Евгений ПЕТРОСЯН: «Об ориентации руководства российского «Первого канала» не знаю и судить о ней не берусь, но именно на «Первом» установки были — юмористам эти темы не затрагивать»

(Продолжение. Начало в № 2)

«Как Петросяна уничтожить? 550 раз в день по телевизору показать»

— «Смехопанорама», «Кривое зеркало» — телепрограммы, благодаря которым Евгений Петросян в каждый дом не только в России, но и во многих странах, причем не только бывших постсоветских, вошел: и в Америке я вас видел, и в Германии, и в Израиле — вы везде. Некоторые артисты считают: усердствовать, мол, не нужно, лучше пусть на экране меньше меня будет. Вас было и есть много — это, на ваш взгляд, плюс или минус?

— Сейчас немного — я это регулирую.

— То есть регулировать надо?

— Конечно — когда перебор, это плохо. Дело в том, что когда я с «Первого канала» на «Россию» ушел, там решили: мы его уничтожим, а как Петросяна уничтожить? 550 раз в день по телевизору показать.

— Всех бы так уничтожали...

---

---

— А вот представьте: и по первой кнопке, и по второй «Кривое зеркало» одновременно идет — там старое, здесь новое, но зрители же сориентироваться не сразу могут, и это действительно раздражает. Да бог с ним, с Петросяном, — давайте самого разгениального актера возьмем. Ну кого? Чарли Чаплина, Аркадия Райкина, и я вам его с утра до вечера показывать буду — он раздражать вас начнет?

— Безусловно...

— Вот этим оружием со мной справиться хотели, но не очень-то получилось — разнообразие, которое «Кривое зеркало» имеет (там же не я один, не только мои программы!), меня выручило.

— Почему же «Первый канал» так обо­злился, что случилось?

— Ну как? Целый ряд разногласий был.

— Творческих?

— И внутренних, и политических, и творческих, и административных — очень много, и я чувствовал, что артистов на разные программы, проекты разобрать могут и таким образом «Кривое зеркало» разрушить.

— Я вам, простите, нехороший вопрос задам: мне не раз говорили, что российский «Первый канал» — откровенно гомосексуальный, то есть все, от руководства до...

— (Перебивает). Нет-нет, об ориентации руководства не знаю и судить о ней не берусь, но хочу вам сказать, что именно на «Первом» установки были: юмористам эти темы не затрагивать.

— Именно эти?

— Да, поэтому я думаю, что...

— ...дыма без огня не бывает...

— Нет, вы считаете так, а я — что наоборот: там нормально все, просто затрагивать эту тему не надо...

— По опросам, треть россиян вас своим любимым эстрадным артистом считают — это очень высокий показатель, а с другой стороны, некоторые критики, высоко продвинутые интеллектуалы, в том числе и от юмора, в пошлости, дурновкусии, в игре на потребу низкой части аудитории, в мелкотемье вас упрекают. В чем же проблема и у кого она — у зрителей, которые за вас голосуют, или у критиков, которые вас ругают?

— От любого специалиста все конструктивные критические замечания выслушать с благодарностью я готов, а что касается пошлости, давайте разберемся, что под этим словом мы понимаем...

— ...и каковы критерии...

— Да. Сформулировать это правильно, с моей точки зрения, никто не может, хотя, мне кажется, только одна формулировка есть: пошлость — это то, что коробит, шокирует.

— Очень точное определение, кстати...

— Я долго искал, что у меня в репертуаре такого пошлого... Вот книжка «Над чем смеется Петросян» вышла, которой я горжусь, — и это весь мой репертуар. Среди моих поклонников и выдающиеся интеллектуалы есть — сегодня вот Эдвард Рад­зинский самые лучшие, похвальные слова по поводу моего творчества мне послал.

— Вас эти нападки расстраивают?

— Оправдываться не собираюсь, но думаю, что многое из критики, которая меня только сильнее делает, потому что мне луч­ше стать хочется, большая часть этого критического потока в газетах — черный пиар моих оппонентов, ведь в его рамках очень много нехорошего по отношению ко мне творится, и как у нас в стране это терпят, не знаю. Например, сайт «Церковь Евгения Петросяна» существует, где вместо ликов святых лица юмористов помещены, — кощунство невиданное! Это для того делается, чтобы кто-то из зрителей подумал, будто я так о себе возомнил.

— И кто-то же это проплачивает...

---

---

— Конечно. Есть сайт, где я глупости говорю, факт есть, когда в день моего юбилея организовали... Как это называется? Демонстрация? Ага, пикет! Ну, 15 человек пришло...

— ...и что демонстрировали?

— Плакаты с надписью «Долой Петросяна!», а потом режиссер «Голубого огонька» Сергей Широков просветил: «Евгений Ваганович, это же моя мосфильмовская массовка — ее из расчета 200 рублей в день оплачивали».

— Это популярность, по-моему...

— Нет, это заданность черного пиара, оплаченного конкретными людьми.

— И вы знаете, кем конкретно?

— Да, конечно.

— Это ваши коллеги?

— Нет, коллеги таких больших денег тратить не будут.

— А кто же?

— Ну зачем же я их рекламировать буду?

— Профессии ваших недоброжелателей хотя бы огласить можно?

— Это люди, так сказать, заинтересованные в том, чтобы ни Петросяна, ни «Кривого зеркала» не было.

«Всю мою профессиональную жизнь, а на эстраде я 56 лет, братья меньшие моим репертуаром питались»

— Говорят, что многие ваши шутки тут же КВН, Comedy Club, интернетом разворовываются — как-то побороться за собственный юмор вы не пытались?

— А бороться с этим невозможно, интернет все авторство перезапутал, и сколько бы мы ни спорили, чья шутка: моя или ваша, — если она анекдотом стала, как можно свою правоту доказать? Утверждать: «Вы знаете, этот анекдот я придумал» — глупо, и получается, что шутка, из моего репертуара вылетевшая и в интернете просто как анекдот зависшая, свободна, и воспользоваться ею любой человек, любой артист, любой автор может. Тем более что репертуар свой в телеэфир не сразу я выдаю — мне же концертировать надо, с годик новые сценки, монологи, интермедии покатать. Я же, когда на гастроли приезжаю, то читаю, чего зритель по телевизору не слышал, а пока это читаю...

— ...кто-то уже пишет...

— На моих концертах любители смешного сидят, потом они в интернете все пересказывают, и кто-то этим воспользоваться может, раньше меня по телевидению показать. Я вот никогда шутки у других не заимствовал, потому что такие вещи ниже своего достоинства считал, — зачем, если у меня лучшие авторы? Аркадий Хайт мне говорил: «Ну украли у нас шутку — бог с ним, я еще придумаю». Он на этот счет никогда не нервничал, и Миша Задорнов тоже...

— «Вам хочется песен? Их есть у меня!»...

— Дело в мере таланта — если он у тебя большой, сердиться ты не будешь. Всю мою профессиональную жизнь, а на эстраде я 56 лет, братья меньшие — извините, что я их так называю! — моим репертуаром питались.

— Лишь бы не кровью...

— (Смеется). Весь мой репертуар совет­ские артисты всегда читали. Однажды, помню, тарификация была... Знаете, что это такое?

— Просмотр, в ходе которого присво­­е­ние категорий и установление концертных ставок артистам происходило...

---

---

— Да, комиссия артистов эстрады весь день просматривала — их оклады, ставки и все остальное определяли, и весь день мой репертуар звучал (смеется). В конце я уже не знал, с чем выходить, потому что все уже прочитали, но никогда не сердился, а вот молодые артисты, которым кажется, что какую-то остроту они придумали, хотя на самом деле это летучая, выпущенная в мир мною шутка, в позу встать могут, поскольку профессиональной этики, профессиональных правил не знают. Они из са­модеятельности случайно пришли — понимаете?

— Без школы, без образования...

— Совершенно верно.

— Один безусловно выдающийся писатель-сатирик, когда я ему сказал, что Петросян — это же успех, марка, раздраженно бросил: «Да, успех, но это же государственный заказ. Ты вот не знаешь, а ему специально программы с таким юмором вести поручают, чтобы ни у кого интереса к политике не будить, чтобы люди, почему им плохо, не думали. Он народ успокаивает, а надо, на­оборот, во весь голос о политике говорить, о том, что лучше может быть, что демократии нет...». Ваша программа — это и впрямь госзаказ?

— Ой, какая глупость, какой неумный человек с вами разговаривал! Тем, что зрителя успокаиваю, я горжусь, и вообще, сказать надо, что советское искусство потрясающую миссию выполняло. Церковь в советские времена отменили...

— ...а взамен ничего не дали...

— Вот именно! У французского писателя Шарля Мориса я такую мысль прочитал: «Бесцветные эпохи говорили «искусства», высокие эпохи говорили «искусство», то есть жанры противопоставлялись, так вот, советское искусство, если всю коммунистическую идеологию от него отбросить, к нравственности, к идеалам, к сочувствию, состраданию призывало, добром сочилось — это Господь через искусство тропиночку к нам нашел, и жанр мой в том числе. «Улы­байся!» — говорил, это значит добрее стань, надежду не теряй. Искусство потрясающую миссию выполняло — душу нашего человека спасало, и то, что я людей успокаиваю, чем-то плохим считать просто глупо. А что, я про политику не говорил? А что, острым артистом не был? А что, сейчас я не острый? На телевидении действительно политики меньше стало, но на мой концерт придите — что мы окольно, огульно говорить будем, когда возможность самому все увидеть есть? Этот человек на моем концерте был?

— Думаю, ему больно приходить и аплодисменты слушать...

— (Смеется). Ох, какая нехорошая вещь — зависть человеческая! Я, например, ког­да коллега хороший номер сделал, радуюсь — ой, как я рад и за него, и за зрителя, и за жанр. Я счастлив, что попросить это смогу и в своей «Смехопанораме» показать, я доволен — но так же лучше жить, чем сидеть (кулак кусает): «А! Он классный номер выпустил — а почему не я?». Что это? Да просто патология.

«У американцев, когда Comedy Club идет, матом не ругаются»

— По слухам, однажды, еще в советское время, Василий Филимонович Шауро, на протяжении более 20 лет отдел культуры ЦК КПСС возглавлявший, вас по плечу похлопав, сказал: «Женя, не мельчи». Что он имел в виду?

— Да (улыбается), что-то он мне говорил.

— Согласитесь, от страха с ума сойти можно было, когда завотделом ЦК по плечу хлопает...

— А он моим поклонником был, и я не­множечко раздухарился, что-то у него спрашивал. Это же Шауро тогда Райкина до инфаркта довел, сказал: «На то, что вы великий артист, не посмотрим, из жанра выгоним», — и Аркадию Исааковичу плохо стало. Это за то, что Райкин ленинские цитаты в 70-м году использовал, когда юбилей Ленина отмечали.

— Да вы что?

---

---

— Да, и я, как говорится, шлангом прикинулся и у Шауро спросил: «А что с Аркадием Исааковичем произошло, за что вы его так обидели?».

— На голубом глазу вопрос задали?..

— Да, а он: «Что вы, что вы?» — и подробно мне всю эту ситуацию с его точки зрения, с его стороны, рассказал, а потом, прощаясь, по плечу меня хлопнул и сказал: «У меня просьба — не мельчи». Я долго думал, что Шауро в виду имел, а потом разобрался: не критиковать советскую власть советовал (смеется).

— 79-й год, Театр эстрады, ваш нашумевший спектакль «Доброе слово и кошке приятно», на премьере практически все ведущие артисты советской эстрады. Почему же мэтры к вам, еще молодому человеку, пришли?

— Потому что неравнодушными людьми были. Думаю, им интересно было, что в жанре происходит, над чем артисты из под­растающего поколения, уже ставшие мастерами, работают.

— Сейчас такого не увидишь: друг к другу практически не ходят — это ведь не типичная ситуация?

— Абсолютно нетипичная, вы очень точно подметили, а тогда на премьеры друг к другу все приходили. У меня, например, и Миров-Новицкий, и Утесов, и Миронова-Менакер были, а Ильинский (это не в 79-м, а раньше — в 75-м было) целый подвал о моей работе в «Советской культуре» написал.

— Звезда Малого театра и немого кино...

— ...Игорь Владимирович Ильинский. Как вы думаете, что такого Мастера о моей первой премьере, о моей сольной программе огромную статью написать заставило? Только неравнодушие — больше ничто не способно его принудить было: никакой блат, никакие просьбы, ничто, кроме веления души. Они настоящими наставниками были и традиции нашего искусства знали — вообще, советская эстрада потрясающие наработки в жанре имеет, аналогов за рубежом у которого нет. Мы очень самобытны, очень своеобразны, и знаете, чем? У них там на эстраде варьете, а у нас — театр: это шире...

— ...и глубже...

— Он к добру, к состраданию призывает, театр — это же все эмоции человеческие. Советская эстрада такой была, во всяком случае, лучшие ее образцы, и меня удивляет, когда молодые люди, будучи талантливыми, совершенно несвойственную нам американскую эстетику берут...

— Тупую американскую эстетику...

---

---

— ...ну, я не знаю: тупую — не тупую...

— ...как Михаил Николаевич Задорнов говорил...

— А, я вас понял. В условиях США, может, это годится, но, между прочим, у них, когда Comedy Club идет, матом не ругаются, а если и ругаются, это запикивают, вседозволенности нашей там нет. Когда молодые люди их систему взаимоотношений берут, а не нашу, поколениями наработанную, когда они ее дальше несут, современным звучанием, новым словом в остро­умии считая, когда почему-то актерским мастерством овладеть не стараются, самодеятельностью оставаясь, у меня это только сожаление вызывает, потому что школа у нас хорошая. С моей точки зрения, такой подход неприемлем, но не это даже самое страшное — самое страшное, что наработанных традиций, которые мастерство актера и формируют, они не знают...

— ...и знать не хотят...

— А одна из традиций — на премьеры друг к другу ходить.

«За что я Задорнову «жигули» подарил? Ну вот так мне захотелось»

— Вы о стариках заговорили, и мне услышанный от Иосифа Кобзона рассказ вспомнился о том, как его, тогда молодого артиста, вчерашнего демобилизованного солдата, признанные мэтры Миров, Новицкий и Гаркави в Москве прописывали. Они в Моссовет ходили, хлопотали, чтобы ему квартиру дали, деньгами ссужали, когда не на что было мебель купить, то есть всячески поддерживали. В вашей ситуации точно так же было?

— Безусловно — именно поэтому я сейчас молодым помогаю.

— Долги отдаете?

— Совершенно верно.

— Похоже, вы всег­да в долгу не оставаться старались. В прежние годы у вас, помню, прекрасные авторы были — Измайлов, Хайт и, конечно же, Задорнов, так вот, он мне рассказывал, что вы в советское время ему «жигули» подарили: за что, если не секрет?

— Ну вот так мне захотелось — он очень много хороших работ для нашего театра сделал.

— Он сказал, что вы удивительно щед­рый человек и ценить добро умели. Многим еще «жигули» дарили или кому-то даже «Волги» презентовали?

— Нет, машины я больше никому не дарил — у меня просто лишние «жигули» были (смеется). Да, это правда, и я их ему отдал — «девятку».

— Вы до его ухода с ним дружеские отношения поддерживали?

— К сожалению, нет.

— А что случилось?

— Видите ли, Миша со временем очень изменился... Я ему свегда добра желал, но наши пути-дороги разошлись.

— Но у вас же яркий совместный период был?

— Да, конечно.

— Что у вас даже интонации одинаковые бывают, никто вам не говорил?

---

---

— Нет, об этом впервые слышу — может, и так. Понимаете, юмористическая фраза свою атмосферу, свою ритмику име­ет, и, допускаю, чувствуя, как ее сказать надо, мы к одному рисунку приходим.

— А вы не замечали, что Путин и Медведев практически одну интонацию используют?

— Возможно... Да-да, вы правы, но там другое — они же каждый свой текст, свою импровизацию произносят, а мы общий говорили, поэтому что-то как-то напомнить могло.

— Если о вашем жанре говорить, в котором много довольно-таки ярких артистов было и есть, Райкин лучший или нет?

— Конечно.

— Однозначно?

— Мое поколение юмористов из Райкина вышло — это безусловно.

— Ну а сегодня мастера, о которых вы можете сказать, что они сильнее Райкина, есть?

— Актеров разных времен, разных поколений сравнивать я не люблю, их в той эпохе, в которой они жили, рассматривать надо и в том сочетании с искусством, которое они несли.

— Говорят, что на детях талантливых людей природа отдыхает, — вам не кажется, что в случае Райкиных, Аркадия Исааковича и Константина, наоборот получилось: сын талантливее отца оказался?

— Это кто сказал?

— Это у меня иногда такое впечатление складывается...

— Ну, у вас очень оригинальное впечатление. Может, потому, что Райкина в его лучшей форме, в нетелевизионном формате не знали...

— Я много записей видел и вживую однажды...

— Ну, возможно. Вживую — это же совсем другое, понимаете? Мне очень час­то говорят, что в зале все совершенно иначе воспринимается, — театр на живом контакте и держится, телевидение этого не передает. Райкин на публику вол­­шебно воздействовал, он дейст­вительно залом владел, и потом, я бы его с Костей не сравнивал, потому что они разножанровые: сын — актер театра, а отец — артист эстрады, у них разные жанры, разные роли.

— А темперамент, искусство актерское?

— Да, безусловно, темперамент у Кости большой, но в молодые годы и Аркадий Исаакович темпераментным был (смеется).

«Иногда артиста хочется помыть, просто помыть элементарно: «В душ иди, ты потный!»

— «Утесов, — вы вспоминали, — учил: «Никогда о коллегах плохо не говори, а то получится, будто сам лучше их». Я стараюсь, но язык иногда чешется...». Чешется?

— Конечно — я же немножечко эстрадовед. К сожалению, единственный на сегод­няшний день, поскольку все, что журна­лис­ты пишут, эстрадоведением не является, и мне, разумеется, не только похвалить, но и покритиковать хочется, исправить...

— ...одернуть...

— Причем не только как эстрадоведу, но и как режиссеру — я же прежде всего режиссер! Исправить, наставить, поставить, направить, уточнить, лишнее отсечь...

— ...по рукам дать...

— ...этого артиста помыть. Просто помыть элементарно: «В душ иди, ты потный!».

— И такое бывает?

— Ну конечно. И помыть, и одеть, и, естественно, язык чешется — а чего вы хотите? Как может он не чесаться, когда действительно пошлость я вижу, которую сейчас молодые артисты несут?

— В продолжение темы опять ваша цитата: «Разговоры о том, что смех в жизни иссяк, ведут те, кто со сцены, как крысы с корабля, сбежали» — это вы на Хазанова намекаете?

---

---

— Нет, и вообще «как крысы» — грубое выражение. Во-первых, Хазанов не убежал, на эстраде выступать продолжает, а во-вторых, если артист жанр сменил — это его дело, в конце концов. А почему «крысы с корабля»? Может, что-то я говорил, а усердный журналист это...

— ...переврал...

— ...огрубил.

— Геннадий Хазанов — хороший актер? На ваш взгляд?

— Наверное, хороший. Выдающийся, во всяком случае.

— Выдающийся?

— Конечно. Выдающийся артист эстрады. «Наверное» я почему сказал?

— Потому что это субъективная точка зрения...

— Нет, потому, что я его сегодня не вижу, а то, что было, — другое дело. Вы ведь знаете, что в искусстве, которое в тесном контакте с народом существует, ничего случайного не бывает, и если Хазанов большим артистом стал, значит, он большой артист.

«В наследство Хазанову костюм мой достался, в котором он и женился»

— Кого еще, на ваш взгляд, выдающимся назвать можно? — по сумме накопленных впечатлений... Роман Карцев большой артист был?

— Все, кого вы знаете, большие — каждый по-своему. У каждого из них свой рецепт комического, и каждому кажется, что его рецепт — единственно правильный: вот в чем дело, поэтому, когда один артист плохо о другом говорит, внимания не обращайте. Ему кажется, что только его схема верная, а у того — нет, но если он известным стал и на эстраде много интересных работ сделал, это, безусловно, и уважения, и внимания, и всего, что отсюда вытекает, требует.

А вообще, я бы такие эпитеты налево и направо не раздавал. Знаете, есть большой артист, есть выдающийся...

— ...и есть великий...

---

---

— Это три ступени вершины, и объективно-субъективная оценка у каждого, видимо, своя.

— Великий по вашей объективно-субъективной оценке один?

— Вы хотите сказать — Костя Райкин, потому что он вам больше нравится (смеется)?

— Нет, я уже хочу сказать Аркадий Иса­акович, потому что вы меня убедили...

— Вы знаете, у меня друг был — выдающийся театральный критик и театровед, доктор искусствоведения Александр Шерель, мы всегда с ним на разные театральные темы беседовали, при этом спорили, и однажды я за­явил: «Утесов — великий артист, самый великий, который за всю историю человечества был».

— Серьезное заявление...

— Более чем, и Шерель несказанно удивлен был. Леонида Осиповича он очень любил, говорил, что с ним знаком был. Наверное, это правда, но я-то Утесова, как вы понимаете, очень хорошо знал и вступительной статьей к его книге «Спасибо, сердце!» горжусь — если время почитать будет, пожалуйста: издательство «Вагриус».

«Почему ты так считаешь?! — закричал Шерель. — Да что же это? Как можно походя такие эпитеты — великий артист — раздавать?!». Я ответил: «Эти слова очень редко я произношу, практически никогда, а вот сейчас произнес и могу тебе доказать, что нисколько не преувеличиваю. Он большой артист, популярнейший, чье имя люди по нескольку раз в день повторяли: «Утесов спел», «Помните, как у Утесова?», но совсем не это его величие оп­ре­деляет. Великим артис­том во время войны он стал, ког­да песни, обращенные к народу, исполнял, и народ их не только со слезами на глазах воспринимал, но и вмес­те с ним пел, ими воодушевлен был...

— ...и с этими песнями победил...

— И победил — такого взаимопонимания, такой благодарности от своего зрителя ни один актер за всю историю человечества не до­бился».

— Даже Шуль­­женко?

— Шульженко, конечно, тоже великая певица — никто ни у кого ничего не отнимает, но Утесов мощнее, значимее, потому что у него много песен было. «Жди меня, и я вернусь» — это же он первый исполнил.

— «Темная ночь», «В землянке», «Одес­сит-Мишка», «Заветный камень», «Пе­сен­ка военных корреспондентов», «Слу­­чайный вальс», «Дорога на Берлин»...

---

---

— Нет, «Темную ночь», хотя Утесов ее тоже пел, за Бернесом оставим. У него десятки военных песен были, — десятки! — которые очень здорово служили: они дух народа поддерживали, вот так (сжатые кулаки показывает) всех держали, и представляете, какую люди к нему благодарность испытывали. Еще долгие-долгие годы после войны эхо ее не смолкало — эти бесконечные рассказы, бессчетные случаи подтверждения удивительного вза­и­модействия народа и его артиста, который зрителей своих не бросил, куда-то в эвакуацию не уехал (он же и на фронте выступал!), а вместе с ними своими средствами воевал.

— Вы, насколько я помню, в его оркестре пять лет прослужили?

— Да.

— Потом на смену вам туда Геннадий Хазанов пришел, которому в наследство, говорят, ваш пиджак достался...

— Не пиджак, а костюм.

— В котором, опять-таки говорят, он женился...

— Да. Ну и что? Так и было, Хазанов сам это рассказывает. Все очень просто — костюм же казенный...

— Вот бедность какая была, да?

— Мне его сшили, два года я в нем выступал, потом в гардеробе оркестра оставил. Хазанов пришел и, поскольку размер тот же оказался...

— ...в чужой костюм влез...

— Да, это правда.

(Окончание в следующем номере)

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter