Экс-министр внутренних дел Украины, экс-председатель Совета министров Крыма Экс-министр внутренних дел Украины, экс-председатель Совета министров Крыма

Майдан, который раз­делил жизнь украинцев на «до» и «после», застал Анатолия Могилева в Крыму, где он возглавлял Совмин. Пос­­­ле смены власти в феврале 2014-го Анатолий Владимирович заявил, что готов выполнять решения Верховной Рады Украины, и был немедленно отстранен от должности решением Верховного Совета автономии. Киев, кстати, этот патриотичный жест тоже не оценил.

Могилев всегда подчеркивал, что принципиально держится в стороне от политики. Он стопроцентный «мент», который прошел в правоохранительных органах все ступеньки: от оперуполномоченного уголовного розыска до министра внутренних дел. Поэтому реформу ведомства, которому служил верой и правдой всю жизнь, принял близко к сердцу.

И еще. Мои коллеги в 2011-м объявили его «врагом прессы» за то, что руководимая им милиция отличалась избиениями журналистов во время судебных процессов и массовых акций (они еще не знали, что при других министрах могут быть убийства, тюремные нары, обнародование их личных данных на сайте «Миротворец»). Тем не- менее Анатолий Владимирович зла на пишущую братию не держит и ответил на все, даже самые каверзные вопросы.

«После трагедии в Днепре инструкторов, которые вели спецподготовку у ребят из бывшего «Беркута», срочно вызвали на базу полиции»

— Анатолий Владимирович, сегодня у всех на слуху дерзкое нападение на двух полицейских в Днепре (то бишь Днепропетровске), совершенное бывшим бойцом батальона «Торнадо» Александром Пугачевым. Что вы думаете об этом преступлении, в результате которого один из патрульных был убит, а его напарница тяжело ранена и затем скончалась, сиротами остались трое детей?

— Гибель милиционеров или полицейских — всегда горе и трагедия. Я, наверное, часто буду употреблять термины «милиция» и «полиция», потому что для меня они близки. И в одном, и в другом случае это название стражи, только первое слово переводится с латыни как «вооруженная», а второе происходит от греческого «polis» — «город» и означает «городская». То есть это органы правопорядка, которые выполняют одни и те же задачи в одном и том же государстве.

Сотрудники милиции и полиции гибли всегда, потому что эти люди находятся на переднем крае борьбы с преступностью, они ближе всего общаются с теми, кого мы называем криминальным элементом. Их работа связана с риском. Но в этом конкретном случае надо разбираться...

— Вам не кажется, что трагичный исход был, увы, предсказуем? Ведь готовили полицейских к их опасной службе по ускоренной программе — проще говоря, наспех...

— Да, предсказуем. С моей точки зрения, он непосредственно связан с последствиями реформы правоохранительных органов, которую сейчас проводят в Ук­ра­и­не. Переименовали милицию в полицию, объявили набор людей, которых, учитывая последние события, подготовили крайне непрофессионально... Это блеф, псевдореформа!

— Зато сколько красивых девушек в форме, почти как в кино, появилось на наших улицах...

— Это показуха. По телевизору постоянно идут фильмы об американской полиции. Вы когда-нибудь видели там женщин-копов с длинными косами? А я встречал в Киеве такую эффектную блондинку в форме полицейского. Коса у нее красивая — слов нет. Но нужно понимать, что девушка-полицейский может подвергнуться нападению со стороны противоправного элемента и для него коса — это ручка, за которую копа удобно схватить.

Кстати, советую почитать книгу Маргарет Тэтчер «Искусство управлять государством». Там железная леди крайне негативно отнеслась к тому, чтобы в вооруженные силы, в правоохранительные органы брать женщин. Представительницы прекрасного пола по своей анатомии, по природе менее сильны, чем мужчины. А учитывая то, что служба в полиции (и милиции) сопряжена с риском применения силы, женщина попадает в неравные условия из-за своего физического развития. Поэтому работа полицейских должна быть в большей мере мужской.

— А как вы оцениваете то, что базовый курс подготовки нового полицейского изначально рассчитан всего на 45 дней? По-вашему, этого достаточно?

— За месяц-два, даже за три, полнос­тью обучить полицейского его работе не­возможно.

— Вас не удивляет, что профессора Национальной академии внутренних дел умудряются прочесть будущим копам за 60 дней 53 предмета: общую теорию государства и права, криминалистику?..

— Даже не в этом дело. Насколько мне известно, сейчас после первоначального курса новых полицейских отправляют на службу — и на этом все. Но работа в полиции или милиции подразумевает буквально ежедневное обучение персонала тем ситуациям, которые могут произойти. На это должен отводиться минимум час в день. Если теоретические и практические занятия, тактическая подготовка проводятся постоянно, тогда кадровый полицейский, выходя на патрулирование, эмоционально настроен на применение в отношении него силы и готов ее парировать.

— Зарубежные эксперты в комментариях отмечали, что погибших в Днепре полицейских нападение застало врасплох... Вы с ними согласны?

— Тяжело говорить об этих событиях профессионально и глубоко, не зная всей картины. А то, что показали по телевидению, что писала пресса, — не совсем объективно, это чье-то субъективное суждение. Но я видел, что там допущен целый ряд тактических ошибок, которые и привели к трагедии.

Ошибки были, есть и, к сожалению, еще будут, но подготовка должна быть усилена. Я, например, знаю, что после трагедии в Днепре инструкторов, которые вели спецподготовку у ребят из бывшего «Беркута», срочно вызвали на базу полиции. Теперь они обучают правилам поведения с правонарушителями наших полицейских.

— То есть американские инструкторы, которые учили полицейских вначале, не оправдали надежд?

— Дело в том, что ментальность у украинцев и американцев совершенно разная, поэтому система подготовки полиции у нас и у них отличаются. Вы наверняка видели это в фильмах, где показывают события максимально приближенно к реальности. Что делают в Америке люди в местах скопления: это аэропорт, вокзал, магазин крупный, — когда звучит команда полицейского: «Лежать, полиция!»? Они падают на пол. Может, два процента остается тех, кто не подчинился. Дайте такую команду у нас, что будет? Может, два процента и упадут, но 98 будут выяснять: почему? зачем? — подвергая себя при этом опасности.

В Америке в течение года, по-моему, несколько сот полицейских гибнет от рук преступников и столько же потенциальных правонарушителей — от оружия полицейских. Там чуть что — «стволы» пускают в ход. У нас планка их применения тоже упала, поскольку мы уже второй год находимся в состоянии войны или военного конфликта, в стране «гуляет» громадное количество оружия. И правоохранители должны быть готовы к этому.

«Число раскрытых преступлений падает: раньше их было 34 процента, а теперь 21»

— А как вам идея главы МВД Арсена Авакова, который после ЧП в Днепре предложил законодательно обеспечить «императив презумпции правоты полицейского»?

— Закон «О Национальной полиции» дает полицейскому достаточно прав. Если же мы хотим сделать полицейское государство, то вопросов нет. Повторяю: надо обучать персонал пользоваться теми правами, которые у него есть, — это первое, и при любом задержании или контакте с возможным правонарушителем соблюдать меры личной безопасности — это второе. Если действовать строго по инструкции об общении с правонарушителем, то риск получения телесных повреждений, а тем более гибели, минимизируется. Каждое из этих правил прописано кровью погибших людей.

— Помнится, год назад, приступая к реформам, тот же Аваков на всю страну объявил: «В новой полиции не будет не­компетентных и грязных «ментов»! Будут только пользующиеся доверием лю­дей копы! Это принципиально!»...

— К чему такой подход привел, свидетельствует статистика преступности, которая постоянно растет: в 2014-м у нас ситуация была хуже, чем в 2013-м, в 2015-м хуже, чем в 2014-м. За восемь месяцев 2016-го мы получили рост еще на 23 процента: было 370 тысяч преступлений, совершенных в стране, а стало 460 тысяч. Число раскрытых преступлений, наоборот, падает: раньше их было 34 процента, а теперь 21.

Причем есть так называемые очевидные преступления, где виновный и потерпевший известны изначально. Допустим, после пьяной драки кто-то звонит в отделение и говорит: я тут избил своего соседа. Наряд приезжает, а там уже труп. Таких преступлений примерно треть. И чтобы «достичь» 21 процента раскрываемости, нужно постараться. Надо очень усердно «работать», чтобы почему-то не расследовать очевидные преступления.

Дальше: рост изнасилований — на 80 процентов. Это цифра, вообще-то, страшная...

— А может, просто заявления пострадавших регистрируют тщательнее?

— В 2015 году их не менее тщательно регистрировали. Что касается раскрываемости изнасилований: она была 79 процентов, а стала 50. Количество краж выросло на 36,3 процента, а раскрываемость за восемь месяцев упала с 30 процентов до 17,7.

Я уже говорил об оружии, которое «гуляет» по стране, — его количество явно не сокращается. Тем не менее за незаконное хранение оружия в нынешнем году возбуждено 4893 дела — на пять процентов меньше, чем за восемь месяцев 15-го. При этом раскрываемость была 75 процентов, а стала 47, то есть выявляется менее половины лиц, к этому причастных.

По самовольным захватам земельных участков (телевидение любит показывать, как люди сносят заборы, препятствуют строительству!) открыто 1070 уголовных производств, на 200 больше, чем в прошлом году, а обвинения по ним предъявлены лишь в 13 случаях. Это работа вхолос­тую.

Возьмем экономические преступления. В 15-м году за восемь месяцев возбуждено 1047 дел по взяткам, а в этом — мы же «уси­лили» борьбу с коорупцией! — 780. Рас­крываемость была 70 процентов, а стала 56. То есть только половине из уже пой­манных на взятке было предъявлено обвинение.

По наркопритонам в прошлом году, когда этим занималась милиция, за восемь месяцев возбуждено 805 уголовных производств, в этом — 372, снижение более чем вдвое. По игорному бизнесу полиция открыла 496 дел, а обвинение предъявлено только по 11 из них.

И так — куда ни глянь. По Киеву за восемь месяцев нынешнего года 1134 автомобиля угнано — цифры заоблачные! — и только по 98 делам предъявлено обвинение. Раскрываемость — восемь процентов, а всегда была 50.

Страх в том, что если злоумышленники, которые совершили преступление, не пой­маны, они продолжают свое черное дело. Это порождает новый криминальный виток, ситуация нарастает как снежный ком. У нас на сегодня, я могу сказать ответственно, система правоохранительная полностью разгромлена, она не работает, и это может повлечь за собой такой криминальный всплеск, что мы все содрогнемся.

«Сообщили: мы привлечем к расследованию убийства специалистов из ФБР, но я не думаю, что американцы тут помогут»

— Предположим, что у полиции до рядовых граждан, взятых криминалом в осаду, руки пока не доходят. Но есть преступления резонансные, раскрыть которые — дело чести для украинских правоохранителей. Первое среди них — убийство журналиста Павла Шеремета... Как вы думаете, оно будет раскрыто?

— Я слежу внимательно за информацией на эту тему. Вот сообщили: мы привлечем к расследованию специалистов из ФБР. Но я не думаю, что американцы тут помогут. Может, проведут какие-то экспертизы, так и в МВД экспертная служба на довольно высоком уровне.

Раскрытие таких преступлений требует большого кропотливого труда. Это на 90 процентов работа оперативных служб, это правильно выстроенное следствие. Там очень много элементов, которые надо делать профессионально.

— Теперь понятно, почему генпрокурор Юрий Луценко обратился к закарпатскому губернатору и «по совместительству» милицейскому генералу Геннадию Москалю с просьбой порекомендовать толковых следователей, криминалистов, которых можно привлечь к работе над этим делом. Правда, Москаль не смог никого назвать: одни люстрированы, другие не прошли аттестацию, третьи ушли под давлением...

— Меня тяжело заподозрить в ярых симпатиях к Геннадию Геннадиевичу Москалю, хотя мы оба в свое время возглавляли ГУВД Крыма. Кстати, работая там, я слышал очень хорошие отзывы о нем как о разыскнике. Разыскник Москаль великолепный, какой политик — вопрос другой. Я знаком с этим его выступлением. Он совершенно правильно сказал, что профессиональное ядро украинской полиции выхолощено так называемой реформой. И добавил, что «под лозунгами «всех люстрировать и гнать в шею» правоохранительные органы оставили без профессионалов. Зато бандитов, разбойников, убийц никто не люстрировал, они так и остались на своих местах».

Почему-то многие считают, что право­охранительной системой может заниматься кто угодно. Между тем, чтобы получился хороший опер, сотрудник розыска или участковый, надо минимум три-пять лет. И это при условии, что он работает в коллективе, среди коллег, имеющих такой опыт.

Сомневаюсь, что с теми людьми, которые сейчас есть в правоохранительных органах, убийство Павла Шеремета будет рас­крыто. Ну, дай Бог, конечно! Невозможно представить, что все 100 процентов профессионалов ушли, кто-то же остался.

— Вы говорите, в общем-то, очевидные вещи. У наших реформаторов были западные советники, консультанты. Почему они не остановили их революционный порыв, какое-то большевистское желание до основания все разрушить?

— Думаю, эти люди не до конца понимали ментальность нашего народа. У нас и у них она разная. Я вам приведу пример. В Германии, если человек из машины выбросит окурок, водитель, едущий сзади, считает своим долгом позвонить в полицию или какие-то службы и об этом сообщить. А у нас как это называется? Стукачество.

Наши водители на дорогах мигают друг другу светом — предупреждают, что за ними стоит бывшая ГАИ. Я спрашиваю «мигальщиков»: а что, если навстречу в машине, угнанной у вашего друга, едет преступник? Вы предупредили его: впереди полиция! — он куда-то свернул, и машина вашего друга исчезла бесследно. Но у нас ментальность такая. Знаете, рекламный слоган: «Ми своєрiднi»? А зарубежные консультанты и советники это не учитывали.

«Если вам надо будет вырезать аппендикс, вы операцию пойдете делать к врачу или к патриоту?»

— Как бы скептически мы ни оценивали нынешнюю реформу МВД, она к 2014 году назрела и перезрела. Милицию у нас не ругал только ленивый. Население — за то, «что страшно стало выходить на улицу». Средние и мелкие бизнесмены — за неспособность защитить от рэкета и на­летов. Водители — за поборы на дорогах...

— Во-первых, все познается в сравнении: не хочу повторять, что сейчас в народе говорят. Во-вторых, мы реформу милиции или правоохранительных органов начинали в 2010 году, когда я был назначен минист­ром внутренних дел, и за два года успели сделать первые шаги. Потом, после 2011-го, когда я ушел из МВД, ее свернули — это от меня уже не зависело, и практически все покатилось по старым рельсам.

Мы разрабатывали несколько главных блоков — это были те краеугольные камни, которые лежат в основе работы милиции. Не буду подробно останавливаться на них. Скажу только, что, изучив ход реформирования полиции в странах постсоветского блока, мы посчитали наиболее подходящим опыт поляков. Они ментально похожи на нас, украинцев...

— И тоже начали с люстраций и аттес­таций?

— Нет. Они проводили реформу более разумно и правильно. Поэтапно, на протяжении пяти лет, набирали людей в полицию и выстраивали новые правила работы уже, так сказать, в новой Польше. На финише через пять лет у них осталось только 15 процентов прежнего состава, потому что изменившиеся правила большинству старых кадров не подходили, противоречили их мировоззрению. Но за это время произошло обучение новичков на основе опыта ветеранов, основательно выросло доверие к полиции.

А у нас решили так: мы быстренько всех уволим — по любым мотивам, просто из-за того, что они работали при прежней власти, которая по каким-то причинам перестала устраивать, и наберем новых, так сказать, сознательных. Мне очень «нравятся» деятели, которые сейчас бьют себя в грудь на трибуне: «Ми набрали патрiотичну молодь». У нас хорошее, красивое слово «патриот» или «активист» нивелировали, привели к неприятию. Я задам элементарный вопрос: если вам надо будет вырезать аппендикс, вы операцию пойдете делать к врачу или к патриоту? Наверное, к профессионалу. Желательно, чтобы он был и патриотом, но это уже другая тема.

Я был в Германии, разговаривал с товарищами, которые были причастны к реформированию полиции Берлина, ранее разделенного на две части — восточную и западную. После того как город объединился, там была проблема: как переучить полицейских одних и других, как их совмес­тить друг с другом. Я спросил: сколько времени слияние двух структур заняло? Мне ответили, что на это ушло 10 лет. А мы решили революционным путем это все ахнуть. Ну вот ахнули — и получили.

— Тем не менее жителям Украины, по-моему, приятно видеть новые автомобили полицейских, их эффектную форму. Ведь это тоже работает на имидж правоохранительных органов, правда?

— Вы знаете, реформы оценивают не по количеству сделанных селфи. Что получилось в результате реформирования патрульно-постовой службы (ППС) и ГАИ в патрульную службу? За восемь месяцев текущего года (опять беру статистику) у нас совершено, по-моему, 1261 ДТП со смертельным исходом. В прошлом году было 986. Плюс 275, а учитывая, что в ДТП часто погибает не один, а два, три и больше человек, это число надо умножить минимум на два. Итого дополнительно 550 погибших на дорогах в нынешнем году из-за реформы, которую якобы провели. На чьей они совести? Я могу прямо сказать: на совести тех реформаторов, которые не понимают, что творят.

Проехать с мигалками по дорогам — это красиво. А количество ДТП почему увеличилось? В том числе и совершенных самими полицейскими. По признанию начальника полиции Киева больше половины автомобилей Toyota Prius просто разбиты. А это, заметим, деньги налогоплательщиков, жителей нашей страны. Вернее, это киотские деньги. И кстати, покупкой «Приусов» начали заниматься, еще когда я работал в МВД: мой зам специально летал в Токио.

«Работа патрульного сопряжена с чесоткой, туберкулезом, СПИДом...»

— Разве гаишники и пэпээсники машины не разбивали?

— Разбивали, но максимум 20-30 в год... Чтобы в 10 раз больше — такого не было никогда. Мало того, эти автомобили еще и совершают ДТП, в которых гибнут люди.

Я сейчас смотрю на полицейских наших... Их неплохо оснастили за счет грантовых денег, которые предоставили на раз­витие полиции Штаты, Европа, Канада... Ребятам дали планшеты, более-менее обеспечили всем необходимым, но их надо обучать азам службы.

Не хочу их обвинять: им сказали, что нужно действовать именно так, и они инструкции выполняют. Но работа патрульных не сводится к тому, чтобы проехать по центральным улицам с мигалками, создавая эффект присутствия, хотя это тоже играет роль. Раньше каждый пэпээсник имел карту, где были отмечены места сбора криминогенного элемента, и был обязан, двигаясь по маршруту, их посетить: кого-то предупредить, кого-то одернуть, посмотреть что-то. Потому что полиция, кроме карательной функции своей, должна выполнять еще и профилактическую. Когда в притон, где собираются асоциальные элементы, лишний раз заходит полицейский, — а ему иногда достаточно видом своим кого-то предупредить! — это уже сбивает уровень преступности...

---

---

---

— Нынешним летом похоронили киевскую патрульную Арину Кольцову по прозвищу Птица, которую заразил подозреваемый, плюнув при задержании ей в лицо. Резистентная форма туберкулеза, 34-летняя женщина сгорела за полгода... После таких случаев трижды подумаешь, стоит ли соваться в разные злачные места...

— Да, работа патрульного сопряжена с чесоткой, туберкулезом, СПИДом, различными заболеваниями кожными — там их целый букет. Он должен понимать, что контактирует с людьми, которые находятся на дне. Это самое низовое, так сказать, звено системы полицейской. Над ним участковые, следователи, опера розыска, опера экономических служб, эксперты-криминалисты, специалисты по борьбе с детской преступностью — целая цепочка. Когда это все идет в комплексе, работает нормально... А у нас патрульную службу сделали как бы локомотивом реформ, но, судя по итогам, за работу у них никто не спрашивает.

— Как никто? На них нацелено все внимание СМИ, ради них в МВД создали специальный департамент...

— Вот именно. Правильно сказал генпрокурор Юрий Луценко, — я поддерживаю его на сто процентов! — что он не понимает, почему патрульная служба не подчиняется начальнику УВД города. Это же абсурд полный. Что будет на корабле, где есть капитан, старший помощник, но в ма­шин­ном отделении, у мотористов свои пра­вила игры и команды с мостика они игнорируют? Такой разрыв тоже способствовал падению качества работы.

— Но реформа, которой исполнился год, только становится на ноги...

— Тем не менее всем уже очевидно, что она провалилась и ни к чему хорошему не приведет. Об этом свидетельствует статис­тика, которая, как известно, упрямая вещь.

— Что надо сейчас сделать, по вашему мнению, чтобы исправить ситуацию?

— Во-первых, необходимо поставить во главе МВД людей, понимающих, как сис­тему реформировать в правильном русле, и не ждать, что это будет сделано за не­сколько дней. Во-вторых, я бы вернул большую часть профессионалов. Элементы коррупции и в милиции, и в прокуратуре, и в системе государственных органов были, есть и будут. Я всегда принципиально говорю: если сотрудник совершил правонарушение, несовместимое со службой в полиции, и это доказано — вопросов нет, его необходимо убрать. Но я против того, чтобы огульно обвинять всех, потому что большая часть людей честно работала и исполняла свои обязанности.

Вот старых гаишников и пэпээсников поувольняли, а набрали новых, подняли им зарплату до восьми тысяч гривен. Прежние, замечу, получали порядка двух тысяч — еще до падения доллара. На три умножить — в реальных ценах было бы шесть тысяч. Так, может, стоило старые кадры оставить, поднять им зарплаты и сказать: «Ребята, работайте. Но если кто-нибудь нарушит что-либо, будет уволен сразу».

— Это, как вы сказали, низовое звено. А, если верить народной мудрости, рыба гниет с головы. Мне один милицейский генерал (не буду называть его фамилию) говорил, что последним, кто, по его мнению, не брал за назначение на высокие должности, был Андрей Василишин — министр внутренних дел еще советской закалки...

— За всех не могу расписываться, скажу о себе. Вот буквально сразу, как я был назначен министром в 2010-м, мы отловили в западных областях одного мошенника в погонах генеральских, который сам их себе присвоил и собирал деньги якобы за содействие в карьерном росте на разных уровнях. А вся недобрая слава доставалась кому?

Я сам за все ступеньки милицейской карьеры ни одной копейки никому не давал — слово чести. В нашей системе при назначении на должности начальников городских и районных органов кандидаты проходят собеседование по всему министерству. Они обходят все кабинеты, а потом собираются в зале. Так вот, подписывая в качестве министра назначение тех, кто прошел собеседование, я сказал им — это, наверное, многие могут подтвердить: «Имейте в виду, если кто-то из вас отдавал кому-то какие-то деньги, можете смело их забирать. Сразу! Я буду требовать с вас только работу». Мне говорили потом, что один из участников этих совещаний при­ехал домой и сказал: «Я понял — в Киев деньги не доходят».

Не могу ручаться за низовое звено — все-таки это многоступенчатая система, может, на каком-то уровне такое и было. Но если кто-то скажет, что я брал взятки, готов полемизировать с ним где угодно. Потому что это понятно: если какой-то мошенник требует за возможность карьерного роста деньги, то после назначения «потратившийся» человек должен, как минимум, затраты отбить, правильно? То есть он будет на своем месте обдирать простых людей. Если исповедовать такой принцип назначений, надо сразу уходить, потому что эта система развалится. А почему она

---

---

сейчас развалилась, честно говоря...

— Потому что ее доверили дилетантам?

— Не собираюсь никого обвинять в получении назначений не по моральным и деловым, а по каким-то другим качествам, но вы возьмите и проанализируйте состав обновленного руководства... Невозможно руководить коллективом райотдела, городского или областного управления, если ты не понимаешь самой системы работы этих структур, если не прошел все ступеньки от низшего звена. А если человек вчера был никем, а сегодня его поставили начальником УВД, то мы получим то, что видим.

Я бы, например, спросил за раскрываемость в восемь процентов: мы что-то делаем или нет? Не говорю уж о количестве дел, направленных в суды, — это один из показателей, которым измеряется эффективность работы полиции. Если у нас громадный массив преступлений, а в суд мы направляем единицы расследованных уголовных дел, которые вдобавок там начинают рушиться...

— ...не исключено, что по вине коррумпированных судей...

— Суд винить не надо. Если ему представлен объективный материал, он все равно примет законное решение. Так вот, если выход дел, доведенных до логического конца, до приговора, минимальный, это означает, что вся система не работает. А поскольку она является хребтом общества, обеспечивает безопасность людей, бизнеса, производства, начинает рушиться все вокруг.

«С момента бегства из страны Янукович для меня умер. О мертвых принято или хорошо, или ничего,
поэтому я промолчу»

— А что вы думаете о добровольческих батальонах в составе Нацгвардии? В одном из них служил, пусть и в прошлом, Пугачев, застреливший двух полицейских в Днепре...

— С моей точки зрения, право на насилие имеет только государство. И когда у нас отдельные подразделения начали его себе присваивать, государство должно было это жесточайшим образом пресекать. Наши добробаты, сформированные в начальный период военного конфликта, решили легализовать, введя в Нацгвардию. Но и в Законе «О милиции», и в Законе «О полиции» говорится, что в право­охранительных органах не могут работать люди с криминальным прошлым. Когда я читаю о тех, у кого пять-семь судимостей... Ну не может быть такого!

Критерии отбора должны быть жесточайшими. Добровольцу надо сказать: да, товарищ, вы воевали, у вас заслуги. Но никакие фронтовые заслуги не позволяют нарушать закон. Более того, согласно нашему Уголовному кодексу, лицо, облеченное властью для выполнения функций защиты государства: милиционеры, полицейские, военнослужащие, — несет более жесткую ответственность за совершенное преступление или правонарушение, чем обычный гражданин. Это правильно. Раз государство доверило человеку оружие, то и спрос с него повышенный.

Надо разобраться, почему кадровики допустили прием на службу людей с судимостями, кто из руководства принимал это решение. Мы переняли дурной опыт революции 1917 года, когда у нас скопища криминальных элементов попали в руководители силовых структур. Правда, сначала государство их привлекло на службу, а потом перебило...

— Не могу не спросить о Майдане. Вы его встретили в Крыму, поэтому за Революцией достоинства наблюдали со стороны. Что думаете о тех событиях?

— Если оценивать с правоохранительной позиции, это было полностью безмозглое руководство силовыми структурами со стороны тогдашнего Министерства внутренних дел (я не буду называть фамилии). Абсолютно безмозглое! Представьте, что перед вами поставлена задача проникнуть в дом. Как это сделать? Можно открыть дверь ключом, можно отмычкой, поцарапав дверь слегка, а можно взять трактор и войти, отвалив полстены. Вроде бы задача одна и та же, а последствия разные. Во время событий на Майдане так и было: с одной стороны, необоснованное применение силы, а с другой — там где ее надо было обоснованно применить, — пасовали. Дисбаланс решений привел к трагедии, к событиям, печальным и для одной, и для другой стороны. Сейчас мало вспоминают о погибших милиционерах — а их, увы, не один десяток.

— В этой связи как вы оцениваете фигуру экс-президента Виктора Януковича?

— Я бы не хотел обсуждать бывшего президента. Объясню, почему. С момента бегства из страны он для меня умер. О мертвых принято говорить или хорошо, или ничего, поэтому я промолчу.

— Но вы возглавляли его избирательный штаб в Крыму в 2010 году...

— Да. Потому что тогда я искренне верил, что Виктор Федорович приведет страну к расцвету. И честно говоря, в первые два года после его избрания мы сделали много для того, чтобы как-то нормализовать ситуацию в стране. Вы видите, сколько в Киеве и по Украине было построено. Последующие события, когда я уже ушел из Киева...

— Или вас ушли? Например, за то, что слишком рьяно взялись реформировать правоохранительные органы...

— Честно говоря, для меня переезд в Крым был неожиданностью. Но я человек команды: мне дали команду работать в автономии, объяснив, что это важно и нужно, и я пошел туда. Хотя думаю, что гораздо больше пользы принес бы здесь. Во всяком случае, такой бойни в Киеве точно не было бы. Я знаю потенциальные возможности МВД, то, что оно умеет делать в правовом поле, и даже предположить не мог, что такое можно сотворить. Специально бы старался — не мог хуже. Причем в этом виноваты не бойцы «Беркута», которых сейчас судят.

Представьте, что в месте скопления людей проводятся полные мероприятия по охране, расставлены снайперы. И тут им говорят, что человек внизу, который идет в толпу, несет с собой бомбу, поступает команда его уничтожить. Что в такой ситуации снайперу де­лать? Раздумывать: преступный приказ — не преступный — или выполнить его, чтобы предотвратить гибель десятков людей? Наверное, выполнить.

---

---

Я говорил неоднократно, в том числе сразу после печальных событий в январе-феврале 2014-го, что привлекать к ответственности нужно высший эшелон руководителей или тех, кто руководил силовыми подразделениями. В случае «Беркута» это даже не командир полка, а выше — тот, кто отдавал ему команду.

«Когда я увидел в Совмине Крыма пулеметные гнезда, поставленные по всем правилам военной науки, все стало ясно»

— Скажите, вы ощущаете вину свою за то, что, работая в избирательном штабе Януковича в Крыму, помогли привести его к власти?

— Ну давайте так. За избрание Януковича президентом проголосовало больше по­ловины избирателей Украины. Значит, все они должны испытывать угрызения совести? Я бы чувствовал вину, если бы совершил какие-то противоправные поступки... Но ничего подобного не было и быть не могло... И позднее, будучи председателем Совета министров автономии, я действовал строго в правовом поле нашей родной Украины...

— ...в отличие от нынешнего премьера Крыма Сергея Аксенова, председателя Госсовета Крыма Владимира Константинова. Вас не удивило, что эти люди так резво переметнулись на сторону захватчика?

— Они тоже оказались заложниками... Нет, они стали пособниками той ситуации, которая возникла в момент захвата Крыма. «Зеленые человечки» не упали с неба. Мы же понимали, какие это подразделения. Когда я увидел в Совмине пулеметные гнезда, поставленные по всем правилам военной науки, все стало ясно. Я немедленно доложил в Киев, что у нас появились во­оруженные люди, профессионально обученные.

— Говорят, когда вы вернулись в Киев, предпринимались попытки привлечь вас к ответственности за то, что не подняли в Крыму вооруженное восстание?

— Было дело. Я хочу развеять маленький миф. Могилев был не генерал-губернатором, а губернатором. Это в царской России власть генерал-губернатора распространялась на все вооруженные силы на территории его губернии. А мне как главе Совмина, как любому губернатору облас­­ти, ни одно силовое подразделение не подчинялось: ни внутренние войска, ни милиция, ни части Министерства обороны, ни СБУ — все это органы национального подчинения. Можно было собрать учителей или врачей и противостоять с ними захвату, но чисто гипотетически. Я доложил — принимайте решение!

— Вы, наверное, размышляли над тем, можно ли было удержать Крым, в чем ошибка ук­ра­ин­ской власти?

— Считаю, что на тот момент надо было действовать дипломатическим путем. Вспомните 94-й год, когда на полуострове проходили выборы президента. Тогда из Киева туда приехала большая делегация Кабмина Ук­ра­ины, которая решала воп­росы с крымской влас­тью: Крыму дали автономию, дали громадные права. Правда, потом их постепенно нивелировали, но на тот момент полуостров получил очень большие полномочия. А кто из ру­ководителей Ук­ра­ины в 2014-м проводил такие переговоры?

— Петр По­рошенко приезжал, еще не президент, а народный депутат...

— Но он прибыл уже после захвата Верховного Совета Крыма. Говорить о чем-то можно было, пока там была легитимная власть. Кроме того, у нас сделали главный упор на крымских татар, на Меджлис. Но такой общественно-политической организации в правовом поле Украины в 2014-м не существовало — она не была зарегист­рирована в Минюсте. И прежде чем поднимать в мировом сообществе тему: запрещен — не запрещен, — надо бы исправить это упущение.

Почему Меджлис до сих пор не зарегист­рирован в Минюсте? Потому что в Декларации крымско-татарского народа, принятой на первых общих собраниях, есть интересная фраза о том, что целью Меджлиса является создание на территории Крыма независимого, суверенного крымско-татарского государства, а это противоречит Конституции Украины. Сепаратизм Донецка и Луганска по сравнению с такими программными заявлениями — детский лепет.

Кстати, у нас регулярно показывают Ленура Ислямова как лидера крымско-татарского народа. Почему-то никто не вспоминает, что он пусть месяц-два, но работал в составе уже нового, пророссийского, правительства в Крыму. Это же коллаборационизм чистейшей воды! Не думаю, что такие двойные подходы положительно влияют на имидж Украины.

Кстати, когда в Киеве бурлил Майдан, в Крыму было все спокойно. Мы удерживали обстановку буквально до последних дней, органы власти работали в обычном режиме. Но Меджлис начал проводить свои митинги, на них было выдвинуто требование назначать всех руководителей в Крыму только через Меджлис. А нужно учесть маленький нюанс: крымских татар в Крыму 13 процентов, а остальные 87 процентов — это славяне, евреи, греки и так далее. Их напугали радикальные выступления лидеров крымско-татарского народа, и это один из факторов, которые склонили население на сторону агрессора. А потом украинские власти удивляются: почему аннексия не встретила сопротивления? Кстати, я не думаю, что Киев зарабатывает себе среди крымчан плюсы, обещая создать на полуострове крымско-татарскую автономию.

— Вы неоднократно подчеркивали, что вне политики вас воспринимают как представителя прежней власти, одного из заметных представителей Партии регионов... Тем не менее вы вернулись из Крыма в Киев. Вас не насторожили аресты экс-регионалов Александра Ефремова, Елены Лукаш, Александра Лавриновича?

— Я полагаю так: надо всегда все свои действия соизмерять с нормами закона. Закон может быть хороший или плохой, но это закон. Меня один журналист спросил: «Вас допрашивали в Генпрокуратуре?». — «Допрашивали, — говорю. — Только какие претензии мне могут предъявить?». Гипотетически я мог в Крыму развить бурную деятельность, так сказать, в интересах другой страны, но... С моей точки зрения, это незаконно и не соответствует моему представлению о чести. В конце концов, после развала Союза я давал присягу милиции Украины, когда поступал на госслужбу, подписывал присягу госслужащего Украины. Считаю, что это святое. Нельзя разбрасываться такими вещами налево-направо.

— Если не секрет, чем вы сейчас занимаетесь?

— У нас есть общественная организация, о ней все знают, и мы хотим превращать ее в партию политическую. К нам обращается за помощью очень много людей, пострадавших от противоправных дейст­вий, — в частности, от незаконных увольнений. Мы им оказываем консультативную, юридическую помощь — на финансовую, к сожалению, средств нет.

— Руки не опускаются?

— Нет. Я считаю, что Украина имеет все перспективы, чтобы быть самодостаточной, процветающей. И нам необходимо сейчас, с моей точки зрения, собирать наших единомышленников по всей стране! Это люди с государственным мышлением, думающие не о собственной жизни, не о личном кармане, а о государственности Украины. Страна наша стоит на грани коллапса, у нас дикие провалы в экономике, мы не можем закончить конфликт на востоке. Нужно достигать перемирия любой ценой. Известный из истории лозунг, выдвинутый во время заключения Брест-Литовского мира, спустя 100 лет снова актуален. Война — это трагедия людей с одной и другой стороны, это прорва, поглощающая громадные финансовые ресурсы. Только в условиях мира страна будет развиваться. Поэтому мы сейчас проговариваем, каким образом оказать помощь нашей Украине в решении всех этих проб­лем. Надо быть оптимистом.

 

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter