Первый председатель Службы безопасности Украины, экс-премьер министр, экс-председатель СНБО и экс-министр обороны генерал армии Евгений МАРЧУК: «Нет, успешно завербованные в свое время представители украинской творческой интеллигенции при встрече от меня не убегали...»

«Кто вы, мистер Марчук?» — этот сакраментальный вопрос на протяжении последней четверти века задавали неоднократно как сторонники Евгения Кирилловича, так и его недоброжелатели. Генерал КГБ? Экс-премьер-министр? Прагматичный и расчетливый политик? Непревзойденный мастер интриги, причастный к самым взрывоопасным тайнам украинского закулисья?

Пожалуй, для меня Марчук в первую очередь разведчик — обаятельный, как Банионис в фильме «Мертвый сезон», и непотопляемый, как Джеймс Бонд, причем не только потому, что в молодости его в течение года к нелегальной работе в одной из североамериканских стран готовили и что большую часть жизни он верен туалетной воде «Фаренгейт», которой в советских шпионских романах пользовались разведчики. Все это пикантные мелочи — главное, что в опасных жизненных передрягах индивидуальную игру Евгений Кириллович предпочитает командной и, как никто другой, умеет уйти в тень и ждать своего часа.

После парламентских выборов 2006 года, на которых именной блок Марчука получил унизительные 0,06 процента голосов, он на протяжении восьми лет вел жизнь затворника, внутренне оставаясь этакой сжатой пружиной, которая распрямилась в начале 2014-го, когда разразился крымский кризис. Уже подзабытый было политик вдруг появился в студии популярного ток-шоу, где дал жесткий, нелицеприятный анализ ситуации, и когда все в режиме онлайн убедились, что его прогнозы шокирующе точны, взгляды потрясенной общественности с надеждой устремились к нему.

Несмотря на то что этот человек находился на политической авансцене долгое время, сведения о нем довольно скудны, а его образ окутан флером таинственности. Известно, что ЕКМ, как называли Евгения Кирилловича сослуживцы, встретил развал Союза в звании генерала КГБ, с блистательным послужным списком и орденом, полученным за работу в пятом, «идеологическом» отделе. Мало кто верил тогда, что первая Верховная Рада независимой Украины проголосует за назначение вчерашнего кагэбиста председателем СБУ (тогда СНБУ), ведь среди народных депутатов было немало диссидентов и бывших политзаключенных, с инакомыслием которых по долгу службы Марчук был обязан бороться, тем не менее его кандидатура прошла на ура.

Это казалось чем-то из области фантас­тики, но украинские либералы и вольнодумцы дружно поддержали Евгения Кирилловича и на президентских выборах 1999-го, а поэтесса Ирина Ратушинская, которой в советское время Марчук носил в камеру СИЗО томики Булгакова, Шварца и Тютчева, даже сравнила его с апостолом Павлом, который сперва занимался гонениями на первых христиан, а потом уверовал и крестился.

Евгений Кириллович, впрочем, не только впечатлительную интеллигенцию, но и рациональных коллег очаровывал — первый руководитель украинской внешней раз­ведки Александр Шарков, в частности, охотно рассказывал, как в 1993 году официальная делегация СБУ во главе с председателем Службы Марчуком прибыла в США для переговоров с руководством ЦРУ. Директору ЦРУ украинские коллеги настолько понравились, что в конце визита он предоставил им для экскурсионных целей свой служебный 10-местный самолет, а Евгений Кириллович с сидевшим за штурвалом пилотом ВВС США разговорился, и тот не только рассказал, как некогда воевал во Вьетнаме, но и любезно пригласил гостя к себе в кабину на место второго пилота, а после взлета передал ему управление.

«Я оглянулся, — вспоминал Шарков, — и увидел, что начальника контрразведки Скибинецкого и сопровождавшего нас резидента ЦРУ в Украине Майкла Хоуленда, беседовавших на заднем сиденье, укачало, они задремали, склонив головы друг другу на плечо. Я показал на них нашему офицеру безопасности в Вашингтоне Игорю Хижняку и сказал: «Разве могли мы еще не­сколько лет назад представить, что будем лететь в самолете директора ЦРУ, которым управляет председатель СБУ, а на заднем сиденье будут мирно похрапывать, обнявшись, шеф украинской контрразведки и резидент ЦРУ?».

Разумеется, не все от Евгения Марчука были в восторге, кто-то его и побаивался — тем более что молва моему собеседнику чемоданы компромата и даже некие эзотерические знания приписывала. Надо ли удивляться тому, что одни «бдительные товарищи» в лоббировании интересов российского капитала Евгения Кирилловича обвиняли, другие агентом ЦРУ называли? Не будем гадать, искренне они это делали или пытались мощного и опасного конкурента дискредитировать, просто отметим: теперь у общественности появился шанс окончательно выяснить, пророссийский Марчук, проамериканский или все-таки проукраинский.

«Для переговоров с Россией, — твердил он, — пилотаж высшего класса, а не планеризм, даже очень патриотический, нужен», и наши власти его, наконец, услышали. Сам Евгений Кириллович зарекомендовал себя настоящим асом в этой сфере еще 20 лет назад, когда переговоры по Договору о дружбе и сотрудничестве с Россией вел (в итоге позиция Украины там в большинстве пунктов возобладала). В мае наряду с Владимиром Горбулиным он вошел в состав экстренно переформатированной украинской делегации, которая нащупывает в Минске политические пути урегулирования кровавого конфликта на юго-востоке страны.

Вряд ли работа в одной команде Марчуку и возглавляющему нашу делегацию в Минске Леониду Кучме удовольствие доставит. Первый хорошо помнит, как указом Президента Кучмы был в 1996-м году с беспрецедентной формулировкой «за создание собственного политического имиджа» из премьер-министров разжалован, да и свою отставку с поста министра обороны в 2004-м считает «очень поспешной» — такой, в которой многое «выглядело непристойно». Точно так же и Леонид Данилович не забыл, что, будучи секретарем СНБО и зная о том, что кабинет Президента прослушивается, предупредить его Евгений Кириллович нужным не счел, но кто прошлое помянет... Похоже, когда речь о жизни и смерти Украины идет, эти два не шибко симпатизирующих друг другу государственных мужа готовы отодвинуть в сторону личные обиды и старые счеты.

...Кстати, Марчук однажды заметил: «Я не Матросов и не камикадзе, но когда нужно будет закрыть собой «дот» и отстоять честь Украины, я это сделаю — дело доведу до конца».

«РАЗОЧАРОВАНИЙ МНОГО БЫЛО, СОКРУШАТЬСЯ НЕ ЕДИНОЖДЫ ПРИХОДИЛОСЬ, НО ЖИЗНЬ ЭТО МНЕ НЕ ОТРАВЛЯЛО»

— Евгений Кириллович, я вот на мысли себя поймал, что мечты все-таки сбываются. Много лет мне очень хотелось поговорить с вами по душам, животрепещущие вопросы задать и получить на них искрение, прямые ответы, и, надеюсь, сегодня это удастся. Вы, генерал армии, были первым председателем Службы безопасности независимой Украины, а также премьер-министром, секретарем Совета национальной безопасности и обороны, минист­ром обороны, наконец, — то есть практически все ключевые государственные посты, кроме президентского, занимали, а исторической личностью сегодня себя ощущаете?

— Если честно, то не совсем. Может, когда-нибудь и начну ощущать, но пока еще до этого не дошло... Я больше парламентские времена свои вспоминаю (народным депутатом дважды меня избирали), потому что сейчас в Верховной Раде сконцентрировано практически...

---

---

— ...все зло...

— Ну, не только — есть там и хорошее. В ней острие всех проблем, которые налицо и которые не спрячешь, — это и тенденций, и персоналий касается... Радует, что там молодых ребят много, — они, может, еще не все умеют, не всегда тактику просчитать могут, но, в принципе, надежда есть, что этот парламент — именно парламент! — не сразу, но вырулит.

Признаю ли я сам себя человеком, который влияние на ход исторических событий оказывал? Трудно сказать, но украинская история времен независимости в тот самый острый период, в котором действовать мне пришлось, останется, безусловно, со мной.

— Вы можете опровергнуть мое мнение или же подтвердить, но именно вас самым осведомленным, наиболее информированным украинским политиком я считаю. Это правда, что о современной, да и о советской, Украи­не боль­ше вас не знает никто?

— Когда еще в КГБ я работал, один о-о-очень большой, как мне тогда казалось, начальник в не самой приятной для меня ситуации сказал: «Мы, конечно, знаем не все, но очень и очень много». Вот и я не могу утверждать, что самой полной информацией располагаю, но мне, безусловно, немало такого известно, что на политическую поверхность не выходило. Очень многие значимые в историческом смысле процессы (имею в виду нормальные, с войной не связанные) главным образом на политической арене фиксируются, но это лишь верхушка айсберга — зачастую такие бэкграунды они имеют, которые, может, выносить на всеобщее обозрение и не надо, более того, иногда хотелось бы кое-чего не знать. Как говорится, «во многой мудрости много печали, и кто умножает познания, умножает скорбь».

— Вот я и хочу вас спросить: это знание жизнь вам не отравило?

— Нет, потому что... В далекие времена моей молодости, когда подготовку по линии разведки я проходил, в курс обучения, кроме всяких специальных вещей, много такого входило, что не только разведчику нужно, но и вообще всем, чья жизнь экстремальными неожиданностями богата и с большими перегрузками связана. Там нам объясняли, как со стрессовыми ситуациями справляться, чтобы в истерику не впасть, в хандру...

Кстати, если какие-то усилия приложить, этому почти любого научить можно. Как, допустим, излишне напряженное состояние нормализовать, находясь в квартире? Есть очень простой прием.

Человек как биологический вид в окружении растений формировался — в высоких широтах, где снег большую часть года лежит, первобытные люди не жили. Листва укрытие им обеспечивала, а за ее пределами их опасность подстерегала, поэтому зеленый — наиболее комфортный, благоприятный для человека цвет. Как же быть, если лес или парк не доступен, — предположим, зимой в квартире? Обычные зеленые листочки формата А4 для детских поделок нужно подвести к глазам так, чтобы поле если не на 180, то хотя бы на 160 градусов закрыть, и 10-15 минут так посидеть нужно. Только при этом взгляд расфокусировать следует, на фактуре бумаги не концентрироваться и соответствующие словесные формулы повторять, потому что, как ни расфокусируй, а если истерика у тебя...

— ...толку не будет...

— Короче говоря, такие приемы и многое другое, чему нас обучали, выстоять помогали, добиться, чтобы реальность тебя не разрушала, хотя не всегда этому противостоять удается. Любой человек — сложная психологическая конструкция...

— ...всего лишь человек...

— ...поэтому, к сожалению, по природе своей все-таки физиологичен, и все, даже его психология, с этим взаимосвязано. В общем, разочарований много было, сокрушаться не единожды приходилось, но жизнь это мне не отравляло.

«В ЗДАНИЕ АРХИВА КГБ УССР ФИЗИЧЕСКИ Я ВПЕРВЫЕ ЗАШЕЛ, ТОЛЬКО КОГДА ПЕРВЫМ ЗАМПРЕДОМ СТАЛ»

— В КГБ СССР вы с 1963 года, все ступени прошли — это не то что сегодня, когда в Службу безопасности любой чуть ли не с улицы может попасть, причем сразу наверх...

— Не только я — все коллеги мои шаг за шагом по служебной лестнице поднимались: по-другому там не бывало.

---

---

— Итак, за плечами у вас 14 лет на оперативной работе и 17 на руководящей — в системе разведки и контрразведки, а поговорка, что бывших чекистов не бывает, на ваш взгляд, верна?

— Нет, бывают — это формула, которую придумали, я считаю...

— ...отчасти сами чекисты...

— ...старые, подчеркну, чекисты. Многие какое-то время в этой системе служили, но потом жизнь изменилась, неизвестная ранее информация доступна им стала, и это на понимании сути работы и их самих, и ведомства, и всего того, что происходило в стране, отразилось. Очень многое ведь было закрыто наглухо, и я вам один пример приведу. На Владимирской, если и годы в СБУ считать, я более 30 лет проработал, а в здание архива КГБ УССР физически впервые зашел, только когда первым зампредом стал. Никто из сотрудников туда попасть не мог: надо тебе — запрос выписываешь, начальнику своему отдаешь... Он смотрит: ты че там, дурачишься или по делу? Если подписал, с этой бумажкой к окошку приходишь, а там архивариус — пожилой такой дедушка...

— ...много видавший...

— Подпись проверил: «Так... Чего тебе? Хорошо, завтра в 12 часов приходи». Дело тебе на руки не дадут, только выписку (ксероксов тогда не было) — то ли по фамилии конкретной, то ли по эпизоду, то ли по обстоятельствам каким-то... В отдельных случаях могли тут же его показать, чтобы ты посмотрел и запись в рабочей тетради, зарегистрированной как «совершенно секретная», сделал, после чего в этом деле должен был ты расписаться: ознакомился такой-то, тогда-то, в связи с тем-то, с санкции такого-то. Копия зарегистрирована в рабочей тетради номер... — и так далее. Ситуация изменилась, когда времена реабилитации жертв страшных политических репрессий настали...

— Вы же соответствующую комиссию возглавляли...

— Да, еще когда начальником инспекции КГБ УССР был. Сам прорваться в архив особо я тогда не стремился, но уже можно было дела получать, потому что перестройка была объявлена. Горбачев в 85-м к власти пришел, а кампания по реабилитации жертв политических репрессий где-то в 87-м стартовала, и хотя до Украины она в конце 87-го — начале 88-го дошла, задачи были поставлены достаточно объемные. Если вкратце, сотрудникам, специально для этой работы выделенным, запрашивать дела разрешалось, знакомиться с ними — соответствующий пласт документов приказом председателя КГБ СССР был из особого архива тогда уже выведен. Работа колоссальнейшая предстояла — в Украине более миллиона 200 тысяч дел надо было пересмотреть...

---

---

— ...и за каждым — репрессированные: посаженные и расстрелянные...

— Подчеркну: не людей миллион 200 тысяч, а дел — среди них были такие, как, например, сфабрикованное дело «Спілки визволення України», по которому 30 человек во главе с академиком Сергеем Ефремовым осудили. Не помню уже, сколько всего людей от сталинской репрессивной машины в Украине пострадало, но, думаю, за два миллиона точно...

— ...кошмар!..

— ...и чтобы в рамках советского правового режима процесс реабилитации конкретной личности, группы или того, что в те времена подпольем называлось, завершить, надо было все сделать грамотно. Во-первых, оперативный работник должен был с делом ознакомиться и правовые нормы Советского Союза 33-го или 37-го годов, на которых оно опиралось, определить...

---

---

— ...то есть на основании чего приговаривали...

— ...да, а ведь и дела 28-го, например, года были... В заключении следовало, во-первых, определить, каким правовой режим того времени был (мы-то понимаем, каким, но все равно, пусть формально, надо было), а во-вторых, несоответствие его международным конвенциям, которые на тот период Советский Союз подписал и ратифицировал, отметить (хотя приоритета международно-правовых норм по отношению к внутренним, как сегодня в Украине, тогда в СССР не было). После чего, уже в-третьих, указать надлежало, какие правовые параметры на момент рассмотрения действуют, а это еще Советский Союз...

— ...и законы еще советские...

— Ну, не совсем — там по-разному получалось, потому что реабилитация до 92-93-го годов продолжалась, и уже с учетом законодательства СССР 88-89-го годов и того, какие международные конвенции уже перестроечный Союз исповедовал и признавал, оперработник заключение делал и руководителю своему докладывал. Тот, рассмотрев материалы, начальнику органа в лице либо председателя Комитета госбезопасности УССР, либо начальника областного управления КГБ (заместители или помощники не в счет) докладывал, который в свою очередь представленные документы должен был прочитать.

— Страшное дело!

— Каждый оперработник при этом учет рассмотренных дел вел.

— Они сплошь расстрельные были?

— Не все, но подавляющее большинство.

«ПЕРВЫЙ ЛИСТОЧЕК — ДОНОС, ВТОРОЙ — ПЕРВЫЙ ДОПРОС, ГДЕ ЧЕЛОВЕК ВСЕ ОТРИЦАЕТ, ТРЕТИЙ — ВТОРОЙ ДОПРОС, ГДЕ ВСЕ ПРИЗНАЕТ, А ЧЕТВЕРТЫЙ — РЕШЕНИЕ «ТРОЙКИ». НУ, ЯСНОЕ ДЕЛО — «РАССТРЕЛЯТЬ» ИЛИ ССЫЛКА. ЧАЩЕ ВСЕГО — ПЕРВОЕ...»

— Приговоры пресловутые «тройки» выносили?

— Не везде — были и гигантские трибуналы. Там такие подробности — до сих пор мурашки по коже...

Поскольку дел очень много было, а сроки небольшие установили — два года! — сотрудников не хватало, поэтому специальные подразделения создали, которые так и назывались — по реабилитации, а наби­рали туда кого? Тех, кто учебное заведение только окончил, в том числе и курсантов привлекали — то есть практически вся молодежь КГБ взяла эти дела в руки и через себя пропустила. Каждый к тому же учет вел, поэтому я точно знаю, что за четыре года 63 тысячи дел прочитал. Очень многие и лично рассматривал, и уже как начальник полтавского областного управления КГБ подписывал (при этом ты же все равно читаешь — пусть и не от корки до корки).

Потом эти дела в суд шли, который окончательное решение и принимал, — кстати, объективности ради надо сказать, что из Москвы тогда строгое предписание поступило: этой темой Филипп Денисович Бобков занимался, он ее вел...

---

---

— Я с ним встречался, интервью делал...

— Да, первый зампред КГБ СССР, генерал армии, и вот такие групповые дела были, когда очевидно: обвинение или сфальсифицировано, или на доносе основано. Никаких доказательств вины там не было, тем не менее часть людей расстреляна, судьба других неизвестна, и на совещании в Москве я предложение внес: чтобы ускорить процесс, реабилитировать группой давайте. Помню, коллега из Казахстана, со­временно на тот момент мыслящий, меня поддержал, а Бобков сказал: «Мы так тоже хотели, но есть команда — только индивидуально». Ну а уже после реабилитации следовало, во-первых, родственников по­искать, чтобы официально об этом им сообщить, а во-вторых, если конфискация дома была или велосипеда (машин тогда не имели)...

— ...то вернуть?

— Вернуть или компенсировать.

— Ух ты!

— Да. Мне в Полтавской области этим заниматься приходилось, правда, право на компенсацию лишь наследники первой очереди получили, то есть, если репрессирован был отец или дед, на родственников второго ряда оно уже не распространялось. В общем, очень большое число молодых сотрудников взяли эти дела в руки.

— Тоненькие папочки, говорят: один листочек — донос и буквально второй — «расстрелять!»...

— Ну, их не два было: донос — раз, первый допрос...

— ...когда человек во всем признается?

— Нет, нет, когда все отрицает... Это уже второй допрос — все признает, а четвертый листок — решение «тройки». Ну, ясное дело — «расстрелять» или ссылка, чаще всего — первое, и если указано, где при­го­во­рен­ный похоронен, это еще хорошо — примерно в 30 процентах случаев следов вообще нет.

---

---

— Там же и стреляли, наверное, впопыхах — где-то в подвалах...

— «Приговор привес­ти в исполнение не­мед­ленно» не всегда писали, но по сущест­ву так и происходило, ну а теперь представьте: молодые сотрудники...

— ...простые, обычные советские парни...

— ...держат это в руках, читают, а в этих делах много личных вещей, фотографий изъятых. Кстати, по инструкции (Бобков на это внимание обращал!) мы родственникам их возвращали, и у меня случай был, когда дочь впервые своего отца на фотографии, которую мы отдали, увидела, то есть после его ареста у семьи ничего не осталось...

Гигантский объем этих дел сработал, и скажу так: никакие лекции о зверствах сталинского режима не дали столько для воспитания, в хорошем смысле слова, и для понимания этими молодыми (и не только!) людьми того, какой страшный был период и вообще какая бесчеловечная система была. Тут, между прочим, одна из причин кроется, почему, когда ГКЧП грянул...

— ...КГБ путч не поддержал?

— Я это абсолютно точно знаю, и даже если бы, допустим, Николай Михайлович Голушко, который в то время председателем КГБ УССР был, дал команду те или иные акции в поддержку ГКЧП организовать, думаю, подавляющее большинство наших ребят ее не выполнило бы. Архивные документы, прочитанные огромнейшей массой сотрудников и их начальниками первого уровня (второго, может, меньше читали), настолько к не­приятию советской влас­ти их подготовили...

---

---

— Они разве всего это­го не знали?

— Не знал никто, и я вам еще такой пример приведу...

Недавно, обсуждая репрессии и Голодомор, мои френды в Фейсбуке на Леонида Кравчука наехали... Ну, Господи, конечно, все люди — не ангелы, у него тоже ошибки были и прочее, но нельзя на него вешать то, чего вешать нельзя. «Вот, — пишут, — он как партийный функционер не мог обо всех зверствах не знать, так что нечего было фарисействовать, лучше бы перед народом покаялся» — ну и дальше словесные фокусы всякие. Я этому товарищу ответил: во-первых, Леонид Макарович Кравчук только через год после Голодомора и за пределами Украины родился — это Волынское воеводство Польши было...

— ...где голода не было...

— ...поэтому ни родительской, ни тем более его личной памяти по этим черным страницам украинской истории у него нет. Я почему это говорю? Потому что, когда мы начали архивы все поднимать, уже как председатель СБУ об этом Президенту докладывал (реабилитация еще продолжалась), и он попросил о брате узнать. Мы ему многое показывать начали, документы носить, кое-что при мне он смотрел. Эти материалы — тем более что они обобщениями, цифрами были усилены — на Леонида Макаровича шокирующее впечатление произвели. Я его в разных ситуациях видел, но таким — крайне редко, поэтому, повторюсь, процесс реабилитации высочайшей эффективности воспитательную работу с личным составом КГБ произвел, вследствие чего активно в выполнение заданий московского ГКЧП украинский КГБ не включился.

«СИСТЕМА ЗАДОКУМЕНТИРОВАЛА  СЕБЯ ЖЕЛЕЗОБЕТОННО. ДУМАЛА, ЧТО ОНА НА ВЕКА — ТЫСЯЧЕЛЕТНИЙ РЕЙХ, ТОЛЬКО КОММУНИСТИЧЕСКИЙ»

— Когда вы архивами занимались, в каком звании были?

— Полковник...

— Довольно много людей, за­нимавших достаточно высокие посты в КГБ СССР, признавались мне, что были правоверными коммунистами, стойкими борцами за дело Ленина...

— ...и Сталина...

— ...убежденными патриотами, но лишь до тех пор, пока архивы не увидели, в ту мрачную атмосферу не окунулись, когда на соседа, который тебе не нравится, донос в НКВД ты пишешь, человека расстреливают, а ты в его комнату в коммуналке вселяешься. Таких случаев, говорят, было много...

— Да, к сожалению...

— Читая эти документы, они проклинали все: и доносчиков, и строй, и КПСС, и КГБ, и Родину, а что почувствовали вы, полковник КГБ СССР, человек, ко многим тайнам допущенный, когда изнанку советской власти увидели? У вас отвращение к системе, не просто винтиком, а одной из серьезных опор которой вы были, возникло?

— У меня это несколько раньше произошло. Почему? Лет 10, даже больше, мне в разведке работать пришлось, и там библиотека литературы, привезенной из-за рубежа и касающейся украинской эмиграции, была. Ее, например, четыре тома «Енциклопедії українознавства» под редакцией Владимира Кубийовича составляли, плюс каждый день из Соединенных Штатов украиноязычные газеты «Свобода» и «Америка» мы получали, из Мюнхена — еженедельник «Шлях перемоги» и журнал «Сучасність», из Лондона — журнал «Визвольний шлях»...

---

---

— Начальство просто антисоветчика из вас делало...

— Не только из меня — более того, много, по сути, учебников по борьбе с, как это тогда называлось, банд-оуновским подпольем было, а также изданные за рубежом материалы по истории украинской независимости и еще досоветской (с 18-19-го годов практически до 39-го) эмиграции, и тогда уже мы (нас три человека было) первые потрясения пережили. Понимание того приходило...

— ...где мы находимся...

— ...что такое реальная история и как система практически всю информацию выжгла, касающуюся событий, которые не только на нашей земле — во всем Советском Союзе происходили (нас, правда, больше Украина интересовала). Осознанию всего этого очень помогло и то, что мои родители Голодомор пережили.

Родом я из Гайворонского района Кировоградской области — это Подолье бывшее... Им по 28 лет было, уже старший брат мой родился, и у них очень четкая взрослая память была. Выжили они благодаря случаю — это целая история. Отец, уже понимая, что происходит, на чердак много половы нанес и по ней три ведра пшеницы рассыпал, но так, чтобы зерно не заметили: спрятал его. У нас уже обыски были, выгребали все подчистую, и ночью, чтобы никто не увидел и не услышал, они с мамой туда, наверх, поднимались. Он маленький ветрячок из подсолнуха сделал и, когда его крутил, в миску по зернышку падало — за ночь стакан зерна могли насобирать, потом надо было перетереть его, для моего малого брата как-то подогреть и, что самое дикое, после этого еще и плиту остудить. Почему? Потому что...

---

---

— ...приходили и проверяли...

— Да, рукой пробовали: «А-а-а, так ты что-то варил? Какую-то еду готовил?». Родители мне это рассказывали, и четыре бобины я записал — уже будучи студентом, разговорил их, когда у них немножко свободного времени было. Эту память я буквально из них вытянул — они же практически ни о чем никогда не рассказывали...

— Боялись?

— Конечно — не за себя, а за нас, что мы, школьники, где-то ляпнем чего-то, это сразу станет известно, и, что будет дальше, понятно, то есть у меня отеческая память была, причем в деталях, нюансах. Это ужас! — и когда мне говорят, что какой-то неурожай был... Да глупости, самые настоящие глупости! Отец в райцентр хотел пройти — заградотряды стояли, не выпускали из села никого, не говоря уже о том, что не только зерно или заготовки изымали: просто домой приходили и еду искали — любую!

— Геноцид настоящий...

— Знаете, я ведь потом, уже студентом на последних курсах, очень глубоко в историю своего края залез, в архив ходил, в селе стариков расспрашивал... Словом, историческая память у меня не только разными материалами полуархивного характера подкреплена, но и рассказами родительскими...

Еще одна красноречивая деталь: в моем селе рядом с кладбищем заросли акаций, для крестьянской жизни нехарактерные. Вокруг все ухожено, аккуратненько, а это кусок земли, акацией заросший, українською мовою — чагарник, и сколько мы ни спрашивали, откуда он взялся (а детвора же туда на Пасху, на похороны ходила), никто не говорил... Только когда уже студентом я был, отец сказал, что вот там все, кого голодом уморили, похоронены, то есть даже могил не было. Просто сложили, засыпали и лишь 15-20 лет назад, уже в новые времена, по-человечески все обустроили.

...В свое время в Москве доступ к, как это тогда называлось, развединформации о подрывной деятельности зарубежных оунов­ских цент­ров я получил, и в чем же она состояла? А в том, чтобы ук­раинцам правду об Украине донести. Для людей неукраинского происхождения (не с территории Украины я имею в виду) это прос­то информация — враждебная, невраждебная... Вообще, «бумажная» историческая память — это одно, а когда факты, впервые тобою услышанные, на рассказы твоих отца и матери накладываются — совсем другой резонанс-эффект получается, мы осознавать начинали, что далеко-далеко не все знаем.

Снова к Леониду Ма­каровичу Кравчуку возвращаюсь... Когда я начал ему большими такими кипами материалы носить, увидел, что в нем очень серьезный внутренний перелом произошел, а знаете, что еще было? Где-то в начале 80-х вдруг из ЦК Компартии Украины «план по разоблачению акций зарубежных националистических центров по так называемому голодомору в Украине» спускают, и подпись — Кравчук: он тогда то ли секретарем ЦК по идеологии был, то ли завотделом — не помню...

---

---

— Это 83-й, наверное, год, 50-летие Голодомора как раз...

— Точно-точно! Следует честно признать, что никакой особой борьбы не было — ну, пропагандистская машина, конечно...

— ...работала...

— ...все отрицала, но глубоко в архивы не лазили, да и что с данными из них делать? Возразить-то нечего, главный аргумент там — неурожаи, засуха и так далее, и когда Леонид Макарович материалы по некоторым эпизодам читал (несколько раз я свидетелем этому стал), картинка такая была, что даже хотелось наедине с архивными документами оставить его и уйти, поэтому закрытость объяснима: практически вся информация была серьезно защищена.

— Система себя оберегала...

— Да, причем знаете, как парадоксально? Вот война начинается, да? Весь цент­ральный архив КГБ...

— ...уничтожается?

— Не-е-ет! — и почему я слово употребил: парадоксально? Весь архив центрального органа и областных управлений (кроме некоторых западных, тех, которые эвакуировать не успели) до листика буквально в Уфу вывезли, а потом, после освобождения Украины, все опять-таки до листика сюда вернули, то есть система задокументировала себя железобетонно. Думала тогда...

---

---

— ...что она на века...

— Ну да, тысячелетний рейх, только ком­мунистический, поэтому информационный прорыв таким потрясением не только для меня стал... Я же своих товарищей видел, знаю, что с ними происходило...

— То же самое?

— Абсолютно, и когда утверждают, как буквально пару дней назад: «Да как же? Кравчук не мог не знать»... Ну, я-то в курсе, что так и было, потому что все за 10 замками хранилось.

«ДА, ЗАВЕРБОВАНО СРЕДИ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ БЫЛО НЕМАЛО, НО НЕ 90 ПРОЦЕНТОВ, КАК ГОВОРИТ КАЛУГИН»

— Несмотря на чудовищные преступления Сталина, сегодня в России памятники ему устанавливают, Волгоград в Сталинград переименовать призывают, но спросить я хотел бы вот о чем... Виталий Алексеевич Коротич рассказывал мне, что в бытность его секретарем Союза писателей Украины вы лично эту творческую организацию курировали...

— ...(Улыбается) было, было дело...

— ...и при этом от всех предшественников огромным интеллектом отличались и глубоким погружением в тему. С вами, по его словам, одно удовольствие было общаться: вы никогда не давили, были максимально корректны. «Настоящий интеллигент, который понимал, чем занимается, и писателей не щемил, не трогал»,— охарактеризовал вас Коротич, поэтому я бы хотел с вами об интеллигенции поговорить, которой Владимир Ильич Ленин в известном письме Горькому очень точную, по-моему, характеристику дал, назвав ее не мозгом нации, а говном. И сегодня, как это ни обидно сознавать, многие представители и украинской (начинаем с себя!), и особенно российской интеллигенции показали, насколько ленинское определение глубоко и точно — более того, когда мы в Нью-Йорке с бывшим вашим коллегой генералом КГБ Олегом Калугиным встречались, который в том числе интеллигенцией занимался...

— Да-да, он же начальником внешней конрразведки Первого главного управления КГБ СССР, то есть разведки, был — я расскажу, что это такое...

---

---

— Так вот, он сказал мне, что 90 процентов советской интеллигенции было КГБ завербовано и с радостью на Комитет работало...

— Неправда! В принципе, это его утверж­дение мне известно, но Калугин одну деталь из виду упустил. Да, завербовано было немало, но не столько, сколько он говорит, и я объясню, почему такое впечатление у него сложилось.

В Комитете госбезопасности целое под­­разделение было, которое так называемой контрразведывательной работой на канале выезда советских граждан за рубеж занималось. Оно все поездки за границу: индивидуальные и в составе туристических групп, по студенческому, научному и культурному обмену — под контролем держало, опасаясь, что советских граждан за рубежом враждебные разведки вербовать будут, то есть это не разведка, чтобы что-то разузнать, вербовала — работа чисто контрразведывательная велась. Технология отработана была, в столь закрытом государстве это сделать легко, и если оперработнику надо было постоянное наблюдение за выезжающими обеспечить, что он делал? Список группы смотрел...

---

---

— Писатель Х, например...

— Не важно, писатель, врач, студент или индивидуал — в группе сколько? 15 человек. О’кей! Наиболее авторитетных среди них два-три, и вот по звонку или другим способом на одного из них он выходит: «Здрав­ствуйте, я такой-то. Вы едете туда-то?». — «Да». Усредненно — потому что крайности и в ту, и в другую сторону были, но дальней­ший диалог звучал приблизительно так...

— «Если что-то увидите...»...

— «Вы же знаете, что там за вами по пятам ЦРУ ходить будет, завербовать попытается... Вы ж там бдительности не теряйте, а с другой стороны, если увидите, что кто-то из членов делегации поздно пришел или в гостинице не ночевал, нашему товарищу сообщите. Если кто-то от моего имени вам позвонит (меня вы запомните!) или еще как-то на вас выйдет, знайте: это наш человек из резидентуры, из посольства. Хорошо?». Человек, таким образом, не агент, его не завербовали, но думает: «А черт его знает?..»...

— ...ехать-то надо...

— А все понимали ведь, что КГБ под разными предлогами выезд закрыть может, планы все поломать, к тому же в делегации люди вроде нормальные. «Ну ладно», — выезжающий отвечал...

---

---

— ...а ему: «Подпишите»...

— Не обязательно. «Подпишите» — это уже агент, а расписке очень длинная процедура предшествовала. Бывали и такие, но, 99 процентов — это то, что я говорю.

— А те, кто на сотрудничество с радостью шел, понимая, что какие-то пре­ференции это сулит, были?

— Не могу сказать, что так уж и с радостью — и так было, и этак. Люди же как люди — везде и те, и другие есть, но я о другом... После встречи оперработник телеграмму в Москву отбивал: «Докладываю. По такому-то каналу с такого-то по такое выезжает такая-то группа (или, если это научный обмен, аспирант такой-то), которая будет следовать по маршруту... Нами установлен контакт с... (И фамилия, имя-отчество). С ним можно связаться от имени такого-то».

Калугин телеграмму в резидентуру отправлял, и там уже, в зависимости от того, какая группа и что вокруг нее происходит, действовали. В те времена, как вы знаете, западные спецслужбы старались главным образом, чтобы ряды невозвращенцев пополнялись, — это были видные личности типа Михаила Барышникова...

— ...Рудольфа Нуреева, Людмилы Бе­лоусовой и Олега Протопопова, Виктора Корчного, Андрея Тарковского...

— Да эти люди и сами с удовольствием оставались, потому что понимали, какая творческая перспектива перед ними открывается, но что же дальше происходило? Допустим, никто не сбежал, все вернулись, а оперработнику не до них, у него другая уже группа... Все приехали, и Бог с ним! — того, с кем контакт устанавливал, он благополучно забыл, потому что за месяц у него таких и три могло быть, и пять, и семь...

---

---

— В Москве между тем донесение лежало...

— А в Москве в телеграмме — оперативный контакт КГБ УССР, Петренко Николай Иванович, от имени такого-то... Агентом человек никогда не был, о КГБ забыл, и оперработник его уже не помнит, а в Москве след остался... Олег Калугин не мог там увидеть, кто это, как тогда называли, доверенное лицо — разовый контакт или агент, который с КГБ сотрудничает: если кто-то агентом и был (а они были, естест­венно!), такие детали не указывались. Текст по трафарету писали, чтобы утечки не было, — то, что я сказал: установлен контакт, с ним можно связаться от такого-то... — и это Калугину о 90 процентах говорить повод давало, хотя по отношению к агентуре другая технология применялась.

— К слову, о студенческом обмене: Калугин и сам в 58-м году с будущим секретарем ЦК КПСС и одним из лидеров перестройки Александром Николаевичем Яковлевым в Америку ездил, где студентом-стажером факультета журналистики Колумбийского университета в Нью-Йорке стал. Официально — по студенческому обмену, а на самом деле с другой целью...

— Да, знаю...

— Филипп Денисович Бобков, однако, сказал мне, что Калугин тогда американцами был завербован, и Андропов об этом знал, поэтому от руководства внешней контрразведкой Первого главного управления его отстранил и первым замом начальника Ленинградского областного управления КГБ направил...

— Да.

— Вы тоже считаете, что в Штатах Калугина завербовали?

— Так это или нет, не знаю, но, думаю, если бы завербован он не был, ему такую дорожку благоприятствования в США не выстлали бы. Безусловно, как-то устроиться там он смог бы, но без такого комфорта, как, допустим, Виктор Суворов, который кадровым сотрудником ГРУ был, и мы же знаем, как к англичанам ушел...

О Калугине ничего утверждать я не берусь, потому что точной информацией не владею, однако по косвенным признакам допускаю, что какой-то контакт с ним мог быть. Вопрос в том, была ли вся эта вербовочная акция завершена или нет, потому что американцы в вербовках очень скрупулезны, там много проверок.

«ЗА ПУБЛИКАЦИЮ В ЖУРНАЛЕ «ВСЕСВІТ» «КРЕСТНОГО ОТЦА» КОРОТИЧ МАССУ НЕПРИЯТНОСТЕЙ МОГ ИМЕТЬ»

— Вы лично кого-либо из представителей украинской творческой интеллигенции вербовали?

— Конечно.

— Успешно?

— Вполне. Хотя не всегда.

— Это известные люди?

— Практически все.

— Сегодня вы иногда с ними — понятно, что при других обстоятельст­вах! — встречаетесь?

— Бывает, хотя и не так часто. Я сейчас вообще в публичных местах мало бываю.

— Они, когда видели вас, сломя голову, небось, убегали?

— Нет, ну что вы...

— Бежать уже сил не было?

— Не в этом дело (смеется). Знаете, у меня прием такой был, который наших вольнодумцев из-под удара выводить позволял... Я его сам изобрел — так получилось, потом несколько сотрудников Пятого управления на вооружение его взяли. Почему Виталий Коротич и произнес те слова, которые вы привели... Когда мне было поручено профилактическую работу в Спіл­ці письменникiв вести, никто же посажен не был.

— Кстати...

— А что значит профилактическая работа? Когда из других подразделений так называемая агентурная информация поступала, что такой-то писатель — антисоветчик, реагировать приходилось, а, как правило, это известные были люди — молодые, горячие, экспрессивные: как все творческие натуры...

— ...лишнее могли сказать...

— ...по властям проехаться. Вообще-то, система такая была, чтобы сразу в серьезную разработку их брать, и дальше все от обстоятельств зависело, но неприятности человеку были уже гарантированы. Мне тогда простой прием внедрить удалось. Если такую информацию я получал, выходил на этого антисоветчика сам, и в большинстве случаев — да не в большинстве, а в 99 из ста, а то и во всех! — оказывалось, что информация не подтверждалась... Кстати, Коротич — тоже...

— ...неблагонадежным считался...

— Могу сейчас пример привести — он этого не знает... За одну публикацию в журнале «Всесвіт», когда он главным редактором был...

— «Крестного отца», небось?

— Да, за этот роман, в Советском Союзе тогда запрещенный, массу неприятностей мог он иметь. Помню, начальник отдела (я тогда в должности пониже еще был) резолюцию мне написал: «Прошу все материалы на «Крестного отца» доложить» — от филологии он был далек...

Короче, выходя на людей, на которых доносы были, претензии к ним я снимал. На того-же Бориса Олийныка был — я с Борисом Ильичом и познакомился, собственно, когда донос на него пришел, что почти что махровый украинский буржуазный националист он...

---

---

— А доносы эти сами писатели и строчили, как правило...

— Да, к сожалению. Раньше при издательствах такие личности были — «привлекаемые критики» их называли. Им редакция поступившие рукописи передавала, чтобы они заключение дали (помимо того, что потом Главлит, цензура по тексту пройдется), и эти люди, в творческом смысле неудачники — тут психологический момент! — зачастую просто счеты с более успешными поэтами и писателями сводили. Тем же некогда было доносительством заниматься...

— ...и незачем...

— Скажем, Олесь Терентьевич Гончар: да зачем это ему? — вы что! Его самого цековцы боялись...

— ...или Павло Архипович Загребельный...

— Да, и были попытки, причем не единичные, дискредитировать таких людей, связь с КГБ им приписывая.

К вашему вопросу возвращаясь, могу предположить, почему в то время, когда мне с творческой интеллигенцией работать пришлось, мой «прием» результаты давал... Мне кажется — это, может, парадоксальная для восприятия информация — Владимир Васильевич Щербицкий на завершающем этапе своей биографии в какой-то мере способствовал тому, чтобы таких глупостей, как процессы над творческой интеллигенцией, не было, а ведь в самом начале, после того, как его предшественник Петр Ефимович Шелест был снят, он первым секретарем ЦК КПУ был для наведения порядка поставлен, в том числе идеологического...

«К ЗАГРЕБЕЛЬНОМУ ЩЕРБИЦКИЙ ОЧЕНЬ ТЕПЛО ОТНОСИЛСЯ И МНОГИЕ ВЕЩИ ПО-ХОРОШЕМУ ПАВЛУ АРХИПОВИЧУ ПРОЩАЛ»

— Тогда за решеткой Васыль Стус, Иван Светличный, Вячеслав Чорновил, Иван Дзюба оказались...

— Да — сюда же специально из Москвы генерал-полковник Федорчук был направлен: товарищ очень серьезный...

— Вы застали его?

— Да — это такая личность была... Иск­лючительной, высочайшей эрудиции человек — умный дьявол! — и прежде всего служака своей системы, вчерашний начальник военной контрразведки КГБ СССР, а до этого начальник Управления особых отделов Группы советских войск в Германии.

— Страшное дело!..

— Кстати, уроженец Житомирской области...

— ... и любимчик Андропова...

— Да и со Щербицким нормальные отношения у него сложились. В каком смысле? Всей технологии я не знаю, но при нем достаточно много объектов построено было, которые и сейчас используются, — например, для Управления правительственной связи (ныне — Госспецсвязь Украины), но к той атмосфере давайте вернемся. Я один эпизод с участием Щербицкого расскажу, свидетелем которому был лично.

Владимир Васильевич какое-то совещание в здании Совмина проводил, а я начальником отдела еще был — это средний уровень, — но почему-то послали туда меня (то ли в связи с чем-то руководство присутствовать не могло, то ли еще что-то). И вот на трибуне Олесь Гончар — мэтр, член ЦК: полностью содержание его выступления я не помню, но картинка перед глазами такая. Он к Щербицкому, который за столом в президиуме сидит, поворачивается и говорит по-украински: «Володимире Васильовичу, ну що це за неподобство? Сьогодні в Чернігові жодної української школи нема». Щербицкий встает и на русском: «А Палажченко (это секретарь Черниговского обкома. — Е. М.) здесь есть?». Тот поднимается и что-то там лепетать начинает: «Да это в Чернигове, а в области есть, я завтра туда...». Ох, как же первый секретарь ему дал!..

Мы же знаем, что жена Владимира Васильевича Рада Гавриловна русский язык и литературу в школе преподавала, знаем, как по-отечески к Олийныку он относился. Больше скажу: на Бориса Ильича донос даже в обход КГБ был.

— Ничего себе!

— Дело в том, что первый, который через КГБ прошел, последствий не имел — этим я занимался. Ну какой Олийнык националист? — что вы! (Тем более потом секретарем парткома Спілки он стал). Вот «доброжелатели» второй вариант в ЦК и отправили — к нам для подтверждения он пришел, а мы уже все проверили. Как сейчас помню, у нас это удивление вызвало: смотри-ка, какая атака целенаправленная. Поняли...

— ...что тут не пройдет...

— ...что через КГБ не сработало почему-то...

В общем, об атмосфере среди творческой интеллигенции говоря, я позитивную роль хотел бы отметить, которую в последние годы своего правления Щербицкий как первый секретарь ЦК КПУ сыграл. Мы знаем, что он к Загребельному очень тепло относился и многие вещи по-хорошему Павлу Архиповичу прощал. Писатели же иногда в горячке дискуссии такого наговорить могли... Очень хорошо помню, как Григор Тютюннык — талантливейший, но весьма экспрессивный человек — с ребятами по рюмке пропустив, по власти проехался... В прямом смысле доказывать тогда при­шлось, что это эпизод, а не позиция какая-то, тем более что основания для критики были.

...В последние годы руководства Щербицкого Украиной атмосфера несколько изменилась. Не могу утверждать, что все время так уж хорошо было, потому что в начальной фазе...

— ...посадки были...

— Да, причем очень жесткие, без оглядки на заслуги, и обвинения зачастую не то что незаслуженные, а притянутые за уши звучали. Хорошо помню, как случайно, через соседа своего, который в следственном изоляторе работал, узнал, что из мест отбывания наказания Ирину Ратушинскую привезли. Мне ее имя и фамилия были знакомы, я в курсе был, что она из Одессы и за антисоветскую националистическую деятельность сидит... Короче, я этого товарища попросил: «Слушай, дай мне хоть посмотреть что-то — я просто ничего не знаю». Оказалось, молодая, исключительно русскоязычная поэтесса, и посадили ее по 62-й статье: антисоветская агитация и пропаганда. Ну елки! — я обо всех делах знал, но это мимо меня прошло.

Начинаю искать. Оказывается, ее экономическое управление (не по борьбе с идеологическими диверсиями) посадило, чтобы... план перевыполнить. Почему экономическое? Потому что муж у нее инженер, и он настроения жены разделял, но совершенно непонятно, как Ратушинская украинским националистом могла быть, если она вообще человек русской культуры.

— И не украинка, наверное?

— Русская по национальности и русская поэтесса. Я начал до дела добираться, а она уже сидит, уже из мест не столь отдаленных ее привезли... Смотрю, за что же ее посадили. Оказалось, даже по тем временам дикость — она стихотворение «Нелюбимая моя Родина» написала. Процитировать все не могу, но смысл приблизительно такой: как же я тебя люблю и как ненавижу, я умереть за тебя готова, но почему ты такая — моя мать и мачеха? Сложный, иными словами, творческий образ, но ничего такого, чтобы можно было ей антисоветскую агитацию приписать, там нет. Я потом в архив залез, судебные материалы поднял: как же в суде дело рассматривали? Невероятно: экспертов нашли, — судья ж не эксперт! — которые заключение дали, что да, это страшная крамола, и ее посадили.

Добровольно, исключительно по своей инициативе, начинаю отмены приговора и освобождения Ратушинской добиваться. Тогда Степан Нестерович Муха председателем КГБ УССР был — бывший цековский работник...

— Украина под Мухой, говорили...

— А у меня уже небольшой опыт вывода из тяжелой ситуации Дзюбы, Бердника, Андрияшика и некоторых других имелся, но когда за это дело я взялся, мне шептали: «Зачем сюда лезешь, оно тебе надо? Это же никак с тобою не связано».

— Освободили?

— Да, но заниматься долго пришлось. Я на беседу с Ириной вышел, а она очень бес­компромиссная — своим поведением Надежда Савченко ее напоминает. В лагере жесткие протесты устроила, ее в карцер упекли, где она простудилась, в знак протеста постриглась или побрилась наголо — короче, издевались свирепо. Затем сюда ее привезли (не помню уже, какой повод был, — кажется, с матерью что-то случилось). В общем, все тогда удалось (в какой-то мере Раиса Горбачева помогла), но вызволение почти на восемь месяцев затянулось. Надо же было докладные записки подготовить, а до этого раз 10 встретиться с Ратушинской, переговорить...

— ...чтобы нормально себя вела...

— Ну, я же в ее глазах кагэбист, а она уже осужденная. Потом в книжке своей «Серый — цвет надежды» она написала, что в освобождение до последней минуты не верила. Когда из следизолятора ее вез, мимо Владимирского собора мы проезжали, и я видел — рядом с ней на заднем сиденье располагался, — как она повернулась, перекрестилась. Помню, дома и муж, и мама ее были — они тоже не поверили, что это возможно. Подозревали, что...

— ...игра там какая-то...

— Да — она потом в книге все это описала, то есть атмосфера в те годы, когда Горбачев перестройку объявил, меняться начала, но ключевым, повторяю, подключение КГБ к реабилитации жертв политических репрессий было.

(Продолжение в следующем номере) 

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter