Вдова великого режиссера-комедиографа Леонида ГАЙДАЯ актриса Нина ГРЕБЕШКОВА: «В конце Леню я уже не любила, вернее, как сына, любила — не как мужа... Мне надо было, чтобы он тепло одет был, чтобы выглядел хорошо, чтобы не болел. Он же не то что неудачник — неприспособленный был...»

«Своему второму режиссеру Леня говорил: «Дерьмо снимаем»

— Интервью Леонида Иовича практически нет — он их давать не любил?

— Нет, никогда.

— Публичности не хотел?

— Леня понимал, что слово и изображение — это разные вещи, и что бы он ни говорил, очень важно, чтобы самоирония, интонация присутствовала, а напишут ведь как? По-своему все переделают...

— Еще и переврут...

— Зачем? Чтобы он в итоге сказал: «Я не такой». Ну и, знаете, что еще? Леня говорил: «Вот я картину снял — ее и смотрите: все, что поймете, — это я».

— По поводу снятых картин — он их смотрел?

— Еще как! Уже много лет прошло...

— ...а по телевизору показывают...

— Нет, тогда их по телевизору не особо показывали, а в кинотеатрах они все время шли, и вот он с собакой гулял и к стенду, где печаталось, что где идет, подходил, а когда домой возвращался, говорил: «Нинок, смотри, 25 лет прошло, а картины-то идут». Или в кинотеатр «Баку» билет в по­след­ний ряд покупает, садится и смотрит, и потом мне рассказывает: «Ты знаешь, столько лет прошло, а все в тех же местах смеются».

— Последние его фильмы слабее предыдущих были — тех, которые классикой стали...

— Конечно.

— Он это понимал?

— Разумеется! — даже своему второму режиссеру Марине Михайловне Волович говорил: «Дерьмо снимаем».

— Почему же Леонид Иович на таком уровне, как раньше, творить не мог?

— А потому, что литература нужна, — вы же понимаете, что сценарий, материал необходим.

— Не было?

— Не было, причем что интересно... С Никулиным в «Бриллиантовой руке» — я там присутствовала! — кусок около реки Бзыбь или Мзымты снимают: короче, в кадре вода и набережная с современными домами. Юре деньги дают, и он в шапку их прячет, затем ее надевает: Никулин, ему должное отдать надо, миллион всяких при­спо­соблений, куда револьвер положить, еще что-то, придумал — как шапку использовать, как авоську: много, много, много чего. Леня доволен, Юра его спросил: «Ну что? Хорошо?». — «Да». — «Давай снимем?!». — «Давай!» — и сняли, а потом Леня к нему подошел и прошептал: «Юра, а теперь по сценарию давай».

— И что в картину вошло?

— То, что по сценарию было, потому что шуточки, хохмы рассыпать нельзя — как Леня говорил: «Смехоточка должна быть».

— От того, что последние фильмы не того уровня, к которому все привыкли, он страдал?

— Какого-то страдания я не видела, но и чтобы радовался тому, что картина получилась, — этого не было.

— Леонид Иович одним из самых кассовых режиссеров советского кино был, а может, и самым кассовым...

---

---

— Самым кассовым, да!

— По меркам того времени богатым он был?

— Вообще-то... Когда Пырьев жив был, и Леня свои основные картины смешные снимал — и «Операцию «Ы» и «Кавказскую пленницу», обычную ставку он получал, как все, и Гриша Чухрай ему предложил: «К нам давай!».

— Куда?

— В ЭТО — Экспериментальное творческое объединение, где директором Владимир Александрович Познер, отец Владимира Познера, был: они с кинопрокатом или я уж не знаю, с кем, договорились, что отчисления с проката получать будут.

— Вот это да!

— И Леню туда приглашали. Он мне сказал: «Вот зовут», а мы 120 тысяч старыми деньгами за квартиру заплатили, 10 лет, как рабы, все это выплачивали... Я воодушевилась: «Конечно, — там же деньги безумные, давай!», а он: «Нин, ну что ты говоришь? Ну как же я Пырьева предать могу?».

— И не пошел?

— Пока Пырьев жив был, нет, но после его смерти Леня на Экс­периментальной студии «12 стульев» снял и за эту картину с проката уже получал. Вот тут-то мы и разбогатели — с долгами за квартиру расплатились, машину купили.

— «Волгу»?

— Да, но «Волгу» случайно он приобрел, а что получилось? Я же машину водила и ее разбила, а без нее — как без рук: когда она есть, привыкаешь...

— У вас «победа» была?

— Нет-нет — «жигули» прекрасные, но в меня таксист въехал. Знаете, 21-я «Волга»: фарой он мне пятую дверцу пробил, и замену найти мы не смогли...

— Этой фарой 21-й «Волги» пол-«жигулей» пробить можно было...

— Да — ну мальчик был, лет 18: я к нему подбежала: «Ах ты, гадина такая», а у него: «Ой! Па-па», — губенки трясутся. Мне этого таксиста жалко стало, и я посоветовала: «Скажи, что у тебя тормоза не работали», то есть вместо того, чтобы потребовать: «Деньги плати!», как оправдаться, ему подсказала. Короче, Леню мобилизовала: «К Сизову иди и машину проси».

— К директору «Мосфильма»...

---

---

— Да, а он упирается: «Ну как? Машину мы получили, ты ее кокнула, и теперь я приду и скажу, что опять хочу? Нет, просить не буду». Я: «Скажи, что жена у тебя растяпа какая-то, машину разбила — ты-то вообще не виноват. Все на меня вали!».

И вот по какой-то разнарядке на «Мосфильм» «Волги» и «жигули» пришли. Я Лене: «Иди!», но он ни в какую: «Ну, не хочу я — что ты меня вынуждаешь?», но я не отступала: «Для меня попроси, что нас двое, скажи, что жена в Театре киноактера, а я вот...». Пошел. «Николай Трофимыч, — сказал, — вы знаете, у меня жена машину разбила. Вот я бы хотел...». Тот: «Да пожалуйста, ради бога. Тебе какую?». Леня скромно так: «жигули», а Сизов ему: «Леонид Иович, вы что, бедный человек? (А это уже пос­ле «12 стульев» было. — Н. Г.). Почему «жигули»? «Волгу» берите». «И у меня, — Леня потом оправ­дывался, — сказать, что нам дорого, язык не повернулся» (смеется).

— Так «Волгу» и взяли?

— Так и взяли, и вот так, лежа, до педалей я доставала, а там колодка вбок идет, и одна сторона ближе, другая дальше. Из этой «Волги» мокрая я вылезала, и когда разнарядка еще и в Театр киноактера пришла, свою машину себе купила, потому что деньги были.

«Боже мой! — накручивать себя начинаю. — Алка Ларионова себе бриллианты купила, Нина Меньшикова купила, а у меня ничего нет»

— Когда павловская «ре­форма» случилась и за ней обвал последовал, денег у вас на книжке сколько было? Много сгорело?

— Вы знаете, деньги у нас отдельно были — мои и Ленины, а почему? Сейчас расскажу.

— А потому, что так надежнее...

— Нет, я объясню. Все просто: деньги в моей прикроватной тумбочке лежали — я свою зарплату положу, Леня — свою, а тут как-то раз в театре Нина Меньшикова подошла: «Слушай, ты одолжить мне не можешь?». — «Сколько?» — спросила. Она: «Ну вот сколько у тебя есть?». — «Я, — ей сказала, — премию на Студии Горького за дубляж сейчас получила, у меня 300 рублей». Она обрадовалась: «Все давай!». Я по­думала: «У меня же моя зарплата, Ленина зарплата лежит», и эти 300 целковых отдаю. Еще и поинтересовалась: «А что это у тебя за напряженка?». Она: «Я павловских времен стул купила...».

— ...антикварный...

— Да, антикварный. «...но он весь развален — я его домой привезти не могу, потому что Стасик меня с этим стулом выгонит».

— Ростоцкий?

---

---

— Да. «Я, — на полушепот она перешла, — к маме его отвезла, стул на реставрацию отдать надо, а это очень дорого» — на мебель павловских времен, вообще, цены заоблачные были. Ну ладно, я домой прихожу, тумбочку открываю, а там 30 рублей. «Лень, — спрашиваю, — ты деньги брал?». — «Нет», — отвечает. «Как нет? — я вскипела. — Здесь же моя зарплата должна быть». Он: «Ну, брал, как обычно беру». — «Давай так, — я сказала, — ты свои деньги в свою тумбочку клади, а я свои в свою тумбочку класть буду... Я, сколько у меня, знать должна».

— Тем не менее, когда этот бесконечный финансовый кризис начался, на книжке много сгорело?

— У Лени много.

— Тысяч 100?

— Наверное, да.

— Он вам какие-то серьезные подарки делал?

— Конечно.

— Бриллианты, может, дарил?

— Ой, нет — это такой мещанской радос­тью для него было. Он этого вообще не понимал, а мне... Вот такой случай был. Нина Меньшикова бриллианты себе купила, Алка Ларионова тоже...

— Колье, браслет — что?

— Не знаю — цацки какие-то (за ухо себя берет), а у меня ничего нет, и вот... Как же это произошло? Чтобы не на­врать... В об­щем, у меня 400 рублей, чтобы взнос за квартиру заплатить, лежало — каждый квар­тал (с ударением на первом «а». — Д. Г.) или квартал (с уда­рением на втором «а». — Д. Г.) эту сумму вносить надо было. Я завтрак готовлю: каша, то, другое, яйцо Лене, яйцо мне, а одно лопнуло, и Леня целое берет, а треснувшее мне ос­тавляет. Я: «Как же так? Ты первый берешь, значит, по­хуже взять должен» (смеется).

— Ну, правильно...

— Он: «Да?». — «Да! — говорю, — а хорошее партнеру или тому, с кем завтракаешь, оставить».

— «Я, выдающийся режиссер, себе похуже брать буду?!»...

— Нет, нет, его реакция потрясающей была — почему это и рассказываю. Он спросил: «А ты как поступила бы?». Я с праведным негодованием ответила: «Разбитое взяла бы». — «Ну вот и бери!» — он сказал (смеется) — понимаете? Я это яйцо треснувшее со стола схватила и в стенку его бросила. Он недоуменно на меня смотрит, потому что это невозможно, чтобы я так поступила, а у меня внутри все кипит. «Ну как же так? — думаю. — Даже не потому, что ты воспитан или не воспитан, просто человеку, которого как бы любишь, с которым живешь, получ­ше оставь, а себе похуже возьми».

Леня уходит, все, а я накручивать себя начинаю: «Боже мой! Алка бриллианты себе купила, Нина Меньшикова купила, а у меня ничего нет». Ну, бабья такая психика, да? — «у меня ничего нет»...

— ...и яйцо плохое дают...

---

---

— Вообще — ну что это за жизнь? А 400 рублей между тем лежат. Я эти деньги беру, на улицу Горького еду — там магазин ювелирный был — и бриллиантовые сережки и кольцо себе покупаю. Кольцо 200 с чем-то рублей стоило, а сережки... Или наоборот — серьги (уши трогает) 200, а кольцо 180: в общем 400 рублей...

— ...как не бывало...

— Домой вернулась, на кухне села, на коробочки с украшениями смотрю и думаю: «Зачем это мне? Еще и денег не осталось». Леня приходит, я с повинной: «Лень, я все деньги потратила». Он: «Ну и что?». — «Как «ну и что»­? — вздыхаю. — Платить ведь надо». — «Ну, потратила и потратила», — отвечает. Я дрогнувшим голосом: «Ты же не знаешь, на что». Он заинтересовался: «А на что?». Я свои приобретения вынимаю, в ладошку кладу: «Вот, смотри!». — «А это что?» — спрашивает. — «Это бриллианты такие», — объясняю. Он: «Ну, приложи». Я к ушам прикладываю, потом кольцо, которое мне велико, спадает, надеваю: «Вот! Видишь?», а он: «Ой, как красиво! Молодец, что купила». Я заплакала: «Ты представляешь, они мне не нужны — зачем их взяла?». — «Нет. Это очень хорошо, только дырочки сделай».

— А уши у вас не проколоты были?

— Господи, конечно же, нет. «И не кое-как прокалывай, — Леня продолжил, — а в институт красоты сходи, пусть тебе нормальные дырочки сделают»: вот так...

— В фильмах своих Леонид Иович очень красивых девушек снимал — и Наталью Селезневу, и Наталью Варлей, и Светлану Светличную — вы никогда ни к кому его не ревновали?

— Я вам даже больше скажу: когда он пасьянс из всех персонажей, кого пробовал, раскладывал...

— ...вы ему еще советовали?

— Нет, он меня вызывал и спрашивал: «Как думаешь, вот кого?». Я их всех, в общем-то, кроме Варлей, знала, потому что с ней не встречалась. «Лень, — отвечала, — я так считаю: девушку, которую по внешнему виду полюбить можешь, выбирай, потому что, если режиссер актрису снимает и ее не любит, она плохо сыграет, вообще, некрасивая будет.

— Вот это жена!

— «Понимаешь, — говорила, — чтобы то, что ты хочешь, получилось, тебе ею восторгаться надо». — «Да? Ну ладно» — так и снимал.

— Ясно, а рамки этот восторг не переходил?

— Никогда!

— И вы даже по этому поводу не беспокоились?

— Вы знаете, у меня этого чувства нет, оно просто отсутствует. Чувство зависти просто бывает, а бывает ревность. Что мне надо было? Я это точно знала: чтобы у него получилось.

— Здорово!

— Да, и когда слышу: «Нина, ты в этом участвовала...», думаю: «Как сказать?». Конечно, внутренне участвовала, потому что мне хотелось, чтобы... Он же настолько талантливый, настолько неординарный был, не такой...

— ...как все...

— ...независтливый. Никого не подсиживал, никогда никому дорогу не перебегал. Ну, прекрасный человек был, и надо было, чтобы все у него сложилось.

— Счастливой Гайдай вас сделал?

— Да! Да!

— Вы и сегодня, спустя... Пос­ле его смерти лет уже сколь­ко прошло?

— 26...

— Спустя 26 лет вы на этот вопрос утвердительно отвечаете?

---

---

— Да, это, конечно, счастье, а оно в чем состоит? Да, вот еще что... Я ведь в конце его уже не любила. Вернее, как сына любила — не как мужа... Мне надо было, чтобы он тепло одет был, чтобы выглядел хорошо, чтобы не болел, чтобы...

— То есть любви женщины к мужчине уже не было?

— Нет, была — в меру: все-таки человеку 70 лет было — 70! Кроме того, он не то что неудачник, а — как вам сказать? — неприспособленный был. Например, я с ним никогда на все эти фестивали, еще куда-то там не ходила. Интересный случай был, сейчас расскажу... Я как-то предложила: «Лень, Оксанку, дочку, возьми — она по-английски говорит, тебе переводчицей будет», и он сначала обрадовался: «О! Как хорошо!», а потом задумался: «Слушай, а ты не обидишься?». — «Да ты что? Наоборот. Пусть Оксанка, как это все проходит, знает: ей это интересно, а мне — нет». Ну неинтересно мне там толкаться, переживать: посмотрят на тебя, не посмотрят... В общем, выпроводила: «Ну, давайте, идите».

Рубашечку ему нагладила, галстук достала, костюм новый. Он поморщился: «Новый-то зачем?». Я возмутилась: «Как? Он уже второй год висит». Леня: «Да? Ну ладно, надену». Его же в магазин что-то из одежды купить пойти уговорить невозможно было — я в отдел мужских костюмов приходила и меряла: чтобы рукава соответствующие были и рост чтобы пятый. Договаривалась: если не подойдет, обратно принесу, а потом этот костюм два года висел, пока на него не надавишь (смеется). «Ну почему в старом ты ходишь? — спрашивала. — У тебя тут уже лохмотья — посмотри, вся подкладка разлезлась», а Леня в ответ: «Ты не понимаешь, он счастливый». Вы вот спрашиваете, Гайдай в магию или во что-то еще верил, а он в костюме до предела ходил, потому что тот счастливый был.

«В «Бриллиантовой руке» я управдомом Плющ быть хотела — это моя роль, но Леня сказал: «Ты не потянешь»

— Давайте теперь перечислим: «Триж­­ды воскресший», «Кавказская пленница», «Бриллиантовая рука»...

— ...«Операция «Ы»...

— Нет, мы картины Гайдая, где вы сни­мались, называем...

— А-а-а...

— «12 стульев», «Не может быть!», «За спичками», «Спортлото-82», «Частный детектив, или «Операция «Кооперация», «На Дерибасовской хорошая погода, или На Брайтон-Бич опять идут дожди» — всего девять фильмов...

---

---

— Да.

— Скажите, а это правда, что жену Горбункова в «Бриллиантовой руке» играть вы не хотели?

— Да, я управдомом Плющ быть хотела — это моя роль, абсолютно. Ее диалог с хозяином песика помните? «А я вам говорю, наши дворы планируются не для гуляний!». — «А для чего?!». — «Для эстетики!». — «А где ж ему гулять?». — «Вам предоставлена отдельная квартира — там и гуляйте!».

— Мордюкова вам в этой роли понравилась?

— Понравилась...

— Вы лучше бы сыграли?

— Не знаю — я так не сравнивала, никогда об этом даже не думала, но дело в том, что я ее, эту Плющ, очень хорошо понимала, потому что в нашем палисаднике собаки все загадили. То есть это — часть моей биографии (смеется), к тому же девчонки мои в песочнице играли.

— На роль жены Горбункова вы под давлением согласились?

— Нет, понимаете, Леня сказал: «Ты Плющ не потянешь».

— О!

— «Не потянешь — бандерша такая должна быть». Вот как те 180 человек из ЖКХ, которых сей­час этот самый, как его, Медведев уволил — они такие сытые, такие довольные, и Леня все это пред­видел. Он знал, что никто из них за народное добро не болеет, им просто хозяевами всего этого быть нравится.

— Что интересно, вы не только в по­ло­вине фильмов Леонида Гайдая, но и в очень многих картинах блес­тящего режиссера-комедиографа Георгия Данелии сни­мались, а это правда, что Данелия, который разрешения «12 стульев» снимать добился, право это Гайдаю уступил?

— Да, подарил.

— Класс!

— Ну а потом, я вам скажу, я ведь у него в трагикомедии «Слезы капали» снялась — у меня там кусок был, где в своего начальника влюблена, которого..

— ...Евгений Леонов играл...

— Да, и в конце сцена, где я в любви ему объясняюсь, была, и, когда ее снимали — это потрясающе! — у меня даже слезы капали.

— «Слезы капали»...

---

---

— Ну, это про другое, но, короче, сыграла, и когда Данелия материал где-то на «Мосфильме» показывал, Игорь Таланкин сказал: «Слушай, какая у Гайдая жена талантливая!». Перед просмотром Гийка при­езжает: «Нина, я за тобой». — «Ну зачем? — стушевалась. — Я бы и так доехала», а он: «Ты знаешь, я извиниться должен — я тебя вырезал».

— Слезы у вас после этого капали?

— Нет, меня знать надо! Я его успокаивать начала: «Гия, что ты переживаешь?!». Он: «Ну, мне неудобно, потому что...» — и, что Таланкин ему о жене Гайдая сказал, рассказывает, а я: «Для картины так лучше?». Он вздохнул: «В другую сторону уводило...».

«Мы с Леней сидели, газетку читали, землю на даче обсуждали, и вдруг он закашлялся, обмяк и... Почему я счастлива? Потому что он не кричал, на помощь не звал, не мучился...»

— Самая любимая ваша роль какая?

— В картине «Муму».

— А самый любимый фильм Гайдая?

— «Иван Васильевич меняет профессию».

— Все-таки...

— Да. А когда мне говорить стали: «Мы ремейк по «Бриллиантовой руке» снять хотим», я клюнула и согласилась: «Ну, пожалуйста». Они хорошо заплатили, но даже не в этом дело, а в том, что я понимаю: значит, сценарий хороший. Пусть люди снимают, — ради бога! — но такая абракадабра получилась... Ну просто муть какая-то...

— Дважды в одну реку войти невозможно...

— Ну почему? Если это переосмысленный сценарий, какие-то персонажи новые, а не перепевы и что-то такое непотребное... Я тогда возмутилась ужасно, а сейчас, когда речь про «Кавказскую пленницу» заводят: мол, мы хорошо заплатим, «Нет, — говорю, — не все продается».

— Это правда, что перед смертью Леонид Иович перед вами каялся, что ни в одной главной роли не снял?

---

---

— (Смеется). Нет, он мне сказал: «Нинок, я перед тобой виноват». Я так напряглась: «Ну, сейчас свои мужские истории рассказывать будет», а мне это не нужно, и я даже знать ничего не хочу. Меня никогда это не интересовало, и не потому, что оснований что-то плохое думать не было, а просто... Ну, Господи, наоборот — вот я вам рассказывала: если ты можешь, если тебе нравится... Ой, это так было...

— Какая вы жена нетипичная!..

— Я вообще не жена — это, наверное, как-то по-другому называется. Вот мы из Дома кино домой, на станцию метро «Аэропорт», едем, народищу полно, и Леня мне вполголоса: «Нинок, посмотри, у той двери очень красивая женщина стоит». А я где-то там, под мышкой: «Вот сейчас люди выйдут, и посмотрю», — отвечаю. Он: «Но она тоже выйти может» — и тут до моего уровня приседает и поражается: «А-а-а! Нинок, да ты же ничего не видишь! Как же ты живешь?» — понимаете? (Смеется). Вот для чего я это рассказываю, не знаю — просто сказать хочу, что он такой, а я такая.

Про главные роли... Он мне сказал: «Я же для тебя картины не сделал — вот такой, чтобы ты там...». — «Лень, — я спросила, — картин у тебя сколько?» — «18». — «А у меня 60!».

— Он на ваших руках умер?

— Да.

— От воспаления легких?

— Нет, от тромбоэмболии легочной артерии. Ушел в секунду...

— Счастливая смерть...

— Да, и я, если это слово применительно к смерти употребить можно, счастлива что он у меня на руках скончался. Я миску, чтобы его подстраховать, держала... У него аритмия была. «Ты только, если вырвать хочешь, — сказала, — не напрягайся». Боялась, что у него инфаркт будет, — понимаете? — а он так: кх, кх (голову роняет) — и все.

— Готовы к этой смерти вы не были?

— Мы сидели, газетку «6 соток» читали, и он спросил: «Какая у нас на даче земля — кислая или слабокислая?». — «Леня, — я в ответ, — там, где грядки — великолепная, удобренная, а там, где одуванчики растут, кислая». — «Да? Я чеснок посадил — вот такие зубчики! — это он мне перед смертью рассказывает, — а снега нет. Замерзнет ведь земля, промерзнет». Я ему: «Лень, ну не озимый, а яровой будет — ну зачем волноваться-то?». — «Да? Кх, кх», — вдруг закашлялся. Я к нему побежала, мисочку взяла: «Только не напрягайся, только не напрягайся!» — аритмии боялась, а он обмяк, и...

Почему я счастлива? — хотя говорить так нельзя, но тем не менее. Потому что он не кричал, на помощь не звал...

— ...не мучился...

---

---

— Очень часто, когда человек уходит, сомнение остается: мол, не пришли, не помогли, равнодушны были... Нет, в нашем случае все как запрограммировано было.

— Свои ощущения, когда уже осознали, что его больше нет, вы помните? Одиночество или что-то еще вас угнетало?

— А он по-прежнему здесь — может, это психика моя ненормальная, но он все время рядом и мне помогает. Мало того, при Лене у меня 60 картин было, а сейчас 86 уже.

— Снимать вас продолжали? Вы востребованы были?

— Постоянно, и самое интересное, что одни и те же режиссеры приглашали — не только Данелия... Три раза у одного, три раза у другого снялась, и сказать, что это благотворительность была, не могу — брали, потому что не подводила. Коля Лебедев в прошлом году про Харламова фильм снимал, а я у него в какой-то картине, название забыла, сразу пос­ле Лениной смерти снималась, и он снова меня пригласил. Ну, так вот сложилось — я счастливая очень.

«Я всегда некрасивой была — рост маленький, еще чего-то не так, ну и таланта особого Бог тоже не отпустил. Я не Леня — не такого полета: единственный мой талант в том, что удержать и воспитать своего мужа сумела»

— После смерти Леонида Иовича на вас неприятности свалились — сначала квартиру затопило, потом с дачей что-то случилось...

— Сгорела — вернее, не сгорела, ее сожгли, подожгли...

— Кто?

— Бандиты, молодежь.

— Как ко все этим неурядицам вы отнеслись?

— Ответить, что хорошо? (Смеется). Хорошо! Я просто на суде — их поймали, судили! — спросила: «Ребята, я все понимаю, но зачем? Ну, взяли бы что-то, украли, — там особенно красть-то нечего — сожгли-то зачем?». Молчат...

— Картины Леонида Иовича вы сегодня смотрите?

— Да.

— Вот, предположим, вы дома, пультом щелкаете и вдруг попадаете...

— И сижу, а три картины показывают — все три смотрю.

— Новые ощущения какие-то возникают?

---

---

— Я моменты выискиваю, где он появляется, даже не выискиваю, а так получается... Это рука Ленина (в «Кавказской пленнице» ногу Никулина чешет. — Д. Г.), это он в «Бриллиантовой руке» пьяного озвучил, которого в милицейский мотоцикл с коляской грузят. Помните: «На его месте должен быть я», а милиционер: «Напьешься — будешь»... Все, что с его непосредственным участием создано, — не всю картину в виду имею, а что-то родное: голос, руку, но он-то сейчас здесь — вот я с вами говорю, а Леня с укоризной на меня смотрит: «Ты разболталась!» (смеется). Он еще говорил: «Простота хуже воровства — выкладывать все нельзя. Ну что ты вся как на ладони?», но никуда не денешься — я такая.

— Я вам очень короткий вопрос задам: Гайдай — гений?

— Я этим словом не бросалась бы...

— А знаете, почему спрашиваю? Потому что многие режиссеры и киноактеры в один голос мне говорили: «Самый гениальный режиссер советского кино — Леонид Гайдай»...

— Чтобы он гением был, мне бы хотелось, и я все для этого делала — мне так кажется, но это слово слишком обязывающее. Одно дело, когда говорят: «Эйнштейн — гений», еще кого-то так называют, и другое — о близком, родном человеке так сказать. Леня очень добрый, домашний был, один, сам с собой, быть любил — при­ходил, ложился, ноги вот так поджимал... Рядом собака садилась, морду свою на колено ему клала и глазами — а у нее ресницы такие! — моргала, но самое смешное, что, когда я приходила и в кресло садилась, а Леня тут с собакой лежал, она выпрыгивала и ко мне садилась. Он головой качал: «Эх, Ричи, профурсетка — я полтора часа лежал, чтобы тебе хорошо было». Понимаете, собаку ко мне ревновал, а Ричи меня очень любила — садилась и лизала, лизала...

— Дочь ваша чем занимается?

— Оксана — экономист.

— В кино сниматься она не хотела?

— Леня ей сказал: «Способности у тебя есть» — он это видел, знал, а она: «Есть, но всю жизнь у телефона сидеть и приглашений ждать не хочу — я сама за себя решать хочу».

— Скажите, ощущение возраста для женщины, которая всегда быть красивой привыкла, какое?

— Вы ошибаетесь — я всегда некрасивой была, то есть мне казалось, что красивой быть хорошо бы, а тут рост маленький, еще чего-то не так, ну и таланта особого Бог тоже не отпустил... Я не Леня, понимаете? — не такого полета. Ну, способности есть — я это признаю, но так, чтобы Гос­подь меня наградил, — нет... Единст­венный мой талант в том, что удержать и воспитать своего мужа сумела. Наверное, он ушел бы, но от меня уйти очень трудно, основное, что у меня было: я всегда его — подождите, какое бы слово подобрать? — удивлять умела! То какие-то кнопочки сделаю, то что-то построю, то еще чего-то. Он: «Как? Это ты?». — «Да». — «О, Нинок! Ты молодец!». Он, что я все могу, поражался — даже машину до последнего винтика разбирала и эти штуки, детали, которые там, меняла.

— Бриллиантовые украшения, которые сами себе купили, сегодня вы носите?

— Нет, дочке отдала, подарила, когда она замуж вышла, да они мне и не нужны — я сама бриллиант! (Смеется).

Вот вы о возрасте говорите... Кто-то совсем недавно по телевизору сказал, что тело стареет, а душа молодой остается.

— И это так по глазам, по лицу, по всему видно...

— Да? Вот душа молодая, и я чувствую: я мо-ло-да-я... Пока ноги или руки, или чего-нибудь еще не заболит.

— В заключение нашей беседы давайте всем читателям такими же молодыми быть пожелаем...

---

---

— Нет, это невозможно — все равно возраст есть возраст. Я вот очень переживаю, что что-то забывать начинаю, — у Лени, к примеру, потрясающая память была, он все запоминал...

Бывало, ему скажу: «Леня, вот ты по студии идешь, и такой-то режиссер на тебя бросается — обнимает, целует, в похвалах рассыпается: «Леонид Иович, вы знаете...» — он плохой человек». — «Почему это?» —Леня спрашивает. «Рассказывать я тебе не буду, — отвечаю, — но за глаза он совершенно другое о тебе говорит». — «Да? Ну и пусть». Все! — он поворачивается и уходит. Я ему вслед: «Куда ты пошел? Я тебе что-то серьезное рассказать хочу», а он мне с досадой: «Ты знаешь, я видеть тебя такой не хочу». Это я плохая, потому что о ком-то плохо отозваться хочу — только хочу, еще ничего не сказала! «Ну ладно, — ему говорю, — ты знаешь, так и хочется скандал устроить». Он: «Да? Не надо» — и к себе в кабинет уйдет.

— Хорошая фраза...

— Да, хорошая: он ее раз — и к себе в картину «Иван Васильевич». Наташа Селезнева там мужу, инженеру Тимофееву, говорит: «Как-то даже тянет устроить скандал». Все! — это Нинкино слово.

— Нина Павловна, спасибо вам...

— Слушайте, я чего-то прямо выложилась вся. В человеке ведь что главное? Что не врет, искренний, доброжелательный и порядочный — я никого, по-моему, не охаяла.

— Никого...

— И в результате — счастливая женщина!

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter