Надежда САВЧЕНКО: «От любви до ненависти один шаг, и еще в первый после освобождения день я сказала: «Сегодня вы мне цветы дарите, а завтра в меня камнями швырять будете». Яйца уже летят, камни пока нет, но, думаю, могут полететь и гранаты»

(Продолжение. Начало в № 39, № 40)

«Юлия Тимошенко не родной и не близкий мне человек — умный, адекватно мыслящий, для сотрудничества подходящий, но чужой»

— Многие прогрессивно настроенные молодые люди не понимают, зачем вам Тимошенко...

— О! Ну, во-первых, согласие войти в ее партию я играючи, шутя подписала, потому что не думала, что вообще когда-либо из тюрьмы живой выйду. В политику не собиралась, хотя приглашения практически от всех партий были. Я все отметала, так и говорила адвокатам: «Ну шо за дурня?», а последнее предложение от Тимошенко пришло, и я согласилась: хорошо, мол, пусть это женская солидарность будет — как угодно называйте...

— Она в конце концов тоже сидела...

— Ну да, я пару моментов сравнила, вспомнила, как сепаратисты видеть у влас­­ти ее не хотели. «Ладно, — думаю, — вы меня продали — к Тимошенко пойду». Взяла и просто бумагу подписала, не думая о том, что кто-то куда-то пройдет, какие-то выборы будут, и тут адвокаты приходят: «Ты народный депутат!».

— Первый номер в списке...

— Да, и тогда я поняла: вляпалась, это уже не шутки — это ответственность. Посмеяться над той или иной партией либо над всей проводимой в Украине политикой раньше еще можно было, но уж если тебя народ избрал — все, это кредит доверия и впустую его потратить нельзя.

Зачем мне Тимошенко? Я не предатель и не перебежчик, хвостом не виляю. Я же из армии не убегала из-за того, что она плохая была, а изнутри ее изменить пыталась, поэтому, понимая, что это за партия, открыто с ними спорить, не соглашаться или протестовать не буду. У меня свое мнение — у них свое, но взгляды на законотворчество в Верховной Раде все-таки часто у нас совпадают — по многим ключевым позициям, а если не совпадают, я голосую так, как решила.

---

---

У Тимошенко, кстати, не самая плохая партия, потому что все время в оппозиции, и потом, перебегать и предавать — не мое. Я буду пытаться по тому честному пути следовать, по которому все народные депутаты должны идти, надеюсь, и партия с него не собьется — не только сейчас, когда она в оппозиции, но и если, например, к власти придет. Там видно будет: скажут, что мне уйти нужно, — уйду, разорвутся отношения — значит, разорвутся. Я понимаю: народ хочет, чтобы я от Тимошенко ушла, собственную партию создавала, но в будущей Украине партийной деятельности я не вижу. Я эту систему изменить хочу, в корне поломать...

— Партийную?

— Да, партийную, мажоритарную. Концепцию я уже написала и на разных информационных платформах объяснять, о чем речь, начинаю. Есть люди, которые ко мне присоединились, мы грамотно народу все разъяснить попробуем. Я другой путь вижу и не считаю, что партийная система когда-нибудь позитив даст, — «благодаря» ей всегда войны за кошелек, за власть будут, политики будут продолжать другой жизнью жить, от народа и от его нужд далекой, поэтому все надо кардинально менять. Убеждена: никому из старых политиков, которые за эти 25 лет у власти хоть единожды были, — не только в парламенте, но и в Кабмине, на любых чиновничьих, полицейских должностях, в судейских креслах — эти должности занимать больше нельзя, не имеют они на них права. Автоматическая люстрация нужна — для создания нового, народного государства Украина.

— После первой встречи с Юлией Тимошенко чувства у вас были какие?

— На Майдане во время акции «Украина без Кучмы» в 2000-м вы имеете в виду? (Улыбается).

«Прилетев в Киев, я поняла, что из одного говна вышла — и тут же в другое попала»

— А вы еще тогда с ней об­ща­лись?

— Ну как? Я стояла на митинге и слушала — на таком расстоянии от нее, как от вас сейчас, а теперь мы с ней в аэропорту встретились, просто руки друг другу пожали, и все. В аэропорту мною руководить пытались — не знаю, с чего вдруг: если в тюрьме не смогли, когда к стене поворачиваться не хотела и за спиной руки держать. Ну а тут мне рассказывать стали, что я должна делать, сразу же объяснили, что к президенту везут... Сестра звонит: «Надя, я тебя в аэропорту жду!», а мне: «Нет-нет, мы уезжаем, Веру туда привезут» — в общем, сразу политика началась. Я поняла, что из одного говна вышла и тут же в другое попала, и если сама своей жизнью руководить не начну, просто марионеткой в чужих руках стану. Если бы знала, самолет развернула бы и на том аэродроме, на каком мне нужно, посадила бы. Я собираюсь одно делать, а мне: «Нет, вы не поняли...» — пока, в общем, на человека не гаркнешь, не отстанет!

---

---

Вышла я из самолета, сестру, маму увидела, Вера говорит: «Тут еще из партии «Батьківщина» пришли, поговорить хотят». Я: «Хорошо» — разворачиваюсь, иду... Почему не обнималась? Я вообще этих объятий, поцелуйчиков не переношу — для меня это дико. До тюрьмы не любила, а сейчас и подавно не терплю, когда меня люди касаются, поэтому все эти разговоры, что Тимошенко не обняла, цветы не взяла, надуманны. Не дарила она мне цветы — это кого-то другого букет был, кому я сказала, что цветов не беру, а журналисты себя как вели! Я поняла, что эту толпу шакалов обязательно разогнать должна, иначе в машине с тонированными стеклами ездить придется, очки и парики носить, от них прятаться, а я в общественном транспорте ездить хочу, поэтому надо было рявкнуть. Не начать, как все политики, жить, а собственный путь выбрать, силы, оставшиеся после тюрьмы, аккумулировать, чтобы все это, как ледоколом, разбить и по местам расставить. Считаю, что отчасти мне это удалось.

— Первый обстоятельный ваш разговор с Тимошенко когда состоялся?

— Наверное, на второй день.

— И какие же ощущения были?

— Да никаких. Это не родной и не близкий мне человек — умный, адекватно мыслящий, для сотрудничества подходящий...

— ...но чужой...

— ...конечно.

— Вы сказали, что ни Юлию Владимировну, ни кого-то другого, кто при власти в Ук­ра­ине уже был, на следующих президентских выборах поддерживать не будете...

— Не буду и считаю, что это правильно.

— Украине новые лица нужны?

— Не лица — новый ум нужен, не на лица пора уже ориентироваться. Мне даже идею предлагали — чтобы депутаты тест на IQ прошли, а потом чтобы не люди их выбирали, а система случайных чисел, потому что избиратели голосуют за тех, кого чаще по телевизору по­ка­зы­ва­ют, а некоторых в первый и последний раз у себя на округе видят, на какой-то площадке, где по 100-200 гривен раздают. Это очень плохо, потому что не лица новые выбирать пора, а мозги...

«Стать президентом готова. Любой человек готов, которому 35 лет исполнилось»

— Надя, у вас не раз о президентских амбициях спрашивали, и я тоже поинтересуюсь: президентом Украины стать вы готовы?

— Готова. Считаю, любой человек готов, которому 35 лет исполнилось, другое дело, хочу ли я этого. Нет, не хочу, мне эта работа не нравится, и уже третье дело, должна ли. Если мне постоянно говорить будут: «Давай новую силу собери, людей веди!», если снова твердить начнут, как тогда, когда в тюрьме я сидела: «Ты герой!», «Ты герой!», «Ты герой!» — я поверю, что людям это надо, и на выборы пойду.

Сказать, что к власти стремлюсь, я не могу — наоборот, к власти идти нужно, когда ее не хочешь, потому что жаждущий власти, получив ее, исключительно в своих интересах будет использовать, а если просто как на работу туда идешь, делать будешь то, что народу необходимо.

— Когда вы в российской тюрьме сидели, весь мир вас поддерживал, многие ведущие мировые политики на Кремль давили — с кем-то из них вы уже встречались?

— В ПАСЕ — со многими. К сожалению, их имена выучить мне пока сложно — ну, сестра призналась, что она два года учила, может, за два года и я справлюсь (улыбается). В Америке тоже встречала тех, кто за меня переживал. Не скажу, что у меня прямо сотрудничество с мировыми политиками налажено, но, думаю, мы часто общаться будем, чтобы остальных наших пленных вытянуть, потому что давить на Москву не только ради меня надо было, а вообще ради всех украинцев.

— Вы, тем не менее, понимали, что вот я, простая киевлянка Надя Савченко, в России тут за решеткой сижу, а Обама, Меркель, Олланд, Кэмерон, Туск, Хиллари Клинтон, другие ведущие мировые лидеры обо мне заботятся? Мысль эта грела или нет — дескать, где я, а где Обама?

---

---

— Еще раз повторю: сознания перед картинками на телеэкране я не теряю, не считаю, что кто-то выше меня или я кого-то важнее, потому и удивилась, что наш президент к объявившим голодовку матерям украинских военнопленных не вышел. Нет у меня этого: где я, а где Обама, он на той же Земле живет и такой же смертный, как я. Знать и чувствовать боль всех человек не может, но, какую-то отдельную историю услышав, может чисто по-человечески на нее отреагировать. Это тоже политика, и я прекрасно понимала, что мою историю не услышали бы, если бы моя сестра не начала шум поднимать, если бы я не вела себя так, как вела, то есть если хоть бы одно обстоятельство сложилось не так, как сложилось, мое дело могло б и прогореть. Да, я все это по телевизору видела и улыбалась...

— ...все-таки видели...

---

---

— Конечно — в России выступления Оба­мы и Меркель показывали, и хотя пе­рекручивали, многое искажали, я в курсе была, что происходит, правда, мне намного веселее было, когда во время моей голодовки простые парни булыжниками российское посольство громили: «За Надю Савченко!». Когда поезда в мою поддержку гудели, я этот гул себе представляла, было драйвово и интересно, когда грузинский ансамбль танца «Сухишвили» лезгинку в мою честь танцевал: я просто музыку эту и этот танец люблю — такие вещи намного больше, чем заявления политиков, радовали. Разумеется, я мировым лидерам благодарна: без их реакции моего освобождения не было бы, но сказать, что у меня от их речей коленки дрожать начинали и я в обморок падала, не могу — такого не было.

— Каждый день и я, и мил­лионы других украинских граждан этот вопрос себе за­дают: почему же у нас в стра­не такая беда случилась, а вот, на ваш взгляд, кто персонально в сдаче Кры­ма и Донбасса виновен?

---

---

— История покажет, фамилии назовет, а потом еще раз покажет — правдиво, когда те, кто историю эту писать берутся, умрут. Я считаю, в сдаче Крыма и в том, что мы тогда воевать не начали, наша власть виновата — в первую очередь. Захватчик напасть может — враг есть враг, ничего хорошего от него ждать не надо, но то, что мы ему сразу отпор не дали и до сих пор неизвестно как себя ведем, что бизнес в России держим и никакая война ему не мешает... Я там, по ту сторону, была и понимаю: из-за этой самой политизированной в мире войны у украинского народа гораздо больше вопросов к своему руководству будет, чем к той же враждебной России. С врага ну что ты спросишь? — падлюка есть падлюка, а к своим вопросов накопилось ой как много.

— Еще в 1993 году классик украинской литературы Олесь Гончар в своем дневнике писал: «Донбас — це ракова пухлина, то відріжте його, киньне в пельку імперії, нехай подавиться, бо метастази задушать всю Україну! Хай нас буде менше на кілька мільйонів, але це буде нація, ми здатні будемо відродитись, увійти в європейську цивілізовану сім’ю, а так ніколи ладу не буде — буде розбій і вічний шантаж». Скажите, Донбасс Украине нужен?

— Нужно себе раз и навсегда зарубить — не тольку на носу, но в голове и в сердце: «Украина — это я!», так должен думать каждый. Ты ведь свой палец отрезать не дашь — тебе больно будет...

— ...а Донбасс — это палец?

— Конечно. Каждый воспринимает Ук­ра­ину такой, к какой он привык — для тех, кто в XVIII веке жил, она одна была, кто, скажем, в 20-е годы прошлого столетия родился, другой ее знал. Я в Советском Союзе на свет появилась, границы Украины, в составе которой Донбасс и Крым есть, видела, и с детства ее в этих границах воспринимаю. Для того, кто сейчас живет и эту карту помнит, Украина именно такая, но когда бы ты ни жил, если ощущать будешь, что Украина — это ты, вопрос этот: «А почему я должен за тот кусок территории воевать?» — себе задавать не станешь, потому что ты за себя воюешь, а если завтра точно так же, как Донбасс, в огне твой родной Тернополь или Закарпатье окажутся? Нет, земли свои сдавать нельзя!

«Над тем, что я «агент Путина и Медведчука», смеюсь точно так же, как на суде, где утверждали, что я российских журналистов убила, а потом добровольно границу с Россией перешла»

— Сейчас у вас много недоброжелателей появилось, потому что вы с призывом переговоры с «ДНР» и «ЛНР» провести выступили, выразили готовность лично с Захарченко и Плотницким встретиться, сказали, что у матерей погибших боевиков прощения попросить нуж­но... Это бурю отрицательных эмоций вызвало — сегодня от своих слов не отказываетесь?

— Во-первых, не только у матерей боевиков — и у матерей наших погибших солдат, которые Украину защищали, тоже... Нет, ни от чего я не отрекаюсь — я абсолютно права, и люди, которые себя верующими считают, в первую очередь должны поддержать это и понять. Матери — и донецких боевиков, и наших ребят — своих детей на войну отпустили, а ее могло бы и не быть, если бы в свое время украинская власть Крым не сдала, армию туда послала, а потом так же за Донбасс вступилась бы — руками солдат, а не добровольцев! Да, надо прощения просить, и делать это должны президент, парламент, министры, причем не только нынешние — все те, кто у власти в течение последних 25 лет находились, кто сделали так, что у нас Запад и Восток никогда друг друга не слышали. Ну а еще прощения просить военные должны, которые 10, а то и 20 лет зарплату от народа получали, а когда защищать Украину пришлось, под пули не они, а молодые парни пошли, которые и денег за это не получали, и оружия в руках не держали — вот об этих категориях я говорила.

---

---

И еще сказала, что нам учиться прощать придется, а это намного сложнее, чем прощения просить, — в чем же я заблуждаюсь? Это правильные вещи, которые, сколько ни старайся как зло показать, правильными остаются, а по поводу переговоров... Да я с самим чертом говорить готова, только бы наших пленных вытащить, потому что самое ценное — это человеческая жизнь! Каждый человек право на жизнь и свободу имеет, и потом, сколько с людьми я встречаюсь, столько и слышу: «Мы мира хотим», а как по-вашему его получим? Путем войны? Ну, тогда дальше воевать давайте...

— Мне ваша точка зрения понятна, но после таких выступлений вас начали агентом Путина и Медведчука называть...

— Над этим я точно так же смеюсь, как на суде, где утверждали, что я российских журналистов убила, а потом добровольно границу с Россией перешла. Ну нет у меня времени лишнего, чтобы его на такие глупости тратить, и как бы ни пытались меня в дурном свете выставить, люди все равно рано или поздно правду видеть научатся.

— Коррупция в армии была всегда, а сейчас в украинской армии она есть?

— Есть, никуда, к сожалению, не исчезла, и сегодня масштабы ее даже больше, потому что война. Кому война, а кому мать родна — если на что списать есть, украсть можно побольше. Борюсь с этим как могу, но победить очень трудно.

— Вы сказали: «Если нужно, могу Министерство обороны Украины возглавить»...

— Могла бы и это сделать: я в двух сис­темах толк знаю — в тюремной и в армейской (улыбается).

— Кому и армия — тюрьма...

— Ну да, кому как. Министром обороны работать могла бы, но дело вот в чем: когда ты просто в армейской системе, ты с ней борешься, а когда ты министр — с системой правительства, потому что ты часть правительства, где все так же воруют, каждый в своем министерстве. Эту систему давно ломать пора. Говорят же: «Рыба гниет с головы» — вот голову и надо рубить.

— Когда так называемый «закон Сав­ченко» приняли (суть его в том, что один день предварительного заключения в СИЗО как два дня отсидки в тюрьме засчитывают), я в восторге был, потому что понимаю, сколько безвинных людей в Украине по тюрьмам сидит, но благодаря этому же закону на свободу убийцы и другие опасные преступники вышли, которые криминогенную ситуацию в стране только обострили. Нет ли у вас сейчас сомнений в правильности вашей законодательной инициативы, мысли о том, что неплохо бы все назад вернуть?

— Нет, позиции тут сдавать нельзя и правильное опять неправильным признавать только лишь потому, что оно в изначально неправильную систему не вписалось, не следует. Надо просто систему менять, чтобы те, кто страшные преступления совершили, дольше сидели, им большие сроки давать нужно. У нас 15 лет — для мужчин максимум, дальше уже пожизненное, а в России 25-30 лет — это только для женщин. Повторюсь, сроки нужны соответствующие, необходимо УПК переписать и судебную систему реформировать — по-настоящему, а не поверхностно, чтобы Европе имитацию имитации нашей работы показать. Преступники, между прочим, на свободу не только по «закону Савченко» вышли — и по УДО, и по амнистии, и после пересмотров дел, просто все это по времени сошлось и к закону притянуто было.

---

---

На самом деле, не так страшен мой закон, как его малюют, в сути своей он правильный. Изменить его можно, мне кажется, дав следствию на рассмотрение дела полгода — этого времени как раз достаточно: я знаю многих людей, чьи дела годами рассматриваются, и в тюрьме они не сидят, но никуда не бегут, а есть, как известно, такие, которых отпускают, — и они за границу сбегают, хотя считалось, что никуда не денутся... Ну, если деньги есть, чего же сидеть и ждать? Объективно надо на ситуацию в стране смотреть, а не отказываться от правильных вещей лишь потому, что у кого-то от них истерика. Истерика в основном у пропагандистов.

«Путин закончит плохо — как все самодуры и самодержцы»

— В английском Бристоле мой друг Виктор Суворов живет — бывший резидент ГРУ, всемирно известный писатель, автор знаменитых книг «Ледокол» и «Аквариум»...

— Я их читала...

— Когда вы еще сидели, мы с ним в очередной раз в Манчестере виделись, в том числе и о вас беседовали. Он вспомнил, как 9 мая 1981 года в День Победы в Киев Леонид Ильич Брежнев приехал — 450-тонный памятник Родине-матери открывать, который до сих пор над Днепром стоит, а через два дня, 11 мая, в Киеве девочка Надя Савченко родилась, которая, по мнению Суворова, и есть эта Родина-мать, потому что своей железной стойкостью Украину защищает. Смотрит, кстати, Родина-мать не на Европу, не в сторону Германии, а именно на Москву, на Россию. Я думал, Виктор шутит, а оказалось...

— ...действительно на Россию! (Смеется).

— Вот он и говорит, что эту статую Надією надо назвать...

— ...потому что родилась я через два дня после того, как ее Брежнев открыл?

— Нет, потому, что, как Виктор сказал, «это надежда Украины в борьбе за независимость, женщина с мечом и щитом на Москву смотрит и будто бы говорит: «Не, ребята, сюда не идите, я вам пройти не дам!». Как к этой метафоре Вик­тора Суворова вы относитесь?

— (Смеется). Не знаю, но мне интересно, буду иметь это в виду. Я его книги в тюрьме читала — порой они фантастическими кажутся, но зерно истины в них есть — возможно, все так, как он пишет, и было.

С кем меня только не сравнивали! — Жанной д’Арк была, теперь уже Родиной-матерью... Ну, пусть так, а что касается того, что Родина-мать с мечом стоит и на Москву смотрит — в советское-то время, так это, наверное, для красоты: не могли же ее задом к Днепру развернуть... Вот она и стоит на правом берегу, в центре, и кто через Днепр едет, ее видит.

— Что сегодня о России вы думаете — после двух лет «удачного» пребывания в ней?

— Я четко разделяю Россию и то, что она к себе пригребла. Калмыки, чеченцы, абхазы... — там столько народностей разных, что, в принципе, каждая из них может сама по себе жить (этнической связи же нет), а еще Московия и Кремль — разные вещи, поэтому сказать о России в целом, что она плохая и люди там никчемные, не могу. Конечно, забитые есть, тупые, есть быдло...

— ...рабы...

— ...которым царь нужен, но один процент — это сознательные, вменямые: представляете, всего один процент?

— Вполне представляю...

— Им очень нелегко, и если скажу, что все россияне плохие, я просто этих людей обижу, а я их глубоко уважаю. Плохих народов нет, есть подлые люди — в любой стране, просто в России их больше, чем где-либо, оказалось.

— Как к Путину вы сегодня относитесь?

— Да нет у меня к нему никакого отношения! Никто не вечен, и когда он в конце концов умрет, Россия жить начнет.

— По-вашему, как он закончит?

— Плохо — как все самодуры и самодержцы.

— А когда, как вы думаете, в Украине война закончится?

— Когда мы сами ее закончим.

— Каким образом?

— Нынешняя власть войну не завершит, поэтому два пути есть. Первый — на власть революционным путем давить, самим примиряться, но это долго, столько терпения и сил у людей нет, и второй — ва-банк пойти, Третью мировую начать, которая рано или поздно закончится... К этому пути (грустно улыбается) мы пока ближе.

«Когда, будучи уже на грани, в реанимации лежала, снилось, что мы с сестрой из тюрьмы сбежали. На какой-то балкончик прибегаем, стоим там, обнимаемся, плачем... Просыпаюсь, а у меня подушка мокрая: наверное, во сне рыдала»

— Вам множество почестей оказали, вы Героем Украины стали, и хочу в связи с этим вас процитировать: «Из меня идола сделали, но я оказалась не такой, какой меня представляли» — что вы имели в виду?

— Ну, тем, кто икону с меня пишут, стоит знать, что я не такая, я и книжку свою потому выпустила, чтобы объяснить, какая я на самом-то деле. Не плохая и не хорошая, не ангел и не демон — обычный человек, но всех моих черт характера хватило, чтобы другие люди в меня поверили. Правда, каждый еще что-то свое домыслил, СМИ что-то дорисовали, однако я не эталон. Герои, они не идеальные, понимаете? — они, как правило, в школе троечники.

— Осознаете сейчас, что от любви до ненависти один шаг?

— Прекрасно осознаю, и еще в первый после освобождения день сказала: «Сегодня вы мне цветы дарите, а завтра в меня камнями швырять будете». Яйца уже летят, камни пока нет, но, думаю, могут полететь и гранаты (улыбается).

— К этому вы готовы?

— Я всегда ко всему готова — это не проблема. Собой я не очаровывалась, чтобы потом не разочаровываться, и другими не очаровываться стараюсь.

— С такой любовью к правде и с таким мироощущением жить тяжело?

— Тяжело без любви к правде было бы. В армии часто слышать приходилось: «Сложно тебе с таким характером будет», но на самом деле мне с моим характером легко — это всем остальным сложно (улыбается).

— Вы когда-нибудь плакали?

— В детстве — наверное, все слезы тогда выплакала. Как раз такой была, какой меня сейчас изображают, — ангелочком, который всем сочувствовал. Если собака цыпленка съела, а папа собаку побил, я плакала и не могла понять, кого мне жаль больше, потому что всех было жалко...

— ...и папу, и цыпленка, и собаку...

— ...и бабушку на улице, которая милостыню просила. Как только видела, сразу: «Мама, она такая бедная!» — и слезы ручьем. Добрым была ребенком, но жизнь так закалила, что плакать я разучилась, уже не умею.

Из кни­ги На­деж­ды Сав­чен­ко «Силь­не ім’я На­дія».

«Я ще в ди­тин­ст­ві всі сльо­зи ви­пла­ка­ла, бо бу­ла ду­же спів­чут­ли­ва, ме­ні всьо­го і всіх бу­ло шко­да. Пла­ка­ла я десь ро­ків до 15 — то­ді як­раз до­гля­да­ла за на­шим дя­дею Ко­лєю, чо­ло­ві­ком ма­ми­ної сес­т­ри, тіт­ки Па­ші. В них сво­їх ді­тей не бу­ло, і во­ни нас з Ві­рою ви­рос­ти­ли і ду­же лю­би­ли. Кож­не лі­то ми в них у се­лі Кор­нин Жи­то­мирсь­кої об­ласті про­во­ди­ли.

У дя­ді Ко­лі бу­ла по­ра­не­на но­га, ще із Дру­гої сві­то­вої вій­ни, на якій він був тан­кіс­том. Во­на не за­го­ю­ва­ла­ся. Він ду­же страж­дав, але від­рі­за­ти не дав (пе­ред смер­тю лю­ди­на зав­ж­ди стає більш ве­ред­ли­вою). Я ду­же дя­дю Ко­лю лю­би­ла — він був єди­ною лю­ди­ною, яка сприй­ма­ла ме­не та­кою, якою я є, не на­ма­га­ю­чись змі­ни­ти. Я до­гля­да­ла за ним пе­ред смер­тю, але тро­хи сто­ми­ла­ся від йо­го по­стій­ної роз­дра­то­ва­ності і ви­рі­ши­ла на один день по­їха­ти до­до­му в Ки­їв. Ко­ли зай­ш­ла в квар­ти­ру, ма­ма ска­за­ла, що їй по­дзво­ни­ли і по­ві­до­ми­ли, що дя­дя Ко­ля по­мер, а пе­ред смер­тю він кли­кав ме­не...

Хо­ро­ни­ли йо­го 7 лип­ня, на день Іва­на Ку­па­ла, а я пла­ка­ла так, що ду­ма­ла, впа­ду з ним в мо­ги­лу. Я не мог­ла со­бі про­ба­чи­ти, що не ви­три­ма­ла до кін­ця... Пі­сля то­го зро­зу­мі­ла, що лю­ди­на пла­че тіль­ки то­ді, ко­ли жа­ліє се­бе, і сльо­зи ви­сох­ли — за­ли­шив­ся тіль­ки крик бо­лю...

Ко­ли 5 бе­рез­ня, у ві­ці 75 ро­ків бать­ко по­мер, ме­ні 23 бу­ло. Я як­раз йо­му ска­за­ла, що хо­чу в ар­мію пі­ти, а він від­по­вів, що мені бу­де ли­чи­ти фор­ма. Я то­ді ще на жур­фа­ку вчи­ла­ся і по но­чах за бать­ком в лі­кар­ні до­гля­да­ла, а ма­ти — вдень. Си­ді­ла і кур­со­ву у ньо­го в но­гах пи­са­ла. О п’ятій го­ди­ні ран­ку він рап­то­во по­мер — ві­ді­рвав­ся тромб. Кро­во­ви­лив у мо­зок пі­шов, гі­пер­то­нія бу­ла. Я йо­го тіль­ки за ру­ку взя­ти встиг­ла...

Вранці на змі­ну ма­ма прий­ш­ла. Я їй ска­за­ла, що та­то по­мер і що в ме­не сьо­год­ні за­хист кур­со­вої, а ма­ма від­по­ві­ла, щоб я йшла за­хи­ща­ла, во­на по­ки все офор­мить. За­хис­ти­ла­ся я на від­мін­но і не пла­ка­ла. Ми з Ві­рою вза­га­лі на по­хо­ро­нах та­та не пла­ка­ли, що ба­га­тьох обу­ри­ло, але ні­чо­го тут ди­ву­ва­ти­ся. Смерть — це не­ми­ну­чий факт, і тре­ба прос­то йо­го, як ак­сі­о­му, прий­ня­ти.

...Пам’ятаю, як ми пла­ка­ли, ко­ли та­то на по­тяг, в якийсь ди­тя­чий та­бір, нас про­вод­жав. Гір­ко пла­ка­ли, бо там ще мож­на бу­ло щось змі­ни­ти, мож­на бу­ло не роз­лу­ча­ти­ся, а зі смер­тю вже ні­чо­го змі­ни­ти не мож­на, то­му і пла­ка­ти ні­чо­го».

«Не зря комбат говорил: «Вас здесь, как слепых котят, вырежут, и вы даже не заметите!»

— Ну а в тюрьме никогда себя жалко не было, там всплакнуть не хотелось?

— Нет. Человек плачет, когда себя жалеет, а я потому и не плачу, что не жалею, но когда, будучи уже на грани, в реанимации лежала, сон интересный видела. Мне, кстати, часто снилось, что я из тюрьмы сбегаю, и вот очередной сон — сестра меня вызволять приходит и говорит: «На все деньги, которые у нас были, я два метра земли в России купила, чтобы тебя спрятать». Точнее, вроде как два купила, а на метр не хватило, где-то брать надо, и мы с ней побежали. На какой-то балкончик прибегаем, который теперь уже украинская территория, как посольство — стоим там, обнимаемся, плачем...

Просыпаюсь, а у меня подушка мокрая: наверное, во сне рыдала. Потом уже мне объяснили: «Пред­ставляешь, метр земли еще остался — значит, ты в одном шаге от смерти была», так что, видите, выдержать все можно...

— Раз о характере заговорили... Знаю, что в Ираке вы однажды в самоволку ушли, автостопом по стране поехали...

---

---

— ...угу...

— ...и даже до американской базы добрались — в 50 километрах от вас...

— В 60, наверное...

— Как это было?

— Да спокойно. Кстати, знаете, чего мне в тюрьме не хватало? Карты. Если куда-то я приезжаю, на стену карту мира и той страны, где нахожусь, сразу вешаю — мне видеть нужно, что мир широкий, что у меня неограниченные возможности есть, а в тюрьме только четыре стены, иногда даже окон нет...

В Ираке я тоже на стену карту мира и карту Ирака повесила — дороги изучала, чтобы куда-то в свободное время отправиться (ну, не по всему же Ираку мы ездили). Учила, как провинции называются, какой рельеф местности, прикидывала, что там происходить может. Полгода уже отслужила, и из-за того, что от мужчин постоянно слышала, что женщина ни на что не способна, просто пошутить решила и показать им, на что не способны они. В том смысле, что даже работу свою выполнить не в состоянии — на базу можно зайти, с нее выйти... Не зря же комбат говорил: «Вас здесь, как слепых котят, вырежут, и вы даже не заметите!» — ну если я вот так запросто выйти смогла, то кто угодно туда попасть мог: вот это им и продемонстрировала.

— И автостопом поехали?

— Ну да.

— С водителями-иракцами?

— Естественно.

— И так до американцев добрались?

— Да (улыбается).

— И что они?

— Расстреляли! (Смеется). Понимаете, там своя система была, мы не должны были ночью технику пропускать, но наши и поляки на это глаза закрывали, а американцы — нет. Как автостопом я добиралась? Сперва с базы вышла, сначала просто пройтись думала, но руку подняла, и машина остановилась. Я села, с арабами пообщалась... Для них это удивительно было, потому что военные обычно на своей технике ездят, а тут я стою, голосую. Арабы еще развлечения мне предлагать пытались, на что я любезно посоветовала, куда им пойти...

Доехали мы до американской базы, нас остановили (там, когда автомобиль не останавливается, автоматную очередь вверх, а затем по колесам дают). Американцы спросили, кто я, что я... Сначала, правда, повыгоняли всех, на землю положили, наручники надели — это для них нормально. Я сказала, что я военнослужащая с украинской базы, — их это удивило, но ничего не ответили, нашим позвонили: «Ваш солдат здесь, забирайте».

(Окончание в следующем номере)

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter