Александр КОРОТКО. «БАХЧИСАРАЙ».

Обидное солнце вспугнуло Луну. Вцепился лес зубами в горы. Дороги превратились в сквозняки. Не то чтоб злобою дышало время, а так. По улицам шаталась тишина. Спиной прижавшись к темноте, стояли скалы-Голиафы. И караимы приходили умирать на кладбище, в свой рай, блаженной памятью хранимы. У маленьких народов всегда перед глазами вечность. Они кладут под голову ночей страдания и странствия свои и засыпают в теплоте, обласканные трепетом свечи. Тут неприлично узнавать друг друга. Лишившись общества назойливых друзей, ты свой. Садись на поезд и приезжай. У местных философию отняли будни. Но это только повод. Всмотрись в походку. Видишь, женщина идет, за ней старик. Не грусть и не тоску, а ожидание тревоги, свою единственную роскошь, с упрямством и достоинством несут, как коромысло на плечах, и в этом царстве неведенья живет неповторимый дух. Забыть себя — первопричина, начало переселения. Туристы здесь непрошеные гости. Хотя их много. Они галдят, как чайки на пристани в голодный год. Но разве море убывает? Здесь расстоянье вещь в себе, потусторонняя реальность, и если свет горит в окне, не верь. Жить жизнью городка порочно и бессмысленно. Все знаки препинания тут не находят себе места, и только многоточие такую обретает силу, что если бы не ветер, не знаю, к чему б все это привело. Все хлопоты и беды приносит лето. Смирение зовет к разлуке. Приходит осень. И главная печаль все жаждет мщения. Изнеженная кисть рукою водит постояльца. И стынет сердце по утрам, небесной манной на землю падает роса. И хочется все бросить и уехать. Перетерпеть не для меня.

Прелюдия Парит бескрылая луна. Восторженно и монотонно вершится жизнь тысячелетий, непозволительно страшна любовь к земле в мгновенья эти. За удивленьем череда, мозаика воспоминаний. Как знать, вернусь ли я сюда по дымным лестницам Корана, когда наступит час купаний в ночном колодце тишины, в тумане звездных очертаний. Кочевники От солнца, самой мудрой головы, на беспризорном небосводе искрится жизнь, и на ошейнике ветров под хохот кочевых знамен ведут листву из лета в осень, из всех заезженных времен, где было так все интересно, в ту местность, где собираются вновь гости, которым тесно на земле. Иосафатова долина Долина — это край судьбы, осенний город в красном страхе, где виноградники-монахи и разорившееся солнце в своем величии бесплодном живут, как малые народы, в бескрайней тишине свободы. Стоят оглохшие туманы, прообраз родины бескрылой, и серый воздух, воздух пьяный, ведет к заброшенным могилам. Старый город Зеленых бабочек стоянки, души мечтательный обман, и можжевельник лишь приманка, он послан с неба, свыше дан. За поворотом город древний, он чтит традиции веков, здесь караимы тихо дремлют в тени уставших облаков. Караимское кладбище Слоеной памяти пирог. Гиперболическое слово. У неба свой священный долг — основа праха, и где б ты ни был, ты лишь гость, и не загадывайте впрок, пока кладбищенская радость по каплям пьет деревьев сок. Незащищенные надгробья молчанье осени хранят, и это лишь души подобье. Висят бессонные сады, и в кандалах дубы звенят. Что может быть надежды проще, лишь можжевеловая роща в оттенках варварской судьбы. По затаенной тишине, аллее, нет, тропинке долгой, ты поднимаешься недолго к воротам рая, и, ступая по отрешенной мостовой, ты жизнь свою мечтой считаешь, и, сам того не понимая, ты оживаешь в этой мгле, и ключ от вечности вручаешь всем согрешившим на земле. Слепок По расписанию небес назначена в ущелье ночь. И толпы ангелов и грез повисли в воздухе бездонном, и ветер гонит прочь мечту, и в этом диком царстве сонном ты ловишь звезды на лету. Всем предсказаньям вопреки, сбывается покой гнетущий, и слепок высохшей реки, как воин гордый без руки, не просто замер, лег на грунт надгробием живой строки. Печаль, и глазом не моргнув, оставив алчную зарю в кровавой бойне междометий, ушла, и все свершившиеся войны за столько прожитых столетий, не зная зла, свечой мелованной горят на скалах, как подарок детям. Набат В ущелье, как в рукав, ветра засовывают руки, и в одеянии то радости, то скуки шатаются от дома к дому, где жизнь улиткою живет и в обособленности жуткой скрывает безжалостную кровь — горячий мед, недомогание рассудка. Молчат слова и мотыльками страха вьются на блюдце тишины, того гляди, сейчас проснутся. Стоят мечети, а в виски стучат колокола тоски. Бахчисарайский фонтан На перекрестках тишины, в провалах памяти и света, где сон загадочной луны лишь миф восточного сюжета, стоит Дворец, как дань времен, оброк властолюбивой сути, гарем надежд, не обессудьте, невежда вправе утверждать, что люди в своем стремлении узнать, что с ними будет, как в омут, в прошлое глядят и судят историю и персонажи, и даже рельеф сей местности коварной, и пьют яд отрешенной стороны так бесшабашно и отважно, как хан Гирей в своем величии бумажном пил из фонтана своих слез... Все в прошлом. Скрипит обоз, и едет Пушкин, неведомо зачем, фонтан Бахчисарайский слушать. Благодать Божий замысел, вымысел, боль, отраженье вселенского рая, кто блаженного примет роль в окружении этого края... Исповедуется тишина во все горло безмолвного страха, и слова, как мурашки, ползут по спине той молитвы, что шептали семиты, потомки Ноаха. В этом месте земли, где дожди смыть любовь и тоску не смогли, проживали свои и чужие народы, прославляя набеги веков — кочевые невзгоды. Реквием На обездоленную сушу, где все события — изгои, приходит благодать покоя молчанье тишины послушать. Рельеф неведомых забот всего лишь карта, где пунктиром показан нервный переход из мира долгих ожиданий в мир новоявленных невзгод, вернувших ход часов в тот год, где начиналась жизнь страданий, в страну, где воздух на хлеб намазывает старость, и эту радостную малость, свободы прозу, народу суждено хранить, как пролитые горем слезы. Бесы Капризней с каждым годом год воспоминаний и потерь. И страх не спит, и точной копией тоски стоят не скалы, а видения кошмаров, и дверь НКВД скрипит, и дождь гостеприимный стучит по черепичным крышам так, что разрываются виски татар гонимых. И нелюдимые ветра в затылок дышат, и топот бешеных сапог здесь каждый житель ночью слышит. Круги ада По звездам философию не учат, глаза выкалывает ночь. У темноты свои приметы: скрипучий голос, незапряженных страхов воз и сон, везущий в сторону рассвета сосредоточенный вопрос. Полжизни в черном, лишь в памяти — отчизне детства, где нет ни горестей, ни бед, струится радость как наследство воспоминаний прошлых лет. Равноденствие Зима. Лесов рентгеновские снимки. Болит душа, она — как облако, и на картинке найти ее нельзя, пока ты не сойдешь с ума. Снег ворошит назойливую память, которая досталась маме в наследство из прожитых времен. Через дорогу ее дом, лишь руку протяни. Трещат поленья, печь горит, но кровь не греет снов терпенье, и тихо дремлют под кроватью изношенные сердцем дни. Исход Позолоченное детство, зазеркалье дней и лет, бегство в тайну, в безымянное наследство, где жильцов в помине нет. Возвращаются татары по проторенной судьбе в новый город, город старый, что он знает о тебе... Метроном Зимний след тишины в одну сторону лет, в темно-синем всеобщем вагоне. День в долине короче, чем ночь, затухающий свет безнадежно пылится за счастьем в погоне. Лают сны на луну, на бездомную дочь, что забрали в полон янычары. Сколько можно мечту в ступе жизни толочь, новый год выдавая за старый. Симметричная кровь, и река, как рукав, — неудавшийся фокус актеров заезжих. Город, где же твой нрав, ты за столько веков так с колен и не встал, а обычаи, люди все те же. Мистерия На винограднике зима и оглушительное счастье из обнищавших облаков, из туч, изъеденных ненастьем. И тьма лишь декорация на фоне голодной жизни, где с ума никто не сходит по отчизне. Безлюдный уголок, стоянки, пастбища, ночлежки, цепь заколдованных дорог, где совершает страх пробежки. По неизведанной судьбе проходят гроздья винограда, не отговаривай, не надо, ну что от этого тебе... Реликвия Уставшая земная жизнь и темный, синий, хрупкий вечер в исповедальне лунных зим. И воздух так очеловечен, что мы его походку зрим при каждой новой нашей встрече. Как мимолетна суета, и время замирает в сотах воспоминаний и тепла, где сладкой памяти охота за пазухой не держит зла. Импровизация Зима незавоеванных земель. Страданием навьючен быт. Пропущен март, забыт апрель, и нервный май по-детски спит. Судьба закутана в чадру в скворечне нежилых мечтаний. Куда лететь, весь мир в аду своих же собственных признаний... Прошелся джаз по улочкам ислама, и флейты превратились в минареты, а ты все ждешь напутствия имама и зажигаешь звезды сигаретой. Чистописание Смиренной старости оброк, толкутся гости только в снах, неужто время ставить точку, и снегопад все пишет письма, за строчкой строчку, ну разве можно в одиночку надежды выучить урок. Бездна Здесь заговор. Спасенья нет, и в саване прошедших бед на дне событий горит бесстрастно хворост лет. Остались слово, дар стареть, и время выдавливает из себя раба по капле, по минутам, а утром приходит в гости старая судьба и просит приютить в безбожном царстве неуюта, в подзаголовке наших дней, не только душу тишины, но все, что связано невольно с ней. Исповедь Дарами ночи сыт не будешь, мой одинокий верный друг. Жизнь — это вечные дороги, грехов и таинства недуг. Вполоборота солнце смотрит, на небе давка темных сил, декабрь в миноре, в ноте «до», что журавлиный клин подбила лететь из Турции в Россию мессией брошенных могил. Над межсезоньем цвет чернил, и синие сильнее черных лишь потому, что ветер горный в ущелье тянет из всех жил пропитанный восторгом воздух, который вечность сторожил. Ковчег Туман близорукий отбился от рук и мечется бабочкой в каменной власти присутственных улиц, идущих на звук, где каждое сердце стучит так знакомо, что меченый воздух, скрываясь в ненастье, не может никак отдалиться от дома, где страсти, как сладости, ставит на стол хозяйка с душой баснословно весомой, и слово, как шарик, летает беспечно, и день хлебосол у вечности просит взять на постой этот придуманный городом вечер. Касаясь растущей мечты, тишина, собаки и звезды тычутся мордой в бездонную пропасть страны той негордой, плывущей меж скал, вдоль ущелья, о только б не сесть ей на мель. Кто сказал? Ностальгия Бушующая ревность ветров многоголосых, трехмерное пространство ограбленных вопросов. И тычет нос свой в небо мечеть, как Буратино, и косо смотрят скалы на жизнь людей в долине. И время прошлым мается, историей взъерошенной, и память кувыркается принцессой на горошине. Соглядатаи Забилась в угол осень. От понедельника до понедельника, как стая перелетных птиц, летит безжалостная скука и косит ожидания приметы, науку выживать. Невыносимо ждать, когда вернется лето. Спасают память, и тишины советы, и незапятнанный тоскою вид на край восторженных обид. Призраки Зачем кричать мечте, постой, когда ветра ветвям заламывают руки, когда проходят чередой осенние немые звуки, когда истерзанный покой зализывает раны скуки и сам не свой выходит в город насладиться тоской заброшенной глуши, где черной кошкой ночь крадется по улочкам твоей души. Бахчисарай Растерянный Бахчисарай, испуганная местность неба, сентябрь спит за школьной партой горизонта. Не требуй многого от нас, кричат причудливые мифы, и жизнь уходит с глаз долой апокрифами гордых скифов. Ты прячешь в памяти веков стыд обреченных сожалений, и близкое так далеко в разрушенных тобой твореньях. 26 августа 2005 — 13 ноября 2006

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter