...понимаете, да? Это мы сейчас на все свое мнение имеем, а там все было под контролем, так что особо не развернешься, тем не менее, когда мы эту картину снимали, Алиев несколько раз меня приглашал. Один раз сорвалось, потому что у него график изменился — надо было в Турцию лететь что-то подписывать, а второй раз или третий уже я не смог, потому что здесь какие-то дела были. Думал: вот после этого, после этого...

— Гейдар Алиевич вашу картину видел?

---

---

— Мне говорили, что да, правда, не готовый фильм — ему какой-то рабочий материал показывали.

— Ему понравилось?

— Судя по тому, что он дал нам в Баку зеленую улицу на посещение всяких закрытых организаций, — да. Все абсолютно двери открыл — входите и снимайте!

— Но там-то, на этой картине, консультанты у вас были, вам подсказывали, как надо лидера Азербайджана играть?

— Были, конечно, но азербайджанцы, и это, как я понимаю, определенный отпечаток накладывало. «Ребята, — сказал им, — если бы я тоже был азербайджанцем, наверное, сделал бы так, как вы советуете, но отношения к этой национальнос­ти я не имею — просто играю, какое-то свое пред­ставление о том времени пытаюсь в кино внести», поэтому не очень-то и при­слушивался.

— Алиев — человек совершенно другой ментальности: сложно было его играть?

— Сложно.

— Вы наверняка в психологию своего героя проникнуть пытались, понять, о чем он думает, — каким образом?

— По каким-то его биографическим, как я их назвал, срывам. Алиев же на несколько лет пропадал: никто не знал, где он, что делает, — вообще никто. Я пытался себе представить, как может человек, причем так называемый медийный, взять и исчезнуть...

— ...и потом всплыть где-то в Нахичевани...

— Да, а затем появиться. Ты же не уедешь, не просидишь пять или шесть лет где-то в бункере, чтобы потом оттуда вылезти, все как-то не так было, и потом — трагический уход жены: как он это пережил? Я какие-то отправные точки выбрал, по которым пытался вылепить портрет крупного политического деятеля, то есть игрока на политической карте. Не по тому, какой он там указ подписал, — это меня совершенно не интересовало, а по таким человеческим, очень явным, ярким, выпуклым событиям в его жизни.

«Если о российском кино как об индустрии, а не о телевизионном формате мы говорим, его, на мой взгляд, нет»

— Каких фильмов, на ваш взгляд, сегодняшнему российскому кино не хватает, о чем надо больше снимать?

— Всех не хватает, всех!

— Вас качество нынеш­него кино не устраивает?

— Вы знаете, если о кино как об индустрии, а не о телевизионном формате, который сейчас все захлестнул, мы говорим, его, на мой взгляд, нет...

— При том, что столько фильмов выходит...

— Разных — разнобюджетных и разнонаправленных, а нет его, я считаю, только по одной причине: кино все-таки адресный вид искусства. Снимая или снимаясь, мы должны понимать, кто на этот фильм пойдет, кому мы его адресуем...

— ...и кого хотим удивить...

— И удивить в том числе. Не говорю, персонально: вот, мол, моего спонсора удивлю, а наше кино, пожалуй, этим и занимается (отчасти и к сожалению), снимая как большие, дорогие фильмы, так и, на­оборот, малобюджетные, старается изумить тех, кто на это деньги дают. Вот с маленькими еще мне понятно — ребята такой тусой занимаются. Своей тусовочкой мы тихонечко своих поснимаем, своим покажем, похохочем, поржем...

— ...все довольны...

— ...и разойдемся, но это вообще не задача кино. Это Home Video (то бишь домашнее видео) какое-то — ну, в узком кругу где-то его покажите: зачем это на экран выносить? Никому оно не понятно, кроме тех людей, которые знают: «А-а-а, это Сидоров...» — их человек пять.

— Кризис по кино сильно ударил?

— Как по всему — все сократилось, ужалось. Ну да, безусловно, ударил...

— Вы снялись в двух голливудских картинах с Расселом Кроу, Ванессой Редгрейв и Николь Кидман — кто там еще из звезд был занят?

---

---

— Джордж Клуни...

— На минуточку! Как вы попали в Голливуд?

— Случайно, но у меня все — дело случая. Туда я не рвался, мне это не надо было — зачем? Просто, создавая новую студию Amblin Entertainment, Стивен Спилберг решил ее открыть картиной «Миротворец», и, поскольку там Балканская война показана, хотел, чтобы все действующие лица были из тех мест. И русские тоже — не с бульвара Сансет в Лос-Анджелесе, а из России. Он сюда своих гонцов заслал, которые про­водили кастинг и делали пробы, — вот и все.

— Со Спилбергом вы общались?

— Лично — нет.

— А с актерами, которых мы перечислили?

— Конечно. Ну, кроме Ванессы Редгрейв — мы, к сожалению, просто по сюжету не пересекались...

— Нормальные они люди?

— Нормальные — в смысле? Они хорошие и очень большие труженики — имею в виду трудятся на площадке, совсем не ленятся.

— Организованные, наверное?

— В общем, да — довольно собранные, энергичные, не позволяющие себе спустя рукава работать, расслабиться, то есть, как я понимаю, звезды, которые там в первой обойме находятся, оказались в ней...

— ...не случайно...

— Конечно, и существуют довольно напряженно. Это не то что снялся — и в шоколаде: яхты-шмахты, ничего подобного.

— Мхатовская школа, однако, лучше заокеанской или нет?

— На мой взгляд, да, мне кажется, наши артисты вообще лучше. Даже с этой ленцой, потому что в этом такой воздух есть — вот как у Никиты Сергеевича Михалкова в ранних фильмах, когда он «Неоконченную пьесу для механического пианино» снимал. У них этой атмосферы нет, она отсутствует, и не потому, что чего-то им не хватает, а потому, что они в принципе другой породы, другой организации — всего другого, но мне-то вот эта ленца, это сибаритство ближе...

— «Для меня Голливуд, — вы сказали, — это галочка для протокола»...

— Ну да — в общем, я понял, что это. Не знаю: может, сейчас во мне некая недосказанность, не­завершенность с ними каких-то процессов говорит, то есть что я имею в виду? У них очень огра­ниченная потребность во мне, как и во всех иностранных артистах, которые туда попадают, — русских особенно!

— Интерес узкий, сугубо утилитарный...

— Да, и сводится он к тому, чтобы ты какого-то урода бандитского сыграл...

— Кого вы там, кстати, играли?

— В «Миротворце» у меня была роль продажного генерала российской армии, который продает налево ядерные боеголовки, — ну такой у них сценарий, так они себе это представляют. Боеголовки — их там штук девять — он в грузовике везет и каким-то балканским повстанцам предлагает.

— Сам за рулем при этом?

---

---

— Нет, не сам — все-таки у них по замыслу и хорваты, и сербы должны быть представлены, поэтому за рулем серб, хорват еще что-то делает — у каждого своя миссия.

— А второй фильм?

— Это была первая и, может, единст­венная за всю историю наших взаимоотношений с Голливудом попытка сыграть хорошего русского. Картина «Столкновение с бездной» — это фантастическая история. Ну, не очень фантастическая, потому что лет 15 назад над Землей странная звезда висела — какой-то метеорит, и он даже невооруженным глазом был виден (помню, я тогда в Англии был и там все на него смотрели). В общем, Голливуд, он такой — фабрика: сразу хоп! — и несколько, по-моему, десятков сценариев по этому поводу разрабатывается и одно­временно блок схожих историй снимается. Одной из них и была «Столкновение с бездной» режиссера Мими Ледера, где мы экипажем летели с Земли на метеорит, чтобы заложить там взрывчатку... Ну как тот товарищ — один к одному! — который в «Армагеддоне» планету спасал... Этот фильм, кстати, в соседнем павильоне снимался, но там помните, наверное, в каком состоянии русский был, валенки, шапка, какая-то бутылка...

«За любые деньги плохого русского играть я в Голливуд не пойду, потому что мне их там не предложат»

— Классический...

— Ну да — в их представлении, а здесь русский в моем исполнении был и, что у меня гордость вызывает, абсолютно нормальный человек, то есть не без недостатков. Он не имел семьи, такой, извините, сердцеед был — многих женщин любил...

— Это для мужчины, если кто не знает, достоинство...

— Ну, как посмотреть — у американцев это все-таки минус, но персонаж довольно вменяемый: не то что он грыз на ногах ног­ти и никогда не умывался. Нет, тут не так, как в «Армагеддоне», — была попытка сделать экипаж действительно международным, но человечным, людей сразу, в зависимости от национальности, на плохих и хороших, как обычно у них бывает, не делили.

— Работа в Голливуде чему-нибудь в профессиональном плане вас научила?

---

---

— Нет.

— Неужели ничего нового не увидели?

— Нет, абсолютно — единственное, я понял, что, вот как у нас нефть и газ есть, которые огромный «Газпром» опекает, так у них кино, которым...

— ...Голливудпром занимается...

— Именно! Это абсолютно промышленная, отлаженная, многомиллиардная по деньгам история, которая работает и ог­ром­ные прибыли приносит, — вот это я понял и своими глазами увидел.

— Вы сказали, что играть плохих русских у американцев отказываетесь, — и что, за любые деньги их не сыграете?

— Во-первых, любые деньги они не пред­лагают — это все тоже сказки. Любые там своим звездам дают, и то не очень-то, поскольку довольно ограничены в этом, а ос­таль­ным много не платят. Думаю, что, например, Депардье, снимаясь у себя на родине, получал больше...

— Ну, во Франции он Депардье...

— ...там на него зритель идет, а здесь он человек, подыгрывающий — ну не знаю! — Николасу Кейджу или еще кому-то, потому что американцы его только так воспринимают. Кейджа они, может, помнят, знают, а этого человека — нет. «Кто такой? — спросят. — Француз? А-а-а, ну и фиг с ним» — соответственно ему и платят. Вливают они в то, что гораздо больше денег принесет, — это их принцип, и он единственный.

— Их право...

— Естественно, так что за любые деньги плохого русского играть я не пойду, потому что мне их не предложат — слава богу, такого искушения у меня нет!

— Вы в кинематографе очень востребованы, и кино вас любит, а соб­лазна оставить театральные подмостки во­об­ще у вас нет? Театр вам еще нужен?

— Да, конечно, и такого разделения у ме­ня никогда не было.

— В театральном зале между тем от силы полторы тысячи человек сидит, а кино как-никак самое массовое из искусств...

— Зато ты эти полторы тысячи человек видишь.

— А энергии сколько тратите...

— А сколько получаю! Это взаимосвязано, все не просто так, потому что кинематограф все-таки технология. Конечно, артисты в хорошем кино есть, то есть ты обязательно играешь... В не очень хорошем у тебя вместо партнера, который сейчас где-нибудь в Петропавловске-Камчатском снимается, штатив, потом его на мое место по­ставят, и он будет со штативом, заменяющим меня, играть, — это технологические штучки, которые с театром никак не соизмеримы.

(Окончание в следующем номере)

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter