То ли выпить чаю, то ли повеситься?

Юлия ПЯТЕЦКАЯ 13 Июня, 2012 00:00

«СВИНОЕ РЫЛО ДЕКЛАМАЦИИ»

На премьере 17 января 1904 года Антон Павлович выглядел мертвенно-бледным, уставшим и подавленным. Прямо на сцене, куда он поднялся после финала и где его завалили цветами под крики «браво!», у него случился изнурительный приступ кашля, а через шесть месяцев великий русский классик скончался от туберкулеза в немецком курортном городке Баденвейлер. «Вишневый сад» - его последняя пьеса, которая задумывалась и писалась как комедия и, по глубокому убеждению автора, играться должна соответственно - незатейливо, легко, даже легкомысленно.

Нельзя сказать, что за век с небольшим «Вишневый сад», поставленный тысячи раз по всему миру, не пытались играть смешно и легкомысленно. Лично я видела несколько таких комедий, включая относительно недавний фарсовый фильм Сергея Овчарова «Сад». Хорошо, что Антон Павлович этого не видел. Хуже нарочитого трагизма может быть лишь навязчивое веселье.

Могу предположить, что в той первой мхатовской постановке, позже признанной классической, Чехова не устроило не столько восприятие и осмысление Станиславским пьесы, сколько ее исполнение. В свое время Гоголю очень не нравилось, как играют его «Ревизора», - вместо того чтобы по-человечески разговаривать, артисты натужно кривлялись, и выходило не занятно, не оригинально, не смешно, а глупо. Вероятно, Антона Павловича тоже озадачила и расстроила прежде всего излишняя мхатовская театральность, а под легкомысленностью он подразумевал безыскусность, простоту и естественность - то, чего во все века не хватало театру.

В общем, я понимаю Чехова. За свою жизнь я смотрела «Вишневый сад» раз 50, а может, 200. Трудно сказать. Вереницы постановок, авторских концепций и экспериментальных трактовок слились в одну, довольно унылую и тягостную историю купли-продажи дворянской усадьбы с бутафорскими веточками, многоуважаемым шкафом и нарядной героиней.

Случалось, из «Вишневого сада» делали вишневый сок, случалось - компот, случалось - варенье, случалось - продавали брикеты с фруктовой трухой, случались и обычные подкрашенные помои, но в подавляющем большинстве сценические версии чеховской комедии являли собой пенистую газировку с вишневым наполнителем. Выходили тщательно одетые артисты и, старательно взбивая пену, демонстрировали то, что Осип Эмильевич Мандельштам называл «свиным рылом декламации». Самой несносной в смысле декламации обычно оказывалась Любовь Андреевна Раневская, которая с возвышенным трепетом в хорошо поставленном голосе озвучивала текст так, как обычно это делают дикторы Центрального телевидения. Собственно, режиссерский упор на выразительность Любови Андреевны угробил не один «Вишневый сад», еще до того, как его угробил капиталист Лопахин.

ВЕЧНАЯ РУССКАЯ КОМЕДИЯ, ОТ КОТОРОЙ НЕ СМЕШНО

Штука в том, что роль Раневской - это, по сути, набор слов, фраз и жестов, и все в этом наборе через запятую. «Видит бог, я люблю родину, люблю нежно, я не могла смотреть из вагона, все плакала, однако же надо пить кофе...». Так может разговаривать автоответчик, вокзальный диспетчер, оператор мобильной связи. Человек, из которого давно ушли все чувства, вся страсть, вся жизненная энергия. Остались слова, привычки и обмен веществ. Эта женщина давно умерла, возможно, еще со смертью сына, а возможно, никогда и не была живой. И возможно, впервые именно в мхатовской постановке Адольфа Шапиро, показанной на днях в Киеве, я увидела Любовь Андреевну (Рената Литвинова) именно такой, какой запомнила ее много лет назад, впервые прочитав пьесу. Красивый, ухоженный, воркующий манекен, грациозно снующий от кулисы к кулисе, сияющая восхитительная пустота.

В этом затхлом мире людей-привидений давно никто никого не слышит, никто никого не любит, никто никому не нужен... Есть всего два живых человека: 87-летний лакей Фирс и купец Ермолай Лопахин - в одном жизнь еще теплится, в другом - бьет ключом. Все же остальные взаимодействуют друг с другом номинально, формально, рефлекторно. Они блюдут установленный этикет и ритуал, периодически говорят большие, круглые, красивые слова, но при этом полностью поглощены лишь своим нехитрым пищеварением. Вот почему это комедия. Вечная русская комедия, от которой ни разу не смешно.

Вот почему на этот раз в мхатовской постановке, мне кажется, почти все сошлось. И мертвая Раневская, и многоуважаемый шкаф Гаев (Сергей Дрейден), и нелепый Петя Трофимов (Дмитрий Куличков), и мерзкий Яша (Дмитрий Бродецкий), и тоскливый Епиходов (Сергей Угрюмов), и живее всех живых Лопахин (Андрей Смоляков), который уже все может купить, но пока стесняется, и трогательная приживала Шарлотта Ивановна (Евдокия Германова), в кои-то веки показывавшая настоящие фокусы, и потрясающая сценография Давида Боровского, превратившая усадьбу с садом в задрапированный гигантский гроб с музыкой.

«ДАВНО Я НЕ ПИЛ ШАМПАНСКОГО»

Сцена увешана тяжелыми шторами, разбивающими пространство на ходы, тоннели, коридоры, где герои пьют свой регулярный кофе и обмениваются набором слов. В одном из таких туннелей, как и положено - со светом в конце, играет оркестр. Иногда среди этой могильной тяжести взвиваются легкие белые занавесочки - метафора цветущего вишневого сада и той жизни, которая была да вся выветрилась. «Жизнь прошла, как будто и не жил...» - бормочет навеки заколоченный в семейном склепе ветхий верный Фирс.

К сожалению, о Фирсе в спектакле почему-то забыли. Не так, как забыли о нем в пьесе господа, но все равно досадно. Старый слуга - тот редкий случай, когда второстепенная роль является ключевой, поскольку на ней замыкается сквозная чеховская тема бессмысленно прожитой жизни, и киксовать тут нельзя. Но именно кикс в итоге и получился. Фальшивый удар, из-за которого можно проиграть всю партию. Бодрый моложавый Николай Чиндяйкин, больше напоминающий ушлого дворецкого, нежели 87-летнего лакея, вынырнул в финале из-за шторы, сказал, что он недотепа, и нырнул обратно. Есть ощущение, что партию все-таки не проиграли, а по каким-то причинам не доиграли. На том и разошлись.

Антон Павлович как-то посетовал, что, прежде чем ставить, его пьесу никто толком не удосужился внимательно прочесть - ни Станиславский, ни Немирович, ни артисты. С этим ощущением недопонятости Чехов и умер, так и не узнав, что после его смерти «Вишневый сад» много читали, чего только не вычитывая, - и первую русскую революцию, и вторую русскую революцию, и грядущее светлое будущее, и медленно, но уверенно наступающий класс хищников-капиталистов, и гибель идеалистов-неудачников, и триумф дачников-удачников.

На самом деле, ничего особенно пророческого в «Вишневом саде» нет. Это вообще не социальная, а экзистенциальная пьеса, написанная умирающим человеком, который, стоя у двери гроба, пытается смотреть на жизнь, как на комедию. Пожалуй, к этой комедии замечательно подошел бы эпиграф из другого чеховского текста: «Очень хорошая погода, не знаю - то ли выпить чаю, то ли повеситься?».

По имеющимся сведениям, перед смертью на немецком курорте Антон Павлович пил шампанское, которым его угостил лечащий врач. Чехов сказал: «Ich sterbe» («Я умираю»), осушил бокал и добавил: «Давно я не пил шампанского».