Роман ВИКТЮК: «Первый свой гонорар я поменял по пятерке, в чемодане привез во Львов, и, когда начал выбрасывать деньги в воздух, мама воскликнула: «Він їх вкрав!»

(Продолжение. Начало в № 43)

«ПРИХОДИТ ЗАВАДСКИЙ, И Я ПОНИМАЮ, ЧТО ЭТО МОЯ СМЕРТЬ, ПОТОМУ ЧТО ОН КРИКНЕТ НАВЕРНЯКА: «ЭТО ВОР, ВОР!»

- Вы для меня уникальный человек не только потому, что фамилию Виктюк знает весь мир, но и потому, что вы один из последних, наверное, могикан, через чью жизнь прошли судьбы выдающихся современников...

- Ты совершенно прав, и все они здесь, в моей душе.

- Кто же оказал решающее влияние при формировании вас не только как режиссера, но и прежде всего как личности?

- Ты знаешь, Димонька, список будет очень большой.

- Давайте, может, по нему хоть немножко пройдемся? Завадский, наверное?

- Юрий Александрович, да, и если о нем начинать, опять будут слезы, потому что... Ну, у меня же все-таки школа романтического украинского театра, правда?..

- ...конечно...

- ...а в ГИТИСе преподавали мхатовцы. Василий Александрович Орлов, который принадлежал даже не ко второму, а к первому поколению от Станиславского, учил меня этой правде жизни ну просто невозможно, а когда я процитировал ему Ницше, который сказал, что правда жизни - самое страшное, и чем больше ее в искусстве, тем меньше оно соответствует своему высокому назначению, он махал на меня руками и кричал: «Этот Ницше - варвар, негодяй, это немец, немец!» (он так это повторял, будто какое-то заклятие с меня снимал).

И вот он дал мне этюд: якобы во львовском парке я нашел армейскую пилотку со звездочкой, и попросил: когда я прочувствую, какая у этой пилоточки биография, произнести только одно слово - «звездочка». (Пауза). Понимаешь, звездочку, в силу воспитания, я соединял с небом, с высотой: зiрка - да? - и когда поднимал голову и говорил: «Звездочка!», он кричал: «Нет! От души!». - «А я от чего говорю?» - недоумевал.

Они рьяно со мной боролись, но на втором курсе, по-моему, поняли, что это совершенно бессмысленно: я был сумасшедший, глазули безумные, Дим... Один какой-то иностранец (их тогда впервые в ГИТИС впустили) каждый раз ловил меня в коридоре и шептал на плохом русском: «Что ты здесь делаешь? Уезжай отсюда. Уезжай!». - «Куда? - спросил его как-то. - Домой?». - «Нет, к нам!»... Наивный, а Орлов, я так думаю, решил меня уже не учить, и вот, в конце второго курса экзамен, я во мхатовский музей направляюсь и думаю: «Я же должен соответствовать МХАТу».

Там, я замечу, чудные были дамы, которые тоже почему-то меня обожали, и я попросил выдать мне режиссерский экземпляр «Женитьбы Фигаро» Бомарше. В этой пьесе, если помнишь, сцена на лестнице есть: Керубино и служанка, и Завадский графа Альмавиву в свое время играл... Я никому ничего не сказал (мол, «мне ночью приснилось, Станиславский нашептал») и все переписанные мизансцены выучил с девочкой, которая играла Сюзанну. Все делал, как там было написано: и перила лестницы целовал, и лез под юбку, и вот экзамен, приходит Завадский, и я понимаю, что это моя смерть, потому что он крикнет наверняка: «Это вор, вор! - как он посмел покуситься на те мизансцены?».

Фото «ИТАР-ТАСС»

- На святое!..

- Мама моя, но как только ножка ощутила под собой доски, мне стало все равно, и я полетел. Играл, как тогда мне казалось, будто я ангел, потому что понимал: это мой последний выход в стенах ГИТИСа, и вот идет обсуждение, а у меня были любимые учительницы по сценической речи, которые изо всех сил старались переучить меня на московский манер, чтобы я (копирует) правильно говорил. Я отвечал, что могу и так, но... а они: «Ну, говори: редуцированные глас-с-сные», и вот эти две дамы выскочили из комнаты, где шло обсуждение, и огорошили: «Завадский встал и сказал, что единственный человек, который верен системе МХАТа (тут он заглянул в записи и прочитал. - Р. В.), - Виктюк». Естественно, это было спасением - меня оставили, потому что он вынес вердикт: «Только «отлично».

Ну и вот, Дима, прошли годы, я ставлю в Театре Моссовета, Завадский - худрук, и как-то он мне звонит: «Прошу, приди - сегодня какой-то такой день хороший: давай выпьем». Я: «Ой, с большой радостью». Юрий Александрович вытаскивает коньячок, разливает, играет музыка... «А сейчас, - говорит, - я тебе покажу, как играл «Принцессу Турандот». Берет такой свитер-кардиган - встает перед зеркалом... Ему 80 с чем-то лет, и слово «нарцисс» - вранье: небожитель! Вот он видит в зеркале: свои молодые глаза, то время, Вахтангов, вокруг все они, юные, и прошлое в одну секунду возвращается в его квартиру на улице Горького.

Потом он меня вдруг спрашивает: «А кто у тебя ангел-хранитель?». - «Святой Антоний», - отвечаю. «Как ты докажешь?». - «Вот он у меня здесь», - показываю на груди серебряный медальон. Он, посмеиваясь: «А я Антония играл. Я твой ангел-хранитель?». - «Ну что ж, - отвечаю, - я впервые вам расскажу...» - и выдаю ему эту историю...

- ...про ГИТИС...

- ...про Керубино и Бомарше. Он изумленно: «Сколько лет я тебя ждал! Почему ты только сейчас мне открылся?»...

Роман Виктюк — студент ГИТИСа

- ...потрясающе!..

- ...и когда мне сказали, что в его завещании было написано, что он мне оставляет театр...

- Коммунистическая партия была счастлива, наверное, да?

- (Смеется). Завещание, конечно, исчезло, но дело в другом: он же об этом мне говорил. Единственное, о чем попросил: чтобы, когда все свершится, я не увольнял из театра его сына Женю, режиссера. (Грустно). Когда Юрия Александровича не стало, на следующий же день первым из театра уволили Женю Завадского - сына его и Марецкой.

«МАРЕЦКАЯ СИДЕЛА НА ПРОГОНЕ СОВЕРШЕННО БОЛЬНАЯ. У НЕЕ БЫЛ РАК МОЗГА, НО ОНА ГОВОРИЛА, ЧТО, КОГДА ВИДИТ ИСКУССТВО, НЕ ЧУВСТВУЕТ БОЛИ»

- Вы же при жизни Завадского «Царскую охоту» поставили - абсолютный хит театральной Москвы?

- Конечно, но он уже, Димочка, был в больнице. Юрий Александрович обожал Терехову и попросил Веру Петровну Марецкую прийти и записать на диктофон весь прогон, и она сидела, тоже совершенно больная...

- У нее рак был?

- Рак мозга, причем, этого я не понимаю, но она говорила, что, когда видит искусство, не чувствует боли.

С коллегой по Львовскому ТЮЗу в спектакле «Якщо ти комсомолець»

- Можно поверить...

- Она отнесла ему запись, он это слушал... В день премьеры утром я репетировал поклоны: в спектакле было занято человек 60 (заслуженные и народные выходили в массовке), и надо было распределить, кто когда кланяется. Играет, короче, музыка, и дисциплина вдруг такая небесная... «Что случилось? - думаю. - Как они меня любят!», и тут появился завтруппой: «Вас просит директор». Я отмахнулся: «Не мешайте, тут процесс такой...». - «Роман Григорьевич, идите».

Прихожу я ко Льву Федоровичу Лосеву, и он спрашивает: «Роман Григорьевич, а что вы репетируете?». - «Как что? Поклоны - вечером же будет правительство», и он говорит: «Спектакль снят и запрещен - вы один ничего не знаете». Я возвращаюсь в зал ошарашенный: «Сволочи! Что же вы молчали?». - «Вы так репетировали... Мы не могли нарушить, остановить этот радостный порыв души».

Тут же Леонид Генрихович Зорин - драматург, приглашает нас домой. У него была потрясающая жена, уже накрыт стол: коньяк, водка, мы пьем (хорошо же идет!)... Я вместе с Зориным позвонил в больницу Завадскому: так, мол, и так, а он: «Я найду сейчас Гришина, и если он не разрешит, больше в театре не появлюсь».

Юрий Александрович действительно позвонил Гришину (не знаю, что сказал, но трубку бросил), а мы хохочем... Нам уже никакой разницы, будет это все или нет, и вдруг звонок из театра: спектакль состоится, а Ритка Терехова веселая и счастливая и уже не понимает, где она. Жена Зорина ведет ее в ванную (что они там предпринимали, не знаю: натирали, видимо, оттирали, возвращали, одним словом, к жизни). К счастью, Терехова выходит в спектакле через час после начала, а в ложе уже Политбюро: Косыгин вот так с краю устроился - это то, что мне удалось рассмотреть из-за кулис. В зале полно людей в черных костюмах...

- ...«любителей театра» в штатском...

«Любовь — редкий цветок на земле, и она агонизирует...»

- ...и они не дают мне даже подойти к краю и выглянуть... Накануне было, боюсь ошибиться, 30 с чем-то замечаний по тексту - это то, чего произносить нельзя, и Демичев (он тогда был министром культуры) тоже присутствовал. Перед началом Шапошникова, которая играет Екатерину II, - мощная, сиськатая, народная, секретарь парторганизации и все на свете - стоит, готовится, и я понимаю, что должен что-то нехорошее сейчас сделать. Хвать ее за сиськи: «Люда, мне только что Демичев велел весь текст, все, что вычеркнуто, говорить». Она: «Я так вас люблю...». - «Молчать! - на нее шикнул. - Говорить, а не «люблю». Подхожу к Цейцу... У него там была фраза, которую запретили, что государство - мощь, а одна такая Тараканова может его разрушить... Я ему: «Сережа, говорить». Он: «А можно два раза это повторю?». - «Да хоть три, - отвечаю, - но так, чтобы зал дрогнул».

И вот начали. Первой была реплика Цейца про государство и...

- ...Тараканову...

- ...и первым зааплодировал...

- ...неужели Косыгин?

- Правильно, а за ним весь зал. Сережа Цейц (его уже нет в живых) хотел повторить это второй раз и третий, как мне пообещал, но так задохнулся успехом, что вместо того, чтобы посмотреть на Косыгина в ложу, повернулся ко мне, а я: «Тс-с-с! Молчать!». Точно так же секретарь парторганизации дала реплику, и все они в ложе аплодировали, и потом это был, Дима, любимый спектакль Политбюро. Шел он...

- ...лет 20, наверное...

- 27! Кстати, во МХАТе Теннесси Уильямс мой шел 24 года, Ира Мирошниченко играла...

- «Сладкоголосую», да?

Нонна Гришаева, Ефим Шифрин, Людмила Максакова, Роман Виктюк, Сергей Маковецкий и Юлия Рутберг на финальном поклоне после спектакля «Я тебя больше не знаю, милый» Фото «РИА Новости»

- Нет, не путай меня - «Сладкоголосую птицу юности» я потом ставил с Дорониной в ее МХАТе, а это тоже пьеса Уильямса «Татуированная роза», и вот так как-то... Понимаешь, если українська дитина хитрiша за них, то оказывается, что все можно.

Кто еще, кроме Завадского, оказал на меня влияние? Юлий Маркович Даниэль и Синявский - два человека, которые все шутили: «Вот вы, предположим, главный режиссер, а как выкрутитесь, если должность обязывает поставить спектакль к дате?», и я каждый раз придумывал ход, которого они не ожидали, и дата проходила мимо меня.

Однажды я рассказал Синявскому, как приехал в Ленинград, в Театр комедии, чтобы ставить пьесу Гольдони «Льстец», и понял, что колиска революцiї в этом Петербурге что-то заржавела и еле рипить. Что-то, подумал я, предпринять надо...

- ...смазать...

- ...или взять да ногой пнуть - может, хоть как-то она полетит и уже остановится. И я придумал. Пришел и сказал: «Ой, я нашел мемуары Гольдони - это фантастика. Мы сделаем так: перед началом музыка Вивальди, свет, дым, па-па-па и выходит главный герой (Лемке его играл) и читает первую часть этих мемуаров», но в первом акте в качестве мемуаров звучал «Голос из хора» Синявского, а во втором - речь Бродского при получении Нобелевской премии. Никому такое и в голову не пришло!

- Дикие люди!..

- Ты понимаешь? А они, которых по восемь человек у меня сидело на репетициях, все ждали: «Когда же он что-то придумает?». Я же привел тогда Сергея Курехина, он сочинил по моей просьбе песню на текст Гумилева о Гамлете, и я сказал той даме, которая была, по-моему, уже капитаном тогда: «Ты знаешь, я тебе тайну большую открою, что будет песня (Курехина еще никто не знал, его участие не имело значения) Гумилева о Гамлете».

Александр Филиппенко, Роман Виктюк и Валентин Гафт на премьере спектакля «Сон Гафта, рассказанный Виктюком», 2009 год Фото PHL

Только я произнес фамилию Гумилев, наутро все начальство по культуре явилось и завопило: нельзя! «Боже мой! - я думал. - Пусть выкинут Гумилева, но останется Синявский», и когда Синявский приехал из Парижа в Москву, он сразу пришел со своей супругой на спектакль «М. Баттерфляй». Тогда при артистах я этот случай вспомнил и назвал место из его «Голоса в хоре», которое прозвучало. У него выступили слезы, и он прошептал: «Я счастлив, что вернулся из лагеря».

...Еще, Дима, многому меня научил Эфрос - я же был на всех его репетициях с самого начала, с тех пор, как он стал главным режиссером Центрального детского театра. Зарисовывал, помню, сидя в зале, все мизансцены спектакля «Друг мой, Колька» и по ним во Львове со своими пионерами поставил потом спектакль...

Кто еще? Раневская, Тамара Макарова - это люди, которые до сегодняшнего дня со мной здесь (показывает на сердце).

«ВЫЙДЯ СО СЦЕНЫ, ДОРОНИНА СЛОВАМИ НЕХОРОШИМИ СПРОСИЛА: «НУ?», И Я СКАЗАЛ: «КОНЕЧНО, Б... ДА!»

- Любимых актера и актрису назвать можете?

- С большой радостью, и должен сказать, что особенно я люблю тех, которые не оценены как должно: например, Валя Гафт - замечательный человек и последний великий русский артист.

Актриса? Обидно, что нельзя, хотя и нужно бы, целый ряд имен привести, но не оцененная в той мере, в которой я чувствую, Терехова - когда-то же Франция ее признала актрисой номер один.

- После «Зеркала», наверное?

В 2009 году указом президента России Дмитрия Медведева Роману Виктюку было присвоено звание народного артиста России Фото «РИА Новости»

- Да, после «Зеркала». Она лишена гордыни, но просто должна быть первой: кстати, ее дочка - тоже мое дитя, и, естественно, играет у нас в театре.

- Ага, так это ваше дитя?

- Конечно - она и в ГИТИС пошла, потому что я там преподаю, и потом я снимал ее в главной роли на телевидении.

- У вас есть целая команда небесных подружек - кто в нее входит?

- Если кого-то не назовем, мне будет стыдно, но это и Неелова, и Демидова, и Роговцева, и Наташа Макарова...

- ...и Фрейндлих...

- ...Алиса, и Образцова, и Ахеджакова... Ну и Доронина, потому что это тоже гениальный актерский аппарат от природы - Бог поцеловал ее щедро и не один раз. Она позвонила недавно (изображает Доронину): «Понимаешь, у меня такая дата грядет...». - «Я готов, - отвечаю. - Завтра в 11». Она не спросила даже, какая пьеса, - вообще ничего. Я пришел, принес Теннесси Уильямса - пьесу, которую ты называл...

- «Сладкоголосая птица юности»...

- А в ней блистала когда-то Степанова, и Доронина сказала: «Я сделаю лучше». - «Не сомневаюсь в этом», - ответил, и когда она играла, пришла вся Москва, чтобы увидеть ее падение. Она стоит со мной за кулисами, я держу ее за руку и говорю: «Таня, только забудь все вздохи и хрипы БДТ, не дыши, как тогда». Она судорожно: «Ты же знаешь, что я это все забыла», и сыграла так, что все эти злыдни, которые пришли с желанием торжествовать, встали, Дима, и кричали ей: «Браво!». Выйдя со сцены, она словами нехорошими спросила: «Ну?», и я сказал: «Конечно, б... да!».

- Интимный вопрос: у одной из актрис вы прямо на репетиции разорвали на груди блузку - зачем?

С Никитой Михалковым. «Думаю, в нем есть тайна, поскольку он — страсть, страсть вулканическая...» Фото «РИА Новости»

- Да, это было, но только в Америке. Это киношная их звезда - она мне сказала, что слушала в США лекции у человека, который ездил в Польшу к Ежи Гротовскому, и поэтому телом владеет, а репетировала она соседку в «Рогатке» Коляды, и ну никак. Я спрашиваю: «Если ты слышала про Гротовского, где тело, которое отвечает?». Она: «Наш, который в Польшу ездил, учил по-другому». - «А надо так...» - говорю: я же не знал, что в Америке все в контракте прописано до того, когда репетировать начинают...

- ...и к актрисе, к любой женщине, прикасаться нельзя....

- ...категорически, а уж тем более разрывать одежду. Она без лифчика была - я подскочил и ка-а-ак дернул! Профсоюз встал...

- ...и зааплодировал?

- Да, «браво! - кричат. - Но нельзя». Я руками развел: «Ну, а если ей нравится?», а она с сиськами наружу стоит: «А-а-а, oh mine God!». Все на свете кричало, как ей хорошо, так что... а ты говоришь...

- Может, этого ей в жизни и не хватало?

- Конечно. Напрасно смеешься, но да.

- Знаю, что выдающихся советских актрис на репетициях вы называете иногда вонючками...

- Даже хуже.

- За что?

- Ну, например, Людмила Васильевна Максакова... Красота, достоинство, на репетиции грим, одета всегда с иголочки - тут (показывает на пальцы)машина одна, тут вторая, и вот она - Анна Каренина, мы репетируем, и руки ее выдают - такой жест никак не может принадлежать Анне, аристократке. Я взрываюсь: «Нет, нет!» - и по рукам, и вдруг кольцо - шмер на пол, а на сцене там круг и между ним и сценой дыра, и эта сволочь-кольцо тюси-муси и в эту дырку шмусь. Думаю: «Если она сейчас закричит: «Мое кольцо!..» - удушу ее», но Максакова смотрит на меня преданными глазами. «Вот сейчас, - говорю, - рука уже аристократки», - и жду, когда же она спохватится, а сам прошу: «Дети, тихо! Идите ищите под сценой брульянт. Немедленно, только так, чтобы она не заметила». Они пошли... Искали все: рабочие, дирекция...

Дмитрий Гордон: «За вас!». Роман Виктюк: «Нет, за тебя! И за любовь!» Фото Феликса РОЗЕНШТЕЙНА

- «Ищут пожарные, ищет милиция»...

- Ничего - хоть вызывай собаку. Приходят и делают недоуменное лицо... Я спрашиваю: «Люда, это была машина?». Она шепотом: «Две». Все! - и никогда не вспоминала, но потом, когда играла спектакль и доходила до этой сцены, все по системе Павлова было. Тогда она вслед улетавшему кольцу даже не глянула, а здесь, делая этот жест, невольно смотрела: куда же оно скрылось? Думала, видимо: «Может, хоть когда-то оттуда вынырнет», но сожалений или претензий не высказывала никогда. Вот в этом и объяснение: артисты, которые теряют детскость, теряют все.

- Однажды на репетиции вы назвали Лию Ахеджакову старой... В общем, на букву «п», от чего плакал, насколько я слышал, даже ее папа - человек отнюдь не слезливый...

- Лия тогда личико сделала такое, будто весь мир перед ней виноват, а я же не знал, что в «Комсомолке» об этом написали.

- Кто-то на репетиции был?

- Ванденко - замечательный журналист, и главное, они большими буквами выделили вот это - что она старая на «п». Я плечами пожал: «Ну и что?», а она нервно: «Папа не плакал во время войны, когда хоронили товарищей, - заплакал, когда узнал, что я старая «п». Неелова Мариша переубеждать ее стала: «Чего же ты обижаешься? Что старая? Ну что мы тут можем поделать? Но ты же еще «п» - вдумайся, ты еще все сексувально можешь». Увы, на нее это все равно не подействовало.

- К мату на репетициях часто приходится прибегать?

- Конечно.

- Иначе не понимают?

- Нет, понимают, просто я думаю, что это царственные буквы, потому что, Дима, фонетика иногда важнее самого слова. В этих татарских звукосочетаниях есть магическое заклинание: ты можешь не знать, что то или другое словечко означает (есть и такие артисты, которые еще не в курсе), но потом, когда объяснишь, они реагируют уже хорошо, а для тех, которые, может, и обижаются, я заменители придумал: «чичирка», «манюрка», «гедзалка». Их даже американцы (а также греки, итальянцы) повыучивали и с радостью откликались. «Чичерунька», «чичерище», «манюрища», и как только я кричал: «Манюрища!», артистка сразу понимала, что надо манюркой работать и идти вперед, и дышать чем-то другим.

«Я БЫЛ ИДИОТ - ДУМАЛ, ВАМПИЛОВ ВЕЧЕН, И ПРОПУСКАЛ ЕГО СЛОВА МИМО УШЕЙ»

- Вы первым в советском искусстве стали говорить о том, что человек - структура бисексуальная, что мужское и женское начало в одном индивидууме уживаются...

- Актер, который не воспитан в системе воображения, не может погружаться в глубины женские, чтобы, вынырнув оттуда, сказать, в чем же там тайна. Это умеют китайские артисты и умели англичане времен Шекспира.

- Опять-таки вы первым в советском искусстве вывели на сцену мужчину-гея...

- ...да, это правда.

- ...и «Нью-Йорк таймс» написала, что вы «совершили в СССР революцию, как Ленин в 17-м году»! Нелегко было морально на этот шаг отважиться?

- А мне все равно было - ну неужели ребенок думает о том, что он делает? Как ты не понимаешь - у тебя же полно детей, ты что, сумасшедший? Если ребенок задумается - это уже в нем цивилизация и ум проявляются, а первородность исчезает. Ребенок говорит миру только «да-да-да!» и никогда не говорит «нет!» - если скажешь: «Я боюсь. Нет!» - ничего в искусстве не состоится, потому что тогда остановить тебя очень легко.

Я помню Вампилова - это гений, и я первым в стране поставил его пьесу «Прошлым летом в Чулимске». Как-то мы три часа прогуливались с ним в Москве около гостиницы «Пекин», и он мне столько всего рассказывал, а я, Дима, был идиот - думал, что он вечен, и пропускал его слова мимо ушей. Говорил себе: «Я с ним потом встречусь»...

- ...а он взял и утонул...

- (Грустно). На том месте я был, а тогда пошли мы по столичным театрам с пьесой о трубаче («Старший сын». - Д. Г.)... Я мог бы назвать сейчас все театры, куда мы ее приносили и где нам говорили: «Эту пошлость советский зритель никогда не увидит», но зачем? Потом от отчаяния мы пришли в Театр Гоголя на Курском вокзале (он примыкает к маневровым путям. - Д. Г.).

- Это уже сильное отчаяние, наверное, было...

- Такое - не могу тебе передать. Режиссер Голубовский (он на меня потом обижался, но это правда, покойный Саша мог бы подтвердить) взял пьесу (в газетке она была), назначил нам день, когда прийти за ответом, и ушел. Мы явились и два часа ждали (представь, Вампилов ждет два часа в театре на вокзале!), после чего Голубовский вышел и швырнул эту рукопись, а я не успел поймать. Листочки разлетелись, Саша и я собираем их на коленях, а он нам кричит: «Чтобы больше вы никогда сюда не приходили и этого не приносили - вон!»...

Я стал Вампилова успокаивать: «Саша, ну подожди. Здесь Миша Рощин рядом живет и Катя Васильева, у них маленький ребенок только родился - идем к ним». Звоню Рощину: «Миша, приготовь бутылку, потому что он в таком отчаянии - я не могу его привести в чувство». Мы пешком пришли - все уже было готово. Ребенок плачет, Миша счастливый, что Вампилова видит, Катька тоже его обожала, и все вместе Сашу мы успокаиваем. Увы, все было бесполезно: расстроен он был невозможно.

Уже работая в Вильнюсе, я поставил его пьесу «Валентина» (она же «Прошлым летом в Чулимске». - Д. Г.) в том варианте, в каком Вампилов ее написал, - там героиня стрелялась. Это не позволили никому, но первый секретарь ЦК партии Литвы Снечкус, который меня любил, сказал: «Ты можешь делать все, что хочешь» - он меня оберегал.

- Роман Григорьевич, вы же превосходный актер, в юности прекрасно играли. Интересно, соблазна такого - самому выйти на сцену - сейчас у вас нет?

- Димонька, знаешь, такие попытки - вернуть меня в актерство - регулярно предпринимаются: могу даже сказать, что замечательный польский кинорежиссер Занусси уже семь лет держит сценарий и говорит, что я должен сыграть у него главную роль, но нет, ну что ты... Это уже другая профессия, хотя я им, сволочам, так завидую... Вот премьера «Короля-Арлекина», мне дарят цветочки, но основные-то вопли им, и букеты актерам все несут и несут, а я делаю вид, что у меня цветов много: в сторону так положу и смотрю, какая куча у них, а какая у меня. Понимаю: до режиссера ли тут? - здесь он, к сожалению, проигрывает.

- Вы даже в кино не хотите сняться?

- А я восемь лет назад уже снялся. Лопушанский из Питера мне предложил: «Будете Пророка играть» (в фильме «Конец века»), и я согласился: «Пожалуйста!». Перед камерой рыдал, какие-то слова говорил... Вырезали все слезы, оставили только слова - понимаешь, так какого же черта?

- С театральной сцены периодически вы уходили в кино - могу такие телепостановки назвать, как «Игроки» с Гафтом, «Манон Леско» с Тереховой... Она, кстати, мне говорила, что до сих пор от той работы в восторге...

- Рита играла это уникально!

- Помню, был даже какой-то фильм про героев Керченских катакомб - Одесская киностудия, 79-й год, Роман Карцев...

- ...в роли повара и Коля Бурляев. Да, это я снимал, называлось «Долгая память».

- Страшное дело!

- Нет, это не страшное дело, и хотя прошло 30 с хвостиком лет, мои ребята картину разыскали, посмотрели - она есть в интернете! - и с выпученными глазами пришли. «Как это интересно! - говорят. - Столько предвосхищения...». Может быть...

- Знаю, что недавно вы взяли и пересмотрели едва ли не все фильмы Висконти. Зачем и что нового там для себя увидели?

- Все, Димонька, все! - там такая высота человеческого духа, что постичь это невозможно. Помню, на Первом канале я записал передачу о Висконти и о его шедевре «Смерть в Венеции» и должен сказать, что и те, кто снимал, и те, кто видел, едины в том, что запомнили это навсегда. Там какие-то есть прозрения, и я, кстати, был в Риме в доме у его сестры, где Висконти, конечно, останавливался.

«МЕДВЕДЕВ СКАЗАЛ МНЕ: «КАК КЛЕВО ВЫ ВЫГЛЯДИТЕ!»

- Сейчас мы беседуем в отеле, находящемся напротив вашего дома, - я напомню: вы живете в квартире Василия Сталина, причем один балкон выходит на Кремль, второй - на Государственную Думу России...

- ...правильно...

- ...и пару лет назад в Кремле (помните, как раньше в программе «Время» говорили: «Сегодня в Кремле...»?) вы встретились с президентом Медведевым. Что это за встреча была?

- Ну, если бы в этом зале не было моих небесных подруг, я бы, конечно, хотел улизнуть...

- Вы сразу при упоминании о президенте надели очки...

- Скажу, почему... Там же и Образцова Ленка была, и она как ангел-хранитель меня контролировала, чтобы я все делал правильно, ничего лишнего себе не позволял, а я ничего и не позволял, потому что всего боюсь. Короче, когда меня вызвали к нему и президент подошел...

- ...что-то вручить?

- Да, звание очередное (народного артиста России), он сказал мне: «Как клево вы выглядите!».

- Продвинутый Дмитрий Анатольевич все-таки!..

- Потом, когда уже был перерыв с шампанским, Лена все время шутила и просила Медведева: «Повторите, что вы сказали, повторите!», и он как молодой организм хохотал вместе с нами. Замечательно!

- Как вы думаете, в России, в Украине власть когда-нибудь сможет говорить с деятелями культуры на равных, наступит время, когда творческий человек придет в высокие кабинеты не как проситель, с чувством достоинства?

- Спустя 40 лет, когда завершится исход 91-го. Это, повторяю, 2031 год будет, Дима.

- Вот интересно: сегодня вы человек свободный?

- Совершенно.

- И на вас абсолютно никто не давит?

- Никто. Не знаю почему, но когда давили, уничтожали сразу - закрывали, а я все равно улыбался, и они не понимали, как можно вот так реагировать. Тогда, правда, мне было совсем мало лет...

Однажды вызывают меня в Министерство культуры два замминистра, чтобы объявить о том, что я уволен. После этого нужно было просить их, чтобы сказали, куда же мне на работу устраиваться, но вместо того, чтобы идти в 12 к замминистрам, я отправляюсь на прогон «Ромео и Джульетты» Эфроса. В конце прогона он замечает: «Что-то у вас глаза какие-то грустные». - «Вы знаете, - говорю, - с утра меня ждут два замминистра, а я счастлив, что был здесь». У него лицо посерело: «Когда меня уволили из «Ленкома», я пришел домой, в плаще лег лицом к стене и не вставал три дня». - «Тогда я пойду», - говорю и потопал в Китайский проезд, по-моему. Вхожу, а две секретарши уже нервничают: «Ну где этот Миндюк? Сколько мы тут сидеть будем? Даже замминистры его целый день ждут!». - «Это я, - представляюсь. - Вик-тюк». - «Да? Ну идите».

Переступаю порог кабинета, а там в отдалении два замминистра сидят. Я от двери, даже не закрывая ее, говорю: «Здрасьте!». Они встрепенулись: «Чего просишь?». Я плечами пожал: «Ничего. Я все знаю. До свидания». Прикрыл за собой дверь, иду по коридору, а следом бегут секретарши: «Виктюк! Вас опять зовут». Я возвращаюсь и слышу: «Куда поедешь?». - «Не знаю». Они на меня посмотрели нехорошо: «Давай в Энск!». Я и сегодня не знаю, где тот город находится, - меня в нем судьба ждала, но спорить не стал: «Хорошо. До свидания».

Иду себе, дошел до Пушкинской площади, где телефон-автомат междугородный стоял... Дима, я умел вбросить две монеты по 15 копеек, потом одну выбить и говорить полчаса.

- Способный вы человек!..

- Я готовился уже и знал номера телефонов начальника отдела театров Министерства культуры Литовской ССР. Позвонил ему и голосом Чаусова - начальника, который занимался театрами всего СССР, сказал: «Товарищ Якученис, мы тут гения хотим вам отправить - это наше счастье и наше достояние, которое отрываем от сердца: примите его». Тот боялся советской власти больше, чем я, и выдавил только: «Да, конечно, пускай приезжает».

Все, я положил трубку и еду в Вильнюс. Утром прохожу по улице Ленина, поворачиваю направо и вижу дом из сна - лет, наверное, в 13 мне приснилось, что я туда приезжаю руководить театром. Сон оказался вещим: четыре года все, включая первого секретаря ЦК, меня обожали, я любил их, а Якученису никогда, хотя мы встречались сто раз и он относился ко мне хорошо...

- ...ничего не рассказывали?

- Не мог, что-то меня останавливало. Так вот, в этой пьесе, о которой мы говорили, точно так же поступает и Арлекин, когда убил сына королевы и стал королем. Она спрашивает: «Кто ты?», и он вместо того, чтобы ответить: «Арлекин, артист», говорит: «Я тот, который победил генуэзцев». Я сейчас это вспомнил, потому что поступил тогда точно так же.

«ДУМАЮ, МЕНЯ ХОТЕЛИ УБИТЬ, НО В ТУ СЕКУНДУ, КОГДА НАПАДАВШИЕ СОБИРАЛИСЬ НАНЕСТИ РАЗЯЩИЙ УДАР, РУКА СВЫШЕ ОТВЕЛА ИХ ЗАМАХ В СТОРОНУ»

- Наш общий друг Павел Глоба сказал мне: «Если хочешь лучше понять Никиту Сергеевича Михалкова, который, как и ты, 21 октября родился, спроси об этом и Виктюка. У них гороскопы похожи - Роман появился на свет рядом и к тому же сам режиссер»...

- Совершенно точно.

- Что за человек, что за художник Никита Михалков, которого так любят и так ненавидят одновременно?

- Думаю, в нем есть тайна, поскольку он - страсть, страсть вулканическая, и лава может вырваться в небо, когда он сам этого не ждет. Поэтому он сейчас успокаивает себя и написал на 63 страницах объяснение про власть и про творца (политический манифест под названием «Право и правда. Манифест просвещенного консерватизма». - Д. Г.). Это, по-видимому, было необходимо - у меня тоже есть листочки, на которых на репетициях записываю то, что мне нужно, а он вот бурлит так. Знакомы мы очень давно, встречались в разных компаниях: и у Людмилы Васильевны Максаковой, и на всевозможных праздниках, и баловались, и вместе шутили. Тогда и Володя Высоцкий, и Олег Даль, и Андрюша Миронов были...

- ...все еще были...

- Все-е-е, и вместе сидели. Дима, это такой был очаг независимости - там и рождался тот дух, который и удержал время.

- Как вам кажется, Михалков лучшие свои фильмы уже снял или еще снимет?

- А я всегда верю и убежден, что у него - это как будто о себе говорю (смеется) - все впереди. Сейчас вот ему период накопления нужен, и ту энергию отрицательную, которая над ним, он своими 63-мя листочками рассеет. Пока люди соображать будут, что и зачем он написал, выискивать на каждой странице какой-то потаенный смысл, гадать, с властью он или без, Михалков в это время выдаст уже совершенно феерический фильм: я в этом не сомневаюсь, поскольку у него и Сережа Маковецкий играет, и Сережа Гармаш, и Валя Гафт - о чем ты говоришь? Здесь такая какая-то вибрация, такая преемственность родственная...

- Скажите, Роман Григорьевич, дураков вокруг вас много?

- Ты знаешь, я счастлив тем, что пока дурак еще за дверью, я уже чувствую энергетику, которая от него идет, и с ним не общаюсь. Меня в это время уже нет: поверь, говорю правду.

- Слышал, когда вы повезли в провинцию спектакль «Масенькие трагедии» и некоторые дамы устроили там вам обструкцию, вы сказали Хазанову: «Гена, посмотри, какие у них ужасные шапки»...

- Все! - он стал смотреть на шапки, и мы принялись хохотать, а потом они стояли уже под дверью Театра эстрады, и, когда мы выходили, Гена всегда говорил: «Иди первым, уже шапки стоят». Я выходил, а они галдели, но ждали его, и когда уже ему надо было пройти, я его защищал. Не говорил: «Пошли быстренько, потому что...», нет - я ему показывал: «Посмотри еще раз, какая уродка, в какой шапке. Как можно такую на голову натянуть? - запомни эту шапку на всю жизнь!».

- Несколько лет назад на вас было совершено покушение - прямо у двери квартиры вас жутко избили...

- Ну, слово «жутко» тут лишнее - ты меня прямо пугаешь.

- Как думаете, хотели убить?

- Конечно, потому что до этого на директора театра напали. Причина в уникальном здании - его, этот образец конструктивизма, построил великий архитектор Мельников в начале ХХ века.

- Насколько я знаю, это здание Лужков выделил под ваш театр, который там до сих пор не открыли...

- Совершенно верно, но недавно я обратился к новому мэру и уже получил письмо: мне подтвердили, что прежние решения остаются в силе и все будет хорошо.

...Должен отметить, что замечательные, наделенные даром провидения, экстрасенсы сказали: в ту секунду, когда нападавшие собирались нанести мне разящий удар, рука свыше отвела их замах в сторону.

- Что, если не секрет, сейчас вы читаете?

- Я с большой радостью об этом тебе расскажу. Во-первых, все эти гениальные книжки, которые сейчас вышли: о периоде, показанном у меня в пьесе, о Шенберге, о Берге, о Веберне - трех гениальных композиторах, которые определили конец музыки, когда уже кажется, что дальше искать нечего, что все уже найдено. Через них проговорилось небо, поэтому этого нельзя не знать, не чувствовать, а в спектакле их музыка, конечно же, есть.

Три толстенных таких книжки, и одна из них львовская: я счастлив, что доцент львовской консерватории, украинка (Павлишин ее фамилия), написала о Шенберге - замечательно!

«СЧАСТЬЕ - ЭТО ПАУЗА МЕЖДУ ДВУМЯ НЕСЧАСТЬЯМИ»

- Иногда читатели «Бульвара Гордона» спрашивают: «Вот у вас такой редакционный совет: и Коротич там, и Евтушенко, и Говорухин, и Кобзон, и Виктюк, а как, например, Роман Григорьевич на газету влияет - он ее вообще читает?»...

- Как им не стыдно! Даже мои сестры - ярые поклонницы нашего еженедельника, более того, они счастливы, что моя фамилия на букву «В» стоит в перечне редакционного совета гораздо раньше других. Конечно же, все мы еще больше стараемся, чтобы газета была еще лучше, чтобы ее любили, а последнее, чем был сражен... Как-то я на один день прилетел во Львов и всю ночь читал «Бульвар», а твое интервью с Саакашвили перечитывал дважды и привез этот номер сюда, в Москву. Здесь я его переводил на такой, уж прости, примитивный язык, чтобы люди поняли, кто этот человек и как он себя ведет, как разговаривает с тобой, Дима.

- Я знаю, что вы очень нежно любите своих сестер и племянников, которые живут во Львове...

- ...я их обожаю...

- ...и трогательно, ненавязчиво, красиво им помогаете...

- Что значит ненавязчиво? Навязчиво! - теперь по-другому нельзя. Ну вот представь: звонит ребенок...

- Племянник?

- Да, Борис, и сообщает, что он шестой по Львову и десятый по Украине по фотографиям, и что сейчас появился какой-то фотоаппарат, а денег на его покупку ему не хватает. Он говорит: «Це три тисячi долярiв - у мене їх ще нема» и считает, что это для меня очень мало. Но не «дай!» говорит, а: «Ще нема».

- А у вас, напевно, є...

- А у мене грошi повиннi бути, и я должен немедленно эту сумму выложить.

- И вы?

- Ну, отгадай с трех раз, какой будет ответ...

- Думаю, да...

- Ну, разумеется, а племянница, которой уже 17?.. Я сейчас был в Китае и увидел там шубы американские превосходного качества - голубая норка, ну потрясающая.

- И вы?

- Не удержался, купил всем трем - не одной - и понял, что правильно сделал, когда здесь, в Москве, увидел эти шубы по 20 тысяч у. е.

- Хм, а там они сколько стоили?

- Тысячу.

- Роман Григорьевич, может, это легенда, но говорят, что свой первый мхатовский гонорар вы поменяли на мелкие деньги и привезли во Львов...

- Димонька, это после фильма было, потому что за театральную режиссуру никто таких денег никогда не заплатит, а за две серии кино - да. Я поменял их на едва ли не самые мелкие купюры - по пятерке - и в чемодане привез.

- Львiвська дитина!..

- Дитина львiвська! У нас такой блестящий паркет был, солнце во все окна, потолки пять с чем-то метров, усi вони, мої родичi, сiли, мама в центре... В ней ожидания чего-то хорошего не было - она понимала, что дитина хвора, и вот открываю я крышку чемодана и начинаю выбрасывать в воздух деньги - они разлетаются по комнате, и после того как последняя купюра упала, мама воскликнула: «Вiн їх вкрав!». Все! - и когда я сейчас вижу, как несколько очень богатых людей танцуют - недавно показывали по телевизору...

- ...на деньгах...

- ...да, а сверху бросают купюры по 100 долларов и у них никакой реакции, потому что привычка, как-то грустно становится...

- Вы однажды признались: «С детства меня не покидает ощущение одиночества»...

- ...но думаю, что это самое великое, самое необходимое для творца состояние.

- Вы человек одинокий?

- И да, и нет. Одинок, когда нужно побыть одному или что-то осмыслить - такие моменты необходимы, чтобы любить себя, свою землю и своих близких, потому что счастье - это пауза между двумя несчастьями: впереди и позади, а если ты себе говоришь: «За счастье я буду бороться, счастье должно быть с кулаками, его нужно вырывать», - ничего не будет. Ты теряешь лучшее, что в тебе было, а когда знаешь: тут нещастя, i там нещастя - и вдруг пауза и солнце...

- ...i щастя...

- Понимаешь? - и ты тогда благодарен, но не кричишь: «Я столько нервов и здоровья потратил, но вырвал у жизни счастье». Не вырвал! - солнышко само пришло, само светит и греет, поэтому, если уходит свет, который должен быть в каждом (а это первородное ощущение детства), уходит все. Свет злым силам никогда нельзя ухватить: солнышко все равно светит, как бы они ни пытались взять верх. «Долетайте до самого солнца, - пела Зыкина...

- ...и домой возвращайтесь скорей»!..

- Вот эта формула советского счастья - величайшая чепуха. Никогда не долетим, и никуда не надо лететь - солнышко все равно в тебе, Вселенная в тебе, и ты в центре Вселенной, и если этого ощущения нет, нету и счастья.

- Я вам задам очень личный вопрос: вы не жалеете сегодня о том, что у вас нет детей?

- Я не могу ответить, что у меня их нет, поэтому о чем, собственно, жалеть? (Строго). Немножко позже я все тебе объясню - ну не сегодня же! (Смеется). Видишь, правильно я тебе подыграл, кроме шуток? Я ведь мог бы ответить, как обычно в таких случаях: «Все спектакли - мои дети (и это почти правда. - Р. В.), и театр - детский сад» - это такая игра.

Конечно, когда есть ребенок, который понимает и любит, это предполагает совершенно другую ипостась - отца - он тогда как отец небесный может осиянно на дитя влиять, но так редко бывает, когда семья не любит детей нужным образом - небесно. Сейчас все о неблагополучии в воспитании кричат: радио, телевидение, газеты, но должен пройти период очищения душ, чтобы люди поняли, что делать, а то смотришь передачу «Пусть говорят» и в шоке: над какой, думаешь, пропастью мы стоим?

- Роман Григорьевич, в мире по-прежнему дефицит любви?

- О да: любовь - редкий цветок на земле, и она агонизирует. Так редко, увы, идут между людьми токи обожания, нежности и любви, но пока мы с тобой беседуем, эти токи просто вихрево вокруг нас, вокруг этого здания в центре Москвы кружат.

- Вихри невраждебные не веют над нами?

- Не-не-не, и даже мой дом - а он рядом, напротив! - уже в эту оболочку попал, а твои газета, телепрограмма и книги - результат твоей же, Дима, любви.

- Роман Григорьевич, я никогда еще так не заканчивал, как собираюсь закончить сейчас...

- Ну-ну...

- Я предлагаю взять в руки стаканы и в день рождения хочу пожелать вам любви...

- Який молодець, а що це ти п'єш?

- Чай...

- Це чай такий?

- Да, а у вас?

- Яка брехня! Бачите? А дiти от так i роблять: тримають якусь вiску, а кажуть - чай: i батьки задоволенi, що дитина не п'є, i дитина випила.

- За вас!

- Нет, за тебя! И за любовь!

Киев - Москва - Киев

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter