Сын экс-первого секретаря ЦК КПСС и председателя Совета Министров СССР Никиты Сергеевича Хрущева Сергей ХРУЩЕВ: «Отец повторял: «Мы строим рай на земле, но нельзя жить в раю, окруженном колючей проволокой»

«Никита Сергеевич был сталинистом, поэтому уничтожал Сталина только как функцию, но не как личность»

— Вы сослались на воспоминания охранников. Хочу зачитать цитату, принадлежащую одному из них, и мне хотелось бы, чтобы вы ее прокомментировали...

— Как, простите, его фамилия?

— Уже не припомню, а написал он так: «Вскоре после смерти Сталина на его дачу приехал Хрущев. Походил по хорошо известным ему комнатам, постоял у дивана, на котором вождь умер, увидел на стене фотографию Сталина с Василием и Светланой, сорвал, бросил на пол и стал топтать ногами. Я никогда не видел человека в такой ярости...». Возможно такое?

— Я спросил не случайно фамилию, потому что один из главных «писателей», который представляется личным охранником Иосифа Виссарионовича, на самом деле был дежурным по ложе в Большом театре. Разумеется, на дачу к Сталину его не допускали — это исключено, — а когда там собирались создать музей, вечером накануне открытия Никита Сергеевич решил его осмотреть, и все мы поехали с ним.

— Вы тоже?

— И я, и Алексей Иванович Аджубей. Там все уже подготовили — расставили, разложили... Мнение о Сталине у Никиты Сергеевича (не знаю, как у Берии) было очень противоречивым — он ведь провел с ним жизнь, был сталинистом (потом уже переродился), они изо дня в день долго общались... Поэтому Хрущев уничтожал Сталина только как функцию, но совсем не как личность. Да, он мог относиться к этому человеку критически, но никогда не отзывался о нем уничижительно, а чтобы топтать фотографии — нет, таких чувств у него никогда не было.

Мы походили... Там, помню, лежали пластинки, на одной из которых рукой Сталина было написано: «На два такта шибче». Меня слово «шибче» зацепило...

— Русский человек все-таки!

— Да. Отец дал указания, мы уехали. Позже я спросил, как там, что и услышал: «Решили музей не открывать».

То, что какой-то охранник такие «воспоминания» написал, — ерунда. Понимаете, отрицательный имидж Хрущева создавался целенаправленно, ведь одно дело, если он сводит личные счеты, и другое — если разоблачает преступления руководителя государства, который уничтожил миллионы людей. Отец этого простить Кобе не мог, он повторял: «Мы строим рай на земле, но нельзя жить в раю, окруженном колючей проволокой».

В то же время они (я имею в виду высшее руководство страны) были отравлены Сталиным, и все их разговоры неизменно переходили на него. 20 фраз — и вот уже Хрущев говорит о Сталине, Микоян, Каганович, Молотов... Одни отзывались лучше, другие хуже, одни восхваляли, другие, наоборот, упрекали в том, что он с нашей страной сделал...

Февраль 1956 года, знаменитый XX съезд КПСС, на котором впервые прозвучала острая критика в адрес Сталина, а выражение «культ личности» прочно вошло в общеупотребительную лексику. Руководители партии и правительства с журналистами

— Какое все-таки сильное влияние он на них оказал...

— Поэтому все эти рассказы «свидетелей» из Большого театра — полная чушь. Не было у отца никаких личных мотивов...

— Одной из главных исторических заслуг Никиты Сергеевича Хрущева я считаю то, что он положил конец культу личности Сталина и выпустил миллионы узников из лагерей. Прочитать такой разоблачительный доклад с трибуны ХХ съезда КПСС — на это мог решиться только очень смелый, глубокий, мощный человек. Трудно ли было ему на это пойти и как отнеслись к его шагу соратники по партии?

— Я уже говорил: он верил, что мы строим другое общество, рай (хотя все представляют по-разному, что это такое), поэтому Никита Сергеевич считал: раз совершены грехи, в них надо покаяться. «Мы, — говорил, — должны сказать это людям, и пусть уж они решат, что с нами делать». С другой стороны, как политик Хрущев понимал: если не покаешься и будешь продолжать такую политику, — а он не мог и не хотел этого! — все выйдет наружу. «Если мы промолчим, потом нам все это скажут, и тогда уже мы процессом управлять не будем», — твердил он соратникам и таки убедил их. Решение сделать этот доклад было принято после долгих споров, а перед самым прочтением разразился скандал, потому что Хрущев свой доклад расширил.

«В результате изначально секретный доклад зачитали всем, кто хотел слушать»

— Ваш отец не советовался разве с товарищами по Бюро, каков будет окончательный текст?

— Был текст одобренный, который оканчивался 37-м годом, но, опираясь на выводы специально созданной комиссии Поспелова, он его потом переписал и дополнил. Поэтому на Бюро опять долго спорили, но Хрущев в результате всех одолел. Соратники согласились: «Доклад сделаем, но пусть он будет секретным». И снова он их обошел. «Хорошо, — сказал, — вот мы написали: «Сов. секретно», доложили съезду, а что же, рядовые члены партии знать об этом не будут?». Пошумели еще и договорились прочитать текст членам партии — шести миллионам человек, а потом Никита Сергеевич говорит: «Да, но у нас же растет смена — надо еще комсомол поставить в известность». Это еще 18 миллионов человек, а Хрущев между тем продолжал: «Что же, мы нашим советским людям не доверяем?». Дописали: «...а также беспартийному активу». В результате доклад зачитали всем, кто хотел слушать.

Празднование 70-летия Иосифа Сталина, 21 декабря 1949 года. Торжественный доклад читает Вячеслав Молотов, в центре — Никита Хрущев

Из книги Никиты Хрущева «Воспоминания».

«Почему мы создали комиссию Поспелова? Я рассуждал так: мы идем к съезду партии, первому после смерти Сталина. На нем должны взять на себя обязательства по руководству партией и страной, а для этого надо точно знать, что делалось прежде и чем были вызваны решения Сталина по тем или иным вопросам. Особенно это касалось людей, которые были арестованы, — вставал вопрос: за что они сидели и что с ними делать дальше?

Тогда в лагерях находилось несколько миллионов человек. Уже прошло три года после смерти Сталина — за это время мы не смогли порвать с прошлым, не смогли набраться мужества, обрести внутреннюю потребность приоткрыть полог и заглянуть, что же там на деле за этой ширмой? Что кроется за всем тем, что происходило при Сталине? Что означают бесконечные аресты, суды, произвол, расстрелы? Мы сами были скованы своей деятельностью под руководством Сталина и еще не освободились от посмертного его давления, хотя и не могли представить себе, что все эти расстрелы могли оказаться необоснованными, что это, говоря юридическим языком, сплошное преступление, а ведь это так!

Сталиным были совершены уголовные преступления, которые наказуются в любом государстве, за исключением тех, где не руководствуются никакими законами. Получалась двойственная ситуация: Сталин умер, мы его похоронили, а безвинные люди находились в ссылке... Следовательно, все в порядке? Продолжается старая политика и все, что было сделано при Сталине, одобряется? Даже несправедливые аресты и казни? А ведь людей, которые умерли заклейменными как «враги народа», никто и не думал реабилитировать.

Генрих Ягода и Никита Хрущев осматривают строительство канала Москва — Волга

Наиболее информированными об истинных размерах и причинах сталинских репрессий были, как я считаю, Молотов, Ворошилов и Каганович. Полагаю, что Сталин обменивался с ними мнением на этот счет, хотя Каганович всех тонкостей, вероятно, не знал: вряд ли Сталин с ним откровенно делился. Такой подхалим, как Каганович, да он отца родного зарезал бы, если бы Сталин лишь моргнул и сказал бы, что это необходимо в интересах какого-то дела. Сталину и не требовалось втягивать Кагановича: тот сам больше всех кричал где надо и где не надо, из кожи вон лез в угодничестве перед Сталиным, арестовывая направо и налево и разоблачая «врагов» (когда он пришел в Наркомпуть, развернулся там в полную силу).

После смерти Сталина среди нас не было человека, который считался бы признанным руководителем. Претенденты были, но признанного всеми лидера не имелось, поэтому и поручили сделать доклад мне, хотя при этом некоторые, в их числе Ворошилов и Каганович, возражали против того, чтобы говорить на съезде что-либо о незаконных репрессиях при Сталине.

Я подготовил доклад, его обсудили на Пленуме ЦК и одобрили. Доклад явился плодом коллективного творчества, к его составлению были привлечены большие силы в самом ЦК, из научно-исследовательских институтов и ряда других органов, а также лица, которые обычно привлекались к составлению отчетных докладов.

Начался съезд, состоялся доклад, развернулись прения, и хотя шел съезд хорошо, для нас это было, конечно, испытанием. Все выступавшие между тем одобряли линию ЦК, не чувствовалось никакой оппозиции, ходом событий не предвещалось никакой бури, однако я не был удовлетворен. Мучила мысль: «Вот кончится съезд, будет принята резолюция, и все это формально, а что дальше? На нашей совести останутся сотни тысяч безвинно расстрелянных, включая две трети состава Центрального Комитета, избранного на XVII съезде. Мало ведь кто уцелел — почти весь партийный актив был расстрелян или репрессирован. Редко кому повезло так, что он остался живым: что же теперь?».

Середина 30-х, совместное заседание Совета Союза и Совета национальностей I сессии ВС СССР I созыва. Слева направо во втором ряду — Андрей Жданов и Георгий Маленков, в первом — Матвей Шкирятов, Лаврентий Берия, Никита Хрущев, Иосиф Сталин

Записка комиссии Поспелова сверлила мне мозг. Наконец, я собрался с силами и во время одного из перерывов, когда в комнате Президиума ЦК находились только его члены, снова поставил вопрос: «Товарищи, а как быть с запиской Поспелова? Как быть с прошлыми расстрелами и арестами? Кончится съезд, и мы разъедемся, не сказав своего слова? Ведь мы уже знаем, что те, кто подвергся репрессиям, были невиновны и не являлись «врагами народа», — это честные люди, преданные партии, революции, ленинскому делу строительства социализма в СССР. Они будут возвращаться из ссылки — мы же держать их теперь там не станем. Надо подумать, как их возвратить с честью». Мы же к тому времени еще не приняли решения о пересмотре дел и возврате невинно заключенных домой.

Как только я кончил говорить, сразу все на меня набросились. Особенно Ворошилов: «Что ты? Как это можно? Разве возможно все это рассказать съезду? Как это отразится на авторитете нашей партии, нашей страны? Этого же в секрете не удержишь, и тогда нам предъявят претензии. Что же мы скажем о нашей личной роли?». Очень горячо возражал и Каганович, и тоже с тех же позиций. Это были позиции не глубокой партийности, а шкурные, это было желание уйти от ответственности, и если преступление состоялось, замять его и прикрыть.

Я им: «Даже если рассуждать с ваших позиций, скрыть это невозможно. Люди будут выходить из тюрем, приезжать домой, расскажут родственникам, знакомым, друзьям и товарищам, как все было, и достоянием всей страны и всей партии станет то, что оставшиеся в живых были репрессированы невинно.

Люди отсидели по 15 лет, а кое-кто и гораздо больше, и совершенно ни за что — все обвинения были выдумкой. Умолчать невозможно, потом прошу подумать вот над чем: мы проводим первый после смерти Сталина съезд. Считаю, что именно на таком съезде мы должны чистосердечно рассказать всю правду о жизни и деятельности нашей партии и Центрального Комитета за отчетный период. Мы отчитываемся сейчас за период после смерти Сталина, но как члены ЦК обязаны сказать и о сталинском периоде. Мы же были в руководстве страны вместе со Сталиным, и когда от бывших заключенных партия узнает правду, нам скажут: позвольте, как же так? Состоялся XX съезд, и там нам ни о чем не рассказали, а мы ничего не сумеем ответить. Сказать, что ничего не знали, будет ложью, ведь мы теперь знаем обо всем правду — и о репрессиях, ничем не обоснованных, и о произволе Сталина».

Никита Сергеевич с нобелевским лауреатом Михаилом Шолоховым. Москва, 1963 год

В ответ опять очень бурная реакция. Ворошилов и Каганович без конца повторяли: «Нас притянут к ответственности — партия обретет это право. Мы входили в состав руководства, и если не знали всей правды, так это наша беда, но ответственны мы за все».

Я им: «Если рассматривать нашу партию как основанную на демократическом централизме, то мы, ее руководители, не имели права не знать. Я и многие другие находились в таком положении, что, конечно, не ведали многого, потому что был установлен такой режим, когда ты должен знать только то, что тебе поручено, а остального тебе не говорят, и не суй дальше этого нос.

Мы нос и не совали, но не все были в таком положении. Некоторые из нас знали, а некоторые даже принимали участие в решении этих вопросов, поэтому степень ответственности здесь разная. Лично я как член ЦК партии с ее XVII съезда и как член Политбюро с ее XVIII съезда готов нести свою долю ответственности, если партия найдет нужным привлечь к ответственности тех, кто был в руководстве во времена Сталина, когда допускался произвол».

Со мной опять не соглашались. Возражали: «Да ты понимаешь, что произойдет?». Особенно крикливо реагировали Ворошилов и Молотов. Ворошилов доказывал, что вообще это делать не надо: «Ну, кто нас спрашивает?» — повторял он. Я снова: «Преступления-то были? Нам самим, не дожидаясь других, следует об этом сказать, ведь когда нас начнут спрашивать, станут уже осуждать. Я не хочу этого и не буду брать на себя такую ответственность».

...Съезд выслушал меня молча. Как говорится, слышен был полет мухи — все настолько неожиданным оказалось. Делегаты были поражены рассказом о зверствах, которые были совершены по отношению к заслуженным деятелям, старым большевикам и молодежи. Сколько погибло честных людей, которые были выдвинуты на разные участки работы, — это была трагедия для партии и для делегатов съезда! Вот как родился доклад на XX съезде КПСС о злоупотреблениях со стороны Сталина».

— Чисто по-человечески Никита Сергеевич не боялся на этот шаг идти?

— По словам отца, когда он накануне ложился спать, думал, что его могут попробовать арестовать, но я не думаю, что он это говорил всерьез. Маршал Жуков, к примеру (а он уже был первым заместителем министра обороны), Сталина ненавидел, председатель КГБ Серов был близок к Хрущеву, поэтому кто арестовывать будет? Не лично же Маленков из соседней квартиры с финкой придет.

«И кто чуть не стал именем России? Усатое лицо кавказской национальности»

— Коммунисты, услышав такой доклад, с ума не сошли?

— Естественно, у людей был шок. Мы на самом деле не знаем, правильно ли было развенчивать культ личности — возможно, это ошибка, потому что, если в сообществе рабов вы разоблачаете божество, ваша правда вызывает сложную, неоднозначную, прямо скажем, реакцию. Подавляющее большинство делегатов — кроме тех, у кого родные и близкие были расстреляны, сидели, или думающих — восприняли доклад как собственную обиду. Как же так: покусился на Бога! Это все равно что я приду в церковь и начну кричать верующим, как когда-то коммунисты и воинствующие атеисты: «Господа нет!». Ну и что? Надают по шее и выкинут, хотя Бога, наверное, на самом деле не существует.

Эта реакция, возможно, и создала ту почву, на которой сейчас в России сталинизм расцветает. Мы ведь не знаем, почему шоферы стали вешать портрет Сталина на лобовое стекло, почему люди хотят верить, что Хрущев разоблачил культ личности из каких-то личных соображений. Может, мудрые китайцы правы: Мао они оставили на банкноте, не сняли его портрет на площади Тяньаньмэнь, тем не менее великого кормчего в Китае забывают и он у них уже не воскреснет.

Сергей Хрущев — Дмитрию Гордону: «Версию о том, что Сталину подсыпали яду, выдумали в Америке»

— Просто идут другим курсом...

— Нет, я с китайцами говорил: о председателе Мао уже не вспоминают, а если же вы посмотрите на Москву, там сейчас имя Сталина постоянно звучит...

— Провели телепроект «Имя России» — опять он...

— Да, и кто чуть не стал ее именем? Усатое лицо кавказской национальности. Сейчас россияне свой выбор стараются оправдать, но это же страшно... Что же касается доклада, я даю этому событию очень противоречивую оценку, но отец поступить иначе не мог. Как искренне верящий человек, он был уверен: чтобы дальше творить добро, нужно разоблачить зло.

Из книги Никиты Хрущева «Воспоминания».

«Однажды я услышал чтение одной из последних глав романа Шолохова «Они сражались за Родину». Михаил Александрович верен своим творческим приемам: историю периода злоупотреблений Сталина, его расправ над верными и честными кадрами, воспитанными Лениным, он передает в форме беседы двух рыбаков. Сидят они, разговаривают, и один задает другому вопрос: «Как понимать товарища Сталина? Говорят, что он проглядел, а сколько людей было наказано, сколько казнено! Как мог Сталин допустить это?». — «Да, трудно понять», — отвечает другой, тогда первый опять спрашивает: «А не Берия ли тут главный виновник — ведь это он все Сталину докладывал?». И ответ: «Да, все дело в Берии».

Михаил Александрович — умный человек и хороший писатель, но тот факт, что он навязывает читателям подобное понимание трагедии партии и народа, когда столько людей погибло от руки Сталина, конечно, не является украшением этого автора. Тут ведь элементарная вещь: не Берия создал Ежова, а еще раньше — Ягоду, все они последовательно сходили со сцены. Одни «герои», созданные Сталиным, заменялись другими, и это тоже было логичным для Сталина. Сталин чужими руками уничтожал честных людей, знал, что они чисты перед народом и перед партией, а гибли они в результате только того, что он их боялся и не доверял им, поэтому надо было постепенно убирать одних душителей и заменять другими. Так сложилось три эшелона карателей: сперва Ягода, затем Ежов, потом Берия.

На Берии это оборвалось, точнее, не на самом Берии, а в результате смерти Сталина. Берия предстал перед судом народа как преступник, но мы тогда еще находились в плену у мертвого Сталина и, даже когда многое после суда над Берией узнали, давали партии и народу неправильные объяснения, все свернув на Берию. Нам он казался удобной для того фигурой, мы делали все, чтобы выгородить Сталина, хотя выгораживали преступника, убийцу, ибо еще не освободились от преклонения перед ним».

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter