Патриарх русского шансона Михаил ГУЛЬКО: «Кто-то утверждал, что мать у него — русская, а отец — юрист, а у меня иначе: мама — певица и пианистка, папа — главный бухгалтер и ревизор»

В прессе и афишах Михаила Гулько называют часто Человеком с аккордеоном, и это немудрено: без любимого инструмента, освоенного еще в детстве, музыкант себя не представляет, да, наверное, и не помнит. «Так вот и иду — с гармошкой по жизни», — шутит дядя Миша, прошедший не одну страну и даже не один континент.Судите сами: родился в Харькове, шахты проектировал на Донбассе, для моряков играл и пел на Камчатке, а для посещавших Советский Союз иностранцев - в ресторане московского «Интуриста», а потом вдруг, в одночасье, сделал еще тот кувырок через голову и оказался в Западной Европе, откуда попал в Америку. В наших краях он теперь только гость, в Штатах же - едва ли не главная живая достопримечательность русского Брайтона, где не знать, кто такой Misha Gulko, не просто стыдно, а даже подозрительно. Особенно после того, как The New York Times посвятила ему - самому популярному в этом огромном мегаполисе исполнителю русской песни - большущую, на две газетные полосы, статью.

Гулько лично знаком с мегазвездой Голливуда Лайзой Миннелли, пел для миллиардера Арманда Хаммера, Примадонна советской эстрады Алла Пугачева посвящала и дарила ему стихи, Людмила Гурченко трогательно описывала в своих воспоминаниях, а известнейший автор-исполнитель Михаил Круг, к сожалению, трагически погибший, считал своим учителем, наставником и другом... С одной стороны, удивительно, а с другой - удивляться, в принципе, нечему: в общении Михаил Александрович на редкость легок, прост и доброжелателен. Юморной, обаятельный, самокритичный - может, поэтому и свои бесконечные странствия, перелеты-переезды, воспринимает легко и к жизни в абсолютно чужой стране, диаметрально противоположной СССР, откуда уехал в 80-м, давно уже приспособился.

Фото Феликса РОЗЕНШТЕЙНА

«К счастью, я достаточно быстро понял, как нужно устраиваться на работу, - с улыбкой признается дядя Миша. - Когда просто в какой-нибудь кабак приходил и спрашивал, не нужен ли там музыкант, мне всегда отвечали одно и то же: «Спасибо, нет» - и я решил: ходить по кабакам надо непременно с аккордеоном и играть на нем сразу, как только переступлю порог. Можете мне не верить, но это работало: меня принимали тут же - наверное, такого пробивного в Нью-Йорке еще не видели...».

Сложа руки Гулько никогда не сидел, что далекая Америка окажется для наших эмигрантов настоящим раем, не ждал и день за днем самостоятельно ковал свое счастье - из таланта и умений. Результат - абсолютно заслуженная слава патриарха русского шансона, чье творчество знают не только на Брайтон-Бич, но и на Родине, куда дядя Миша регулярно наведывается с гастролями, а работы, слава Богу, хватает: то сольные концерты дает, то в корпоративах участвует, то в так называемых сборных солянках с коллегами - другими шансонье - выступает.

Впрочем, «шансонье», мне кажется, - слишком узкое для Гулько определение, ведь как настоящий универсал, прошедший огромную ресторанную школу, Михаил Александрович с удовольствием исполняет все, что угодно: и народные песни, и романсы на стихи великих поэтов, и песни военных лет, да и шансон у него совсем не тот, который звучит в маршрутках, а дорогой, качественный. У каждой вещи своя история, смысл и мораль, взять хотя бы «Окурочек» Юза Алешковского, где в нескольких куплетах уместилась искореженная советскими лагерями судьба...

Кстати, о том, где, с кем, когда и сколько Гулько сидел, по бывшему Союзу до сих пор ходят легенды, хотя в своих интервью дядя Миша не раз признавался: за колючкой бывал, но только с концертами, а что люди верят, будто каждый раз он поет о себе и своей нелегкой доле, так это, извините, не к нему - к Станиславскому.

«Пригласили выступать в ресторане, я согласился и считаю, что с этого моя профессиональная карьера началась»

Сдается мне, Константин Сергеевич тоже поверил бы, потому что на сцене - будь то большой и пафосный Кремлевский дворец или маленькая площадка в ресторане - Гулько органичен, естественен и так же, как в повседневной жизни, напрочь лишен звездных понтов. Главное для него как для артиста - быть, а не казаться, поэтому, начавший свою карьеру в далекие 60-е, Михаил Александрович до сих пор любим публикой и творчество его по-прежнему актуально.

К слову, о том, сколько ему лет, говорить дядя Миша не любит, и не потому, что молодится или стесняется, а оттого, что паспортный, календарный возраст особого значения для него не имеет, ведь творить и влюбляться не поздно, считает он, никогда.

16 лет назад Михаил Гулько познакомился с женщиной, которую мечтал встретить давно, - скромной учительницей русского языка Татьяной, и теперь уверяет, что счастлив и что реализоваться и найти свое место под солнцем можно где угодно, даже вдали от земли, на которой родился и вырос. Если только очень искать и по-настоящему этого хотеть...

«КАК ПОЧТИ ВСЕ ТОГДА, МЫ ЖИЛИ В ОЖИДАНИИ СТУКА В ДВЕРЬ»

- Дядя Миша, доброе утро, хотя я уже, признаться, запутался, что здесь, в Нью-Йорке - день, ночь?

- Дима, я сам запутался! Недавно с очередных гастролей домой прилетел и привыкнуть к тому, как меняется время, не успеваю.

- В интервью надо бы «Михаил Александрович» говорить, но язык не поворачивается, поэтому буду вас, как всег­да, звать дядей Мишей...

- С легкой руки Круга (царствие ему небесное!) так все и называют.

- Как многие порядочные люди, вы родились в Харькове...

«В Харькове я пять кабаков открывал (потом они закрывались), было весело...»

- ...да, как Шульженко, Гурченко, Во­дяной, Эфрос, Мулерман...

- ...а каким этот город был до войны?

- Это столица Украины была, пока вы, киевляне, в 34-м году статус стольного града у нас не отняли. (Смеется). Харьков... Масса проектных институтов (в одном из них - «Южгипрошахте» - я работал), множество высших учебных заведений, фабрик, заводов... В начале войны Харьковский завод транспортного машиностроения эвакуировали в Челябинск (мы с мамой тоже там были) и на базе его и ЧТЗ - Челябинского тракторного - выпускали танки.

- Кем ваши родители были?

- Ну, кто-то утверждал, что мать у него - русская, а отец - юрист, а у меня иначе: мама - певица и пианистка, папа - главный бухгалтер и ревизор, в книжной организации, которая КОГИз называлась, служил. Дедушка был купцом второй гильдии, шил форму для царской армии, у него были фабрики и собственные дома, в том числе на улице Клочковской, где мы имели потом коммунальную квартиру со всеми удобствами во дворе... Детей он учил в Берлине, и папа все время говорил по-немецки - оттуда я несколько слов помню. В 1914-м, когда Первая империалистическая война началась, дед решил перевезти детей в Россию, а старший папин брат к тому времени достиг призывного возраста, и не­мецкое правительство его не отпустило. Так семья разорвалась, и мы постоянно ждали проблем, во всяком случае, такие детали, как знание иностранного языка, пребывание за рубежом и есть ли у него там родственники, отец всегда опускал...

- Кошмар!

- Да, мы, как почти все тогда, жили в ожидании стука в дверь. (Стучит по столу).

- Между двумя и пятью утра...

- Так точно.

- Людмила Марковна Гурченко, с которой много лет вы дружили...

О том, сколько ему лет, говорить дядя Миша не любит, ведь творить и влюбляться не поздно, считает он, никогда

- ...и которая, кстати, с моей улицы - Клочковской...

- ...рассказывала мне, как для нее началась война: как бомбили Харьков, как на Сумской развороченные трупы лежали, а потом в Харьков вошли немцы. Вы начало войны помните?

- Ну как - нас с мамой поместили в вагоны - то ли столыпинские, то ли пульмановские - и в Челябинск отправили. Немцы с Холодной Горы подходили (один из районов Харькова. - Д. Г.), город уже бомбили, а учитывая, что я тогда маленьким был, этот ужас врезался в память. Потом я разрушенные дома видел - правда, в другом районе, а еще четко помню эвакуацию, эшелоны, как приехали мы на Урал, а о том, как немцы в Харьков вошли и что там делали, позже читал и, конечно, сквозь призму своего восприятия преломил.

- Как бы там ни было, война, думаю, не только через вашу биографию, но и через сердце прошла и душу - поэтому вы и записали прекрасные военные песни...

- Моя мама играла на фортепиано и пела и «Темную ночь», и «Синий платочек», а я, маленький, слушал и видел, как она плачет, - ну разве можно это забыть? - и потом, если честно, ничего красивее никто еще не сочинил.

«ГЕНЕРАЛ ГРИГОРЕНКО ПОПРОСИЛ: «МИША, ЗАПИШИ ПЕСНИ ВОЕННЫХ ЛЕТ - ЭТО ЕДИНСТВЕННОЕ, ЧТО ГРЕЕТ СЕГОДНЯ ДУШУ»

- Вы с аккордеоном пришли - вы ведь по первому музыкальному образованию аккордеонист?

- Нет, дирижер, хотя сначала горный факультет Московского политехнического института окончил.

- Ну, оттуда дирижеров, собственно, и выпускали...

- Нет, только горных инженеров - сразу принимали (смеется), но долго не выпускали... Потом уже, на Камчатке, в Петропавловске, работая вечерами в портовых ресторанах и имея в течение дня свободное время, я в музучилище поступил - на дирижера, а сейчас хотел бы, в связи с тем, что ты о войне вспомнил, кое-что сыграть. Уже в Нью-Йорке ко мне обратился генерал Петр Григоренко...

- ...знаменитый диссидент...

- ...написавший ходившую по Союзу в самиздате книгу «В подполье можно встретить только крыс...». Он руководил объединением, куда входили калеки, инвалиды, просто ветераны, и попросил: «Миша, если можно, запиши песни военных лет - это единственное, что греет сегодня душу». Я 23 февраля и 9 мая выступал у них на вечерах, и ветераны пели вместе со мной.

«То, что делал я, как мне объяснили, мало кто мог: я играл, пел, вел концерт, что-то сочинял и рассказывал — за это ведущие больше артистов, оказывается, получают»

- Они же ничего из Союза не вывезли, правда?

- Не смогли вывезти, как сказал Петр Григорьевич, ни орденов, ни медалей, ни нашивок - только раны, поэтому для них я записал к 40-летию Победы альбом...

- ...в 85-м...

- Правильно, и знаешь, что еще меня вдохновило? Я песню услышал, которую они пели, - автор неизвестен, но она меня очень тронула, потому что тема заградотрядов и штрафных батальонов почти не была озвучена. Кроме того, мне рекомендовалось петь то, что актуально, где пьют фронтовые 100 граммов, и все песни, в которых есть слова «налей мне кружку» и тому подобные, я собрал. Эта вот неизвестная совершенно, но когда исполняю ее и для русскоговорящих, и для иностранцев там, где в силу своей востребованности бываю, вижу, что она никого равнодушным не оставляет. Кстати, в России и в Украине, в концертах для ветеранов Великой Отечественной, для афганцев, спецназовцев часто ее пою, поэтому, если ты, Дима, не против, исполню и сейчас...

- Послушаю с удовольствием...

- Ну, как говорится, чтобы помнили! (Поет):

Эта рота, эта рота...
кто привел ее сюда,
кто положил ее вот здесь
под снег?
Эта рота, эта рота
не проснется по весне.
Снег растает, снег растает,
ручейки сквозь эту роту
по болоту побегут.
Нет, не встанет
эта рота, нет, не встанет,
командиры никуда ее
с собой не поведут.
Лежат все двести
глазницами в рассвет,
а им, всем вместе,
четыре тыщи лет.
Эта рота
наступала по болоту,
а потом ей приказали -
и она пошла назад.
В 43-м эту роту
расстрелял заградотряд.
И покуда
эта рота умирала,
землю грызла, лед глотала,
кровью харкала в снегу,
пожурили боевого генерала
и сказали, что теперь он
перед Родиной в долгу.
Лежат все двести
глазницами в рассвет,
а им, всем вместе,
четыре тыщи лет.
Генералы все долги свои отдали,
и медали понадели,
и на пенсии давно.
Генералы мирно ходят городами
и не помнят этой роты,
и не помнят все равно.
Лежит она повзводно, повзводно,
с лейтенантами в строю
и с капитаном во главе,
лежит она подснежно, подводно,
и подснежники растут
у старшины на голове.
Лежат все двести
глазницами в рассвет,
а им, всем вместе,
четыре тыщи лет...

(Плачет). Ну а теперь - стихи. Бориса Слуцкого. (Читает).

Давайте после драки
Помашем кулаками:
Не только пиво-раки
Мы ели и лакали,
Нет, назначались сроки,
Готовились бои.
Готовились в пророки
Товарищи мои.
Сейчас все это странно,
Звучит все это глупо,
В пяти соседних странах
Зарыты наши трупы.
И мрамор лейтенантов -
Фанерный монумент -
Венчанье тех талантов,
Развязка тех легенд.
За наши судьбы (личные),
За нашу славу (общую),
За ту строку отличную,
Что мы искали ощупью,
За то, что не испортили
Ни песню мы, ни стих,
Давайте выпьем, мертвые,
Во здравие живых!

(Снова поет - теперь уже Высоцкого):

На братских могилах не ставят крестов,
И вдовы на них не рыдают,
К ним кто-то приносит букеты цветов,
И вечный огонь зажигают.
Здесь раньше вставала земля на дыбы,
А нынче - гранитные плиты.
Здесь нет ни одной персональной судьбы,
Все судьбы в единую слиты.
А в вечном огне виден вспыхнувший танк,
Горящие русские хаты,
Горящий Смоленск и горящий Рейхстаг,
Горящее сердце солдата.
У братских могил нет заплаканных вдов -
Сюда ходят люди покрепче.
На братских могилах не ставят крестов,
Но разве от этого легче?..

Из книги Михаила Гулько «Судьба эмигранта».

«Весной 1985 года, на 40-ю годовщину Победы, я выступал перед ветеранами войны, и после концерта ко мне подошел легендарный генерал-диссидент Петр Григорьевич Григоренко: «Миша, у нас, фронтовиков, есть к вам разговор. Хотим попросить записать наши любимые военные песни - ни у кого лучше вас это не получится. Со своей стороны поможем с арендой студии - возьметесь? Порадуете нас?».

С Михаилом Шуфутинским в США

Я загорелся идеей записать такую пластинку, но сознавал, сколь ответственная задача на меня ложится.

...В штате Пенсильвания, что в нескольких часах езды от Нью-Йорка, есть местечко под названием Поконо - среди русской эмиграции модно покупать там дачи. Во-первых, недорого, во-вторых, рядом, а главное - природа очень похожа на среднюю полосу России: речки, озера, хвойные леса - красотища! Есть там не­большой домик и у меня - туда я приезжал (и приезжаю) отдохнуть после бессонных ресторанных ночей.

Кто не работал в кабаках, не представляет, сколь изматывает труд ресторанного музыканта. Мне было лет восемь, когда мальчишкой попробовал затянуться папиросой, - меня тут же стошнило, и с тех пор никогда не курил, но когда в Нью-Йорке пришел к врачу, после обследования он сразу спросил: «Давно курите? Бросить не пробовали? У вас все легкие забиты».

Все оттого, что многие годы я про­вел в прокуренных помещениях.

Как правило, выступление на ресторанной сцене заканчивалось часа в четы­ре утра - я шел домой, пил кофе, при­нимал душ, садился в машину и ехал на дачу.

Дорога занимает часа четыре, но однажды справиться со сном я не мог и вынужден был припарковаться и вздремнуть. Не все тонкости американских законов были мне знакомы, и на отдых остановился в неположенном месте - не в специально отведенной зоне, а просто съехав с трассы. Проснулся от шума вокруг, открыл глаза - мама родная, вокруг полно полиции с пистолетами: «Выходите!» - показывают. Аккуратно, без лишних движений вышел я из машины, показал документы.

Полицейские все внимательно изучили, досмотрели машину.

С Дмитрием Гордоном. «12 лет я в угольной промышленности инженером работал, потом старшим инженером, а параллельно, учитывая, что зарплата была не ахти, — музыкантом. Ну не то чтобы жить лучше хотелось, а просто потому, что с малых лет пел и играл» Фото Феликса РОЗЕНШТЕЙНА

«Что вы здесь делаете?». - «Я музыкант: закончил работу и еду на дачу». - «Понятно. На первый раз мы вас отпускаем, но впредь останавливайтесь в разрешенных местах».

Позже я узнал, что копы принимают таких заспанных людей за рулем за преступников, возвращающихся после грабежа или поджидающих жертву.

Несмотря ни на что, я все же доехал до «загородной резиденции», где спокойно расслаблялся: рубил дрова, затапливал камин, готовил нехитрый обед и размышлял о предстоящей записи военных песен.

Для начала я отобрал репертуар, причем намеченные композиции в разных выискивал исполнениях (одной «Землянки» у меня было шесть вариантов). Затем провел фотосессию в форме солдата Советской Армии, напечатал боль­шие снимки, развесил по дому и стал смотреть, насколько правдоподобен мой образ. Фотографировался в ушанке, держа аккордеон на коленях и сидя у костра, и, конечно же, пел, постоянно пел эти песни...

Первой вещью, которую решил я включить в альбом, стала «Эта рота» - в Союзе ее не знал, а впервые услышал в эмиграции на каком-то торжестве в исполнении одного из гостей.

Работа по созданию альбома заняла не­сколько лет, и, к сожалению, генерал Григоренко не дожил до его выхода буквально месяц».

«С КАМЧАТКИ Я ПРИВЕЗ В МОСКВУ 100 ТЫСЯЧ РУБЛЕЙ»

- Здорово, дядя Миша, вы спели, аж мурашки по коже, а скажите, пожалуйста, чем в советское время после окончания института вы занимались?

- 12 лет в угольной промышленности инженером работал, потом старшим инженером, а параллельно, учитывая, что зарплата была не ахти, - музыкантом. Ну, не то чтобы жить лучше хотелось, а просто потому, что с малых лет пел и играл, всегда с гармошкой, с аккордеоном... Пригласили выступать в ресторане, я согласился, и считаю, что с этого моя профессиональная деятельность началась.

- В каком городе это было?

- В Харькове - я пять кабаков открывал (потом они закрывались), было весело, и я продолжал инженером работать, но вдруг из Петропавловска-Камчатского раздался звонок, от моего друга. До этого уже были аналогичные звонки из порта Ванино, из Магадана, Хибин, Мурманска - харьковские музыканты, такие способные, ока­за­лись повсюду...

- ...и денежные люди ведь в этих местах жили...

- Там морячки гуляли! Давали серьезные чаевые, был стимул петь и играть все, что угодно, без цензуры.

- Что же вы пели?

- Все, что исполняли тогда Хиль, Магомаев, Кобзон, плюс морские вещи. Никакой блатоты не было, самая «тюремная» песня, которую просили меня спеть, - это «Ты жива еще, моя старушка?» на стихи Есенина.

- Ну а заказывали тогда больше всего что?

- Песни про море, потому что моряки постоянно гибли - уходили на полгода в рейс и могли не вернуться, так что, когда морская тематика звучала - гордый «Варяг» и тому подобное, - все вставали. Высоцкий шел на ура, Галич, еще «Жену моряка» просили, «Раскинулось море широко»...

- ...«Моряк вразвалочку»...

- Нет, это, знаете ли, мне не нравилось. Вот «Ну, что тебе сказать про Сахалин?» Танича - да, а «Моряк вразвалочку» из репертуара Хиля - это такой немножечко...

- ...«совок»?

- Пожалуй, да.

- Моряки состоятельными были? На чаевые не скупились?

- Ну, если честно, в Москву я 100 тысяч рублей привез.

- Да вы что?!

- Правда. В советское время.

- Старыми, еще до реформы 1961 года, деньгами?

- Конечно.

- То есть 10 тысяч рублей новыми - две машины!

- У меня хибарка была на Камчатке - я поменял ее с доплатой на Москву, кое-чего себе выменял. Зарабатывал хорошо: к тому же все допуски были - как секретник, офицер, по зеленой улице в закрытые города шел...

- Зеленый коридор у вас был...

- (Смеется).

- На Камчатке здорово было, интересно?

- Когда о Петропавловске-Камчатском меня спрашивают, всегда вспоминаю, что нам через каждые три года отпуск давали на шесть месяцев, - за это время можно было сойти с ума! Деньги там сразу кончались, ты отбивал телеграммы, чтобы друзья выслали на обратный билет... Каждый раз я думал: «Все, хватит - пора уезжать», но что-то на эту Камчатку так звало - то ли погода, то ли люди, то ли отношения... Скорее, все вместе...

«Я НИКОГДА НЕ СИДЕЛ, НО КОНЦЕРТЫ В КОЛОНИЯХ СТРОГОГО РЕЖИМА ДАВАЛ ПО ВСЕЙ СИБИРИ И УРАЛУ»

- Сколько же лет вы там провели?

- Два срока - шесть.

- Кстати, много о вашем якобы лагерном прошлом судачили: «Нет, ну Гулько точно сидел!»...

- Как о Высоцком!

- Некоторые утверждали: «Да мы Мишу сами в лагере видели»...

- Так а военные песни Владимира Семеныча? Когда он спел «Всего лишь час дают на артобстрел...», генералы клялись: «Этот человек воевал!». Ну, кто-то должен был это спеть, а кто-то - поверить...

- Вы, тем не менее, никогда не сидели?

- Никогда! - говорю тебе это в глаза, честно...

- ...с сожалением даже каким-то...

- Без сожаления - просто мне очень часто этот вопрос задавали, но, наведываясь последние 20 лет в Россию, я нередко бывал в местах... Не нравится мне это выражение - «не столь отдаленных», - все-таки хорошо они отдалены, поэтому скажу так: концерты давал в колониях строгого режима по всей Сибири и Уралу.

- Что вас поразило там больше всего?

- Внимание, с которым слушают, и потом, уважуха: они ведь знают, что из общака никаких бабок не получаю, это выс­туп­ле­ния благотворительные. Общаковые деньги трогать нельзя - они на следаков, на больничку идут, на мам больных и помощь заключенным: так рассказывали мне, человеку из совершенно другого мира. Люди беседовали со мной, своими переживаниями делились, что-то спрашивали, кому-то передавали приветы, и я даже закон нарушал - брал письма. Да-да, малявы на волю носил!

- Каюсь: грешен...

- ...но как не возьмешь, если просят?

Близко и долго общаться с заключенными я не мог, потому что за ними постоянный надзор, и потом, были и те, с кем вообще вступать в контакт запрещалось. Работать на власть они не могли и не хотели, и она их от внешнего мира отрезала...

«КВАРТИРА У КОЗИНА БЫЛА НЕБОЛЬШАЯ, НО КОШЕК УВИДЕЛ МНОГО - СТОЛЬКО НЕ БЫВАЕТ! МОЖЕТ, ТОЛЬКО У ЮРЫ АНТОНОВА...»

- Вы же и в Магадане ус­пели побывать, правда?

- Да, но концерты давал в Нагаево.

- Козина посетили?

- Первым делом, как только туда добрались, а пришли мы из Петропавловска-Камчатского Охотским морем. В бухте Нагаево нас представители Магаданской филармонии встретили и просве­ти­ли: «Ну, основная достопримечательность у нас - это Вадим Алексеевич Козин, и если желаете с ним увидеться, можно это согласовать. Правда, он не очень идет на контакт: два таких срока получил, имел запретную черту оседлости, без права куда-либо вы­ехать, а вот, кстати, его дом». Ну, как с пустыми руками зайти? Спросили мы, что он пьет. «Сухое винишко возьмите, можно рислинг, - нам посоветовали, - и сырок».

Мы зашли... Много кошек у него я увидел - столько не бывает! Может, только у Юры Антонова...

- Частный дом у него или квартира была?

- Квартира.

- Большая?

- Не очень. Помню, старомодное пианино стояло, стол, магнитофон «Днепр-3»...

- ...и повсюду кошки?

- Да, и тут ходили, и там. Вадим Алексеевич был в гольфе - шерстяной водолазке голубого цвета, горло закрыто, сел за рояль... Хотя нет, сначала какую-то кассету поставил, а там: «Я прощаюсь с вами, дорогие друзья, я сделал все, что смог...» - короче, прощальный текст пошел, будто предсмертный. Он спохватился, запись ту выключил: видимо, готовился уходить, и наговаривал это - ему ведь много лет было... Потом сел за рояль и спел «Осень», «Дружбу»...

- Хорошо спел?

- (Кивает). Уникальное было общение! Он на меня сильное впечатление произвел, потому что мама всю жизнь песни Козина пела - я даже знал, кто его аккомпаниатор, да и весь репертуар выучил наизусть.

«ЭМИГРИРОВАЛ Я ПО ЧИСТО СЕМЕЙНЫМ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАМ: ПЕРВАЯ ЖЕНА С ДОЧКОЙ ЗА БУГРОМ ОКАЗАЛИСЬ, И ЛЕНА ПОСТОЯННО ЗВОНИЛА И СПРАШИВАЛА: «ПАПА, ГДЕ ТЫ? - Я ОЧЕНЬ СОСКУЧИЛАСЬ»

- В Советском Союзе, как я понимаю, вы были прекрасно устроены и обеспечены: привозили домой такие деньжищи, Камчатку могли менять на Москву... У вас уважение было, вы были в полном порядке, в шоколаде...

- Ну, деньги я сплавил быстро - любил красивую жизнь...

- ...но все же, как шутят ваши коллеги, были «в полном Кобзоне», и тем не менее вас эмигрировать потянуло - почему?

- Долгая история... С первой супругой, матерью моей дочери, я был разведен, бывшая жена вышла замуж, я во второй раз женился, уже в Москве. Приезжал в Харьков, звал дочку, Лену, к себе в столицу, но там уже влияние другой семьи моей ex-wife было, и вдруг в 79-м году первая жена с дочкой за бугром оказались. Сначала попали в Вену, потом пожили в Риме, после чего в Нью-Йорк переехали, и Лена постоянно звонила и спрашивала: «Папа, где ты? - я очень соскучилась». Передать это чувство словами невозможно, и, думаю, нашим читателям, у которых есть дети, да и вам тоже, оно знакомо. Без своего ребенка, вот этой кровинки, единственного, что у меня было, я почувствовал внутри какую-то пустоту и необходимость быть рядом, так что эмигрировал по чисто семейным обстоятельствам.

- Иначе не уехали бы?

- Да даже в голову такое не приходило, хотя очень серьезных людей, которых вынудили это сделать и которые, хлопнув дверью, выразили таким образом свой протест, потому что их гнобили, они были в отказе, я понимаю. У каждого, в конце кон­цов, есть право уехать и жить там, где он желает, - по международным соглашениям, но я не знаю, что толкнуло бы меня на отъезд, если бы не дочь. Жил все-таки в центре Москвы...

- ...находился в центре внимания...

- ...постоянно работал, с интересными личностями общался, и тут как отрезало - за одну секунду принял решение подать документы.

- В каком это было году?

- В 80-м, летом.

Из книги Михаила Гулько «Судьба эмигранта».

«Путь любого эмигранта начинался с таможни в Шереметьево-2, и существовала инструкция, что можно провезти, а что нет. В Москве незадолго до отъезда у меня оказались на руках вещи, которые, к сожалению, я никак не мог из Союза вывезти: шикарный немецкий аккордеон «Хонер», папины золотые часы «Омега» и еще кое-что из дорогих моему сердцу мелочей. Сегодня провезти такое не составляет никакого труда - декларируй и лети! - но тогда...

Что же было делать? - и тут сама судьба послала мне выход из ситуации. Я в ресторане «Времена года» работал - место неспокойное, с дурной славой, однако о репутации заведения знали не все, и иногда туда приходили даже иностранцы, потому что в парке имени Горького был единственный едва ли не во всем Союзе кегельбан.

Однажды вечером в зале появилась очень красивая пара: высокий худой работник посольства Нидерландов голландец Йохан и его спутница сногсшибательная русская девушка Лариса. Они оказались чудесными ребятами, со временем мы подружились, и некоторое время спустя Лариса и Йохан пришли ко мне счастливые: «Миша, поздравь нас, мы расписались и скоро уезжаем в Амстердам». «Вот он, шанс!» - подумал я и, объяснив ситуацию с предстоящей эмиграцией, обратился к Ларисе с просьбой взять с собой мой нехитрый скарб. Она с легкостью согласилась...

В 1982 году после выхода моей дебютной пластинки «Синее небо России» меня пригласили с концертами в Берлин. Встречали очень тепло - буквально закидали деньгами, и на следующий день я позвонил Ларисе. «О, Миша! - прозвучал в трубке ее радостный голос. - Ты где? В Берлине? Так это же от нас всего час полета - приезжай когда захочешь».

К вечеру меня встречали уже в Амстердаме и передали все в целости и сохранности, но в 1980 году я еще находился за пресловутым железным занавесом и, как все эмигранты, столкнулся с советской бю­рократией. Каждый выезжающий мог взять, например, пару комплектов пос­тельного белья, две баночки черной икры, несколько матрешек, посуду и так далее, а книги и мебель надо было заранее высылать с одного из московских почтамтов. Помню, пятитомник Ильфа и Петрова отправил, так самый интересный том с «Золотым теленком» пропал (что ин­те­рес­но, в тот день в очереди на отправку вместе со мной стояли певица Нина Бродская и другие известные музыканты).

При этом на улице Чкалова (ныне Земляной вал) возле Курского вокзала находился банк, где меняли рубли на валюту. Вывозить разрешалось крайне незначительную сумму, и поэтому неподалеку всегда терлись предлагавшие свою «помощь» менялы, кидалы и ломщики».

«АМЕРИКУ Я ПРИНЯЛ КАК ДАННОСТЬ: РЕБЯТА, ВЫ ПРИБЫЛИ СЮДА САМИ, НИКТО ВАС НЕ ЗВАЛ!»

- Как же вас Америка встретила? Не ждала?

- Кстати, она ждала всех. Сначала в Вене мне предложили в Израиль лететь - в связи с тем, что у меня израильская виза, выданная через голландское посольство, была, а раз дочь в Нью-Йорке, пригласили и американцы: Толстовский фонд, «Каритас» - крупная католическая организация - и «Хиас» - еврейское общество, которое обеспечивало приезд, давало в долг деньги, и благодаря им можно было на первых порах продержаться. Это очень здорово, между прочим, потому что человек без языка (я же не английский учил, а немецкий) и, считай, без профессии - кому он нужен? В Союзе я уже пел фирму, иностранщину, и думал, что в Нью-Йорке тоже это исполнять буду: не-е-ет, там наша аудитория - русские, и они русских песен хотели, «Журавли» слушать («Здесь, под небом чужим...»), плакать, по Родине тосковать - вот и начались «Синее небо России», «Поручик Голицын». Это караул был! Я увидел, что с людьми происходит, когда в ночных заведениях начал работать, только слово «заведения» прошу принимать нормально (смеется)...

- ...и понимать правильно...

- Да.

- В 90-м году, когда Михаил Шуфутинский, ваш коллега и товарищ, впервые приехал в Советский Союз, я взял у него первое интервью, и он рассказал мне, каким ожидал увидеть Брайтон-Бич. Его приятель, Вадик-барабанщик...

- ...Косинов...

- ...да, писал ему: «Брайтон-Бич - это класс! Мы собрались тут, одес­си­ты, рестораны открыли, играем, поем, зарабатываем...», и он, когда в Штаты ехал, думал, что по меньшей мере на Калининский проспект попадет, а когда увидел несчастный тот Брайтон-Бич, ему стало плохо. У вас были схожие ощу­щения?

- Нет, потому что сразу не на Брайтон-Бич при­ехал, а на Ocean Parkway - с мамой и со второй женой. Начал изучать английский, пошел в колледж, чтобы освоить компьютер, - и принял это как данность. Ребята, вы прибыли сюда сами, никто вас не звал!

- В Америке ничего вас не раздражало?

- Нет, и даже ностальгии не было. Я знал: еду в никуда - спасибо, что дали на дорогу, на квартиру, медицинскую карточку выдали и предоставили возможность язык выучить! Я мог на пособии оставаться, пока не найду работу, и мне стали подыскивать место - по инженерной специальности, но пошел работать в кабак в Квинсе. Как сейчас помню, назывался он «Танго», и там меня взяли сфотографировали и поместили в газету - с аккордеоном и подписью: «One Man Show!» (мол, человек-оркестр Миша Гулько)... Меня тут же сняли с пособия, за одну долю секунды (смеется), и это был, как говорят сегодня в России, шок - очень модное слово, которое, не понимая, что происходит, все нынче повторяют.

- Когда вы впервые на Манхэттен попали, увидели небоскребы...

- ...не видел я их! - даже головы не поднимал. Только на уровне глаз все на­блю­дал, а то, что выше, нереальным казалось - в общем, тоже шок, но ничего, скушал все как положено. Наверное, потому, что прошел Москву, - это все-таки школа жизни большая...

В Москве я жил так: ночью встреча с одними людьми, днем - с другими, на разном уровне: с помощью выступлений полезные заводил знакомства, и выменять первую квартиру, и потом купить кооператив было очень легко. Я ведь, с Камчатки вернувшись, сразу в крупнейших московских ресторанах и в «Интуристе» работать стал, потому что имел допуски, а потом от Москвы ездил петь и играть в Сочи и Ялту - уже как интуристовский музыкант.

- Так вы в хороших ресторанах играли!

- То, что я делал, как мне объяснили, мало кто мог: я играл, пел, вел концерт, что-то сочинял и рассказывал - да за это ведущие больше артистов, оказывается, получают. К тому же десятки песен исполнял наизусть, живьем, на следующий день - другие, то есть все, что зака­жут.

Киев - Нью-Йорк - Киев

(Продолжение в следующем номере)

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter