Кинорежиссер Георгий НАТАНСОН: «Высоцкий очень хотел сняться, но не смотрелся рядом с Дорониной. Да и Таня его как-то не восприняла, а им нужно было играть первую в советском кино постельную сцену»

Если кого и можно назвать легендой советского кино, так это Георгия Натансона — народного артиста России, лауреата Госпремии СССР. Он был учеником Эйзенштейна, работал ассистентом на картинах Довженко и Тарковского. Его называют первооткрывателем многих кинозвезд. Первая же его картина «Небесное создание» получила Гран-при на кинофестивале в Венеции в 1956 году. Натансону было всего 35 лет. Никто из советских режиссеров не получал в таком возрасте столь престижных международных наград. А ведь этого успеха, как и многих других, могло и не быть. Когда началась борьба с «безродными космополитами», на «Мосфильме» вывесили приказ дирекции об увольнении в связи с сокращением штатов. Среди 70 фамилий Георгий Натансон нашел и свою. Не помогло ни заступничество выдающегося кинорежиссера-сказочника Александра Птушко, ни обращение в суд... В отчаянии уволенный режиссер написал письмо Хрущеву, тогда секретарю ЦК и первому секретарю Московского горкома партии. Через пять дней его срочно вызвали на студию... Каждый новый фильм Натансона был не похож на предыдущие. Их смотрели по 20-40 миллионов зрителей... Но в новое время мэтр не вписался. Очень долго молчал и только в начале XXI века напомнил о себе двумя документальными фильмами о Михаиле Булгакове: «Я вернусь, или Путешествие М. А. Булгакова в Крым» и «Булгаков на Кавказе». Когда в 2006 году ему вручали престижную национальную премию «Золотой Орел» за эту работу, он не скрывал слез...

«БУЛГАКОВ ХОТЕЛ ПОКОНЧИТЬ С СОБОЙ, НО ПОСЛЕ РАЗГОВОРА СО СТАЛИНЫМ ВЫБРОСИЛ РЕВОЛЬВЕР В ОЗЕРО»

— Георгий Григорьевич, в этом году вы отметите свое 87-летие... А хотели бы еще что-то снять?

— Художественный фильм о Булгакове — о последних 10 годах его жизни. Сценарий лежит уже около 12 лет. В нем нет выдумок — все на архивных материалах, на книжке жены Елены Сергеевны — его Маргариты. А какие персонажи: Анна Ахматова, Борис Пастернак, Осип Мальденштам, Владимир Маяковский, Сергей Есенин, Константин Станиславский и, конечно, Сталин.

— Вы, может, и актеров подобрали?

— Нет, я ведь немолодой человек, чего буду морочить голову людям?! Одно время хотел, чтобы Булгакова сыграл Олег Янковский, и он согласился. Но прошли годы, и артист стал намного старше героя.

— А есть надежда, что удастся осуществить этот замысел?

— Она всегда есть. Хотя сколько можно ждать? Да, картина недешевая — первая смета потянула на два миллиона долларов. Но на всяких бандитов не жалеют и по семь миллионов. Считается, что такие фильмы могут окупиться и возместить затраты олигархов, которые дают деньги.

Кстати, посмотрите, как появились эти богачи у нас и в Америке. Там они мальчишками газеты продавали, самые предприимчивые постепенно разбогатели. А у нас? На тебе весь никель России. А тебе — всю нефть! А тебе чего дать? Ну, бери уголь. С этой дикостью мое поколение никак не может смириться.

А что касается моего давно задуманного сложнопостановочного фильма о Булгакове... На него средства долго не дают. А зачем? Сейчас же никому не нужна культура. Им наплевать, какая будет молодежь, их не волнует, что мы растим невежд. О чем говорить, если имена великих поэтов Серебряного века уже никто не знает?

— Многие кинематографисты побаиваются браться за Булгакова, поскольку он весь пронизан мистикой...

— Мистика и меня преследовала, когда я работал над первым из булгаковских фильмов — «Я вернусь!». Дважды болел, обокрали мою квартиру. Считаю, что это все булгаковское. К нему очень сложно подступиться, но потом отказаться еще сложнее.

— А откуда у вас такой интерес к жизни Михаила Афанасьевича?

— Мой дядя был директором санатория работников искусств в Ессентуках. Там я впервые увидел Марка Прудкина, Льва Свердлина, а с Виктором Комиссаровым, столяром МХАТа и заодно секретарем его комсомола, мы подружились. Поэтому с 13 лет я постоянно бывал в театре, видел там всех великих. Пропуск мне всегда давал администратор театра, описанный в «Театральном романе», — Михальский.

Мне посчастливилось видеть и самого Михаила Булгакова: он играл председателя суда в «Пиквикском клубе». В программке было написано: «актер Булгаков». Он сам придумал себе гениальный грим, придававший ему сходство с пауком. Потом уже я узнал, что Елена Сергеевна, его жена, просила: «Миша, ты замечательный писатель, не трать время на спектакли». Он ответил: «А Шекспир писал и играл, Мольер — писал и играл. И наш Островский — писал и играл. А ты знаешь, что такое аплодисменты? Это так вдохновляет!». Но Елена Сергеевна победила, и он перестал играть в театре.

Сталину, кстати, очень нравились «Дни Турбиных» — он смотрел их раз 20. А когда спектакль запретили, вождь, узнав об этом, его восстановил. Я считаю, он спас жизнь Булгакову, потому что все знали, кто посещает его спектакли. Да, судьба Михаила Афанасевича была трагична. Но он в отличие от многих советских писателей, в том числе и прославлявших Сталина, не погиб. Булгаков очень страдал из-за того, что его произведения были запрещены, даже хотел покончить жизнь самоубийством и купил револьвер. Но после звонка Сталина и разговора с ним выбросил оружие в озеро возле Новодевичьего монастыря.

«ШЛА МОЛВА, ЧТО ПЫРЬЕВ —ХУЛИГАН И САМОДУР ,РУГАЮЩИЙСЯ МАТОМ»

— Говорите, что выросли в театре, а сами всю жизнь занимаетесь кино...

— Это моя первая любовь. Я учился в школе напротив «Ударника» — тогда лучшего кинотеатра Москвы. Огромное впечатление произвела на меня «Окраина» Бориса Барнета. Конечно, я даже не мечтал, что буду вторым режиссером у него на картине «Аннушка», где главную роль играла Ирина Скобцева. Я смотрел «Марионетки» с Анатолием Кторовым и не предполагал, что через много лет буду как режиссер с ним работать, что он сыграет свою последнюю кинороль в моем фильме «Посол Советского Союза».

— Вы легко попали во ВГИК?

— Я поступал сначала на актерский факультет, потому что на режиссерский в тот год приема не было. В комиссии сидели Эйзенштейн, Кулешов, Хохлова, Телешева — жена Эйзенштейна. Но в списках поступивших моей фамилии не оказалось — провалился. Стою возле них расстроенный, а мимо идет Лев Владимирович Кулешов. «И что я плохо сделал?!» — спрашиваю. Он рассмеялся: «Ну, не актер вы. И не надо к этому стремиться». — «А я и не стремлюсь. Хотел попасть на режиссерский, но приема-то нет!». И вдруг через полгода получаю почтовую открытку, где написано, что такого-то числа будет экзамен на режиссерский факультет. «Приходите!» — подписал Лев Кулешов.

— Вы учились у таких мастеров!

— Да уж: Эйзенштейн, Кулешов. А Пырьев был председателем дипломной комиссии, когда я защищал свой диплом — фильм по рассказу О’Генри «Гроза». Представляете, вместо того, чтобы приехать на защиту заранее, я опоздал на час — просто перепутал время! Весь цвет ВГИКа меня ждал. Когда вошел, Пудовкин на меня так заорал: «Где вы ходите?!», что я понял: в лучшем случае получу тройку. Но мне поставили пятерку. Как-то совершенно случайно мы разговорились с Эльдаром Рязановым, и он мне сказал: «Ты знаешь, что я с большим интересом смотрел твой диплом?».

— Родители радовались вашим кинематографическим успехам?

— Мой отец — профессор-экономист Плехановского института, до них не дожил. Он был белобилетником по зрению, но ушел в 1941 году в Кировскую дивизию народного ополчения и под Ельней погиб. Сколько замечательных ученых так сложили головы — и это, конечно, было недопустимо и бессмысленно. А вот студентов старших курсов из воинских частей возвратили. Мы с сестрой Кариной, тоже студенткой — МАИ, уехали в эвакуацию в Алма-Ату. Жили очень трудно, ели одну затируху — это галушки, но только из отрубей.

В эвакуации я пошел к замдиректора студий «Мосфильм» и «Ленфильм» Владимиру Вайнштоку (постановщику фильма «Дети капитана Гранта») и, рассказав, что мой папа погиб, попросил устроить на студию ассистентом.

Попал я к Ефиму Дзигану, постановщику замечательной ленты «Мы из Кронштадта». Он тогда снимал картину «Секретарь райкома». Но, просмотрев первую же большую сцену, худсовет заявил, что материал плохой, особенно раскритиковали игру актрисы-героини (его жены). И Дзигана безжалостно отстранили. Когда в группе узнали, что фильм передают Ивану Пырьеву, почти все смылись, так как шла молва, что он хулиган и самодур, ругающийся матом.

— А вы что же?

— А куда мне идти? Пырьев спросил меня: «Вы кто такой?». — «Студент третьего курса ВГИКа». — «Что на картине хотите делать?». — «Хотел бы работать с массовкой». — «Картина военная, и будет много пиротехники, так что будете ассистентом по пиротехнике».

Надо сказать, Пырьев очень хорошо ко мне отнесся. А так как я очень старался, через какое-то время он сказал: «Жора, мне скоро из Москвы привезут посмотреть фильм «Свинарка и пастух». Если хочешь — приходи. Я ее смонтированной тоже увижу впервые». Там в главной роли снялась его жена Марина Ладынина. Я с восторгом смотрел и думал: «Вот кем мне надо быть — режиссером музыкальных фильмов!». Когда просмотр закончился, Пырьев спрашивает: «Ну как?». Я искренне был восхищен. «А вот Эйзенштейну картина не нравится», — вздохнул он. Я у него был ассистентом еще на фильме «В 6 часов вечера после войны», и знаете, более одержимого и искреннего человека не встречал.

«ПРИШЛОСЬ ШУКШИНУ В РОЛИ ОТКАЗАТЬ — УЖ БОЛЬНО ВИД У НЕГО БЫЛ НЕОПЕРЕТОЧНЫЙ»

— Так вот откуда одна из ваших первых картин — «Белая акация» по оперетте Исаака Дунаевского. А почему вы не взяли в нее на главную роль Василия Шукшина?

— Мне казалось, что ее герой должен быть красивым настоящим мужчиной. Это же оперетта — все на котурнах. Мы снимали ее на Одесской студии, пересмотрели там всех актеров — нет подходящего.

Однажды иду по саду киностудии, а навстречу мне молодой человек в белой солдатской рубашке, в зеленых галифе и в сапогах — наверное, из костюмерной направлялся на съемку. Увидев меня, он подошел: «Здравствуйте, — говорит, — знаю, что вы будете снимать оперетту «Белая акация» и ищете героя. Вот он перед вами!». Я оглядел его — очень милое, славное лицо — и развел руками: «Это оперетта. В ней все должно быть возвышенно, красиво». — «А я, значит, некрасивый?». — «Вы очень славный, но вид у вас неопереточный, а очень даже правдашний». Он рассмеялся: «Ну, если не найдете, то я здесь снимаюсь в картине Хуциева «Два Федора». Но мы нашли другого актера...

— Шукшин не обиделся на вас?

— Прошло много-много лет, и я поехал на фестиваль в Сорренто. В нашей делегации были Вася Шукшин с Лидой Федосеевой, Сережа Бондарчук с Ириной Скобцевой, Андрюша Тарковский, Люся Гурченко, еще кто-то. На экскурсии в Помпеи мы оказались рядом с Шукшиным, и пошел у нас разговор. Я спросил: «Вы такой известный писатель, актер, режиссер... Что вам тогда вздумалось проситься в оперетту?». — «А мне было интересно попробовать себя в этом жанре. Я понимал, что все равно кто-то будет петь фонограмму, а раскрывать рот я во ВГИКе научился».

— Но самая любимая актриса у вас все-таки Татьяна Доронина?

— Я их всех люблю. Просто Таня — первое открытие. Она даже написала в своей книге «Дневник актрисы»: «Если б не Георгий Натансон, я бы никогда не была в большом кино». Ее же худсовет не утвердил в «Старшую сестру» — какая-то необычная, говорит почти шепотом. Зачем он такую актрису взял? Я даже пригласил на пробы Инну Макарову и Люсю Гурченко, но Доронина для меня была вне конкуренции.

Наташа Тенякова тоже им не понравилась. «Вы же учились во ВГИКе — говорят, — и у вас была техника речи, как вы можете брать актрису, у которой полный рот каши?». Не одобрили и Инну Чурикову. «Вы вообще читали сценарий?» — спрашивают. «Наизусть знаю». — «Там же белокурая красавица. Вы что, всесоюзный розыск объявили на самую некрасивую?» (они, правда, употребили другое, более обидное слово). Дорониной тоже Чурикова не нравилась поначалу, но после окончания съемок она обняла Инну и пригласила в БДТ. Кстати, Глеб Панфилов, муж Чуриковой, увидел ее именно в нашей картине. Поэтому Инна и Глеб до сих пор хорошо ко мне относятся.

— А как же вы их отстояли?

— Я тогда впервые обратился к председателю Госкино Романову. И когда ему все с печалью рассказал, он говорит: «Чем я вам могу помочь? Это решение самого авторитетного киносовета в стране. У нас не было случая, чтобы его отменяли». Я чуть не заплакал. Романов был человеком интеллигентным и пожалел меня: «Знаете что, приносите свои пробы к нам через неделю, когда будет коллегия Госкино».

Эта коллегия собиралась раз в два-три месяца, и там были все министры культуры всех республик. Они смотрели, я сидел за дверью и ждал. Через минут 50 выходит, улыбаясь, Михаил Ромм: «Замечательные пробы!». Потом мне позвонил Сергей Герасимов, с которым я тогда не был лично знаком: «У тебя прекрасные пробы, никого не слушай — снимай и мне дай телефоны этих актрис».

Как в воду глядел. В Италии Доронина произвела фурор, а «Старшую сестру» там назвали лучшим неореалистическим советским фильмом... Меня на худсовете спрашивали: «И это кино?». Тогда я привел в пример картину «12 рассерженных мужчин» Сидни Люмета, которая снималась в одной декорации. И Пырьев, который до этого молчал, видно, жалея меня, вздохнул: «Ладно, пусть снимает. Фильм стоит мало. Если что, спишем. Надо поддержать молодого режиссера».

«Я БЫЛ ПОТРЯСЕН, КОГДА УВИДЕЛ ПОЛУСОЖЖЕННОГО ГЕББЕЛЬСАИ РЯДОМ ПЯТЬ ЕГО ДОЧЕК, КОТОРЫХ ОН ОТРАВИЛ»

— На этом ваши мытарства закончились?

— Если бы! Снял я полкартины, и тут Татьяна Доронина меня спрашивает: «Георгич, а мне можно материал посмотреть?». Увидела его и расстроилась: «Это все ужасно! Это не искусство! Вы всех заземлили, не даете актрисам свободы!». Через несколько недель подходит: «Можно материал посмотрит одна умная женщина, которой я верю?». В зал пришла маленькая, худенькая дамочка, а с ней рыжий крепыш. Когда после просмотра зажегся свет, она сказала: «Таня, все просто гениально! Слушайся этого режиссера». Но я подумал, что это ирония, что слово «гениально» означает полное говно, и вспылил: «Очень сожалею, что показал вам материал». А гостья невозмутимо продолжала: «Ничего не меняйте, снимайте в том же стиле». Так я познакомился с мамой Эдварда Радзинского.

— Он уже был мужем Дорониной?

— Нет. Таня тогда приезжала еще с Олегом Басилашвили, но уже были ухаживания со стороны Эдварда. Когда картину закончили, я ее показал в Госкино Романову. А он взял и послал ее на Венецианский кинофестиваль.

— А что за история там у вас была, связанная с фильмом «Посол Советского Союза»?

— Когда я его сдавал, в небольшой зал набилось человек 50-60 и после завершения долго аплодировали. Михаил Ромм мне сказал: «Замечательная картина, поздравляем». А потом добавил: «Только одна просьба к вам, поезжайте на студию и срочно вырежьте Парад Победы».

А я, доснимав Юлечку Борисову на трибунах, где ее героиня, прототип посла Коллонтай, говорит, что «не зря прошла жизнь», вставил хронику этого парада. «Почему вырезать?» — спрашиваю. «А разве вы не знаете, что маршал Жуков — бонапартист, он готовил военное свержение советского правительства?». Я наотрез отказался подчиниться, хотя понимал, что он может приказать это сделать любой монтажнице. А через месяц мне сказали, что картину показали в ЦК партии и там разрешили парад оставить.

Так вот, когда мы приехали на Венецианский фестиваль, на второй день ко мне подходит операторша Марюшка Пилихина: «С вами хочет познакомиться очень красивая молодая женщина». А я взял с собой жену. «Понимаешь, — говорю, — я же здесь с Машей. Ты мне издали покажи эту женщину и запиши ее московский телефон». Ну, мужик остается мужиком: было интересно, кому это я понравился. Марюшка рассмеялась: «Не о том думаешь. Это Галина Жукова — жена маршала». Новая знакомая мне сказала: «Я хочу выполнить просьбу Георгия Константиновича. Мы на даче посмотрели вашу картину. Когда он увидел Парад Победы, более 17 лет запрещенный, был очень тронут и просил при встрече вас за это поблагодарить».

— Вы работали вместе с Андреем Тарковским. Странное партнерство, ведь у вас совсем другая стилистика...

— Фильм «Иван» начал снимать режиссер Эдуард Абалов, но это было настолько ужасно, что его отстранили от работы. Срочно стали искать ему замену. Предложили и Андрюше, который тут же на «Мосфильме» заканчивал свою дипломную работу «Каток и скрипка». Тарковский сразу согласился. И тогда меня вызвал директор студии Сурин: «У меня к вам большая просьба. Вы знаете всю эту историю, вот и подстрахуйте студента. Пойдете работать вторым режиссером к нему?». — «Да вы что, зачем мне это нужно?» — отвечаю. Он говорит: «А у вас лежит заявление на квартиру...».

«Еще раз про любовь», 1968 год, Александр Лазарев и Татьяна Доронина. Картина, сценарий которой поначалу запретили, шла во всех кинотеатрах Москвы, люди стояли в очередях даже на улицах...

— То есть начался шантаж?

— Да. «...И если вы поможете этому молодому режиссеру сделать хотя бы средний фильм, как-то принятый в Госкино, вы ее получите. Даю слово!». Он выполнил свое обещание.

— А как Тарковский к вам относился?

— Очень хорошо. Андрюша меня называл «стариком».

— И сколько «старику» тогда было лет?

— Около 40-ка. Вот современные режиссеры с ужасными фильмами и сами в себя влюбленные ведут себя как выдающиеся личности, а Андрюша был очень скромен. Он знал, что делать, но всегда где-то сомневался, часто нервно кусал ногти. Никаких ссор у нас не было.

Уже монтируя фильм, он вдруг вспомнил, что забыл снять маленький эпизодик — как стреляет немецкая батарея. В этом и я был виноват. «Андрюша, — говорю, — я достану этот материал в киноархиве Красногорска». Поехал туда, а начальница архива, работавшая раньше в МВД, мне и говорит: «Я вам могу такое показать! Например, как трупы Гитлера и Геббельса валяются на улице». Я начал смотреть и был потрясен, когда увидел полусожженного Геббельса и рядом пять его дочек, которых он отравил. Тарковскому сказал: «Думаю, это надо вставить в картину». — «Зачем нам это, старик? Там совершенно другая тема». — «А ты не думаешь, что кинохроника может прозвучать как мщение за судьбу Ивана?». — «Нет, не нужно это все!».

Потом пришел Андрон Кончаловский, который тоже сказал: «Что он там придумал? Это ни к чему». Но я не успокоился: поехал и снял копию. Показал Андрею, и уникальные кадры на него тоже произвели впечатление. После этого критики писали: «Какой Тарковский гениальный! Что он придумал!», а это на 100 процентов мое. Но я же не буду себя выпячивать?

«МОЛОДУЮ ЖЕНУ ТАБАКОВА МАРИНУ ЗУДИНУ ОТКРЫЛ Я»

— Насколько я помню, «Иваново детство» не все и не сразу приняли.

— Первый просмотр был в Доме Советской Армии, и нас просто разгромили. Андрей был очень расстроен: «Георгий, неужели мы сделали такую плохую картину?». — «Нет, фильм хороший. Просто кто-то задал тон, и пошло». И мы поехали ко мне домой. Никогда не забуду, как моя жена, не зная, что будут гости, сделала на скорую руку тефтели, и Андрей их съел просто механически.

— Потом вы с Андреем Тарковским общались?

— Однажды мы с ним встретились, и он с грустью сказал: «Твои картины миллионы смотрят, а мне говорят, что я делаю авторское кино. Даже как-то упрекнули, что живу за счет Натансона, в смысле денег». То есть мои фильмы приносили доход, а его нет. Но ведь и у меня был период, когда мне не разрешали снимать. После того как я сделал картину о коммунисте-карьеристе по сценарию Габриловича «Повторная свадьба», где главные роли играли Андрюша Миронов и Леня Куравлев, меня наказали — на пять лет запретили работать в кино.

— Вы видели фильм «Небо. Самолет. Девушка» с Ренатой Литвиновой — римейк вашего фильма «Еще раз про любовь»? Как он вам?

— Ну, это совсем другая картина. Мы делали романтическую, поэтическую, искреннюю. А эта такая современная, со своеобразной Литвиновой, которая ко мне очень хорошо относится и сама лично пригласила на премьеру, где при всем зале обняла и поцеловала.

— Она вам нравится?

— Она, конечно, способный человек, но это не Доронина. Таня — великая актриса, а Рената — оригинальная... Знаете, а ведь сценарий фильма «Еще раз про любовь» тоже сначала запретили. А потом картина за год собрала 40 миллионов зрителей. И люди стояли в кассы в очередях даже на улицах, причем «Еще раз про любовь» шла сразу во всех кинотеатрах Москвы.

— А правда, что в роли ироничного Электрона, которого сыграл Александр Лазарев, должен был сниматься Владимир Высоцкий?

— Он пробовался и очень хотел сняться, но не смотрелся рядом с Дорониной. Да и Таня не очень-то его восприняла, а им же надо было играть практически первую в советском кино постельную сцену, из-за которой фильм и не разрешали снимать.

— С Дорониной сейчас видитесь?

— Иногда встречаемся. Она до сих пор руководит вторым МХАТом. А Олег Табаков, руководитель первого МХАТа, в названии своего театра выбросил первое «а». Зачем? Эта аббревиатура уже увековечена. Делать ему нечего, а ведь умный и талантливый человек.

Я же и его молодую жену — актрису Марину Зудину — открыл. Она играла в моем фильме «Валентин и Валентина». Марина тогда еще была студенткой, и Олег за ней ухаживал. Он приезжал к ней на съемки и привозил всякую вкусноту, которую раздавал, конечно, и всей группе.

— Вы могли бы написать интереснейшие мемуары...

— Конечно, мог бы, но я никуда и не совался. Мои друзья мне предлагали, даже говорили, что дадут на это деньги. Но надо же сесть за письменный стол... К тому же меня выбила из колеи смерть жены, с которой я прожил 62 года. Она, кстати, киевлянка, выросла на Круглоуниверситетской. На пенсию ушла главным редактором телевизионного объединения «Мосфильма». Очень умная, доброжелательная и всю жизнь посвятила мне, дочке и внучке. Я о ней очень горюю.

«С АЛЛОЧКОЙ ЛАРИОНОВОЙ У МЕНЯ БЫЛ ПОЭТИЧЕСКИЙ РОМАН — БЕЗ СЕРЬЕЗНЫХ ПОПОЛЗНОВЕНИЙ»

— Скажите, а, кроме жены, вас что-то связывает с Украиной?

— Память о великом Александре Довженко. Я был его ассистентом целых пять лет. Мы картину «Жизнь в цвету» о жизни Мичурина приехали снимать туда, где ученый жил, — в Мичуринск. Стояло лето. И так как Юлия Ипполитовна, его жена, спала в гостинице, Александр Петрович предложил мне расположиться в его палатке. Он много интересного рассказывал о своей жизни. Именно по его рассказам я просто влюбился в Украину.

— Кажется, именно в этом фильме впервые появилась звезда советского кино Алла Ларионова.

— Понимаете, один из эпизодов фильма у нас должен был быть в цветущем яблоневом саду. Но, как всегда, опоздали: сад уже отцвел. И мы решили снять эту сцену в следующем году в любом московском саду. Ведь монтаж — великая штука: смонтировали сад с домом — и все.

Для эпизода, где девушки стояли на лесенках и опыляли деревья, я пригласил каких-то школьниц. Когда вошла Алла, то очень строгий Довженко озарился. А я, увидев эту светловолосую, конопатую, красивую девушку, просто в нее влюбился. После съемки Аллочке сказал: «Дай мне свой номер телефона, если у нас будут какие-то съемки, я тебе позвоню».

Ну, конечно, судьба! Оказалось, что в многомиллионной, огромной Москве мы жили рядом — недалеко от метро Бауманская. Там был маленький бульварчик, где мы с ней и встречались. Я начал Алле говорить о том, что ей, такой красивой, надо идти учиться во ВГИК. «А что, Жорочка, разве во ВГИК берут по красоте?» — спрашивала она. «Это имеет значение, но надо подготовиться». Мы с ней ходили в кино, в Третьяковскую галерею, но много времени я ей не мог уделить, потому что уже работал.

— Тем не менее она послушалась...

— Ларионова очень понравилась Тамаре Федоровне Макаровой, и в такой же степени не понравилась ее мужу — Сергею Герасимову. Но Макарова была посильнее, и ее взяли. Там Аллочка проучилась два года.

— У вас с ней был роман?

— Да, но чисто поэтический — без серьезных поползновений. Во-первых, я любил свою жену, во-вторых, у меня только родилась дочка. Но встречаться встречался. Когда я стал работать у Александра Лукича Птушко на картине «Садко», он всем дал задание — найти красивую, славянского типа героиню. И тогда я сказал, что у меня есть подходящая девушка — Алла Ларионова, студентка второго курса ВГИКа.

Птушко отмахнулся: «Я и смотреть на нее не буду. Мне нужна актриса, а не второкурсница, из которой еще неизвестно, что выйдет». Но так как актрису долго не могли найти, сдался на мои уговоры: «Ну давай зови. Я хоть посмотрю, какой у тебя вкус на баб». Когда же ее увидел, сразу, как и Довженко, озарился, а мне сказал: «Жора, ты обыкновенный гений. У нас есть Любава!». Вот как она попала на эту роль и, в конце концов, в кино.

— А каким в результате получился фильм Довженко о Мичурине, над которым вы работали?

— Когда «Жизнь в цвету» закончили, то направили Сталину, который лично смотрел все картины. Иосиф Виссарионович приказал председателю комитета по кино Большакову вырезать целый ряд фрагментов. В том числе и историю, когда уже старый Мичурин влюбился в молодую аспирантку...

Я как-то пришел к Довженко домой, а Юлия Ипполитовна говорит: «Жорочка, зайдите к Александру Петровичу и постарайтесь его успокоить». Причину-то я знал. Вошел. На застеленной кровати лежал Довженко и рыдал. Что я, мальчишка-ассистент, мог ему сказать? Я говорил что-то типа того, что Сталин, может, чего-то не понял, может, ему надо написать и защитить фильм. Но от моих слов он рыдал еще больше...

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter