Личный переводчик Хрущева, Брежнева и Горбачева Виктор СУХОДРЕВ: «КОГДА БЫВШИЕ КОЛЛЕГИ ПРЕДЛОЖИЛИ МОЕМУ ОТЦУ, ЧТОБЫ Я ТОЖЕ ПОШЕЛ В РАЗВЕДКУ, ОН ИМ ОТВЕТИЛ: «ТОЛЬКО ЧЕРЕЗ МОЙ ТРУП»

На снимках и в кадрах советской ки­нохроники, посвященных знаковым международным событиям второй половины ХХ столетия — переговорам на высшем уровне, государственным визитам и саммитам, — нельзя не заметить «тень» наших генсеков: подтянутого черноволосого мужчину с предупредительными манерами и сосредоточенным лицом. Это и есть Виктор Суходрев — личный переводчик всех советских лидеров от Хрущева до Горбачева: по долгу службы он был обязан находиться не далее чем в метре от руко­води­те­ля некогда великой страны и потому постоянно попадал в объективы.

Как только не именовали его СМИ: «зубр перевода», «генеральный толмач», «английский голос советских вождей», однако сам Виктор Михайлович предпочитал называть себя сдержанно и со вкусом «человеком посередине». Волею судьбы он оказывался не просто между главами государств, а между лидерами супердержав в тогда еще двуполярном мире, между враждующими лагерями: капиталистическим и социалистическим, — ины­ми словами, между молотом и наковальней, поскольку ошибаться ему было нель­зя.

Более 30 лет он находился лицом к лицу с первыми лицами, а сам процесс описывал так: «Возникало почти мистическое ощущение, что ты сводишь вместе людей, которые в ином случае никогда не смогли бы между собой общаться». Вместе с тем он не просто залезал в шкуру того, кто в данный момент говорил, — в переводе Суходрева все советские руководители звучали гораздо образованнее, благороднее, а порой и умнее, чем были на самом деле. Не зря же секретарь ЦК КПСС, номинально второй после Хрущева деятель партии Фрол Козлов отмечал: «С Виктором хорошо — что-то сморозишь, а он исправит».

Именно Суходреву приходилось адаптировать не шибко грамотные выступления Хрущева для мировой общественности, и, судя по тому, что первый визит советского лидера в США американская пресса назвала триумфальным, а сам Никита Сергеевич стал любимцем простых американцев, справлялся «генеральный тол­мач» с этой задачей отменно. Никто иной, как Виктор Михайлович, смягчал не­приятный осадок от невнятных речей дряхлеющего Брежнева, а представляя молодого Горбачева Маргарет Тэтчер, переводчик блеснул таким изысканным, аристократичным английским, что заставил Железную леди с симпатией посмотреть на отчаянно гэкающего уроженца Ставрополья (замечу: это было еще до того, как СССР взял курс на перестройку).

Каждый выход на высший уровень для переводчика своего рода экзамен, ведь он постоянно в режиме цейтнота и стресса, тем не менее Суходрев всегда умудрялся оставаться малозаметным, надежным и безотказным. Что интересно, высочайшим профессионализмом самый известный переводчик СССР обязан не только своей альма-матер — Военному институту иностранных языков, который входил в систему учебных заведений Главного разведывательного управления Генштаба и в послевоенные годы считался куда более элитным вузом, чем ныне МГИМО. Парадокс в том, что Виктор Михайлович вообще анг­лийскому не учился. Да-да, времена и британские идиомы не зубрил, произношение до одури не отрабатывал: этот язык он впитал в дет­стве вместе с флюидами крепнущей симпатии англичан к СССР — тогда их союзнику по антигитлеровской коалиции.

В 39-м году мать Суходрева была назначена секретарем в советское торгпредство в Лондоне, а вместе с нею хвостиком отправился туда и шестилетний сын. Планировалось, что позд­нее они присоединятся к отцу, разведчику-нелегалу в США, но спутала все карты война. Мать с сыном застряли в Великобритании до 45-го — Евгения Александровна уходила на работу, а Витя оставался целыми днями предоставленным самому себе: играл на улице с ребятами, а потом подружился с соседской семьей почтальона и даже обходил с ним его участок. Где-то через месяц он заговорил по-анг­лийски, а уже в восемь лет охотно исполнял обязанности переводчика для руководства школы при советском пост­предст­ве...

Это сейчас любая более-менее состоятельная семья может направить отпрыска в Великобританию на языковые курсы, а в 56-м, когда Су­ходрев начинал свою блистательную карьеру в МИДе, такие переводчики-билинг­вы были редки, если не уникальны. Кажется, будто сама жизнь позаботилась о том, чтобы в расколотом надвое мире по­явился тот, кто стал бы связующим звеном между народами, помог развернуть планету от угрозы ядерной войны к разрядке напряженности.

...Переосмысление того, чем он на протяжении жизни занимался, пришло со временем, тем не менее в мемуарах «Язык мой — друг мой» никаких политических оценок Суходрев себе не позволял: только человеческие особенности, привычки и слабости сильных мира сего. По убеждениям Виктор Михайлович считал себя западником, которому американские жизненные ценности не чужды, но перебраться за океан, как личный переводчик Сталина Валентин Бережков, даже не пытался. Может, в память о той, подаренной ему советским моряком звездочке из военно-морской фуражки, которую он, мальчишка, гордо носил в лацкане своего пиджака в годы войны?

В одном интервью Суходрев заметил: «Человек посередине в конечном счете не настолько скромен, каким кажется» — и добавил с тонкой английской иронией: «Я вот как раз такой. Все в результате сводится к тому, что ты, именно ты — тот, кого они понимают, а вовсе не твой босс, который на непонятном говорит языке. Это к тебе они обращаются, и если аплодируют, то именно ты эти аплодисменты заслужил».

«ОТЕЦ 10 ЛЕТ ПРОВЕЛ НА НЕЛЕГАЛЬНОМ ПОЛОЖЕНИИ ЗА РУБЕЖОМ И ВЫСЛЕЖЕН НЕ БЫЛ»

— По-моему, Виктор Михайлович, символично, что мы встречаемся сегодня не просто в Москве, а в 10-ти минутах ходьбы от Красной площади, от Кремля, где в

1945-й Витя Суходрев встретил в Лондоне, где его мать работала секретарем в советском торгпредстве. В семь лет он уже охотно исполнял обязанности переводчика

течение 30 лет вы переводили Хрущева и Брежнева, Ворошилова и Микояна, Косыгина и Горбачева, многих других советских лидеров...

— ...поэтому у моей книги, которая называется «Язык мой — друг мой», подзаголовок такой: «От Хрущева до Горбачева».

— Ваш отец был разведчиком-нелегалом, служил в ГРУ и работал в Соединенных Штатах Америки...

— Это вы говорите — я упомянутый факт отрицать не буду, но и вдаваться в подробности не намерен.

— Вы тем не менее подтверждаете, что когда Михаилу Лазаревичу предложили, чтобы его сын тоже пошел в разведку, он вас туда не пустил?

— Да, действительно, когда я Военный институт иностранных языков оканчивал, к нему обратились его бывшие коллеги (он уже к тому времени находился в отставке): типа, не взять ли сына? Я в тот момент об этом не знал, а впоследствии отец мне признался, что ответил им: «Only over my dead body» — «Только через мой труп».

— Сами-то вы никогда не хотели разведчиком стать? Романтика все-таки...

— Наверное, как все молодые люди, особенно те, кто в нашем институте учился, я о такой возможности думал, но сказать, что мечтал, — как-то нет. Слишком много лет и сил отдал мой отец этой работе — не очень в те времена благодарной, но тяжелейшей, связанной прежде всего с огромной личной опасностью. Ну сами судите: в любой момент ты рискуешь, что называется, попасться в результате то ли своей оплошности, то ли предательст­ва, как это случалось с некоторыми нашими известными разведчиками, — вспом­ните кинофильм «Мертвый сезон», например. Кстати, только благодаря тому, что их выловили, они стали знаменитыми на весь мир и в нашей стране тоже.

— Был, значит, в провале и свой плюс?

— По большому счету, известность эта все-таки несколько сомнительная, связанная со многими годами заключения, во всяком случае, о моем отце, как видите, никто не знал, потому что он свой долг как раз выполнил: 10 лет провел на нелегальном положении за рубежом и выслежен не был. Получил в результате несколько орденов, включая высший в советской стране орден Ленина, но Героем Советского Союза в отличие от тех, кто приобрел извест­ность благодаря тому, что их раскрыли, не стал.

— Смотрю вот на вас: вы, судя по всему, очень спокойный, сдержанный человек. Неужели и впрямь у синхронных переводчиков, как пишут, во время работы пульс учащается до 160 ударов в минуту?

— Не знаю (смеется) — я никогда с каким-то измерительным прибором на руке не сидел.

— Сердце из груди, однако, выскакивало?

— В первые минуты или секунды — может, и да, а потом, я вам честно признаюсь, о каких-то сердцебиениях, о давлении или еще о чем-то некогда просто думать. Человек полностью: мозгами, телом и душой — сосредоточен на выполнении труднейшей задачи, но вы говорите — «синхронный», и тут надо сразу уточнить, что есть два вида устного перевода. Синхронный обычно применяется на конференциях в ООН, а у нас к нему прибегали, когда были какие-то международные совещания, съезды партии. Я на многих работал — и на тех, и на других. Сидишь в будке, на голове у тебя наушники, перед тобой микрофон, в уши входят слова и предложения на одном языке, а изо рта выходит тот же самый, смею заверить, текст, но уже на другом.

С родителями — Михаилом Лазаревичем, советским разведчиком-нелегалом, работавшим с США, и Евгенией Александровной

— Ужас!

— Я все-таки больше занимался устным переводом последовательным — он используется на переговорах, когда два государственных деятеля беседуют один на один, или, что называется, стенка на стенку. Тогда ты какие-то фразы, предложения и абзацы выслушиваешь, в блокноте их как-то фиксируешь крючками всякими и прочими хитрыми знаками...

— ...закорючками...

— Да, а потом на другом языке озвучиваешь.

Из книги Виктора Суходрева «Язык мой — друг мой».

«Так получилось, что в свой первый рабочий день мне пришлось сразу же переводить продолжительную беседу Никиты Сергеевича с Поверенным в делах Индии. Индиец был весьма активным, очень говорливым дипломатом, и ему удалось за­владеть вниманием Хрущева надолго — впрочем, Никита Сергеевич с интересом его слушал и охотно отвечал на вопросы. Был он в отличном расположении духа, вел себя раскованно, шутил — видно, уже привык общаться с иностранными дипломатами, правда, юмор его показался мне чересчур простецким, как и сама манера вести разговор. В общем, первое впечатление — хороший, нормальный мужик, и совсем нестрашно его переводить.

Таким вот было мое боевое крещение, а что касается «оживших портретов», то и они мне на том приеме открылись с неожиданной стороны — доступные, улыбчивые, общительные.

Мне было 23 года, и я еще способен был многое идеализировать и многими восхищаться, хотя прошел уже XX съезд партии и содержание доклада Хрущева я знал.
На следующий день снова прием — на этот раз в посольстве Югославии, и снова я рядом с Хрущевым. Правда, само меро­приятие помню плохо, как и многие другие беседы, на которых мне довелось присутствовать. Ничего не записывал — в молодые годы не думаешь, что когда-нибудь засядешь за мемуары...

Встречи с сильными мира сего стали просто работой, и со временем я уже стал почитать за счастье, когда меня не посылали вечером на очередной прием и я мог, как все люди, идти после рабочего дня домой.

На этих довольно частых приемах мне доводилось переводить в беседах с иностранцами Молотову, Маленкову, Кагановичу и моему тогдашнему министру Шепилову, но недолго — менее чем через год все они лишились своих высоких постов.

На одном из приемов — в английском посольстве на Софийской набережной — я был рядом с Маленковым. Он разговаривал с послом Великобритании, и тот поднял бокал за здоровье советского руководителя. Маленков в свою очередь выпил за здоровье посла, потом они выпили за здоровье королевы, а затем Маленков обернулся ко мне: «Ну что же, давайте теперь выпьем за ваше здоровье». «Вот, — подумал я, — какие у нас, однако, человечные руководители!».

...Через несколько месяцев Маленкова назначили директором Усть-Каменогорской ГЭС — перевели, так сказать, на другую работу».

«ХРУЩЕВ НЕ СОМНЕВАЛСЯ, ЧТО ЛЮБОГО СМОЖЕТ ПЕРЕУБЕДИТЬ И ОБРАТИТЬ В СВОЮ ВЕРУ»

— Какими прежде всего качествами должен обладать переводчик такого, как вы, уровня?

Президент США Ричард Никсон, Виктор Суходрев, председатель Президиума Верховного Совета СССР Николай Подгорный и Леонид Брежнев, Москва, 1972 год. «Деятельность переводчика многогранна — это и работа на банкетах, завтраках и обедах, когда трапезы становятся удовольствием для кого угодно, но только не для переводчиков...»

— В первую очередь абсолютной сосредоточенностью и умением удерживать ее в течение долгого времени.

— Максимально сколько часов кряду вы переводили?

— Ой, вы знаете, словесными марафонами Хрущев отличался — помню, к примеру, его интервью американским журналистам в Кремле, которое длилось где-то четыре с половиной часа без перерыва. Ну разве что чай приносили — это тяжелейший был опыт!

— Любил Никита Сергеевич поговорить?

— Обожал. Хрущев считал, что если не дипломаты где-то будут общаться, а он лично, то кого угодно психологически победит, на свою сторону перетянет, поэтому постоянно хотел встречаться на высшем уровне с глазу на глаз с президентами Соединенных Штатов, с премьер-министром Великобритании, с другими западными лидерами. Он полагал, что силой своих убеждений...

— ...харизмой...

— Ну, такого слова Никита Сергеевич точно не знал, но не сомневался, что сможет любого переубедить и обратить в свою веру.

...Еще переводчику высочайшего класса необходимо доскональное знание предмета разговора — без этого точно перевести некоторые специфические моменты невозможно...

— О кукурузе, допустим...

— ...или, что гораздо серьезнее, о самом страшном оружии, которое изобрело человечество, — ядерном. Стратегические наступательные вооружения, системы противоракетной обороны — это труднейший, сложнейший предмет, изобилующий техническими деталями...

— ...терминами...

— ...но сам термин перевести — даже еще не полдела, его можно посмотреть в словаре. Ты должен понимать, что за этим стоит, разбираться, что такое дальность полета и сравнительная оценка дальности полета, сколько боеголовок может быть на одной ракете.

— И вы в это все вникали?

— Конечно. Ракета, оснащенная РГЧИН, — это вам о чем-нибудь скажет?

— Естественно, нет...

— ...а за этой аббревиатурой между тем скрывается ракета с разделяющимися головными частями индивидуального наведения...

— Как же это звучит по-английски?

— По-английски они называются MIRVs (A multiple independenty targetable reentry vehicle), и надо понимать, что это такое, — вот ведь в чем дело, потому что иначе точно не переведешь. Я вот всегда считал и говорил, когда приходилось иногда убеждать некоторых начальников, что переводчик обязан ознакомиться практически со всеми материалами, с которыми предстоит работать первому лицу государства — тому же Хрущеву, — до начала переговоров.

— То есть вы раньше Хрущева знали, о чем там пойдет речь?

Брежнев с Никсоном в Москве, 1972 год. «Я отходил в сторонку, но так, чтобы слышать, о чем они говорили, и, естественно, мне приходилось громко переводить, особенно для Брежнева»

— Не раньше, но должен, настаивал, быть в курсе, какова наша позиция, а для этого нужно ознакомиться с рядом данных, со справочными материалами, которые предоставлялись руководителю страны Министерством иностранных дел, Министерством обороны, Комитетом государственной безопасности и внешнеэкономическими ведомствами. Читал я также все справки, в которых излагалась и точка зрения противоположной стороны, — ее тоже следовало знать.

Повторяю: надо было четко представлять, какова наша позиция и к чему мы хотим прийти, — без этого, поймите, нельзя.

Одно, согласитесь, дело — быть гидом и водить экскурсии по Москве: там, даже ничего не зная, переведешь, и даже если в чем-либо ошибешься, ничего катастрофического не случится...

— ...а когда переговоры на высшем идут уровне...

— Подобное невозможно.

Из книги Виктора Суходрева «Язык мой — друг мой».

«Деятельность переводчика многогранна. Много часов приходится высиживать за столом переговоров, сопровождать высоких лиц в поездках, на встречах, так сказать, неформального характера, во время посещения ими самых разных объектов — университетов, фабрик, заводов, ферм, исторических достопримечательностей. Это и работа в том же качестве на шикарных, изысканных банкетах, завтраках и обедах, когда эти трапезы становятся удовольствием для кого угодно, но только не для переводчика, которому подчас и кусок в горло не лезет, поскольку и за обеденным столом приходится играть ту же роль. Какую? Быть единственным посредником, дающим возможность не понимающим языка друг друга людям общаться, причем так, чтобы забыли о самом присутствии переводчика.
В этом высший пилотаж моей профессии: стать как бы невидимым, но присутствующим — если хотите, необходимым злом, потому что было бы идеально, если бы все могли беседовать напрямую, глядя друг другу в глаза и говоря на одном языке.

По телевидению часто показывают, как общаются между собой государственные деятели: министры иностранных дел, премьеры и президенты. Рядом с каждым из них обязательно маячит фигура человека, чье имя дикторы не называют, но кто на самом деле является активнейшим участником любых подобных встреч, — это переводчик. Часто бывает и так, что никого другого рядом с высокопоставленными лицами нет, а ведь каждому ясно, что во время таких встреч между людьми иногда диаметрально противоположных взглядов происходит самый откровенный разговор, который, возможно, является последним средством для достижения договоренности, компромисса, понимания, короче, того, что впоследствии воплотится в официальный текст важнейшего международного соглашения.

Из этого следует, что общение между та­кими людьми и в такой обстановке не должно остаться незафиксированным, иными словами — не записанным на бумагу, но ведь нельзя ожидать, что, скажем, президент будет потом по памяти воспроизводить и записывать страницу за страницей содержание своей беседы, переговоров. Это может сделать только переводчик — что он и делает, причем тогда, когда рабочее время того, кому он целый день помогал, заканчивается и тот уходит отдыхать. Вот тут-то и начинается второй, ничуть не менее сложный этап работы переводчика: он должен, потратив немногим меньше часов, чем на саму беседу, продиктовать, зафиксировать на бумаге с максимальной точностью, практически дословно, абсолютно все, что обсуждалось, включая, казалось бы, самые обыденные темы, ибо на подобных встречах второстепенного быть не может.

Приведу достаточно красноречивый пример. После двухдневных переговоров между Никитой Сергеевичем Хрущевым и президентом США Джоном Кеннеди в 1961 году в Вене я надиктовал 120 страниц текста, который и составил содержание того, о чем два лидера беседовали, как принято было сообщать, с глазу на глаз, в присутствии лишь переводчиков. Именно такие записи ложатся потом в основу работы многих ведомств по продвижению устных договоренностей, высказанных идей, воплощению их в какие-то официальные документы и соглашения (не говоря уже о чисто историческом, архивном значении подобных записей).

Этим мне и приходилось заниматься практически на всем протяжении карьеры, так что в конце многих документов о важнейших встречах руководителей моей страны с высшими представителями других государств, прежде всего США, Англии, Индии, покоящихся сейчас в архивах, напечатано, как официально положено: «Записал В. Суходрев».

— Любопытно, а какой-то акцент у вас был? Вот если забросить вас, например, в Соединенные Штаты, определят американцы, что вы не оттуда?

— Нет, но также и англичане не определят, что я не их подданный. Мне даже трудно объяснить, что это, — возможно, есть тут что-то актерское, психологическое: я быстро начинаю перенимать тот акцент, на котором говорит мой собеседник.

Могу точно сказать: если переговоры ведутся с американцами, им будет не совсем удобно слушать переводчика с лондонским произношением, но так же и английский руководитель будет чувствовать себя не очень комфортно, слушая переводчика, который изъясняется с явным американским выговором. Поэтому я даже не старался, но автоматически, в зависимости от того, кто напротив меня сидел, подстраивался под него и под тот или иной акцент.

Визит Леонида Брежнева в США, Вашингтон, 1973 год. «Тогда окружение президента — люди, которые занимались тем, что сейчас мы называем пиаром, — всячески старалось подчеркнуть, что только Никсон имеет особые отношения с лидером другой сверхдержавы, то есть Советского Союза»

— Зачем в процессе подготовки к очередным переговорам вы тщательно изучали Библию?

— Нет, не в процессе подготовки — у меня вообще было любимое занятие: вечерами клал перед собой Библию на русском и на английском языке, наугад открывал любой из томов и читал, причем это уже переводческий такой закидон небольшой — читаешь и мысленно переводишь: не вслух, а про себя. В любой момент ты можешь напороться на какое-то предложение или отрывок, который не знаешь, как перевести, и тогда открываешь это же место в Библии на другом языке и смотришь, как это выглядит там.

Кстати, это хобби помогло мне понять, сколь великими были люди, которые переводили когда-то Библию на латынь, на древнегреческий, а потом с них на все современные языки мира. Разумеется, я сравнивал только два текста — английский и русский, но и по ним видел: это величайший образец литературного перевода.

«В КОНЦЕ ЖИЗНИ ОТ СЕБЯ БРЕЖНЕВ НИЧЕГО УЖЕ НЕ ГОВОРИЛ — ЧИТАЛ ТЕКСТ, НАПЕЧАТАННЫЙ КРУПНЫМ ШРИФТОМ»

— Вы, к слову, из иностранных языков только английским владеете?

— Нет, второй язык у меня французский, но знаю его не настолько, чтобы работать в качестве переводчика. В Париже, однако, буду чувствовать себя как рыба в воде, а вообще-то, как лингвисту мне предельно неуютно в стране, языка которой не знаю, — это ужасно! Повезло, слава Богу, что сейчас английский общеупотребительным стал и его понимают, можно сказать, во всем мире, хотя и не каждый все-таки человек и не в каждом магазине в той же Дании или, предположим, в Германии его знает.

— Сколько всего вы стран посетили, никогда не считали?

— Ой, много. Некоторые десятки раз — ту же Америку.

— Вы утверждаете, что права на ошиб­ку у вас не было, но вы же живой человек...

— Бывало так, что по окончании переговоров, вспоминая то, что происходило на них, или во время записи — переводчик ведь должен еще восстановить по памяти их ход и воспроизвести все на бумаге...

— ...на всякий случай...

— Кстати, доступ ко многим из этих документов, которые хранятся в архиве, уже открыт, и там в самом конце последней страницы можно найти пометку: «Записал В. Суходрев», так вот, когда заглядываешь в свой блокнот, все вспоминаешь, а перенося это на бумагу, понимаешь, что где-то что-то можно было сказать лучше — прежде всего стилистически (грамматически это все-таки было на уровне!) — или образнее, но чтобы допустить какую-то смысловую, а тем более политическую ошибку — нет, это было исключено по определению.

— Допустим, но вы же что-то могли недослышать, недопонять, в конце концов, тот, кого переводите, мог произнести что-то тихо, вообще отвернуться — ситуации такие бывали?

— Если иногда какие-то проблемы и возникали, тогда — ну что делать? — можно было переспросить.

— И вы переспрашивали?

— Конечно.

— Леонид Ильич Брежнев говорил невнятно — вы в его спичах все понимали?

Ричард Никсон с супругой Тельмой, Виктор Суходрев и Леонид Брежнев в Кремле. «В 74-м он в последний раз нанес визит в качестве президента в Советский Союз, причем тогда уже тучи над Никсоном сгустились. Через несколько месяцев после посещения СССР он ушел в отставку»

— Это как раз понимал, и хотя у него действительно были проблемы с дикцией, он не всегда так разговаривал. С другой стороны, в конце жизни от себя он ничего уже не говорил — читал текст, напечатанный крупным шрифтом: мы эти листы называли между собой «разговорники».

— Вам, получается, вообще с ним лег­ко было?

— Тогда — да, потому что передо мною ле­жала копия, и я знал, что от нее он не ото­й­дет.

Из книги Виктора Суходрева «Язык мой — друг мой».

«Последняя советско-американская встреча на высшем уровне, в которой участвовал Брежнев, состоялась в июне 1979 года в Вене — к этому времени после многолетних сложных переговоров стороны пришли, наконец, к согласию, и был подготовлен для подписания Договор ОСВ-2.
Замечу: по состоянию здоровья Леонид Ильич уже не мог отправиться самолетом в Вашингтон, хотя по очередности визитов именно он должен был прибыть в США (до этого в Советском Союзе подряд побывали Никсон и Форд).

Непосредственно в день приезда в Вену Брежнева и президента США Джимми Картера глава Австрийской Республики пригласил, чтобы поприветствовать, в свою резиденцию. Была запланирована очень короткая беседа чисто протокольного характера, но даже там несколько слов благодарности за оказанное гостеприимство наш генсек произнес не от себя, а зачитал по листку бумаги с заранее подготовленным текстом.

Вечером того же дня в Венском оперном театре в честь высоких гостей давали оперу Моцарта «Похищение из сераля». Леонид Ильич в театр идти не хотел и еще на встрече с президентом Австрии об этом сказал Картеру. Тот стал уговаривать Брежнева прийти хотя бы на первое действие, чтобы обозначиться перед прессой, и на этот раз Леонид Ильич ответил ему не по бумажке: «Ну что ж, если господин Картер пойдет, то и товарищ Брежнев там будет», и он действительно появился в цент­ральной ложе вместе с Картером и президентом Австрии и даже высидел первое действие.

В течение следующих двух дней состоялось несколько раундов переговоров — по нашей инициативе (по понятной причине) все они были довольно короткими. Отдельным пунктом в программе значилась и встреча глав государств наедине, в присутствии лишь одних переводчиков — нашей стороне она нужна была, чтобы продемонстрировать всему миру дееспособность генсека, развеять слухи о его немощности.

Встреча проходила в резиденции американского президента, и присутствовали на ней четыре человека: два руководителя и два переводчика. Сначала Леонид Ильич зачитал свой «разговорник», затем высказаться наступил черед Картера.

В основном оба выступления носили характер общих пожеланий и надежд на дальнейшее развитие отношений, затрагивались и некоторые конкретные темы. Было также известно, что в ходе беседы Картер поднимет несколько вопросов, в нашем «разговорнике» не обозначенных, на которые надо будет отреагировать.

На этот случай Александров дал мне с десяток листов с текстами ответов генсека на возможные заявления или вопросы президента, но, разумеется, мы не могли знать, в какой последовательности они будут поступать от Картера, поэтому моя задача заключалась в том, чтобы в соответствующий момент быстро найти необходимый листок и передать его Брежневу.

Мы также предполагали, что Картер по­ставит вопросы как в широком аспекте, так и в узком, поэтому решили: в первом случае, отвечая, Леонид Ильич зачитает всю страницу, а во втором — примерно половину, ну и вот в ходе беседы Картер задает вопрос, требующий короткого ответа. Я в очередной раз быстро нахожу нужный листок и, зачеркнув лишнее, передаю его Брежневу. Тот зачитывает до зачеркнутого места и вдруг, повернувшись ко мне, довольно громко спрашивает: «А что, вторую половину читать не надо?». Мне пришлось так же громко, чтобы он услышал, ответить: «Не надо, Леонид Ильич...».

Естественно, Картер и его переводчик все это слышали и видели — вообще, происходящее было понятно и без перевода...».

«БРЕЖНЕВ ВДРУГ КО МНЕ ОБРАТИЛСЯ: «ВИТЯ, КАК, ПО-ТВОЕМУ, ПРОШЛА МОЯ ПЕРВАЯ БЕСЕДА С НИКСОНОМ?»

— Существует такое понятие, как про­токол, но вот, предположим, лидеры двух стран куда-то идут быстрым шагом, и вам за ними приходится поспевать. Как ухитриться двигаться так, чтобы слышать то, о чем они, может быть, говорят вполголоса, и при этом не путаться у них под ногами?

— Вопрос хороший, а ответ я проиллюстрирую на конкретном примере. В 72-м, 73-м и 74-м годах происходили встречи Брежнева и тогдашнего американского президента Ричарда Никсона. В 72-м он приезжал...

— ...во Владивосток, по-моему...

— Нет, во Владивостоке позже был Форд, а Никсон — сначала Москву посетил, потом в 73-м году Брежнев прибыл в Вашингтон, откуда направился на тихоокеанское побережье, где у главы США находилась летняя резиденция, и в 74-м он в последний раз нанес визит в качестве президента в Советский Союз, причем тогда уже тучи над ним сгустились.

С Дмитрием Гордоном. «Высший пилотаж моей профессии — стать как бы невидимым, но присутствующим...»

— Полтергейст, как  шутники говорили. Имелся в виду, естественно, знаменитый Уотергейтский скандал (многочисленные нарушения законности со стороны должностных лиц Белого дома в период президентской избирательной кампании 1972 года)...

— Да, а в 74-м дело уже совсем было плохо. Что говорить, если через несколько месяцев после посещения СССР он вышел в отставку под угрозой обвинения в причастности к Уотергейтскому скандалу и привлечения к ответственности в порядке импичмента. Тогда его окружение — люди, которые занимались тем, что сейчас мы называем пиаром, — всячески старалось подчеркнуть, что только Никсон имеет особые отношения с лидером другой сверхдержавы, то есть Советского Союза, Брежневым. В частности, когда мы ездили в Крым, в Ялту, и там гуляли по набережной, американцы, прежде всего пресс-секретарь президента США, умоляли меня не подходить к лидерам близко, как-то от них отстраниться. Я разводил руками: «Но мне же необходимо слышать (так я на ваш вопрос отвечаю. — В. С.), о чем они говорят». — «Да, но постарайтесь держаться так, чтобы не попадать...

— ...в объективы...

— ...в камеры, чтобы у зрителя создавалось ложное впечатление, якобы они друг с другом общаются, как очень близкие люди, если хотите, друзья». Вот мне и приходилось, если они присаживались где-то там, куда допускали прессу, все время быть в стороне. Были просто такие точки — это называется по-английски «photo opportunity» (удобный момент для съемки, позирование перед прессой. — Д. Г.), где сосредотачивались кино-, фото- да и пишущие журналисты. Я отходил в сторонку, но так, чтобы слышать, что они говорили, и, естественно, мне приходилось громко переводить, особенно для Брежнева, у которого к тому времени было плохо еще и со слухом.

— Стал глуховат?

— Да, с каждым годом слышал все хуже и хуже — особенно на одно ухо.

Из книги Виктора Суходрева «Язык мой — друг мой».

«Первый официальный визит американского президента в СССР начался 22 мая 1972 года в четыре часа дня по московскому времени — именно в этот момент в аэропорту Внуково-2 приземлился президентский «боинг». У трапа самолета Ричарда Никсона встречали Подгорный и Косыгин, некоторые наши министры, причастные к предстоящим переговорам на высшем уровне, сотрудники посольства США, а также малочисленная группа «представителей трудящихся» — так было определено сценарием, утвержденным Политбюро с учетом сложных политических условий, в которых проходил этот визит, ведь США в то время не просто продолжали воевать во Вьетнаме, но еще и активизировали там свои действия. Американцы бомбили территорию Северного Вьетнама, вели наземные боевые операции, и это не могло не отразиться на атмосфере встречи.

Высокого гостя приветствовал в аэропорту почетный караул из представителей трех родов войск, на ветру развевались государственные флаги СССР и США — словом, весь протокольный церемониал был соблюден. Строй почетного караула вместе с Никсоном обошел Подгорный, а по окончании церемонии Подгорный, Косыгин и Никсон сели в одну машину, и длинный кортеж направился в Кремль.

Ленинский проспект и другие улицы, ведущие в сторону Кремля, были украшены советскими и американскими флагами — не было, правда, только «восторженных» толп москвичей, которых ради руководителей дружественных государств обычно собирали по разнарядке. Более того, даже случайных прохожих к краям тротуаров не подпускали — все это оговорили заранее.

Никсона поселили в Кремле, в апартаментах по соседству с Оружейной палатой, и там же, в отдельном крыле, разместили его ближайших помощников, включая Киссинджера — над зданием впервые в его истории развевался государственный флаг Соединенных Штатов Америки. Подгорный и Косыгин откланялись, напомнив гостю, что вечером, после того как Никсон отдохнет от утомительного перелета, они с ним вновь встретятся — на официальном банкете в Кремле.

Едва президент ушел, рядом со мной появился помощник Брежнева Александров — он попросил немедленно догнать Никсона и сообщить ему о том, что Леонид  Ильич готов встретиться с ним с глазу на глаз до начала банкета, — при этом я должен подчеркнуть, что генсек будет на встрече один (за исключением, разумеется, переводчика), а Никсон, если пожелает, может взять с собой своего переводчика.

Никсона я настиг буквально перед самой дверью его покоев и передал предложение Брежнева. Президент был несколько удивлен, поскольку о такой встрече услышал впервые, но вместе с тем явно обрадовался и без малейших колебаний согласился, добавив, что придет без переводчика, так как полностью доверяет мне.

Где-то в начале восьмого Никсон спустился на первый этаж, где я его уже ждал. Узнав от меня, что встреча пройдет в кремлевском кабинете Леонида Ильича, президент поинтересовался, далеко ли нам ехать: его машина стояла наготове у входа. Я объяснил, что до кремлевского кабинета спокойным шагом можно дойти минут за 10, Никсон сказал, что с удовольствием прошелся бы пешком по Кремлю, и мы направились в сторону здания Совета Министров на Ивановской площади. Шли вдвоем, а на некотором расстоянии впереди и позади следовали американские сотрудники охраны и наши ребята из «девятки».

Вечер был ясный, после грибного дождика, который встретил Никсона в аэропорту, погода наладилась, майская яркая зелень радовала глаз... Лифт поднял нас на второй этаж, и мы оказались возле кабинета, который когда-то занимал Сталин, а позднее Хрущев. В приемной (ее называли предбанником) уже находился Александров — он распахнул дверь, после чего Никсон, а за ним и я вошли в кабинет.

Навстречу, широко улыбаясь, шел Брежнев. Лидеры тепло поприветствовали друг друга, Генеральный секретарь ЦК КПСС предложил гостю сесть напротив него, официант принес чай и печенье.

Леонид Ильич выразил удовлетворение в связи с первым в истории официальным визитом президента США в СССР, а затем напомнил Никсону, что однажды они с ним уже мимолетно встречались, а именно в 1959 году, летом, когда он, Брежнев, вместе с Хрущевым и другими советскими руководителями присутствовал на открытии Национальной выставки США в Сокольниках.

Слегка, как мне показалось, заискивая, Брежнев также напомнил Никсону о том, что на выставке была сделана фотография, которая потом обошла все газеты мира, — на ней запечатлены Никсон и Хрущев во время своего знаменитого «кухонного спора». «Так вот, я тоже там есть, справа от вас, но вы, может, этого уже не помните?» — спросил Леонид Ильич. Никсон с улыбкой ответил, что, конечно же, помнит (не сомневаюсь: перед отлетом эту фотографию 13-летней давности помощники ему показали — думаю, тогда, на выставке, стоя рядом, ни Брежнев, ни Ричард Никсон и не помышляли, что когда-нибудь встретятся в Кремле в качестве руководителей двух государств).

Переходя к деловой части беседы, Леонид Ильич объяснил президенту, сколь нелегко было советским лидерам принять решение о приглашении его, Никсона, в СССР в условиях эскалации США военных действий во Вьетнаме, но ради высших интересов Советского государства, ради нормализации и улучшения советско-американских отношений наше руководство пошло на то, чтобы эта встреча состоялась. В ходе беседы Брежнев в общих чертах затрагивал и другие вопросы, которые, по его мнению, предстояло обсудить в ходе визита. Говорил он довольно долго — Никсон время от времени ему отвечал, также не вдаваясь в подробности.

В целом же создавалось впечатление, что оба лидера хорошо понимают друг друга и находятся, так сказать, на одной волне. В какой-то момент Леонид Ильич начал говорить о своем желании установить особые личные отношения с президентом США, которые, завязавшись в эти дни, затем укреплялись бы в ходе последующих встреч, а в промежутках между ними поддерживались бы перепиской. Никсон ответил в том же ключе и напомнил об особых отношениях, сложившихся во время войны между Сталиным и Рузвельтом, отметил, что благодаря своим личным контактам они могли находить решения спорных вопросов даже тогда, когда это не удавалось бюрократам.

Здесь Брежнев и Никсон обменялись фразами, которые в том или ином варианте любят произносить высшие государственные руководители: нельзя, мол, доверять важнейшие вопросы бюрократам, потому что те способны похоронить любое важное дело, утопить его в потоке бумаг (многие высокопоставленные лица, с которыми мне довелось работать, при случае не упускали возможности сделать в сторону чиновничества саркастические выпады).

Беседа между тем продолжалась. Леонид Ильич обмолвился, что, когда он только еще начинал свою политическую деятельность, один очень известный представитель старой гвардии большевиков как-то подчеркнул в разговоре с ним важность установления именно доверительных личных отношений с людьми.

«Я навсегда запомнил этот мудрый совет», — признался Брежнев.

Никсон в своих мемуарах вспоминает об этой беседе и конкретно о высказывании генсека относительно совета, когда-то данного ему представителем старой гвардии большевиков, и задается вопросом: кто же это был? уж не Сталин ли?

Признаться, эти слова Леонида Ильича заинтересовали и меня, а ответ я вскоре получил из уст самого Брежнева, но об этом чуть ниже.

Беседа лидеров затягивалась. По времени уже должен был начаться банкет, но Леонид Ильич не смотрел на часы и продолжал разговор. Потом, правда, сказал, что они, видимо, заработали свой ужин, и предложил президенту отправиться в Грановитую палату. Никсон ответил, что он только заедет за женой и тотчас присоединится к Брежневу на банкете».

Из книги Виктора Суходрева «Язык мой — друг мой».

«Брежнев несколько поотстал, я шел рядом, и вдруг он ко мне обратился: «Витя, ты много раз в таких встречах участвовал — как, по-твоему, прошла моя первая беседа с Никсоном? Думаю, он мое откровение оценил?..».

Я едва улыбку сдержал: получилось прямо-таки по-библейски — откровение Леонида! Разумеется, он имел в виду откровенность... Ответил я предельно серьезно и значительно: «Уверен, что ваша беседа прошла очень хорошо и явилась достойным началом визита американского президента в нашу страну».

Брежнев просиял так, будто ему орден вручили, и тут вспомнил вдруг о «представителе старой гвардии большевиков», о котором рассказывал Никсону, — том самом, что дал совет устанавливать доверительные личные отношения с людьми. «Знаешь, Витя, я не хотел Никсону говорить, но это был Вячеслав Михайлович Молотов...».

Спускаемся к реке... Бросив взгляд на идущих впереди Никсона, Подгорного и Косыгина, Леонид Ильич продолжил: «Ну и коллеги у меня, Витя! Пригласили человека в гости, так хоть улыбайтесь, проявляйте гостеприимство, как всегда на Руси бывало, так нет же, с каменными лицами идут. Ну да ладно, пойдем к ним».

Киев — Москва — Киев

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter