Народный артист Украины Иво БОБУЛ: «Уже даже «Буратино» опошлили: «Мальвина обиделась, что он оставил в ней очень много стружки»

Когда Леонид Данилович Кучма отмечал 70-летие, он в числе прочих певцов пригласил и народного артиста Украины Иво Бобула. Прозвучало много песен в исполнении Элтона Джона, Филиппа Киркорова, Николая Баскова... Иво Бобул спел для именинника «Как молоды мы были». Элтон Джон, минуя других исполнителей, подошел к Иво, пожал ему руку и сказал: «Ты прекрасный певец». «Для меня это была большая честь — услышать такие слова от человека, чьим пением восторгается весь мир», — вспоминает об этом эпизоде Иво Бобул. О таких, как он, говорят: «Прошел в искусстве тернистый путь». Ничего ему не давалось просто так. Каждая ступенька вверх — к всеобщему признанию — была выстрадана. И звания сначала заслуженного артиста Украины (1995), а потом народного (1998) он получил, когда его молодые коллеги их уже имели. Поет Иво на украинском, русском и румынском языках. Многие песни из его репертуара стали народными шлягерами: «Душi криниця», «Мiсячне колесо», «Якщо любиш, кохай», «На Україну повернусь», «Скрипалю», «Одна єдина»... В конце прошлого года он дал большой концерт на сцене Национального дворца «Украина». Тогда же состоялся юбилейный концерт композитора Александра Злотника. На него был приглашен и Иво Бобул. Перед выходом на сцену между певцом и журналисткой «Бульвара Гордона» Анной Шестак произошел инцидент, о котором она откровенно рассказала в своей реплике (№ 50, 2008). Из материала следовало, что Иво Бобул напал на девушку, угрожал ей «волосатой рукой», обматерил, нахамил, сломал и выбросил кассету от ее диктофона. Естественно, у всех, читавших это признание, сочувствие и симпатии были на стороне пострадавшей, однако есть золотое правило: в любом конфликте всегда нужно выслушивать обе стороны. Получив задание взять интервью у Иво Бобула, я решил начать разговор именно с обсуждения этой истории.

«ЭТО НЕПРАВДА И ПОЛНАЯ ЕРУНДА! БУМАГА ВСЕ ТЕРПИТ. СОВСЕМ ПО-ДРУГОМУ ВСЕ ПРОИСХОДИЛО!»

— Иво, почитатели твоего таланта знают тебя как хорошего, интеллигентного человека, блистательного певца. А тут ты — такой-сякой, разэтакий...

— То же самое я слышу от многих близких мне людей, они в недоумении: «Иво, ты же себе никогда ничего подобного не позволял! Напиши в ответ». Говорю: «Тут много неправды. Ничего плохого я не сделал и поэтому не хочу оправдываться».

Конечно, мне было неприятно. Но я не скажу, что эта публикация меня как-то взволновала, зацепила. Честно говоря, я иногда думаю: пусть пишут и такое. Хочется ей так писать — пусть пишет. Господи! Любая реклама — реклама. Понимаешь, хорошим быть все время тоже плохо. Я, как и все люди, имею свои недостатки. Но при всем при этом опуститься до того, что насочиняла обо мне эта девочка, я не мог ни при каких условиях. Все это неправда и полная ерунда! Бумага все терпит. Совсем по-другому это происходило!

— Как выглядит конфликт в твоем изложении?

— Перед концертом журналистка подошла ко мне, сказала, что из «Бульвара Гордона», и начала брать интервью. Что-то спрашивала. Я говорю: «Передайте Диме Гордону привет от меня». Потом я там же, за кулисами, общаюсь с ребятами, и она снова подходит с диктофончиком. А мы разговариваем о политике, о жизни, о чем-то очень личном, не для прессы. Ну о чем музыкантам на сегодняшний день между собой говорить? О чем угодно, только не о музыке. О музыке уже давно никто не говорит...

Мы что, приглашали ее, чтобы она слушала наши откровенные мужские разговоры? Зачем без спроса соваться в чужую компанию? Некрасиво вот так втихаря, инкогнито подходить и, не спросив разрешения, записывать то, о чем мы беседуем. Есть же какая-то журналистская, человеческая этика, с которой эта девочка, видимо, не знакома. За такие дела наказывать надо.

Бегала, как маленький котик, что-то выискивала, вынюхивала. Молодая и зеленая. Наверное, ей не терпится набрать баллы, обратить на себя внимание, сделать себе имя любой ценой. Я не отрицаю: взял у нее диктофон, вынул кассету, сломал ее и выбросил. Сказал, что так поступать нельзя. Никаких «урою» не произносил.

— Ты был хоть немного «подогретый»?

— Я? Боже упаси! Я никогда себе не позволю выйти на сцену выпившим. Сколько себя помню, в жизни такого не было. Никто этого не видел. Сцена для меня — святое место.

— И не матерился?

— Да ты что!

— Признайся: хоть что-то сказал? Что-то вырвалось?

— Говорю ж тебе: не было ничего.

— «Б...дью» не обзывал?

— Как я мог такое сказать при ребенке?

— При каком ребенке?

— Она для меня ребенок. В дочки мне годится. А может, и во внучки. Хотя нет, я еще молодой. К тому же там рядом дети были, с которыми я фотографировался. Не мог я материться при детях! Ты ж знаешь, я не такой человек. У меня другое воспитание. Ну, дай Бог ей здоровья, счастья! Она просто попала на хорошего человека.

— В твоем лексиконе есть такие слова?

— В моем лексиконе много слов, но надо знать, когда их произносить и где. Тем более если находишься в святом для меня месте — дворце «Украина». Она написала, что я переоделся в красный спортивный костюм. Люди скажут: бред. Действительно, это бред. Она что, дальтоник?

— Вообще, бывали случаи, когда ты выходил из себя?

— Если и бывали, то никто из чужих людей этого не видел. Это могло отразиться только на моих ребятах, музыкантах, с которыми я работал. Я ж говорю: у меня другой стиль жизни. Я не пиарюсь. Если бы мне нужен был пиар, я бы сразу написал ответ на эту публикацию.

«ОТ ВОДКИ ГИБЛИ ЛУЧШИЕ МУЗЫКАНТЫ»

— Помнишь, как Филипп Киркоров оскорбил журналистку в розовой кофточке?

— «Встала и пошла»? Я знаю Филиппа и могу сказать, что он хороший, нормальный человек. Просто творческие люди иногда бывают неадекватны. И когда кто-то настырно лезет в их нижнее белье, начинает копошиться в органах... Демократия — это не вседозволенность. Не надо перебарщивать. Надо знать свое место, и тогда все будет нормально. Я ж говорю: есть журналистская этика. Но на сегодняшний день для многих журналистов ее не существует. Как в этом случае.

— Иво, когда у тебя прорезался певческий голос?

— С детства. Я родился в селе на границе с Румынией. Слушал по радио румынскую эстраду. Мне это было близко и понятно, потому что мама моя была румынка. Ее, кстати, наградили тремя орденами «Материнская доблесть». Детей в семье родилось семеро: четыре мальчика и три девочки. Я был третий по счету.

Когда услышал песни на украинском, был просто поражен этим языком — таким мягким, красивым. Я учился в школе, где преподавали молдавский и русский, поэтому украинский мне пришлось изучать, играя с ребятами в футбол. Любил распевать «Черемшину», пытался что-то сочинять — ну, такое, детское.

В 67-м отец умер, и нас, четверых мальчиков, сдали в школу-интернат в городе Герца, районном центре под Черновцами. Потому что мать нас всех не прокормила бы. Мы жили очень бедно. Ели мамалыгу, потому что хлеб не всегда был. Чай пили из буряка: резали его и варили. Без сахара.

— Интернат не оставил тяжелых воспоминаний?

— Абсолютно! Мы практически ни в чем не нуждались: были помыты, сыты, одеты, обуты. Директор был очень хороший, очень добрый, Лилияк его фамилия. Нас учили быть честными, порядочными. Не обманывать, не быть сексотами. Любить людей, что очень тяжело, потому что люди имеют множество характеров. Это осталось на всю жизнь. В интернате я окончил восемь классов.

— А когда по-настоящему приобщился к украинской песне?

— В армии. Возьму гитару, пою «Червону руту», «Водограй». Собирался народ: «Пой еще». Майор наш ходил, смотрел все, потом говорит: «В штабной оркестр хочешь?». Я: «Конечно!». Был дважды лауреатом конкурсов военных песен.

После армии пел в ресторане. Там я научился тому, что нигде не преподают. Звучит, например, сегодня песня по радио, я воспринимаю ее на слух и завтра уже выдаю для людей.

— Была опасность спиться?

— Все зависит от тебя, от того, как ты себя поставишь. Да, от водки гибли самые лучшие музыканты. Но я, наверное, хотел чего-то большего, поэтому всегда держался в рамках, говорил себе: артист не должен пить, курить, хулиганить. Для меня слово «артист» — это было что-то необъяснимое.

Потом Саша Серов, он руководил ансамблем «Черемош», где пели сестры Ротару — Лидия и Аурика, пригласил меня в Черновицкую областную филармонию. В 81-м я стал солистом ансамбля «Жива вода». Участвовал в солидных конкурсах — «Молодi голоси» в Тернополе (80-й), «На лучшее исполнение песен стран соцсодружества» (82-й), на конкурсе советской песни в Сочи (83-й). Первый конкурс стал для меня серьезным испытанием.

— Чем он запомнился?

— У меня были усы, и я выглядел старше своих лет. В жюри засомневались, имею ли я право участвовать, уже хотели отстранять. Николай Мозговой был членом жюри, подошел ко мне: «Ты взял с собой паспорт?». — «Да». — «Покажи его жюри». Короче, он меня отстоял.

Тех ребят, которые брали первую премию, Гран-при, нигде сейчас нет, но и тогда было ясно, что они петь не будут. А третья премия — для самых работящих, для тех, кто остается на сцене, — на всех трех конкурсах я был третьим.

— Было соперничество между коллективами?

— Когда приходило что-то из аппаратуры, сначала давали «Смерiчке», где пел Назарий Яремчук. Вообще, я чувствовал, что для кого-то как ком в горле. На концертах мне отключали аппаратуру, микрофон, устраивали всякие козни. Меня часто приглашали на сборные концерты во дворце «Украина» — для провинциального артиста это большое событие, но вместо меня ехали другие. Было обидно.

— Вы знаете имена тех, кто вам мешал?

— Могу назвать. Был такой директор Старшинов. Негодяй редчайший! Так и напишите. Он сам это знает. Когда я звонил ему с гастролей, чтобы обсудить ситуацию, создавшуюся в коллективе, он не снимал трубку. Потом — Дутковский Левко, который создал «Смерiчку». Человек талантливый, но тоже мне много кровушки попортил. Четыре года продержал меня, можно сказать, в подвале. Хотя мы вместе с ним записали пластинку, но на ней не мое лицо, а Дутковского. Мне один нормальный человек говорил: «Тебе тут не дадут работать, потому что ты более талантливый. Тебя сожрут!».

И я вынужден был уйти в Тернопольскую филармонию. Проработал там четыре года, нашел музыкантов (кстати, Виктор Павлик — один из них), организовал группу.

Но время было очень тяжелое. Создалась ситуация, когда ты никому на хрен не был нужен, никто не хотел для тебя даже пальцем пошевелить. И я в своей комнатушке на двух квадратных метрах выл, как волк, от безысходности. Нет аппаратуры. Нет руки волохатой. Ничего нет! А надо на гастроли ехать. С чем? Даже вспоминать не хочется. А приезжаешь в Киев: давай из кошелька.

«ЭТО В УКРАИНЕ СДЕЛАЛИ КОНКУРС «ЕВРОВИДЕНИЕ» ПУПОМ ЗЕМЛИ. А ДЛЯ ДРУГИХ СТРАН ОН — НИКАКОЙ»

— Почему звания заслуженного и народного дали сравнительно поздно?

— Меня много раз подавали, но почему-то не получалось. И только с приходом Леонида Даниловича Кучмы не только для меня, но и для многих артистов все изменилось в лучшую сторону.

В Украине артистов по-настоящему никогда не признавали. Для того чтобы это наконец случилось, нужно было куда-то уехать и чтобы там, за границей, о тебе что-то сказали хорошее. Тогда и тут подхватят.

— К сожалению, примеров, подтверждающих это, слишком много...

— Все артисты, которые сейчас успешно работают в России, в основном украинцы. И если бы Иосиф Кобзон, Людмила Гурченко, Александр Серов, Лариса Долина, Валерий Меладзе и другие остались в Украине, кем бы они сейчас были? Да никем! Их бы сожрали, как все время пытаются сожрать меня.

Меня делали врагом нации, потому что, видите ли, у меня другие взгляды, я не тех поддерживал. Как можно быть в своей стране врагом народа? Пришли к власти люди из песочницы — бездари, точнее, непрофессионалы и стали учить, что мне делать. Иди, мол, на Майдан и кайся перед народом. А что я сделал такого, чтобы каяться? Я что, разрушал что-то, сажал кого-то? Я пел, работал и делал это честно.

— Как ты думаешь, почему такое сведение счетов стало возможным?

— Я часто задаю Богу этот вопрос: зачем, почему? И ответа не нахожу. Но я знаю, говорят: «Там, де два українця, три гетьмана». Еще: «Хай згорить моя хата, але щоб i у сусiда згорiла».

Здесь ты никому не нужен. У нас процветает жлобизм, который давит тебя: за то, что ты талантливее, поешь или пишешь лучше. И когда у тебя успех, тебе обязательно станут зверски завидовать и ставить палки в колеса. Зависть людей безгранична, как космос.

— И чтобы артисты не завидовали друг другу, всем сейчас дают звание народного...

— Раньше такого не было: чтобы заслужить хоть какую-то благодарность, надо было совершить нечто из ряда вон выходящее. А тут девчонка поехала куда-то, спела песню, которую все тут же забыли, и уже народная. Это издевательство! Лично мне наплевали в душу.

Не понимаю людей, которые лезут на сцену, не имея таланта: хочу, мол, петь! Не понимаю Михаила Поплавского. Бардак в стране, а ему дают ордена и народного артиста. Какой он народный артист? Как я могу стоять с ним рядом? Он же нот не знает, петь не умеет. То, что я прошел по жизни, он никогда не пройдет. Я ездил по долинам и по взгорьям огромной страны: от Петропавловска-Камчатского до Украины.

Это шутка какая-то? Для Поплавского, может, и шутка, а для меня сцена — это очень серьезно. Для него, наверное, шутка — строить рестораны вдоль Одесской трассы. Дай Бог ему 150 таких ресторанов построить, лишь бы цены сбил, чтобы можно было покушать. Если в стране бардак, то и везде бардак. Когда видишь это безобразие, становится обидно. Мне хочется говорить об этом. Потому что накипело и наболело.

— Я знаю, что ты православный. Для человека верующего так ли важны эти земные цацки? Он их должен ни в грош не ставить...

— Если в стране такая система, значит, важно. Потому что кто-то в свое время, имея звание, открывал любые двери правой или левой ногой.

— А сейчас что?

— Сейчас это звание обесценилось. А раньше я смотрел на своих старших товарищей-певцов как на людей идеальных, как на что-то неземное. Преклонялся перед ними, потому что они действительно были лучшими.

— Разве успешное выступление на конкурсе «Евровидение», за которое дают звание народного, не поднимает престиж страны в Европе?

— Это в Украине сделали «Евровидение» пупом земли, а для других стран этот конкурс — никакой. Там давным-давно уже поняли, что это не тот уровень, где должен выступать нормальный артист. Туда только ненормальные едут. Те, что в масках были, извини, что они спели? Поорали и ушли. И стали победителями.

А на наших бедных «Гринджол» смотрели, как на идиотов. «Разом нас багато, нас не подолати» — что это? Мировая революция затевается? Смешно было всем. А мне хотелось плакать. Ребята сами не поняли, куда они попали. Они должны были отказаться: «Мы не доросли до этого».

— Ани Лорак чем плоха?

— Конечно, жалко, что она не победила, все-таки моя землячка. Хорошая певица, и репертуар у нее неплохой... Но если вы говорите, что любите Украину, почему обязательно петь на английском? Вы что, англичане? Почему у нас «Черемшина» звучала? «Червона рута» гремела? «Смерiчка»? И никто не стыдился этого. Пусть не попадете в десятку лучших, но весь мир услышит, что в Украине есть своя музыка, свой язык.

Но там сейчас не нужна песня, а нужен хоровод. Клоунада! Всего-то — переоденься чудно, утыкай себя перьями, чтобы люди ахнули, и спой что-нибудь. Вот лет 10-15 назад, когда пела АВВА, этот конкурс что-то значил.

«СЕЙЧАС ВСЕ ПОЮТ ОДИНАКОВО — ЧТО МАЛЬЧИКИ, ЧТО ДЕВОЧКИ. ДЕВЧОНКИ, КАК ИЗ ИНКУБАТОРА, ТОЛЬКО ИМЕНА РАЗНЫЕ»

— Андрей Демиденко говорил мне, что на «Евровидение» надо было послать тебя...

— Того конкурса, на который я бы поехал, нет. А в клоунадах участвовать не хочу.

— Не хочешь подыгрывать этому времени?

— Зачем? Нельзя идти на поводу у кого-либо и у чего-либо. Был такой певец в Украине — Володя Удовиченко. Хороший певец, ныне уже покойный. В моде Высоцкий — пел под Высоцкого. В моде кто-то другой — пел под другого. Метушился. А надо быть всегда таким, какой ты есть.

Я был в Соединенных Штатах на одном из концертов великого американского певца Фрэнка Синатры. Он пел о том же, о чем я сейчас, — о доме, о любви, о детях, о родине. И два с половиной часа огромный зал подхватывал за ним каждую песню. Там это одобряется. А здесь мне говорят: «Нельзя так петь. Это уже старье». Я, оказывается, не в формате. С каких это пор слова о любви к дому, к женщине, к детям стали нехорошими? Кто это считает? Судьи кто?

Моя душа грустит. Почему я ушел в лирику? Потому что в ней мне легче выплеснуть эмоции, которые я держал в себе много лет. Я не могу сочинять: «Чем выше любовь, тем ниже поцелуи». Дети же слушают.

— Дети пусть читают про Буратино...

— Дети про Буратино не читают. Уже и его опошлили: «Мальвина обиделась на Буратино за то, что он очень много оставил в ней стружки».

— Начинает надоедать и даже раздражать, что во всех новогодних программах, музыкальных фильмах, на всех концертах видишь одни и те же лица. А ты как это воспринимаешь?

— Я после одного музыкального фильма других уже не смотрел по той же причине. А что делать? Где взять других артистов? Их нет. Это раньше искали таланты в глубинке, сейчас всем все по фиг.

Заявляют: «Мы придумаем новый рок!». Рок или есть, или его нет. «Создадим новую музыку!». Какую? Она или есть, или ее нет. «Будем творить новую волну!». Где она? Чего волна? Того мусора, той гадости, которой понапридумали? Когда я слушаю все это, мне становится дико. Зачем изобретать колесо?

Раньше закрывал глаза и мгновенно узнавал: это — Кобзон, это — Богатиков, это — Гнатюк, это — Джон Леннон, это — Том Джонс... Сейчас закрываю: все поют одинаково — что девочки, что мальчики. Голосоведение у всех такое, что не отличишь: Билан — не Билан. Нет личностей. Девчонки вообще, как из инкубатора, только имена разные: сегодня — Галя, завтра — Люда, послезавтра — Настя. Длинные ноги, хорошая грудь. Это называется: форматные. А я — неформатный. Я — другой человек. У меня нет стадного инстинкта.

— Политика сильно заводит? И нужно ли в нее углубляться?

— Когда ты все это слышишь, смотришь, то, хочешь не хочешь, поневоле становишься рабом всего этого. Меня, по большому счету, не должно волновать, почему нет газа в стране. Почему нет хлеба или воды. Я работаю, плачу налоги, народ выбрал Президента, депутатов — пожалуйста, делайте так, чтобы люди жили хорошо. Не можете — пусть этим займутся другие. Мир, наверное, уже устал от Украины.

— С Россией нелады...

— Это большая глупость. Как бы ни было, она наш сосед. Мы должны жить дружно со всеми. Мне не нравится, когда — «усрамся, але не здамся». Когда в футболе играют профессионалы и кто-то уступает, проигравший не начинает же хаять противника.

Нельзя играть душами людей, нельзя их злить. Никто никому не давал права издеваться над тобой, надо мной, над всеми. Никто! Никто не раб. Почему же издеваются и не могут остановиться? Но, видно, легче устроить раскардаш, чем потом его устранять. Может, специально создали такую ситуацию, чтобы с ней бороться?

— Смотришь «Шустер Live»?

— Смотрю. Я эту программу не понимаю. Не люблю, когда сталкивают брата с братом. Людям это не нужно. Смотреть, как Петро кричит на Ивана? Кто украл, кто не украл? Есть службы, которые должны отвечать за это. Доказали, что кто-то украл, — накажите его.

Приезжают сюда мои друзья из Америки, которые когда-то эмигрировали, — страшно разочаровываются. И даже те, кто, может быть, хотел бы вернуться, отправляются обратно. «Мы не думали, — говорят, — что такое здесь будет». Раз в году я тоже их навещаю в Америке — в Нью-Йорке и в Бостоне. Там тоже сейчас тяжело, но Америка — единственная страна, где можно себя проявить, если ты талантлив.

— Какие впечатления от этих городов?

— Нью-Йорк — бурлящий, а Бостон, наоборот, спокойный, тихий. Это город ученых. А вот у Киева сейчас нет характера, он бесхарактерный. Его сделали безликим. Держится на честном слове. А если говорить по-честному, то на Печерской лавре.

«ПОСЛЕ ТРЕХ РАЗВОДОВ ХОТЕЛ СТАТЬ ЗАКОРЕНЕЛЫМ ХОЛОСТЯКОМ»

— Это там у тебя настоятель, которому ты исповедуешься?

— Да, отец Марк. Мы с ним случайно познакомились лет пять-шесть назад. Меня всегда тянуло к интересным людям. А те, кто в вере, наверное, знают больше, чем мы. Поэтому, когда мне что-то становится непонятно, что-то меня мучает, я звоню ему и говорю: «Хочу встретиться, поговорить, пообщаться».

Перед операцией, когда мне удалили почку, я исповедовался батюшке, который был до Марка. Он мне говорит: «Ты должен подготовиться». А какие у меня грехи? Я знаю: нельзя пить, курить. Нельзя на красивых женщин смотреть, прелюбодействовать. Но жизнь есть жизнь. Ставит тебя в такие рамки, что ты поневоле согрешишь. Отвечаю: «Да вроде грехов у меня нет». — «Это тебе только кажется».

— Известно, что церковь не одобряет многочисленные браки. А у тебя их сколько было?

— Это уже четвертый. Я собираюсь венчаться.

— Первый раз?

— Второй. Но у меня есть церковный развод. Что делать? Так получилось.

Я тебе скажу: артисту-гастролеру очень тяжело найти человека, с которым он мог бы жить. Потому что молодые, вокруг все время друзья, коллеги, компания. Потом узнаешь: кто-то к ней в гости заходил, когда тебя не было. Становится больно. Некрасиво. Я прожил жизнь, мне уже не 20. Считаю, что артист должен жениться где-то в 40.

— А лучше всего в 70...

— Может, и в 70. Потому что тяжело. Гастроли длятся три-четыре месяца. Семьи не видишь. Кто-то с женами ездил. А у нас сугубо мужской коллектив.

— И поневоле...

— Ты ж понимаешь. Не безгрешен, батюшка, не безгрешен. Грехи были. Я их уже отмолил. Всякое было. Я делать из себя святошу не хочу. Я живой человек. И, как все люди нормальных лет, имею физиологические потребности, будем так говорить.

«НЕЛЬЗЯ ПИСАТЬ ПРОТИВ ВЕТРА»

— Мне, честно говоря, непонятно, почему на красивую женщину нельзя смотреть...

— Наверное, можно. Наверное, это я себе придумал.

— Знаменитый твой брак с Лилией Сандулесой. Голоса красиво соединились. Этакая духовная гармония на сцене...

— Ты знаешь, о чем мне не хотелось бы говорить, так об этом. Потому что столько уже сказано.

— Почему не было детей?

— Тяжело гастролировать с детьми. Ей не хотелось и мне тоже. Многие женщины возвращаются после родов на сцену через какое-то время. Возможно, ей хотелось быть постоянно на сцене. У нее сын был уже взрослый, женатый, у меня двое детей. Зачем еще? Все уже есть. Ну, и то, что всем говорю: не сошлись характерами.

— Ничего себе! А до этого почему 10 лет характерами сходились?

— Потому что терпишь, терпишь, проходят годы, а потом терпеть уже не можешь. Не люблю, когда женщина в мужчине убивает мужское. Когда кричит на него, обзывает, что он такой-сякой. Меня отец и мать сделали таким не для того, чтобы женщина меня унижала разными словами. Я ж не обзываюсь. Она — красивая женщина, лидер. А двух мужчин в нормальной супружеской паре не бывает.

Честно говоря, я не собирался больше жениться, думал остаться закоренелым холостяком. Но жизнь, как всегда, вносит свои коррективы.

— Как у Лилии складывается сейчас жизнь? Что-то о ней не слышно.

— Понятия не имею, не интересуюсь. Не хочу ранить мою Натали какими-то словами. Я люблю нынешнюю супругу и благодарен ей за то, что она родила мне сына и рядом со мной. Скажу честно, я доволен своей жизнью, несмотря на проблемы, которые возникают на работе.

Это все сметается, когда утром сын (Даниле три года) говорит: «Здравствуй, папа!». Или: «Пойдем включим инструмент, ты для меня сыграешь». Для меня выше счастья нет. Я часами могу быть с ним — с утра до вечера. Разговариваю с ним как с равным. А он уже многие интересные слова усвоил. Спрашивает: «Папа, когда будем устраивать бенефис?».

У меня жена — мудрая. И я к ней прислушиваюсь, она более тонко чувствует, чем я. Когда бурно на что-то реагирую и хочу предпринять какие-то действия, она говорит: «Не надо, не спеши, не наломай дров. Давай подождем». Или: «Не ходи туда». И проблема сама собой решается.

Если раньше я был такой темпераментный борец, то сейчас поостыл немножко. И не потому что устал бороться с ветряными мельницами. Просто понимаешь, что никому ничего не докажешь. Усвоил простую истину: нельзя писать против ветра. Наверное, это возраст... Или жизненный опыт.

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter