Валерий ЗОЛОТУХИН: «Три года я пролежал, не вставая, привязанный»

«Наплявать, наплявать!» — этот незамысловатый песенный рефрен шлейфом тянется за 68-летним Валерием Золотухиным большую часть его залихватской жизни. Прославленный актер Театра на Таганке не скрывает своей неуемной гордыни, бравирует многочисленными сексуальными похождениями и охотно посвящает прессу в подробности метаний между женой и любовницей, ему, постаревшему Бумбарашу, нет никакого дела до того, что недоброжелатели называют его бабником и пьяницей, попрекают дрязгами с коллегами, скандальными дневниками и тем, что он не стесняется их сам продавать.Респектабельную публику шокирует даже не то, что Золотухин себе позволяет, - в конце концов, не один он такой, а то, что артист, давно переступивший пенсионный порог, не считает нужным хотя бы для вида блюсти рамки приличия. Впрочем, был в жизни Валерия Сергеевича человек, который принимал его таким, каков он есть. В 70-м году на вопрос анкеты: «Кто ваш друг?» - Владимир Высоцкий ответил исчерпывающе: «Золотухин». Сколько десятилетий прошло, а окружающие до сих пор спорят о том, на­сколько искренняя дружба их связывала и в чем секрет взаимного притяжения, замешанного то ли на зависти, то ли на ревности, то ли на извечном мужском соперничестве.

Фото Феликса РОЗЕНШТЕЙНА

Немногие знают, что до восьмого класса Валерий Золотухин передвигался на костылях и так к ним привык, что просто не замечал: катался на одной ноге на коньках и лыжах, играл в футбол (правда, в основном стоял на воротах). Когда же пришло время отбросить их, Валерий не обрадовался - испугался: без привычной опоры он чувствовал себя неуверенно... Думаю, нечто подобное Золотухин ощутил и в июле 80-го, когда из жизни ушел человек, служивший ему точкой отсчета, шкалой и ориентиром успеха, едва ли не единственный, на чье мнение ему было не «наплявать», кого всегда хотелось превзойти, переплюнуть...

На поминках по Высоцкому в кабинете главного режиссера Таганки Любимова Золотухин со вздохом проронил: «Он вовремя умер - надо уходить, когда кажешься особенно вкусным», а когда коллеги набросились на Валерия с матом, актер с вызовом выдохнул: «Это не я сказал - Заратустра». Рискни он затронутую тему развить, ему еще и по шее, наверняка, накостыляли бы, но время подтвердило его неоспоримую правоту. Сегодня, во всяком случае, когда Таганке не под силу собрать вечером 450 зрителей и ее спектакли идут в полупустом зале, это очевидно уже всем.

Как бы там ни было, Высоцкий, которому доставались лучшие роли (Бумбараш все-таки не Гамлет!) и который всегда уводил самых красивых женщин, и тут Золотухина обошел: Владимир Семенович шагнул в вечность, а Валерий Сергеевич остался жить (теперь уже доживать или, того хуже, влачить существование на жалкую пенсию в 691 рубль (около 20 долларов), на которую расщедрилось государство).

«Какой же я Бумбараш? Я сложнее и интереснее»

Между двумя, пожалуй, наиболее яркими и эпатажными грандами легендарной Таганки пролегла пропасть глубиной в 30 лет, и пусть не вводит никого в заблуждение то, что Золотухин нынче уничижительно именует себя даже не актером, а клоуном и кривляльщиком: мол, таких сжигали в средние века на кострах. Будучи неисправимо амбициозным, он до сих пор не оставляет попыток дотянуться до вершины, на которую его друга - тоже, кстати, примерным поведением не отличавшегося - когда-то вознесли народная любовь и судьба.

С матерью в Быстром Истоке, конец 40-х

Конечно, в возрасте моего собеседника неудобно бить себя в грудь: «Какой же я Бумбараш? Я сложнее и интереснее», и все-таки, в чем бы он себя ни проявлял: играет ли на сцене, снимается ли в кино или занимается, как сам говорит, детопроизводством, - каждый его поступок об этом буквально кричит. В родной деревне на Алтае Валерий Сергеевич построил церковь, получил звание народного артиста России, вступил в Союз писателей и издал 15 (!) книг, о чем Высоцкий и не мечтал, но при этом Золотухин ничуть не приблизился к цели: по-прежнему остался в тени своего так и непревзойденного друга.

Миг триумфа Валерий Сергеевич пережил, когда в 63 года в третий раз стал отцом. Все-таки в этой роли никто из звездной плеяды таганских корифеев уже не сможет его затмить, а главное - так уж распорядилась природа! - красивых женщин всегда притягивали лишь сильные, по-настоящему успешные мужчины.

«ПРИКОВАННЫХ К ПОСТЕЛИ ДЕТЕЙ ВЫВОЗИЛИ ЧЕРЕЗ ЛАДОГУ ПОД БОМБЕЖКАМИ»

Студенческие годы, общежитие. Поступая в московский ГИТИС, Валерий Золотухин вошел в первую попавшуюся дверь, а вела она на отделение оперетты...

- Валерий Сергеевич, молва вас к баловням судьбы причисляет, но это еще как посмотреть: я, например, знаю, что в детстве вы заболели туберкулезом кости и даже передвигались на костылях...

- Я, как и многие сверстники, ходил в детский сад, все было нормально, но однажды пошел дождь, и родители разобрать ребятишек запаздывали. Мы, дети, столпились на лестнице, которая вела с земли на второй этаж, - подставляли под струйки ладошки! - и я как-то из кучки ребячьей выпал: то ли надавили на меня, то ли сам поскользнулся... Упал, короче, со второго этажа, вывихнул руку и сильно ушиб коленку - она стала пухнуть. Бабки пытались ее заговаривать, ниточками перевязывать - ничего не помогало. Через год стало больно ходить, а поскольку отец у меня был начальник...

- Большой?

- По сельским меркам (мы жили в алтайском селе Быстрый Исток) - да, председатель колхоза. В общем, мать его упросила, заставила повезти нас с ней в Барнаул, и прямо на руках он меня, семилетнего, внес в кабинет первого секретаря крайкома...

- Ну, первый секретарь крайкома тогда - это был царь и бог...

Первая роль в кино — «Пакет», 1965 год

- А то! Спустя годы уже родители его фамилию мне назвали: Беляев - знаменитый был в тех местах человек. Отец сказал ему: «Сын болеет, нужно его как-то лечить», - и меня направили в костно-туберкулезный санаторий «Чемал», основанный в Горном Алтае в 42-м году на базе двух или даже нескольких санаториев, эвакуированных из блокадного Ленинграда. Как они выбирались из осажденного города - это целая эпопея, стоящая отдельного рассказа. Предста­вь­те себе: Ленинград, прикованных к постели детей вывозили через Ладогу под бомбежками...

- По льду?

- Нет, это в августе было. Переправились, слава Богу, на пароходике, затем всех погрузили на поезд... 18 суток шел этот «эшелон милосердия» до Бийска, оттуда еще 200 километров по Чуйскому тракту...

- И что, врачи таки поставили вам страшный диагноз - туберкулез кости?

- Да, но как потом, через много лет, выяснилось, он оказался неверен - диагностика была тогда очень слабая. Узнал об этом, когда снимался в филь­ме «Каждый день доктора Калинниковой», посвященном Гавриилу Илизарову...

«Ты — народ, и я — народ, меня дома милка ждет. Уж ее, родимую, приеду — сагитирую». «Бумбараш», 1972 год

- ...чудо-доктору из Кургана...

- Да! На главную роль пробовались многие хорошие актеры, но как раз тогда на врача-экспериментатора начались гонения (в отделе науки ЦК КПСС постановили: «Этот шарлатан никогда на экране не будет!». - Д. Г.), и в результате в картине сыграла Ия Сергеевна Саввина. Ну а поскольку у нас там были очень мощные консультанты, они посмотрели и сказали: «У тебя не могло быть туберкулеза кости, иначе бы ты или лишился ноги, или бы она стала сухой, негнущейся. У тебя был остеомиелит». Самое, однако, ужасное, что меня, пацаненка, по бедро заковали в гипс - прямой такой кокон, бинты мощные. Под ними завелись какие-то гнойные вши, тело начало заживо гнить и страшно чесалось...

- Кошмар!..

- Не то слово! Я еще стал совать под гипс карандаши, щепки всякие-разные и в конце концов расчесал: гной вытек, поднялся смрад, и врачи вынуждены были мне гипс разрезать. Он же каменный такой, его поливали - и ножом, ножом... Дима, я до сих пор помню прикосновение лезвия, его движение по ноге - а прошло уже 60 с лишним лет!

- Совсем немножко...

Валерий Золотухин и Николай Губенко на репетиции с Юрием Любимовым, Таганка, 70-е

- Тем, что гипс сняли, я себя спас - еще бы чуть-чуть, и ноги бы лишился. Три года после этого я пролежал, не вставая, привязанный (этого никто сейчас не может вообразить: три года!), правда, последние 12 месяцев сидел. В 10 лет меня подняли в вертикальное положение, но вы же понимаете, что происходит с вестибулярным аппаратом, если человек проведет в постели даже полгода... Поставили, в общем, меня, пару минут продержали и положили, назавтра две минуты прибавили, потом еще - все больше, больше... Выписали, когда я на костыли встал - мне было разрешено ходить на них 45 минут в день, постепенно время накидывая. Лежа, я закончил три класса и, когда вернулся в свой Быстрый Исток, в четвертый пошел на костылях...

«ДО СИХ ПОР ОДНА НОГА У МЕНЯ ТОНЬШЕ И ДЛИННЕЕ НА САНТИМЕТР-ДВА, А ВЫТЯНУЛИ ЕЕ НА ШЕСТЬ»

- Комплекс у вас из-за этого не развился?

- Вы знаете, нет - нам же характер с рождения дан...

- Советский?

- Да просто человеческий. Говорят же, что через неделю-другую после появления на свет ребенок приобретает характер. Мама ко мне приезжала два раза в год - чаще не позволяло хозяйство, а уезжала в слезах, причем я ее успокаивал. Плакали и другие мамы, и ребятишки, которых они оставляли, а я уговаривал всех: «Да бро­сь­те вы, все хорошо будет!». Оп­тимист...

«Я влюбился в Высоцкого, как баба... Он меня поразил: я чувствовал, какая исходила от него доброта и желание мне помочь»

- Хромота у вас все же осталась, тем не менее вы отправились в Москву поступать в ГИТИС. Это каким надо быть отчаянным, как сильно в свои силы верить!..

- Более того, я же в первую попавшуюся дверь вошел, а вела она на отделение оперетты. Туда и поступил...

- Что такое оперетта, вы в Быстром Истоке знали?

- Представьте себе, знал. Вообще-то, мальчишкой я рос развитым, к тому же самодеятельность у нас в селе была очень сильная...

- На вступительных экзаменах никого не смутило, что вы хромаете?

- Они не заметили... Я же и по пря­мой не ходил - вихлял, а потом меня попросили станцевать вальс. Ну, я, так сказать, и выдал... Уже когда учился, мою походку странную (не хромоту!) заметили художники - даже не врачи. Медики-то видели, что одна нога тоньше, но я прошел дуром.

- Нога до сих пор тоньше?

- И на один-два сантиметра длиннее, а вытянули-то мне ее в санатории на шесть...

- Ничего себе!

- Да, вот так скособочило... Я же носил ботинок, подкованный во-о-от такой деревяшкой, но тут был расчет: ноги, больная и здоровая, росли с разной скоростью, и их длина постепенно сравнивалась.

- В 64-м году родилась легендарная Таганка - незабываемое, наверняка, время. Вы принимали активное участие в становлении театра, а сегодня, с высоты прожитых лет, как думаете - это было счастье?

- И счастье великое, и судьба! Я тогда на пятом курсе учился, а у нас все годы мастером была Ирина Сергеевна Анисимова-Вульф. Она меня уже с первого курса к Театру Моссовета прикармливала...

- ...которым Завадский руководил...

- Ой, Юрий Александрович даже пришел на мой дипломный спектакль - это была опера «Укрощение строптивой». Я пел басовую партию Баптисты.

- Басом?

- Ну какой у меня бас? (Хотя довольно низкий был голос - заканчивал я как баритон). Часто вот говорят: тенор. Какой тенор? Басов у меня не хватало, низов не хватало...

- ...время было тяжелое...

- Вот именно, поэтому и ушел из оперетты от греха подальше - в Театр Моссовета, а уже оттуда в 64-м году, посмотрев «Добрый человек из Сезуана», рванул на Таганку.

- Поняли, что не тем занимаетесь?

- Ну да, и честное слово, до сих пор самое большое мое театральное потрясение - это «Добрый человек из Сезуана» в постановке Любимова: для меня он остается лучшим спектаклем Театра на Таганке. Показывались Юрию Петровичу с первой женой Ниной Шацкой, потому что она тогда не работала - у нее был свободный диплом, и под «ля-ля-ля»  кусок из оперетты изобразили.

- На тему Таганки мне приходилось общаться с Аллой Демидовой, с Вениамином Смеховым, а совсем недавно - и с Юрием Петровичем Любимовым, так вот, когда мы беседовали у него в кабинете, он долго с тоской вспо­минал звездный час своего детища, потому что сегодня театр, как я понимаю, увы, в руинах...

- Я вам сейчас тайну открою: Юрий Петрович очень недоволен уров­нем коллектива и мечтает повторить 64-й год - то есть всех уволить и через полгода на контрактной основе вновь набрать труппу. Те, с кем он захочет работать, очевидно, останутся, а остальные... Правда, как это исполнить практически, не представляю.

«С ТЕМ, ЧТО СНЯЛИ, СЦЕНАРИЙ «БУМБАРАША» НИЧЕГО ОБЩЕГО НЕ ИМЕЛ»

- Хороших театральных актеров в Москве, особенно тогда, в 60-70-е годы, хватало, но мало кому удалось стать всенародно признанным: настоящую славу гарантировало только кино. Вам первую известность, переросшую в бешеную популярность, принес «Бумбараш» - снимаясь в этой прекрасной картине, вы понимали, что поймали удачу за хвост?

- Ай-ай-ай! Так-так-так! Ну-ну...

- Сознавали, что одной этой роли достаточно, чтобы на долгие годы оставаться любимцем всего СССР?

- Дима, вы не поверите... Как раз перед нашей встречей вернулся с Алтая, где проходил день памяти Михаила Евдокимова, так вот, там ко мне подошел космонавт Георгий Гречко, замечательный друг нашего театра, и начал с того же: «Бумбараш» - такая органика! Скажите, Валерий, а вы понимали, что создаете шедевр?». Почти повторил ваши слова...

- Наверняка, не понимали...

- Ну, конечно же, нет. До «Бумбараша» я снялся в фильмах «Пакет», «Хозяин тайги», в «Интервенции», которая лежала на полке, и никто даже предвидеть не мог, что столько лет, десятилетий, поколений он будет востребован.

- Чем берет зрителя это бесхитростное, лубочное, в общем-то, кино - в чем тут секрет?

- Вот если честно, у меня мурашки сейчас по коже бегут - не знаю ответа. Очень многое там сошлось: песни Кима - Дашкевича, замысел Николая Рашеева, актерский ансамбль...

- Ну и простота какая-то, правдивость, искренность?

- Конечно, сценарий ведь не имел ничего общего с тем, что сняли.

- Как это часто бывает...

- В чем тут секрет, теряюсь в догадках, и потом, можно еще что-то на год-два вперед просчитать, но на столько десятилетий?!

- «Бумбараш» и сегодня смотришь, не отрываясь...

- Это во-первых, а во-вторых, сколько на цитаты растаскано - ну что вы! Просто божественная удача какая-то.

- Вы вспомнили о фильме «Хозяин тайги», - тоже, на мой взгляд, блестящем! - где снимались с Высоцким, а меня потрясла ваша фраза из дневника: «Я влюбился в Высоцкого, как баба». В чем же такая любовь выражалась?

- Я записал эти слова эмоционально, спонтанно, потому что актеров хороших-то много, а вот партнеров замечательных мало. Мы с Володей репетировали «Галилея» (кстати, моя любимая, лучшая, на мой взгляд, роль Высоцкого в театре!), и он меня поразил: я чувствовал, какая исходила от него доброта, желание мне помочь.

- И впрямь редкость...

- Скажу больше. Когда я в партнерстве со Смоктуновским (у него была роль Сальери) играл Моцарта...

- ...хорошо бы остановиться на этом, потому что мне нужно перевести дух: Моцарта со Смоктуновским... Ну-ну...

- ...Володя приходил тайно за декорации, стоял там и за меня болел. Потом отводил в сторону, чтобы не видел Швейцер или Смоктуновский, и говорил: «Ну что ты молодого Смоктуновского изображаешь - играй молодого Пушкина, себя молодого! Что ты боишься выйти за эти идиотские рамки?». Он настолько переживал за мой образ, потому что знал, насколько непростые отношения были у меня со Смоктуновским вначале...

«ОБРАЩАЯСЬ К ВЫСОЦКОМУ, СМОКТУНОВСКИЙ ПОКАЧАЛ ГОЛОВОЙ: «ГАМЛЕТ С ГИТАРОЙ, СВИДРИГАЙЛОВ С ГИТАРОЙ... ШАЛУНЫ!»

- Давил Иннокентий Михайлович, довлел?

- Нет, там другая была история. Швейцер меня взял без проб - как и Высоцкого, Юрского, но ему нас снимать запретили, и он отложил фильм на полгода. Руководство в конце концов сдалось, махнуло рукой: «Ну ладно, снимайте!».

- Какая четверка!

- Тройка...

- Четверка...

- Ах, да! Прошу прощения - просчитался.

- Я понимаю, вы человек скромный, но не до такой же степени...

- Швейцер, советуясь с Иннокентием Михайловичем, показал ему мою отснятую... нет, не кинопробу, а, скорее, пробу грима, который там был очень сложным: выбривали затылок, делали пластические накладки, нос... Вскоре Смоктуновский меня встретил в театре - он был членом расширенного худсовета «Таганки», а мы как раз «Преступление и наказание» сдавали: Володя играл Свидригайлова, пел под гитару романс...

Короче, поднимаюсь по крутой лестнице в кабинет Любимова и вижу: стоит Смоктуновский. «Здрасьте, Валерий!» - говорит. Я: «Здравствуйте, Иннокентий Михайлович!», а он так сверху вниз (копируя Смоктуновского): «Видел я вашу пробу на Моцарта... Отвратительно! Так нельзя. Он ведь гений, понимаете? Как вы да я... Вы мне верите?». Я замялся: «Конечно, Иннокентий Михайлович, - вы же эпоха!». - «Да, эпоха... Я всегда говорю правду, правду, правду! Только правду! Здравствуйте, Володечка», - это уже к Высоцкому. И головой покачал: «Гамлет с гитарой, Свидригайлов с гитарой... Шалуны!»...

- Я теперь, кажется, понимаю, почему Высоцкий за вас приходил за кулисы переживать: корпоративная этика...

- Надо записать (улыбается) в дневнике это выражение «корпоративная этика», а то все никак не мог найти определение, почему же он приходил. Да, в этом смысле Володя был великим партнером и помогал, между прочим, когда мы в «Хозяине тайги» пробовались. Кстати, это ведь я его туда сосватал: Володя меня в «Интервенцию», а я его - сюда, и оператор Николаев сказал: «Их надо снимать вместе». Потом эту фразу почти дословно Эфрос повторил, когда мы «Вишневый сад» репетировали: Высоцкий - Лопахина, а я - Петю Трофимова. Так и говорил Анатолий Васильевич: «Играйте-ка вы, ребятки, вместе». Редко такая тесная сцепка возникает.

- По словам Аллы Демидовой, когда они выходили вместе на сцену, энергетика Высоцкого ее прошибала - вы на себе это чувствовали?

- Конечно.

- С экрана, к примеру, видно, что бьет фонтан, а на сцене это присутствовало?

- Еще как, только здесь, Дима, необходимо существенное уточнение. Мы ведь его сейчас - и уже давно! - знаем как автора, поэта. Магнетизм Володиных песен, стихов и тогда уже заставлял смотреть на него по-другому, хотя тот же Швейцер - а мы же всегда были в оценках работ Высоцкого осторожны, особенно после его смерти! - сказал: «Кстати, Лопахина он играл неважно». Мне, если честно, тоже всегда казалось, что Лопахин у Во­лоди какой-то не­убе­дительный.

- Видимо, не его была роль: не чувствовал он ее, не был в ней органичен...

- Может, и так, хотя в актерской профессии случаются чудеса: какие-то спектакли вдруг вырываются из привычного круга... Так, напри­мер, в «Гамлете» было. Начинал там Володя как-то не очень, а когда я смотрел эту по­ста­новку уже в Польше - там шли едва ли не последние его прижизненные спектакли, - это было просто что-то потрясающее...

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter