Виталий КОРОТИЧ. Уходящая натура, или Двадцать лет спустя

(Продолжение. Начало в № 51, 52 (2010 г.), в № 1)

«ВАС В ВАШЕМ КИЕВЕ ДАВНО РАЗОРВАЛИ БЫ, НЕ ЗАСТУПАЙСЯ МЫ ВРЕМЯ ОТ ВРЕМЕНИ»

Начальство - особенная часть человечества. В советской стране огромное количество начальников были заняты не своим делом и вообще не имели конкретных профессий - только руководили. Их перебрасывали из редакторских кресел в кабинеты директоров бань или заведующих текстильными комбинатами. Существовало понятие номенклатуры, которое не включало в себя представлений о компетентности, но непременно - верность так называемым высоким идеалам, то есть подобострастие к кому-то в верхних слоях власти и умение быть там своим человеком.

Одна из моих проблем состояла в том, что я-то как раз был ничьим. Горбачевское желание обновить правящие когорты вышвыривало на поверхность таких людей, как я, - не вредоносных, согласно внимательной проверке, но и не избыточно раболепных. Учитывались и другие факторы. Когда я упорно отказывался от назначения, Александр Яковлев, секретарь ЦК, ведавший идеологией, вдруг сказал мне: «Вы полагаете, что вас в вашем Киеве все любят? Да вас там давно разорвали бы, не заступайся мы время от времени».

Я вспомнил, как месяца за три до этого, когда я понятия ни о чем не имел, член Политбюро Владимир Щербицкий вдруг сказал мне: «К Горбачеву собрался, в Москву? Ну, ну...». Нас тасовали при партийной необходимости, как крепостных крестьян полтора века назад, переводя от одного помещика к другому. Я понимал, что время от времени меня хотели определить на одно или другое место службы, один раз даже узнал, что в московский журнал «Советская литература на иностранных языках», но хоть бы кто-нибудь посоветовался со мной...

Щербицкий отстаивал только футболистов от перехода в московские команды, а ученых, певцов, актеров и прочих редакторов с художниками в расчет не брал, но обижался, когда они ускользали из его поля зрения. У всех начальников свои требования к подчиненному им миру. Позже я прочел воспоминания Виталия Врублевского, помощника Щербицкого. Он пишет, что его шеф строго сказал: «Там Коротича Горбачев хочет в Москву взять. Пусть берет, ко мне его не пускайте...». Позже Щербицкий посмеялся, услышав киевскую чиновничью шутку: «Москва нам Чернобыль устроила, а мы им - Коротича!».

Я никогда не стеснялся своих собачьих качеств. Имею в виду, что я, как барбос, подолгу обнюхивался с каждым человеком, прежде чем подпустить его ближе. Из всех высказываний Сталина я безоговорочно принимал только его заявление: «Кадры решают все!». Тех, с кем я работал, вообще подбирал, просвечивая, как на рентгене. Поэтому ошибок было немного (ошибаться можно было в ту и другую сторону - меня ведь тоже изучали все, кого я звал на работу, - процесс был взаимным). При внешней дурашливости, которую иногда на себя напускал, я в оценках людей был (и есть) до занудства серьезен.

За профессиональную жизнь мне довелось быть главным редактором в нескольких журналах, и всегда с самого начала возникала проблема отношений с теми, кто служил до меня. Люди, привыкшие к определенному стилю работы и бытия, переучиваются с трудом, а некоторые и вовсе неспособны меняться. Но необоснованные страхи надо было пресекать сразу.

С первого же дня после моего назначения напрягся Игорь Долгополов, прекрасный знаток русской и советской живописи, заведовавший художественным отделом. Он считал, что раз мой вкус, вполне возможно, не совпадает со вкусом моего предшественника в редакторском кресле, то его, Долгополова, уволят. Пришла дочь писателя Михаила Алексеева, работавшая в отделе культуры. Она с порога сказала мне, что подозревает - раз ее отец, главный редактор ежемесячника «Москва», не в восторге от нынешнего «Огонька», то ее уберут из штата.

Мне было очень трудно уговаривать таких людей просто работать и не забивать себе голову ерундой. Они никак не могли поверить, что я отдаю преимущество не личным, а деловым отношениям. Деловые отношения - дело непростое, и у каждого в них свой стиль. Я, например, всегда переходил на вы и обращался по имени-отчеству даже к тем сотрудникам, которых знал раньше и с кем мог быть накоротке. К тем, кто включен в подписываемую тобой платежную ведомость, и к тем, кто платит тебе самому, должны преобладать официальные отношения. Не холодные, можно выпивать, и анекдоты рассказывать, но отстраненные, без панибратства в служебных делах, иначе редактировать журнал будет невозможно.

СОШЛИСЬ ПАХАНЫ И СТРАЩАЮТ МАЛЮТКУ

Всегда очень важно не промахнуться, формируя свой коллектив. Тем более что промахи неизбежны. Я выпер из «Огонька» нескольких сотрудников за взятки (публиковаться у нас стало очень престижно, кроме того, таких вкладок, как в «Огоньке», не гарантировал больше ни один журнал, так что были охотники заплатить за появление на наших страницах), других - за плохую подготовку материалов (одного способного, но ленивого репортера я поймал на придумывании им вопросов-ответов в интервью). Водителя я уволил после второго появления на работе в нетрезвом виде (первый раз предупредил по-хорошему). А кого-то из умников, может, и пропустил, не принял в команду, не разглядев таланта сразу. Ничего не поделаешь. Юрий Владимирович Никулин, народный артист, очень дорогой мне человек, говорил о том же, о неизбежности промахов и опасности упустить хорошего человека.

Владимир Щербицкий смеялся, услышав киевскую чиновничью шутку: «Москва нам Чернобыль устроила, а мы им — Коротича!»

У него была одна из любимых грустных баек: «Из пункта А в пункт Б выходит поезд, из пункта Б в А навстречу идет другой. Скорость у них одинаковая, едут по одной колее, расстояние между А и Б - 100 километров. Вопрос: когда и где они встретятся? Ответ - никогда и нигде. Почему? Не судьба...».

Старое славянское убеждение, что люди, с которыми ты преломил хлеб, становятся тебе друзьями навеки, можно принять исключительно с оговорками.

Вскоре после того, как я стал главным редактором «Огонька», несколько коллег-писателей пригласили меня отужинать с ними. Группа товарищей. И не в какую-нибудь харчевню, а за специально заказанный стол в ресторане «Украина». Я никогда не представлял, что именно эти мастера слова столь авторитетны именно здесь - среди разбалованных валютных официантов и сопровождающих их стукачей, среди денежных гостей со всего света и со значением улыбающихся им проституток.

Ожидали меня к столу люди неслучайные. Были это отобранные один к одному самоотверженные защитники русской души, стражи национальной идеи, готовые противостоять инородцам, капиталистам и другим разрушителям заветных ценностей. Всемогущие Юрий Бондарев, Анатолий Иванов, Михаил Алексеев, Петр Проскурин, все, как один, Герои Соцтруда, а с ними не герой еще, но тоже всемогущий Николай Горбачев, председатель писательского Литфонда.

Под икорку да водочку мне объяснили, что будущее в моих руках и держать это будущее я должен крепко, как вот эту рюмочку. Если буду слушаться кого следует, то мне и помогут, и защитят. Вот здесь, в этом зале, по пятницам я всегда могу встретить в это время всех присутствующих или, по крайней мере, нескольких из них. И проблемы решатся. И водочка с икоркой к моим услугам. А если нет - разорвут, по стене размажут. Вначале я решил, что со мной шутят, разыгрывают: про такое приходилось читать лишь в гангстерских романах. Или - это было похоже на фильм про итальянскую мафию - сошлись паханы и стращают малютку.

Можно было бы, конечно, послать их всех сразу, тем более что та хлеб-соль легла мне на душу тяжким грузом. Но я растянул удовольствие на несколько лет и не жалею. Через некоторое время Владимир Вигилянский (сейчас он важный священник, пресс-секретарь Московской патриархии) опубликовал в «Огоньке» подробное исследование о коррупции в верхах Союза писателей, о том, как делят внеплановые издания и гонорары.

Упомянутые писатели были среди главных героев этого исследования. Впрочем, дело еще и в том, что незадолго до этого на последнем съезде Союза писателей СССР я вроде бы формально вошел в их команду - меня тайным голосованием (чем я гордился) избрали в секретари правления Союза. Так что виделся со своими собутыльниками из ресторана «Украина» я чаще, чем хотел, и долбали меня на всех уровнях - и за неуважение к «своим», и за поругание неприкосновенности, и за вынесение сора из избы. Спрятаться было негде, но прятаться расхотелось...

Через несколько месяцев моего редакторства в «Огоньке» Владимиру Яковлеву (умному журналисту, сыну редактора дружественной нам газеты «Московские новости») удалось заснять на видеопленку тренировки военизированных отрядов в подмосковном городе Люберцы. Аккуратно подстриженные мальчики занимались боевым карате в специально оборудованных подвалах.

Эти, очень похожие на нынешних скинхедов, орлы в свободное от тренировок время ездили в Москву, где отрабатывали разученные приемы, избивая хиппи, панков, других длинноволосых и слабосильных обитателей скамеек на московских бульварах. «Любера», как звали себя подмосковные штурмовики, вели себя нагло, пользуясь явным покровительством местных властей и Министерства внутренних дел. Мы об этом и написали.

Когда Виталий Коротич упорно отказывался от переезда в Москву, тогдашний секретарь ЦК Александр Яковлев сказал ему: «Вы полагаете, вас в вашем Киеве все любят?»

Публикация была замечена и щедро процитирована в мировой прессе. Через неделю меня вызвали на секретариат ЦК для обсуждения статьи в «Огоньке», которая, по мнению организаторов слушания, была направлена на компрометацию советской власти и ее органов правопорядка. Эти самые органы правопорядка представлял на секретариате замминистра внутренних дел по фамилии Трушин.

Председательствовал Егор Лигачев, и я запомнил первый его вопрос, который он задал даже раньше, чем я услышал такой же от Горбачева: «С кем вы? В чьей вы команде?». С тех пор во мне только укреплялось ощущение, что даже высшее наше чиновничество разбито на команды и вовсе не монолитно. «Скажите, - продолжал Лигачев. - Вы сами, когда видите этакое лохматое, с цепями на шее, пританцовывающее существо, вы-то сами не хотите взять его за эту цепь, и...». - «Нет! - сказал я и порадовался, до чего же я храбрый. - Опыт нашей истории свидетельствует, что если от имени властей человека лупят по голове, он не обязательно станет относиться к властям лучше».

...Когда я вспоминаю тот секретариат, меня не покидает ощущение, что не все руководители были заодно с Лигачевым. Один из начальников военно-промышленного комплекса - Долгих, даже буркнул, что никто, мол, молодежью не занимается и она может попасть в какие угодно руки. Но Лигачев был тверд. Он не то чтобы хотел стереть меня в порошок - он доказывал, что единомышленников, однодельцев не сдаст ни за что. Задев этих самых «люберов», «Огонек» вслепую полез в какую-то большую чужую игру, ведущуюся высоко и серьезно. Лигачев втолковывал мне и всем остальным, с какой непримиримостью надо драть с советского поля ростки чужого мировоззрения, поддерживая тех, кто дерет особенно активно.

Моего опыта было достаточно, чтобы понять, что с этого раза меня не разорвут. Страха не было. Я молча слушал и ждал, чем все кончится. А закончилось очень смешно. Меня спас член Политбюро товарищ Соломенцев, который помалкивал с закрытыми глазами - то ли медитировал, то ли спал, - а затем вскинулся и, не обращая внимания ни на Лигачева, ни на остальных, произнес загадочную фразу: «А вчера я смотрел телевизор!».

Я вообразил, как заседало брежневское Политбюро, где такие маразматики преобладали. Вот спал человек-спал, а затем проснулся и сказал про телевизор, а мог про птичек или про жизнь на Луне. Соломенцев минут 40 вдохновенно рассказывал, что он видел по телевизору. Ему нравились новости, но не понравилась молодежная передача, где какие-то мальчики сидели на лестнице («Нельзя было им найти приличный клуб, одеть почище и подготовить беседу на актуальную тему?»). Честное слово, именно так он и говорил.

Соломенцев спас меня своими руладами, как некогда легендарные гуси спасли Рим. Лигачев скис. А может быть, ему надоело. После бестолкового соломенцевского монолога Егор Кузьмич начал судорожно закрывать заседание, бурча о важности разговора, который должен послужить уроком, а также помочь понять, что.

РАБОЛЕПИЕ УКРАИНСКИХ ПАРТИЙНЫХ ЧИНОВНИКОВ БЫЛО БЕЗГРАНИЧНО

Даже такой тигр, как Егор Лигачев, отчетливо смешался и потерял уверенность, выпустив меня из зубов. В дальнейшем он, должно быть, не раз об этом жалел. Позже Лигачев в своей книге и нескольких интервью скажет, что мое назначение было самой значительной его ошибкой за всю партийную жизнь. Увы, и на большевистских старух бывают прорухи.

А за полгода до этого, майским утром 1986 года, мне сообщили, что назавтра в 11 утра я должен быть на приеме у второго секретаря ЦК КПСС, ведущего кадровые вопросы, Егора Кузьмича Лигачева. Как второй секретарь, он дублировал все вопросы управления страной, имея право подменять Горбачева. А кадровые вопросы вел сам, без дублеров.

Я не очень рвался в «Огонек» и уже сказал об этом Александру Николаевичу Яковлеву, который начинал переговоры со мной. Но ситуация стала почти тупиковой после того, как я был вызван к Лигачеву, а перед этим поговорил с Владимиром Ивашко, тогдашним секретарем украинского ЦК, - тем самым, что в 1990 году ненадолго сменит Горбачева в руководстве всей КПСС.

Поначалу один из главных советских идеологов Егор Лигачев поддержал Виталия Алексеевича на посту главреда «Огонька». Позже Егор Кузьмич скажет, что назначение Коротича было большой ошибкой

«Это приказ партии, - торжественно изрек Ивашко. - Даже если вы сейчас убедите меня, что больны, я лично, в «скорой помощи» отвезу вас на Старую площадь Москвы, в здание ЦК КПСС». Раболепие украинских партийных чиновников было безгранично. Александр Яковлев как-то между прочим обмолвился, что моих земляков было можно использовать, так сказать, втемную, вслепую, за несколько минут до важного заседания поручая им кого-то разоблачить или возвеличить. Исполняли все как миленькие, накапливая, конечно, в душе боль от унижений и готовясь отдать ее при случае обратно. Некоторым это удалось.

В девять утра мой поезд прикатил на Киевский вокзал, а в 11 я стоял в кабинете у Лигачева. Это был пресловутый верхний этаж первого подъезда ЦК, где располагались два кабинета - Горбачева и Лигачева, а также залы для главных заседаний и кельи помощников.

Разговор с Лигачевым был краток. Егор Кузьмич, как всегда, был предельно конкретен и изъяснялся понятными фразами. Он предложил мне перестать ломаться, велел четко сказать, что мне нужно для полноценной работы в Москве. Моя кандидатура, сказал он, уже обсуждена на всех уровнях, так что нет смысла судачить, хочу я или не хочу идти в «Огонек». Меня принимали в команду, но велели никого с собой не приводить, чтобы не создавать очередного клубка своих. Я и не собирался, что Лигачева порадовало. Он был из тех людей, с которыми полагается не рассуждать, а слушать, и сразу же дал понять, что, если буду с ним, не пропаду.

В тот раз мы обменялись с Лигачевым еще несколькими короткими репликами, а моя попытка покалякать о литературе была сразу пресечена - не до того, мол. Рядом с такой могучей силой, как воля партии, литература значения не имела. Лигачев поглядел на стенные электронные часы и сказал небрежно: «Заболтались мы с вами. Еще будет время поговорить. Пойдемте со мной».

Он буквально за руку подтянул меня к боковой двери своего кабинета и распахнул ее. Я ступил в соседнее помещение, где все лица были странно знакомыми, будто стоял я на Красной площади в день государственного праздника и глядел на ГУМ, увешанный портретами. Тогда такое одномоментное скопление вождей меня еще впечатляло.

Лигачев подошел к центральному креслу во главе стола и, не приглашая меня сесть, сказал: «Вот хочу вам, товарищи, представить Коротича. Вы его должны знать. Есть предложение, согласованное с Михаилом Сергеевичем, назначить его главным редактором журнала «Огонек». Все молчали, лишь кто-то - Зайков, кажется, - сказал, что почему бы и нет, человек известный.

Лигачев добавил, что из Ленинграда и из Украины забирать людей в Москву трудно, но вот взяли Зайкова из Ленинграда, и ничего не случилось. А теперь вот берем Коротича из Киева, и тоже ничего, переживут. «Нет возражений?» - еще раз спросил он. Все молчали. «Вы свободны», - сказал мне Лигачев, и я вышел вон.

Насчет свободы он, конечно, загнул. Об этом я подумал еще в приемной, где, кроме охранников, секретарей и помощников, никого не было. Я подошел к телефону и позвонил в киевский журнал «Всесвiт», где по идее должен был еще числиться в редакторах. Мне сообщили, что я уже там не числюсь, а мое личное дело отправлено в Москву. Проехали...