Генеральный прокурор Украины Юрий ЛУЦЕНКО: «Мне объяснили: «Все очень временно, а пуля — она маленькая, но на выходе череп сносит»

Его биография круче любого остросюжетного романа и, возможно, в основу какого-нибудь украинского авантюрного бестселлера еще ляжет. Во время акции «Украина без Кучмы» Юрий Луценко полевым командиром был, во время «помаранчевой революции» на Майдане — комендантом палаточного городка, а спустя 10 лет — одним из лидеров Революції гiдностi. Он дважды МВД возглавлял, единственным Генеральным прокурором без юридического образования стал (под него законодательство специально меняли), зато реальный тюремный срок за плечами имеет.

Ну действительно: какой же настоящий революционер без отсидки? За два года и три месяца, за решеткой проведенные, мой собеседник многое успел. Например, в знак протеста против содержания под стражей голодовку объявить и без еды 32 дня продержаться, а еще — 306 книг, включая Хайдеггера и Бродского, прочесть... Свой высокоинтеллектуальный зековский опыт он потом красочно и с юмором в книге-исповеди «По обидва боки колючого дроту» изложил, на основе тюремного дневника написанной. Кстати, выпущена в свет она лучшим украинским детским издательством «А-БА-БА-ГА-ЛА-МА-ГА» — уж не в качестве ли учебника для подрастающих революционеров?

Юрий Витальевич не только рассказчик отменный — даже оппоненты, которых у него немало, пылким оратором и пламенным трибуном его называют. Разношерстную толпу зажечь, за собой на штурм то ли баррикад, то ли властных бастионов повести он, как никто другой, умеет и, будучи человеком неробкого десятка, во взрыво­опасной атмосфере народных протестов себя как рыба в воде чувствует.

Когда в феврале 2005-го Луценко прямиком с Майдана в кресло министра внутренних дел перебрался, он «политическим терминатором» себя объявил и всех заверил, что коррупцию в правоохранительных органах победить намерен. Насколько это ему удалось, судить не мне, но с тех пор на любых виражах судьбы Юрий Витальевич удачно найденный образ оправдать стремится. Напомню: с английского terminator как ограничитель, ликвидатор переводится.

Когда гражданским активистом его называют, это ему не нравится — он общественным деятелем себя считает: активист, мол, активно жестикулирует, а общественный деятель — действует. И правда, далеко не каждый из украинских депутатов согласился бы комфортное место главы провластной фракции в Верховной Раде оставить и Генпрокуратуру возглавить, тем более когда представления о ее функционировании увиденным из клетки в зале суда ограничиваются, но Луценко с шашкой наперевес в эту, как многим казалось, авантюру, без колебаний ринулся, тем самым огонь на себя вызвав.

Судя по тому, что отставку Юрия Ви­таль­евича президент Порошенко принять отказался и в числе избранных с супругой к себе домой на празднование Нового года пригласил, работой Лу­ценко он доволен, а вот широкая общест­венность — нет. Генпрокурора не только списком невыполненных обещаний попрекают, среди которых первое — следствие по расстрелам Майдана до конца осени 2017-го закончить: тысячи глаз к его налоговой декларации устремились, недоброжелатели количество квартир и квадратные метры арендуемого им загородного особняка подсчитывать стали, выяснять, мог ли генпрокурор на свою зарплату рождественские каникулы на Сейшелах провести. На него тонны грязи вылили и горы действительного и фейкового компромата накопали, но он из тех, кто сдаваться на физиологическом уровне не способны.

Сегодня Юрий Витальевич в политику вернуться мечтает, поскольку, по его словам, свою часть внутренних реформ в прокуратуре сделал. Это и понятно: только на парламентской трибуне его ораторский талант в борьбе за построение независимого украинского государства развернуться во всю ширь может, а еще, по его же словам, ему сознавать хочется, что годы, рейтинги, силы и здоровье не напрасно он сжег...

Похоже, такой уверенности у него нет, ведь, как бы замечательно мы к людям ни относились, целесообразность их усилий результат определяет, а он пока, положа руку на сердце скажем, удручающе выглядит. Ук­ра­и­на, которая якобы в Европу идет, семимильными шагами от стандартов ее отдаляется, государство все меньше социальным и все больше суицидным становится, и, глядя на то, что в нищей, разделенной линией фронта, языковой проблемой и Томосом, девятью миллионами самых активных, наиболее трудо­способных граждан покинутой, которые в гастарбайтеры подались, стране творится, перефразируя философа Зиновьева, сказать хочется: «Целились в коммунизм, а попали в Украину».

В советской школе Луценко наверняка про пламенных революционеров, «комиссаров в пыльных шлемах» и прочих участников событий 100-летней давности рассказывали, чьи имена и памятники с ук­ра­ин­ских улиц теперь стерты. Они тоже со взором горящим в тюрьмы за, как им казалось, правое дело шли, тоже толпу речами с броневиков зажечь умели. Среди них тоже романтики были, которые в светлое будущее страстно верили и готовы были — причем без личной выгоды для себя! — штыком человечество к счастью загнать. Что из этого получилось, известно: «Есть у революции начало...».

Увидим ли мы на нашей многострадальной земле ее конец?

«Когда в Москве моду стреляться взяли, ружье и пистолет я из дома забрал, в милицию сдал»

— Юрий Витальевич, ваш отец Виталий Иванович первым секретарем сначала Ровенского горкома Коммунистической партии Украины, потом первым секретарем обкома, а затем секретарем ЦК Компартии Украины был — изначальный карьерный толчок он вам дал?

— Что ж, я действительно в совершенно советской семье вырос. Отец и мама из Черниговской области, из Козельца — это прекрасный город ровно посередине между Киевом и Черниговом, в котором в память о том, что императрица Елизавета будущего любимого человека Разумовского там встретила, Растрелли собор построил. Родители дома по-украински всегда говорили, на стенах их свадебные фотографии в вышиванках висели...

С отцом во многом мне повезло. Везение первое: он меня в английскую школу не через дорогу, где преподавание на русском велось, отдал, а за три километра — в украинскую школу с английским. Очень простую вещь сказал: «По-русски ты и так говорить научишься, но думать по-украински должен».

— Это уже в Ровно было?

---

---

— Совершенно верно. Наш разговор где-то за год до первого класса состоялся — мне шесть лет было, но я его слова очень хорошо запомнил и 10 лет за три километра ходил — сначала за старшим братом еле поспевая... И отцу за такое решение, и педагогам моей 7-й школы, с которыми до сих пор отношения поддерживаю, я очень благодарен — на каждый День учителя к ним приехать стараюсь: и к тем, кто постарше, и к моим одноклассницам, которые там сейчас преподают.

Второе везение в том состоит, что к нашему поведению дома отец очень демократично относился, свободу нашу не ограничивал. Где-то класса с седьмого я каждый день «Голос Америки» слушал...

— ...из Вашингтона...

— Да, а еще Севу Новгородцева с музыкой на Би-би-си и многие другие, едва слышимые через помехи, передачи, поэтому достаточно незашоренным газетой «Правда» был.

— И папа нормально к этому относился?

---

---

— Он у меня всегда новости узнавал, дискутировать пытался — и я тоже... Ну и тут очередное везение — перестройка началась, и партийным руководителям (отец к тому времени первым секретарем горкома был) каждый месяц книжечку со списком издаваемых книг присылали, которые выбирать можно было. Зарплата секретаря горкома где-то 250-260 рублей составляла...

— Не густо...

— Нет, это довольно много было — когда я из института вернулся, инженером стал, 120 рублей получал. То есть зарплата неплохая была, но где-то третью часть я у него выгребал, рядом с названиями книг птички ставя, и вот тогда началось: «Ночевала тучка золотая»...

— ...Приставкина...

---

---

— ...которая для меня одной из лучших вещей советского периода является, «Новое назначение» Бека, «Дети Арбата» Рыбакова, конечно, вся эта перестроечная литература и вдруг «История­ Украины-Руси» Грушевского — вау! — многотомник, труды Соловьева, Ключевского, и тут же «Архипелаг ГУЛАГ», «Раковый корпус», «Один день Ивана Денисовича» Сол­же­ни­цы­на.

— Отец ваш это тоже читал?

— Да! — меньше, конечно, чем я, но самое-са­мое. После этого снова везение: уже с этим багажом человека, который другую сторону советской власти оценить мог, я учиться во Львов попадаю. По следам своего старшего брата (у нас пять лет разницы) на факультет электронной техники Львовского ордена Ленина политехнического инс­титута имени Ленинского комсомола по­сту­паю и на улице Степана Бандеры его окан­чиваю — такое время было, когда институты еще Москве подчинялись, а Львов уже...

— ...по своим законам жил...

---

---

— Львов, до холери заразним мiстом был — каждый, кто туда попадает, моментально свободой заражается, и я до сих пор слабо представляю, как демонстрации с красными знаменами во Львове или, например, в Жовкве — это средневековый католический город — проходили. Или Олесько напротив, Франковск... Львов моментально ощущение дает, что нечто другое, кроме советской истории, есть, а я советский человек, меня в советской школе воспитали, где ни слова про УПА, УГА, сiчових стрiльцiв я не слышал. Да, собственно и про УНР, ЗУНР известно мне ничего не было, и вдруг я об этом от своих друзей слышу, которые родились в семьях, где все в УПА были, и тут видавництво «Чер­вона калина» книги издавать начинает, которых я в жизни не видел, а я страшный их любитель. Я Богдана Лепкого или стрiлецькi пiснi читаю и постепенно некую другую страницу для себя открываю.

Переломным моментом день — я очень хорошо его помню! — на втором курсе стал: мы сами себе общежитие строили (то есть помогали, конечно), потом туда переселились, и вот из нового общежития по боковой улочке на пары идем (чтобы быстрее), а она в глине — дорогу еще не вымостили, и какой-то идиот дорожку надгробными плитами выложил.

Я вижу, как все практически по колено в грязи идут, но на эти плиты никто не ступает — они особенные, на них казачьи кресты и надписи: «стрiлець УСС», «старшина УСС», вдруг до меня доходит, что это те сiчовi стрiльцi, о которых я только что читал, и атмосфера до такого звенящего момента накалена была, когда кажется: искры достаточно — и восстание начнется. Для меня это, наверное, первая дорога была — и в прямом, и в переносном смысле — к Украине как к самодостаточной стране: с этого момента я очень глубоко не просто слышать начал, а искать все, что с настоящей историей связано.

Ну и очередное везение. Назад мастером бригады фотолитографии цеха №5 завода «Газотрон» я приехал. Меня, конечно, туда, куда все, ну скажем так, элитные дети идут, пойти очень агитировали — в конструкторское бюро там же, но я на­отрез: «Нет, мастером!». Так меня отец научил: «Ты всю лестницу снизу вверх пройти должен». Мастер, замначальника цеха, начальник цеха, главный конструктор завода с шестью тысячами работников — таков мой путь, и я до сих пор помню, что первая ступенька самая тяжелая была. 36 женщин от 16 до 61 года, наладчик Коля и план, выполненный так, чтобы зарплата вторая по цеху была: первую нельзя, потому что срежут — всегда только вторая. Мы выпускали то, что в Верховной Раде сейчас светится: вот это панно, этот электронный прибор — моя парафия.

— Символично...

---

---

— Да, катод-анод, стеклянная пластина, травление кислотой, улавливание не микронов, а ангстремов... Это высокие технологии (насколько они в советское время возможны были), но самое главное — умение с коллективом, для людей работать. Это уже перестроечное и после обретения Независимости время было, соответст­вен­но я — сын врага народа.

— Вот так даже?

— Ну естественно, потому что для Западной Украины любые остатки коммунизма категорически неприемлемы были. Памятник Ленину повален, первый секретарь обкома Луценко — он, кстати, пост этот занял, когда все крысы уже убежали, буквально в последние месяцы перед московским путчем, и на документах ГКЧП «Не исполнять!» написал. Это, наверное, имя ему и сделало, потому что на его похороны (со слезами), уже позже, тысячи людей вышли, но я на завод в три смены ходил, за отца очень переживал. В то время в Москве моду стреляться взяли, и я, честно говоря, из дома ружье и пистолет забрал, в милицию сдал, потому что крушение своего мира и рождение чего-то нового отец очень тяжело переживал.

Чтобы не киснул, к нему его когда-то подчиненные приехали, в автобус погрузили и на стройплощадку завезли — он бригадиром на строительстве домов для переселенцев из Чернобыльской зоны в сельской местности стал.

— После такой высоты...

— Да, и там отработал, поселок построил. В вагончике жил, который месяца через три робiтники-бандерiвцi перекрасили, «Наш обком» написали — шутя, конечно. Отец в кирзовых сапогах ходил, как положено, — сам он из крестьянской семьи, поэтому ничего особенного тут не было, но это его ответ был...

— Протест?

— Не протест, просто принцип, которому он опять-таки меня научил, такой был: любая руководящая должность временна, она всегда заканчивается, и после нее ты человеком должен остаться, ответ за сделанное держать и показать, что руководящая должность для тебя — не единственная возможность в стране жить.

— И все-таки, Юрий Витальевич, ваш отец, который большие связи имел, какой-то стартовый толчок вам дал, с нужными людьми познакомил?

— Нет. Я на заводе работал, в 91-м году мастером цеха был, поэтому все, что с моей карьерой потом происходило, включая назначение главным конструктором завода, позднее случилось, когда отец, мягко говоря, не при власти уже был.

«И тут до меня дошло, что меня вербуют»

— Как вы, любящий сын, которого отец-коммунист настоящим советским человеком воспитывал, к декоммунизации сегодня относитесь?

— Я автор закона о декоммунизации и глубоко уверен: это правильное решение. Смотрите: новую современную страну строить, пытаясь коммунистические символы незыблемыми оставить, нельзя. Помню, после тюрьмы я в Житомир приехал... Знаете, после заключения картинки свежее, по-новому воспринимаешь, потому что глаз не замыленный, и вот я классический обком вижу: белое здание на пять этажей...

— ...типовой проект...

---

---

— Классика, украинские флаги стоят — штук 10, памятник Ленину, площадь Ленина, рядом институт имени очередного партийного бонзы, и вдруг я понял, что это шизофрения, так жить невозможно. Свидание любимой девушке на площади имени убийцы назначать нельзя, ребенка в школу на улице, названной в честь тирана, водить нельзя — все это сохранение коммунистического идею Украины миражом делает, и поэтому к тем, кто в советское вре­мя страну строили, с уважением относиться надо, но честно признать следует: это страш­ный эксперимент по уничтожению свободы и человека был...

— ...геноцид в своем роде...

---

---

— ...и от этого отказаться надо. Да, 350 лет назад нас из европейского дома украли. В силу вечного проклятия — разъединенности украинцев — Богдан Хмельницкий, а потом Руина к — по-украински вза­ємо­поборюванню, а по-русски — взаимному противостоянию привели, которым не­мед­ленно северные соседи воспользовались, и Россия, внимания на якобы союзников — украинское государство — не обращая, с Польшей нас пополам разделила, и вот тем, которые России достались, не­мед­ленно хребет ломать начали.

Кто такие украинцы? Это изначально сво­бодные люди, у которых лучшая в мире земля, и если ты со своей семьей серьезно работаешь, всегда счастлив будешь. Казак, который от царя, короля, султана, жены, в конце концов, или тещи — кому как нравится — убегал, несколько палочек в землю втыкал — и через несколько лет там уже сад рос. Он тяжело работал и зерно имел, у него, конечно, на боку сабля была, главное для него — собственное достоинство и свобода. Особой ценностью для этих людей государство никогда не было, и вдруг государство приходит, которое этот хребет ломать начинает — опору на собственный труд, расчет на собственную семью, на друзей, и вдруг ему говорят: «Нет, ты часть Орды». Сначала его согнули, а Сталин доломал, в результате чего людей, которые больше всего свободу и собственный труд, безопасность своей семьи и искренние отношения ценили, уничтожили. Именно потому, что они созданию советского Вавилона мешали, — башня эта рухнула, но деформированные хребты остались, и сегодня мы последствия выгребаем. Как Оксана Забужко — наша писательница, с моей точки зрения, гениальная — говорит, спинно-мозговой большевизм все еще в каждом из нас сидит — и во мне тоже.

— О том, что в каждом из нас сидит... Не секрет, что очень многие руководители Украины — особенно в первые годы независимости — агентами КГБ СССР и ФСБ Российской Федерации были, а некоторые ими даже сейчас являются. Это наша беда, это наш камень, который все время ко дну нас тянет, а вас когда-либо сотрудники КГБ или ФСБ завербовать пытались?

---

---

— (Смеется). Была такая смешная история... Когда директор моего завода Роман Данилович Василишин — еще один мой хороший учитель и на заводе, и потом! — губернатором стал, он меня своим заместителем в областную администрацию взял. Время веселое было, и я как зам за транспорт, промышленность, связь, энергетику, финансы, дороги отвечал — короче, все, кроме Киевского патриархата и украинского языка (это Народному руху отдали), за мной было. Мне тогда 29 лет исполнилось, и я сказал, что да, на эту работу пойду, но с одним условием: если мне заместителя в возрасте около 60 лет иметь разрешат, чтобы он банком данных был, а я решения принимал.

Так вот, я на этой должности работаю, и как-то сотрудник службы безопасности — на тот момент уже СБУ — приходит, и со мной разговор об энергетике, о проблеме поставки ТВЭЛов, тогда очень непростой, начинает... Ну, в каждой администрации такой официально прикрепленный человек есть — всем известный, это его работа. Речь, условно говоря, о том шла, что Ровенская атомная станция вот-вот графитовые стержни не получить может, а значит, реакцию сборки ТВЭЛов сдерживать не­чем будет, а не может получить, потому что дизеля нет — его вообще нет, а деньги, если вы те времена не забыли, не ходят...

— ...бартер во­круг...

— Поэтому он приходит, что-то спрашивает, что-то уточняет, по своим каналам влияет, ну и в конце разговора предлагает: «А вы об этом нам напишите». Я кивнул: «Не вопрос. Вот докладная». — «Нет, вы нам напишите, — настаивает он. — Подпись ставить не обязательно, даже другое имя принять можете», и тут до меня доходит, что меня вербуют. «А можно, — спрашиваю, — «Иди ты на...» подписаться?» — дальше вы знаете.

«Урок отца: самое высокое, самое мягкое, самое влиятельное кресло не стоит того, чтобы ты прогнулся»

— Ну да, Эдита Пьеха...

— «В смысле?» — человек этот не понял. «Ну вы же сказали, что любое псевдо выбрать можно, — отвечаю. — Я вот такое выбираю: «Иди ты...». Он тон сменил: «Ты не забыл, какая фамилия на этом кабинете написана?..». На том и расстались...

Вы можете меня уволить, можете дискредитировать, но никому служить я не буду. Опять-таки урок отца: самое высокое, самое мягкое, самое влиятельное кресло не стоит того, чтобы ты прогнулся, — вот ключевое его правило. Может, поэтому у меня так в моей политической карьере складывается — я это «американские горки» называю: вверх-вниз, вверх-вниз... (Смеется). Дух захватывает, но хребет я не согнул.

— И от сотрудничест­ва с СБУ отказались?

---

---

— Конечно.

— А россияне не вер­бовали?

— Нет.

— Никогда ни одного захода не было?

— Нет, и более того, меня почти никогда на всех моих должностях пугать не пытались. Кажется, раз на посту министра внутренних дел и раза два-три, наверное, уже на посту генпрокурора.

— И как попытки на ис­пуг взять выглядели?

— Мне сказали: «Ты не бессмертный и это понимать должен»...

— Безсмертный у нас есть — Роман...

---

---

— Да, но мой друг хороший тут ни при чем. Ну просто к тебе подходят и говорят: «Ты это дело ведешь, но ты же не бессмертный, и у тебя дети по этой дороге ходят (на тот момент еще в школу. — Ю. Л.), и машина у тебя ничем не защищена». Кстати, министру внутренних дел никакой охраны ни при должности, ни после не положено, и тебе объясняют: «Все же очень временно, а пуля — она маленькая, но на выходе череп сносит»...

Такие фразы не часто, но были, и опять-таки во времена возвращусь, когда только-только заместителем губернатора стал. Я комиссию по проверке законности приватизации создал, но ее членов тут же нейт­рализовали. Одного, офицера правоохранительных органов, ящиком водки купили — тогда это большое достижение было, другому поездку за границу устроили, третью через детей напугали. Короче, на заседания у меня меньше половины членов комиссии приходили, и когда объяснили мне, что происходит, я с отцом посоветовался: «Почему меня никто не пугает и даже купить не пытается?». Он ответил: «Высшая степень уважения — цени это». — «А почему?». — «Фамилия у тебя такая».

С тех пор я знаю, что людей искать надо, которые настолько свое достоинство, в конце концов, имидж свой, среду общения ценят, что страху, подкупу поддаться для них невозможно. Таких мало, но они есть — именно на них ставку в любой политике делать нужно.

(Продолжение в следующем номере)

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter