Судья-снайпер Александр МАМАЛУЙ: «Нельзя человеку настолько потерять совесть, чтобы решить: «Они за меня пусть умирают, а я за них жить буду»

Харьковчанин Александр Мамалуй — судья с 15-летним стажем, пошел в военкомат добровольцем весной 2014 года и был призван в ряды ВСУ в первый день первой мобилизации. Пробыл на фронте семь месяцев и три недели в роте снайперов 93-й отдельной гвардейской механизированной бригады. Оборонял Пески, Первомайское, Авдеевку, Опытное, донецкий аэропорт. Весной 2015-го снова по мобилизации выполнял задания в зоне АТО. Кавалер ордена «За мужество» III степени, знака отличия «За мужество в охране государственной границы», обладатель наградного оружия от Министерства обороны Украины. Автор книги «Военный дневник».

«Нужно быть тем, кем нужно для победы. А не думать о карьере»

— Александр, вы вернулись домой после двух мобилизаций. Но война не окончена. Кем вы видите себя в этой войне в дальнейшем?

— Докладываю. Когда я стал советником губернатора Харьковщины по военным вопросам, хотел организовать в городе краткосрочные курсы офицеров запаса. Пока это, к сожалению, не удалось. Вопрос решается, но чтобы не терять время, лично я с 1 октября приступлю к занятиям на таких курсах в Киеве. Там при Национальном университете обороны имени Черняховского за четыре месяца из демобилизованных участников АТО делают командиров механизированных взводов. За время войны у меня накопились судейские отпуска — больше пяти месяцев. Я взял четыре месяца, чтобы за это время окончить офицерские курсы.

— Хотите продолжить военную карьеру? Звание генерала вас не прель­щает?

— В 42 года уже не хотят стать генералами, начинаю становиться офицером. Просто пока идет война, я считаю, нужно быть тем, кем нужно для победы. А не думать о карьере. Профессиональные офицеры хорошо, что о ней думают, но я не профессиональный военный — пока служу и буду, наверное, еще служить, если призовут опять, в третий раз. Я уже больше двух лет отдал армии и сейчас вижу, что перерос сержантские обязанности, могу командовать большим количеством людей, могу выполнять более ответственные задачи.

— А как снайпер собирается на работу?

— Смотря какая задача. Надел броню, надел разгрузку, рюкзак закинул, взял оружие и пошел.

— Сейчас в мирной жизни стреляете? На охоту ходите?

— Я никогда не ходил на охоту, до войны увлекался стрельбой. Сегодня винтовку свою утром туда передал, на фронт, вмес­те с патронами. Снайперский комплекс будет воевать. Я — пока нет...

— А как ваш наградной пистолет поживает? Он сейчас с вами?

— Со мной! (Приоткрывает сумку, внутри видна рукоятка пистолета. — «ГОРДОН»).

— А вы теперь все время с оружием ходите по городу?

— Нет, но часто.

— Почему?

— Потому что война идет.

«Судей воевало пропорционально не меньше, чем мужчин других профессий»

— Ваша карьера судьи хозяйственного суда довольно успешна, в скандалах вы не замечены. Можно ли работать судьей в Украине и при этом сохранить лицо, не брать взятки, не пересекаться с коррупцией?

— Я не знаю, работа как работа — рецепта у меня нет. Все нормально было. Я не могу сказать, что там надо работать по совести или по закону, каждый для себя сам выбирает, как жить, как служить. Согласно присяге. Я своей судьбой доволен. Насчет коррупции в суде — это не ко мне, я судопроизводство осуществляю, а коррупция — это вот туда: общественники, Национальное антикоррупционное бюро Украины, прокуратура, которая знает, как с ней бороться. У меня другие задачи.

— Но вы же общаетесь с коллегами? Знаете, как обстоят дела у них? Вот журналистика, например, это террариум друзей: интриги, конкуренция между собой. А у вас как?

— А у нас совершенно не так. Судьи — это индивидуалисты. По большому счету, нас интересуем только мы, и что там у кого по-другому — хорошим тоном считается в это не лезть. И мы не лезем, потому что каждый выносит решение в одиночку, если это только не коллегиальное дело. И эта способность принимать решение самостоятельно — она трансформируется на все остальное: на жизнь, на отношения с коллегами. Все доброжелательные, но всем все равно, что там у тебя происходит, если ты сам не просишь помочь. Мне это нравится, меня это устраивало всегда. Я и сам такой.

— Как ваши коллеги, когда вы ушли в АТО, отреагировали? Почему в 2014 году вы были единственным воюющим судьей?

— Они всегда меня поддерживали, а к вопросу «пошли — не пошли»... Что, журналистов много пошло? Если брать в процентном соотношении к профессии любой, за исключением рабочих и крестьян, то судей на войну ушло столько же, сколько представителей других невоенных профессий. Мужчин-судей призывного возраста — около трех тысяч. Из них я знаю пятерых, которые на войне были. Это немало на три тысячи.

— А чем вам нравится ваша работа?

— Зарплата хорошая, ну... была. До войны хорошая. А что же вы хотели, во время войны богатеть? Конечно, насчет зарплаты я в шутку сказал, это не на первом месте, хотя тоже важно. Для юриста это вершина профессиональной карьеры, стать судьей. Уважаемая работа, неприкосновенность была, но будет еще. Самое основное в моей работе — то, что от тебя зависит что-то очень большое, ты способен своими решениями влиять на ситуацию и менять мир. Судьи это могут, и это первое, что мне в этой работе нравится. А уже потом зарплата и неприкосновенность.

— Расскажите о вашей переписке с бывшим коллегой Алексеем Погребняком из Севастополя. Продолжения истории не было? Ваш ответ тогда наделал много шума, его обсуждали, писали об этом в новостях.

— Да, когда я вышел на работу после демобилизации, из Крыма пришло письмо от бывшего украинского судьи, который нарушил присягу, предал Родину и пошел служить оккупационному режиму. У меня с предателями разговор короткий. Его незавидную судьбу после освобождения Крыма я описал в своем ответе прямо и откровенно. И как солдат, и как судья, и как советник харьковского губернатора, с предателями я буду разговаривать и поступать только так. Родину, гад, продал!

— А вы не знаете лично этого судью?

— Нет, не знаю... пока!

«То, что происходило на фронте, нормально. Лучше, чем я себе представлял»

— Когда вы после работы в суде оказались на фронте, — что-то потрясло вас в первый день?

— Ничего меня не потрясало. Наверное, психологически я был готов к гораздо более тяжелой войне, а то, что происходило, нормально. Лучше, чем я себе представлял.

— У вас есть фобии, связанные с войной?

— Нет. Смерти все боятся, храбрый тот, кто действует, выполняя задачи, пересиливая себя или не допуская страх в себя. Вот и все!

— Правда, что во время боя солдаты, которые находятся в эпицентре событий, смеются? Так бывает?

— Ну да, адреналин настолько высок, что действует специфически на окружающих. Вот ржут или улыбаются. Я в такой ситуации бывал. Понятно, что не все, может кого-то «клинит».

— Вы обороняли донецкий аэропорт, расскажите, это было для вас чем-то особенным?

— Оборона донецкого аэропорта длилась 242 дня. Состояла из разных узлов, кто-то воевал на метеостанции, как я, кто-то в терминале старом, кто-то в новом, кто-то на башне, на «Еноте». Все это — территория донецкого аэропорта, и у каждого участка — своя война. Я в терминале только бывал, в боях не участвовал. Только в прорыве за пленными — это боем считается. Зимой тяжело было, холодно и обстрелы постоянные. Летом 93-я бригада стала на аэропорт в начале августа, и до 29 августа сохранялся «курорт»: всего несколько мин в день прилетало. Потом началось «месилово», в начале сентября было очень жестко.

— Ваш позывной — «юрист»? Террористы знают о вас?

— Он у меня был только в первую мобилизацию, я его засветил, когда демобилизовался. Во второй раз у меня уже другой позывной был. Поэтому, может, они и знают, но им это никакой пользы не принесет. Кодированный радиообмен не должен рас­крываться. И те, кто бравируют своими позывными, — это все чепуха. Пока работаешь, позывной никто не должен знать, кроме своих.

— А какой второй позывной?

— Второй пока рано раскрывать, еще может понадобиться.

— Вы прокручивали ситуацию, что будет, если окажетесь в плену?

— Я бы не хотел попасть в плен. Хотя за время выполнения заданий не было и тени реальной опасности попасть в руки к врагам. Кстати, в нашем подразделении командиры никогда не допускали таких ошибок, чтобы поставить бойцов под угрозу пленения. Погибнуть могли, а вот в плен — вряд ли. Конечно, война, превратности, все может произойти...

— Ведете ли вы личный снайперский счет? Сколько их было?

— Это мое личное дело, считаю я и командование.

— Прочла в одном из ваших интервью, что после выхода из зоны АТО, в мирной жизни, вас раздражает большое количество молодых людей призывного возраста, которые просто гуляют? Сейчас это ощущение не прошло?

— Да это всех раздражает, не только меня. У нас там людей сильно не хватало, да и сейчас не хватает — а тут видите, сколько их. Немножко научился уже абстрагироваться, но все равно бесит. Очень много тех, кто откосил. Думаю, в ту войну, с немцами, проще было. Возвращались в отпуск, в командировки, все-таки вся страна в сапогах была, хотя и такого было немало, и это тоже раздражало их, наверное.

Просто такой человек считает, что он может сам за себя решить, что он воевать не пойдет, он нужен здесь, и вообще это не его дело. А никто не имеет права за себя такое решать, судьба решает в лице военкомата, военного командования, только они решают — нужен ты или не нужен. Нельзя человеку настолько потерять совесть, чтобы решить: «Они за меня пусть умирают, а я за них жить буду».

— Включаете «режим фронтовика» в общении с людьми, которые не воевали?

— Если человек выставляет себя квасным патриотом или общественным активистом, который рассказывает, что не все должны туда идти, то да, включаю. Почему? Может, я излишне категоричен в этом вопросе, но я за этими общественниками не признаю права на участие в каких-либо реформах, в перестройке страны под их идею. Ни за кем из них, кроме тех, кто был на войне и доказал свой патриотизм делом. Именно там, где он уместен для годных к войне в военное время, в вою­ющей стране.

Если брать харьковских патриотов, то это Леня Маслов — воевал в 92-й ОМБР, честь ему и хвала, Сергей Быстров был на Саур-могиле в составе добробата, Иван Ракич — воевал в 92-й бригаде, эти люди имеют право реформировать что угодно, они воевали! А те, которые за их спинами отсиделись и что-то там о патриотизме говорят, не имеют на это права!

«Надо дожить до победы. Если она будет в Крыму, найдем как отпраздновать»

— Вы были участником киевского парада в День Независимости, что больше всего запомнилось?

— Наша коробка ветеранов АТО — это люди почти все с травмами и ранениями. 80 процентов пацанов после ранений. Самый запоминающийся момент для меня — это репетиция на Крещатике, мы второе прохождение уже делали, а все остальные коробки — десантники, пехота — стояли... И когда мы шли, они нам все «Слава!» кричали, и это сильнее всего впечатлило меня на этом параде. Репетиция была для меня кру­че, чем сам марш в День Независимос­ти.

— Как вы думаете, парады нужны? Дискуссия в соцсетях была сумасшедшая...

— Я, честно, не следил, но парады нужны. Это круто. Все, что злит ту сторону, все нужно!

— Свой земельный надел, как атошник, где хотите получить?

— В Крыму. Я верю в победу! Между Ялтой и Алупкой, там примерно в районе Нижней Ореанды. Там хорошее место. До войны у меня не было нигде ни кусочка земли. Квартиры, машины...

— Машина дорогая?

— Сейчас 10 тысяч долларов она стоит, это дорогая?

— В марте этого года вышла ваша книга «Военный дневник». Почему вы решили ее написать?

— Каждый день на войне я записывал несколько строк о том, что с нами происходило. Хотелось, если останусь жив, написать когда-нибудь книгу о том, как воевали мои боевые товарищи. Чтобы их боевые дела не были забыты. Потом уже, будучи пограничником, я развернул эти записи в дневник. Первыми читателями «Военного дневника» стали побратимы, люди, с которыми я воевал.

— Сейчас уже прошло полгода после выхода в свет «Дневника». Второе переиздание было?

— Да, первый тираж был благотворительным, деньги пошли на госпиталь военный, часть раздарил в 93-ю мою бригаду. Еще вот надо 200 экземпляров отправить, пресс-офицер звонил. А второй тираж вышел коммерческий в издательстве «Фолио», он продается в магазинах. Тираж — 2,5 тысячи экземпляров.

— Вы уже получаете гонорары как писатель?

— Я получил от «Фолио» 10 процентов книжками, и какое-то там «роялти» то ли 40, то ли 80 гривен, не помню точно. Ну, как договаривались, так и получил.

— А сейчас вы пишете что-то?

— Нет, сейчас не пишу. Надо было в работу войти, потом надо будет учиться. Посмотрим, какой там будет режим по учебе. В отпуске, может, что-то и напишется.

— Война до сих пор не отпускает вас, тянет снова туда вернуться?

— Тянет туда иногда, она ведь не закончилась. Я в резерве первой очереди, и то, что я два раза уже сходил, никакого значения не имеет. Может быть и три, зарекаться рано пока.

— Придумали уже, как будете праздновать победу?

— Надо дожить до победы. Если она будет в Крыму, найдем как отпраздновать.

— А что нужно сделать, чтобы война закончилась?

— Чтобы война закончилась, каждый из нас должен выполнить свой конституционный долг, защищать родину, и не один раз, не два раза, а до победы. Поэтому, будут призывать — буду ходить, пока есть силы, здоровье, жизнь. Наше дело — стрелять!

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter