Ольга АРОСЕВА: «Ты можешь почитать нам стихи Анны Андреевны?» — спросила Раневская, представив меня Ахматовой. Я встала в позу и начала читать есенинское: «Ты жива еще, моя старушка?»

Часть II

(Продолжение. Начало в № 43)

«ЖЕМЧУЖИНА НЕ ВЫДЕРЖАЛА, ЗАКРИЧАЛА НА МУЖА: «ГДЕ ЖЕ У ВАС СЕРДЦЕ?! КАКИЕ ЖЕ ВЫ БЕЗЖАЛОСТНЫЕ, МЕРТВЫЕ, СТРАШНЫЕ ЛЮДИ!»

- Жена друга вашего отца Мо­ло­то­ва, видная большевичка, первый зампредседателя Совнаркома СССР, Полина Жемчужина тоже была репрессирована (как и супруга «всесоюзного старосты» Михаила Калинина). Зачем, по-вашему, у сталинских подручных, всемерно вождю преданных и послушных, варварски забирали жен?

- Не знаю, но думаю, что это был способ давления на них - чисто азиатский, иезуитский. Тем самым их держали на крючке, потому что те, наверное, умоляли: «Только не убивайте - я буду служить верой и правдой».

- Жемчужина не говорила вам, пытался ли Молотов добиться ее освобождения?

- Нет, сказала только: «Ты не сердись на него за отца - он даже для меня ничего сделать не мог».

Из книги Ольги Аросевой «Без грима на бис».

«Почувствовав неловкость, быстро заговорила Полина. О себе, о своей ссылке, о том, как ее отправили в Караганду под чужим именем, как Молотов по приказу Сталина с ней развелся и как она молила, чтобы ей разрешили хоть кошку в мазанке-хибаре завести.

В лагере человек мучился оттого, что жил постоянно на людях, в человеческом скопище - там и умирал, а Жемчужина четыре года ссылки страдала оттого, что не видела вообще никого, кроме постоянно приезжавшего оперуполномоченного. Каждый вечер, прижимая к себе теплую мурлыкающую кошку, она выходила в пустую степь, смотрела на закат и тосковала по дочери и мужу. У нее не было ни радио, ни газет - никого, кто мог бы сообщить ей даже самые незначительные новости. О смерти Сталина она так и не узнала, и вот однажды, выйдя как-то мартовским вечером в степь, увидела, что по ровной ее поверхности на огромной скорости, с включенными на полную мощность фарами приближается большая машина. Все ближе, ближе... Она поняла: за ней приехал муж, что-то переменилось и ей разрешат вернуться».

Фото Феликса РОЗЕНШТЕЙНА

«За обедом я заметила, как много и жадно ест Полина Семеновна, в моей детской памяти - привередливая малоежка. Поймав мой взгляд, она объяснила: «Никак не могу наесться - ворую со стола, кладу себе под подушку, а ночью ем...».

- Неужели после того, как она вернулась из лагерей, они как ни в чем не бывало спокойно жили?

- Да - Полина Семеновна считала, что это была попытка подобраться к мужу. От нее требовали показаний против него, все время спрашивали: «А Молотов знал об этом?». Она отвечала: «Не знал!» - и спасла его этим от смерти. Ей же инкриминировали шпионскую связь с Голдой Меир - в то время премьер-министром Израиля.

- Ну да, они же подругами были...

- Я бы так не сказала, но Жемчужина пошла в синагогу, а там Голда Меир ходила с подносом - собирала пожертвования на только образовавшееся государство Израиль. Полина Семеновна сняла с себя все: перстень, серьги с бриллиантами - и туда положила. Просто я слышала, как моя мама (она работала у Жемчужиной, они ближайшими были подругами) ей сказала: «Ты что, Полина, с ума сошла? Ты же жена крупного государственного деятеля!», а та, помню, в театральную позу встала: «Прежде всего я дочь своего народа».

- Доигралась...

- После этого ее и взяли.

...На обеде Жемчужина стала расспрашивать, как умерла моя мать. Я объяснила, что жила в Ленинграде и не могла к ней переехать, потому что у мамы с моей сестрой комната была 11 метров. «Конечно, - сказала, - мне следовало быть рядом, особенно после двух инсультов, когда у нее отняло правую сторону, но где жить?».

«Оператор меня проинструктировал: «За три метра до Иннокентия остановись». Легко сказать: во-первых, как это рассчитать, а во-вторых, Смоктуновский рвется вперед»

Полина Семеновна удивилась: «Почему ты не обратилась к Вячеславу?». Я объяснила, что пыталась, а поскольку достать Молотова не могла, решила действовать через его брата Николая Нолинского - был такой композитор. Написала письмо, где просила дать маме какую-то площадь побольше, чтобы я могла проживать с ней. «Вы, Николай Михайлович, можете передать?» - спросила. Он отказался: «Не могу - я дал подписку, где обязался никаких писем брату не передавать». Жемчужина не выдержала, закричала на мужа: «Где же у вас сердце? Какие же вы безжалостные, мертвые, страшные люди! Моя подруга умирала - жена твоего первого, лучшего друга. Как вам не стыдно?!».

Из книги Ольги Аросевой «Без грима на бис».

«И я поняла, что не об одной маме, не о нашей тесной комнатушке ее вопли... Она кричала обо всем сразу. И о себе, и о том, как ее мучили, позорили, чернили в кабинетах Лубянки, а он, ее муж, второе лицо в государстве, постыдно молчал. Кричала о своем народе и о людях других национальностей, но той же, что у нее, судьбы - ссыльных и лагерных. Что-то прорвалось в ней, неудержимо хлынуло...».

- Молотов как-то отреагировал?

- Молчал, как всегда.

Из книги Ольги Аросевой «Без грима на бис».

«Какое-то время спустя позвонила Светлана Молотова и пригласила к ним на обед. Никакая охрана в подъезде уже не стояла, и никто пропусков у меня не спрашивал - Полина Семеновна сама открыла на мой звонок дверь и, как в ту встречу, в Кремле, крепко меня обняла. Потом спросила: «Ты Вячу не видела? Он пошел тебя встречать». Это было что-то новое. Молотов? Встречать меня? Я удивилась и промолчала, а в это время вошел он и остановился в нерешительности. Полина Семеновна ему говорит: «Вяча, это Оля, ты же ее маленькую на руках носил, грудную, помнишь? Это - Оля! Ну же, поздоровайтесь...». Вот тут он сказал: «Да, да... Саши Аросева дочка. Так ведь дочка может и руки мне не подать... Я перед Сашей виноват...».

«Люба, я вернулся!», «Берегись автомобиля», 1966 год

Я заплакала: «Вячеслав Михайлович, давайте этой темы никогда не касаться. Вы папу со школьных лет знаете, я пришла к вам, к его другу детства... Никого уже и не осталось, кто папу мальчиком помнит: вы - единственный». Тут вмешалась Полина: «Оля, поверь, он ничего сделать не мог... Не мог ничего сделать... Ты этого времени, этих людей не знаешь, маленькая была, а я знаю! И все! И хватит! И пошли, пошли к столу!».

Никаких кремлевских разносолов и изысков на этот раз на столе не было, да и нынешняя квартира Молотова была небольшая, двухкомнатная. Полина Семеновна угощала тем, что настряпала сама: очень вкусным салом, которое солила по какому-то особому рецепту, - учила меня, как его приготовлять, перечисляла компоненты: чесночок, лавровый лист, молотый перец, хрен, разведенный в теплой воде, и под грузом держать два дня при комнатной температуре... Потом, улыбаясь мягко, печально вдруг сказала: «Это у нас в Белоруссии так сало готовят...».

Раньше я не слышала, чтобы она так тепло детскую, местечковую, деревенскую свою родину вспоминала. Все Кремль, да Москва, да Россия, а у Молотова возле тарелки с супом лежала очищенная луковка и несколько долек чеснока, и он ими аппетитно хрупал».

«...Жемчужина умерла раньше своего мужа. На похоронах было очень много народу - и ее, и его друзей. Я узнала Микояна, внука Сталина подполковника Джуга­швили, очень похожего на деда. Старенький Булганин (министр обороны, а затем председатель Совета Министров СССР, маршал. - Д. Г.) в штатском, а не в генеральской форме, спрашивал: «Выпить, выпить-то дадут? Куда ехать?».

Потом мы хоронили его. Из-за репетиций на кладбище я вовремя не успела, пришла прямо на поминки... Протиснулась к его дочери Светке... Позже тихо, шепотом спросила: «Отец что-нибудь оставил? Успел написать воспоминания?». Света тихонько так, на ухо мне ответила: «Что ты, Оля! В ту же секунду, как он умер, они приехали, опечатали квартиру, а потом дачу в Жуковке и все бумаги взяли с собой. Еле упросила парадный форменный мундир мне на память оставить».

Ольга Аросева: «Бог сподобил меня встречаться с уникальными людьми» Фото Феликса РОЗЕНШТЕЙНА

Его похоронили в могиле Полины, а после отца с матерью недолго прожила и Света - умерла скоропостижно...».

- Сколько лет было Молотову, когда он скончался?

- Так, это в 86-м случилось, а они с отцом одногодки, 1890 года рождения... 96, значит...

Помню, на 85-летие я позвонила ему - он жил в Жуковке всеми отвергнутый. «Я вас поздравляю», - сказала. Он: «С чем, детка?». - «Ну как с чем? С днем рождения». Молотов вздохнул: «Какой день рождения, когда жизнь твоя никому не нужна? В тягость она, и радости от нее нет никакой», на что я заметила: «Но это же жизнь - вы ходите по земле, дышите»...

- ...между прочим...

- Он понял. «Ты умная девочка», - произнес. Все.

- Похороны его были пышные?

- Нет, людей пришло мало.

- Вам было его жаль?

- Да.

- Но почему?

- Понимаете, есть разные привходящие обстоятельства... Он же когда-то был дядей Вячей - добрым старым знакомым, носил меня на руках - я с детских лет его помню. Молотов - единственный человек, который знал отца с детства, учился с ним в одном классе, поэтому ненависти у меня не было. Кстати, любопытную вещь обнаружил его внук Вячеслав Никонов...

- ...известный политолог?

- Да, сын Светланы. Недавно меня пригласили в Дом дружбы народов - так теперь называется Всесоюзное общество, где когда-то работал папа, - на какой-то юбилей: просили рассказать об отце, поскольку он это учреждение возглавлял. Пришел, короче, этот Вячеслав, Слава, Славик Никонов, и при всех меня огорошил: «По вашему примеру я сейчас занимаюсь бумагами деда, и знаете, нашел все письма вашего отца с 26-го года - он их берег». Я чуть с ума не сошла: «Ты принес их? Ты мне их отдашь?». Он кивнул: «Да!» - и протянул целую пачку.

- С какими чувствами вы их читали?

- Во-первых, я еще не все прочла. Понятно, что там везде «дорогой Вяча» (20-е годы, они дружили...), но почерк жуткий, к тому же это ксерокопии - Никонов, конечно, не подлинники дал. Меня поразило то, что этот сухой, законопослушный, боязливый человек все-таки не побоялся столько лет держать письма расстрелянного врага народа - понимаете?

«ЗА ТО, ЧТО СЕСТРА ПУБЛИЧНО ОТРЕКЛАСЬ ОТ ОТЦА, Я ЕЕ БИЛА»

- Это правда, что в знак протеста против того, что отца репрессировали, вы решили не поступать в комсомол?

- Я ничего не решала, просто в 14 лет мне нужно было туда вступать, но моя старшая сестра - она уже была комсомолкой! - от отца отреклась. Ее заставили это сделать публично, на собрании.

- Вы ее за это не осуждали?

- Я ее била, хотя она на семь лет меня старше. Наташа даже не сопротивлялась - наверное, все понимала, а меня предупредили: при поступлении в комсомол надо сказать, что от отца своего - врага трудового народа отрекаюсь. «Не буду этого делать!» - отрезала я.

- И вас не приняли?

- Мне могли отказать, если бы я поступала, но заявление: «Прошу принять меня в ряды ВЛКСМ» я не писала.

- Чтобы завершить эту жуткую тему, спрошу... Сегодня, когда столько известно о репрессиях и их жертвах, вы можете сформулировать, что это было? Какую цель, на ваш взгляд, преследовало столь массовое истребление людей?

- Вы знаете, до конца понять не могу, и это все время меня мучает. Я вот пытаюсь представить, что должен был чувствовать отец, когда свои же, за кого он готов был отдать жизнь, его расстреливали.

- Ни за что причем.

- Да, без малейшей вины. О чем он думал? Мне кажется, только о детях, поскольку уже понимал, что остаются они без него. Что это было? Конечно, борьба за власть, вернее за единовластие, потому что Сталин хотел быть одним-единственным народным кумиром и своей цели добился. Для меня это загадка: как, пересажав половину страны, стать ее идолом? Что же это за народ такой, спрашивается, ведь это же правда, что, идя в бой, люди кричали...

- ...«За Родину! За Сталина!»...

- ...и когда этого страшного человека хоронили, я, зная все, плакала.

- Вы были на его похоронах?

- Нет, не дошла. Меня чуть не раздавили в тот день - я добралась до Трубной площади по скверу, цепляясь за ограду, за ветки деревьев.

- «Ходынка» была?

- Да, потому что все шли в ту сторону, чтобы повернуть к Колонному залу. Нет, в гробу его я не видела, но главное в том, что это обожествление, поклонение все-таки невыдуманное - народ действительно был в отчаянии.

- Сами-то вы почему плакали?

- Не знаю... Было какое-то ощущение, что мы что-то важное теряем и всем теперь будет плохо. Он как-то сумел в этом нас убедить.

- У вас есть сегодня к нему, к Сталину, ненависть?

- Понимаете, я не назвала бы это ненавистью, просто есть удивление: как, ну как это могло случиться? Вы вот спрашиваете, а я до сих пор не могу этот феномен объяснить. Нет, не могу...

- Такое возможно, на ваш взгляд, в России еще раз?

- А черт его знает - русский народ в этом отношении непредсказуем. Вот, например, храм Христа Спасителя - говорят: «Пришли большевики и его разрушили». Зачем же себя обманывать: не большевики разметали его по кирпичику. Вы хронику смотрели? Видели лица этих остервенелых людей, которые срывали кресты? Такое нигде, кроме нас, невозможно: храм, который царь на народные средства возвел, тот же народ снес, а потом еще раз отстроил - фантасмагория! Так что в нашей стране, по-моему, все может произойти.

- Удивительный народ...

- Поразительный, а вместе с тем и несчастный, и страшный, и добрый в каких-то ситуациях...

«В ВОЙНУ СМОКТУНОВСКИЙ ПОПАЛ В ПЛЕН, БЕЖАЛ, ПОТОМ СВОИ ЖЕ ОТПРАВИЛИ ЕГО В ЛАГЕРЯ»

- Вы блестящая театральная актриса, но, если говорить о вечности, шагнули туда прежде всего как кино- и теле­звезда. На вашем счету яркие роли в потрясающих лентах «Берегись автомобиля», «Старики-разбойники», «Невероятные приключения итальянцев в России», «Свадьба в Малиновке» и «Интервенция», хотя такой популярной вы стали благодаря не столько кинематографу, сколько телепрограмме «Кабачок «13 стульев».

- Это точно, потому что «Кабачок» все-таки ежемесячно выходил, а фильмы от случая к случаю, вдобавок лучшие достижения в кино у меня довольно скромные. Я там не прима, понимаете? - всегда вторые роли играла.

- Зато какие вторые роли!

- И с какими партнерами: Смоктуновский, Никулин, Папанов... В кинематографе вообще все большие свершения за актерами театральными, потому что у них за плечами...

- ...школа...

- Вот именно. На съемочной площадке достоверность, правдивость эпизода зависят в основном от искусства оператора: в той или иной сцене он может прикрыть недостаток, скажем, эмоциональности - какие-нибудь капли дождя пустить, падающую листву, и лицо актера преобразится, у вас на глазах будут слезы, а в театре этого эффекта нужно достигать самому, поэтому... Да, кино действительно дает популярность или, как вы говорите, вечность, но к нему нужно быть подготовленным театром.

- Вы вот назвали партнеров... Тяжело было сниматься в «Берегись автомобиля» с таким грандиозным актером, как Смоктуновский?

- Легко. Да, представьте себе. Знаете, он немножко, что ли, придуманный и попытался со мной тоже что-то изобразить.

- На вшивость хотел проверить?

- Ну да, и когда первый раз встретились, елейным, вкрад­чи­вым голосом (ну точ­но Иудушка Головлев в мхатовской пос­та­нов­ке) спрашивать стал: «Простите, я не помешаю вам, если здесь сяду? Простите, вас Оленькой зовут? Простите, вы сценарий...». Я его оборвала: «Что ты придуриваешься тут? Пришел - так сиди: нечего це­ре­мо­нии раз­во­дить». Он рассмеялся: «Боже мой, наш человек» - и мы моментально с ним подружились.

Конечно, судьба у Кеши была необычная. Великий актер, он столько накопил жизненных травм, что ему очень легко было свою душу на что-то такое настроить.

- Он же сидел?

- Ну да, а почему? В войну попал в плен, бежал, потом свои же отправили его в лагеря, но Смоктуновский был предан театру и все свои страдания, все пережитое умел...

- ...выплеснуть на сцене...

- ...вывернуть наизнанку, превратить в искусство.

- Вы собственноручно в «Берегись автомобиля» водили троллейбус или за вас это делал дублер?

- Сама, сама... Эльдар Рязанов предупредил: если я не закончу курсы вождения троллейбуса, он меня на эту роль не утвердит, поэтому я исправно посещала занятия. Кстати... Когда отмечали 80-летие Эльдара, были всякие юбилейные съемки и меня в Филевский парк привезли. Оказывается, мой троллейбус стоит там, как броневик Ленина, как историческая ценность, с надписью: «Этот троллейбус снимался в «Берегись автомобиля».

- Вы не опасались задавить Смоктуновского во время знаменитой сцены встречи после его отсидки?

- Боялась жутко. Он же артист порывистый: «Люба, я вернулся!» - и на ветровое стекло бросается, а оператор меня проинструктировал: «За три метра до Иннокентия остановись». Легко сказать: во-первых, как это рассчитать, а во-вторых, Смоктуновский рвется вперед. Я, увидев это, по тормозам, а мне ведь тоже поиграть хочется, радость встречи изобразить. Струхнула тогда, но, слава Богу, Кешу не задавила.

Из книги Ольги Аросевой «Без грима на бис».

«Вечером он меня спрашивает: «Скажи, Ольга, что делать - у меня здесь в Одессе родная сестра живет. Я когда в лагере сидел под Норильском, она на мои письма ни разу не ответила, а теперь вот брата, «знаменитого артиста», в гости зовет... Я: «Она боялась, и ты ее не суди - кто из нас не боялся?». Он помолчал, потом спрашивает: «А ты пойдешь со мной?». Я согласилась...

В ту пору, да и много позже, никто не знал, что названный уже великим, удостоенный Ленинской премии, первый актер страны Иннокентий Смоктуновский воевал, был в плену, сидел в ГУЛАГе, вообще имел сложную, путаную, трагическую биографию... Кеша, у которого в Москве была репутация эгоцентрика-одиночки, занятого лишь собой, очень помог своим товарищам по заключению талантливым актерам Жженову и Лапикову: добившись славы раньше, всеми силами внедрял их в кино, рекомендовал самым лучшим режиссерам...

Финальный эпизод «Берегись автомобиля»: я еду на троллейбусе, а досрочно выпущенный из тюрьмы Смоктуновский-Деточкин, как обритый наголо зек, стоит посреди дороги, загораживая путь, и, увидев меня, тихо, счастливо произносит: «Люба, я вернулся...». Отсняв мой крупный план, оператор переводил камеру на стоявшего Смоктуновского. Я уползала из кадра под сиденье, а на мое место усаживался Рязанов, и Кеша должен был произнести эту коронную фразу, но у него ничего не получалось. Никогда столько дублей от великого Смоктуновского не требовалось, и вдруг он сказал: «Эльдар, у нас ничего не выйдет, если я на твою рожу буду смотреть... Пусть Люба, то есть Оля, остается на своем месте». Я вылезла из-под сиденья, он мне заулыбался - и сразу все получилось»...

«У МЕНЯ ПОД БОТАМИ НИЧЕГО НЕТ», - ПОСЕТОВАЛА АХМАТОВА»

- Готовясь к этому интервью, я обратил внимание на то, какие люди прошли через вашу жизнь. Оказывается, вы общались с Ахматовой, и познакомила вас не кто-нибудь, а Раневская. Такие фамилии произносишь не то чтобы с пиететом - с трепетом.

- Это история давняя... Моя мама, как я вам уже говорила, работала у Жемчужиной, и когда Фаина Георгиевна приехала в Москву... Короче, у нее не было даже угла своего, и она пришла к Полине Семеновне какое-то для нее жилье попросить. Та помогла, сделала комнату у Никитских ворот, а мама моя, очень живой, непосредственный человек, тут же сообщила Раневской, что у нее две дочери учатся в театральном. Фаина Георгиевна даже пришла на выпускной спектакль смотреть мою старшую сестру. Я - Оля, сестра - Лена, она нас путала, поэтому называла обеих «Леля»: на всякий случай!

Когда я уже в Ленинградском театре комедии работала, она приехала на «Ленфильм» сниматься в сказке Шварца «Золушка».

- Ну да, в роли мачехи.

- Тогда только открылись коммерческие магазины, и Фаина Георгиевна подкармливала меня слоеными пирожками с мясом из «Норда»: парочку в этом кафе купит, принесет в театр и оставит на проходной. Жила она в «Астории» - я иногда к ней туда заходила. Однажды пришла, а там в жутких ботах, со спущенными чулками сидит Анна Андреевна Ахматова. «У меня, - посетовала, - под ботами ничего нет». Дамы собирались в Мариинку, и она примеряла Фаинины туфли: какие можно надеть.

- Бедность какая!

- Что вы! (Вздыхает).

- Ахматовой вас представили?

- Фаина Георгиевна ей сказала: «Это молодая актриса», а мне: «Леля, это Ахматова - ты знаешь, кто она?». - «Конечно», - кивнула. «Ты можешь почитать нам стихи Анны Андреевны? Будешь потом говорить, что сама Ахматова тебя слушала»...

Ну, меня два раза просить не надо, и вдруг черт меня дернул: с перепугу или из какого-то хулиганства я встала в позу и стала читать есенинское: «Ты жива еще, моя старушка? Жив и я. Привет тебе, привет...». Наступила жуткая пауза, повисла буквально могильная тишина. Ахматова сидела, не дрогнув, а Фаина с состраданием произнесла: «А мама у нее говорит по-французски». Мне стало так стыдно: «Ой, ради Бога, Фаина Георгиевна, я забыла, сейчас другое прочту:

...Мне очи застит туман,

Сливаются вещи и лица,

И только красный тюльпан,

Тюльпан у тебя в петлице.

После этого Анна Андреевна смилостивилась.

- Оттаяла, да?

- «Красный тюльпан», - сказала, - ты неверно читаешь: надо нараспев, на мотив восточной песни. Я в Ташкенте его написала».

- Говорят, Раневская была удивительно добрым, отзывчивым человеком: настолько не от мира сего, что однажды отдала какой-то женщине единственную свою шубу.

- Это было при мне. Я у нее сидела - она меня какими-то бутербродиками кормила, и вдруг снизу звонят: «К вам пришли». Входит старая побирушка: «Фаечка, ты меня помнишь? Мы же с тобой в гимназии вместе учились».

- В Таганроге еще?

- Да, и показывает фотографию, где Фаина видна: «Это наш класс». Та спросила: «Почему же ты без пальто?», а женщина развела руками: «У меня его нет». - «Господи, зима же на улице!». - «Ах, бедная я, несчастная! Фаечка, помоги!» - и Раневская отдала ей свою шубу. Когда та ушла, я подала голос: «Фаина Георгиевна, а в чем вы в Москву поедете?». - «У меня есть халат клетчатый очень хороший, теплый - из пледа». - «А вдруг это аферистка?». - «Так у нее же фотография». - «Ну хорошо, вы там видны, - возражаю, - а ее вроде нет. Она же не показала, что вот, это, мол, я». - «Леля, нельзя так плохо думать о людях», - отрезала Фаина Георгиевна, но уже с явным сомнением. Так в халате и уехала в международном вагоне «Красной стрелы».

Конечно, это была необыкновенная личность - Бог сподобил меня встречаться с людьми уникальными.

Из книги Ольги Аросевой «Без грима на бис».

«С Раневской мы виделись постоянно в Москве, когда я уже служила в Театре сатиры, а она - по соседству, в Театре имени Моссовета. Помнится, встретились однажды, я иду курю, и она идет курит. «Все куришь?» - спрашивает. «Да, - отвечаю, - а вы, Фаина Георгиевна, много курите?». Она: «Ну как тебе сказать... Когда чищу зубы с этой стороны, папиросу сюда перекладываю, когда с этой - сюда. Много это или мало?».

Однажды какой-то мужчина пришел в наш театр и сказал, что Фаине Георгиевне очень плохо - она лежит на улице Грановского в Кремлевской больнице и хочет видеть меня.

...Она лежала в палате одна, похожая на короля Лира: седые волосы разметались по подушке, глаза все время уходят под веки... Спрашиваю: «Фаина Георгиевна, как вы себя чувствуете?», а она слабым голосом: «Начнешь меня завтра по всей Москве изображать?». Я села рядом с постелью и стала ее ободрять, хвалить... Совсем зашлась в похвалах, чтобы она не лежала вот так безучастно с «уходящими» глазами: «Вы единственная, уникальная, больше в мире таких нет...», и тогда глаза приоткрылись, и с койки грозно так донеслось: «А Анна Маньяни?».

(Продолжение в № 45)

Киев - Москва - Киев

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter