Ничто не проходит бесследно

Виталий КОРОТИЧ. «Бульвар Гордона» 25 Июня, 2014 00:00

Однажды, четверть века назад, в предисловии к книге читательских писем я сказал, что та­кие письма могли быть на­писаны лишь в стране с никчемным правительством, где литература с журналистикой заменили собой ведомства и министерства, вроде бы обязанные заботиться о народе. Люди писали о своих бедах не министрам, а поэтам и прозаикам, понимая, что те не могут помочь и повлиять на бестолковую советскую жизнь. Но хоть выслушают...

С тех пор немало изменилось, хотя слишком многое, унаследованное от советской власти, все еще не ушло. Союз писателей пока еще жив. Но погибла литература, узаконенная 80 лет назад на Первом съез­де советских писателей, поклявшаяся на этом съезде именем Сталина воспеть новую жизнь. Писателей обязывали создать положительного героя, живописцы изображали чудо-богатырей, как у Васнецова, киношники снимали фильмы про них. Строем шли от нас в придуманное будущее обреченные энтузиасты, Павки Корчагины, продукты и жертвы жестокого социального эксперимента.

Но писались и настоящие книги. Они-то и выжили назло системе, соз­данные не благодаря, а вопреки ей, поперек соцреализма — такие, как ранний Тычина, Булгаков, Мандельштам, Ахматова.

Ласковая, на первый взгляд, державная машина сортировала тем вре­менем и перемалывала даже угод­ливых, но что-то без разрешения по­нявших придумщиков, отправляла на нары ужаснувшихся и прозревших свидетелей строительства заводов и каналов руками рабов из концлагерей.

В дореволюционной литературе опыта создания безукоризненных героев не было — кроме, пожалуй, гоголевского Тараса Бульбы, описанного 26-летним украинским гением, который в дальнейшем творил так, будто услышал призыв другого гения возвеличить «рабів отих німих», и рассказал нам про шинель несчастного Башмачкина, из которой общепризнанно вышла великая литература.

В последние десятилетия выяснилось, что именно эту литературу читают и будут читать, а надутые литературные шарики лопнули, не взле­тев. Смерть советской литературы — тема для многих размышлений, в том числе о том, как погибали дарования, а гений и злодейство сплетались в судьбах Эйзенштейна и Довженко, Маяковского, Хвылевого и еще многих, кто был убит системой или сам убивал себя — творчески либо пулей в висок.
Ничто не проходит бесследно. Мно­гие из читателей «Бульвара», и я в их числе, формировались, читая книги советских писателей, внимая советским песням и фильмам, проникаясь энтузиазмом безжалостных гигантоманий, веря тому, чему нельзя было верить, выуживая жемчужные зерна из свалок, не подлежащих переработке. Это была литература великих надежд и трагических судеб. Жестокий, справедливый урок, не осмысленный до конца.