«Разруха не в клозетах, а в головах»

Виталий КОРОТИЧ. «Бульвар Гордона»

Всегда припоминаю это, слыша жалобы на то, что в нашей жизни обнаружились очередные неустроенности, а люди какие-то не такие и все вокруг рушится. По моему твердому убеждению, все не только не рушится, а даже оказалось крепче, чем можно было предположить. Претерпев любые перевороты и сдвиги, выжил целый ряд человеческих качеств, воспитанных советской властью и унаследованных от нее.

Мне очень забавно было слышать жалобы американского чиновника, занятого устройством наших бывших соотечественников, перекочевавших за океан. Эмигранты всячески отмежевываются от невыносимых для них традиций советской жизни, наперебой рассказывают о страшных годах террора и арестах невинных людей, одновременно заваливая чиновника доносами друг на друга (враг на врага?). Чиновник сам додумался до вопроса, который и задал мне: «Если у вас было столько жертв несправедливых арестов, то сколько же было доносчиков и где эти доносчики теперь?».

Ничто не исчезает бесследно. С трудом уходит от нас нежелание трудиться на всю катушку, никуда не девалось умение искать на стороне виновника своих неудач и всячески обвинять его в собственных промахах. Советские термины и традиции ушли с вывесок, но надолго задержались в душах и головах.

Однажды я думал об этом в трагические дни, когда в Москве был захвачен в заложники целый зрительный зал. Террористы, державшие людей под дулами автоматов пленников, требовали, чтобы заложники или их родственники группами выходили на улицу, организовывая там митинги под плакатами, тексты которых им были надиктованы. И люди выходили, проводя приказные митинги, требовали, что велели потребовать, даже обижались, если им делали замечания.

Довольно известный театральный режиссер, поругивавший всех, кто при советской власти делал и говорил то, что ему эта власть велела, организовал один из таких митингов и позже в открытую отстаивал свое право провозглашать любые лозунги, если они повлекут за собой хоть какие-то льготы для близких ему людей, оказавшихся в опасности. Примерно так сегодня оправдываются писатели, голосовавшие за исключение, запрещение и наказание своих непокорных коллег и подписывавшие статьи вроде: «Не читал Пастернака (Стуса, Виктора Некрасова...), но глубоко возмущен его творчеством»...

В армиях многих государств существует правило, по которому военнопленный должен прежде всего сохранить свою жизнь, не геройствовать, а попав в плен, выдать все известные секреты, если так можно спас­тись. Капитаны отловленных шпионских шхун выкладывают на стол коды, называют адреса и выступают по радио, проклиная своих недавних начальников (помню, именно так повел себя капитан американского корабля-разведчика» «Пуэбло», некогда задержанного северными корейцами, но спас­шего таким образом себя и экипаж и награжденного по возращении).

Нас же учили иначе, мы вырастали в обществе, где ценность человеческой жизни в расчет почти не принималась в сравнении с интересами государства. У нас до сих пор другие мозги. И все никак не привыкну к тому, что сегодня уже не считается предательством то, за что вчера еще не подавали руки. Я не прав?