Александр ШИРВИНДТ: «В книжке у Таньки Егоровой я и Мефистофель, и бабник, и у себя в ванной жену Плучека раздевал — трусы с нее якобы сдергивал... Егорова — женщина талантливая, но больная: клинический случай...»

 

 

— Это он про кого?

 

— Да о себе...

C Анаидой Топчиян в музыкальной комедии «Восточный дантист», 1981 год

 

— Ну а что — ничего: цинизм и самоирония где-то рядом, и грань между ними очень тонкая. Когда-то я в «Бабнике» снялся — эпохальной этой бодяге, а потом картина того же режиссера Эйрамджана «Импотент» вышла, и меня спрашивали: «А почему вас туда не взяли?». Я говорил: «Понимаете, это практически бессмысленно, потому что стареющий бабник и начинающий импотент — почти одно и то же: зачем то же самое играть?». Циник — это человек, который не должен дозволенных тем для нигилизма переступать, — все остальное и иронии подвержено, и сомнению, и так далее. Когда спрашиваю: «Что это за гадость?», часто слышу: «Ты циник!», но ведь гадость есть гадость, хотя, не спорю, некоторые темы обциничнивать нельзя.

 

 

— Причем очень — имей это в виду и на будущее запомни, а что «идеала человека» касается... У Сашки Володина — покойного опять, Господи! — сын тогда маленький был, только учиться читать начинал, а у них в кухне транспарант этот висел, так малый читал: «Шура и делал человека» — и спрашивал: «Пап, а почему Шура человека делал?» (смеется).

 

Володин советские ликеры обожал, особенно кофейный...

 

 

— Да, это страшная такая сладкая тормозуха была, а он ее безумно любил, не мог утром не выпить, и я, когда в Ленинград приезжал, в переулок заглядывал, где винные погреба были и где до сих пор пахнет портвейном. Там у меня знакомый работал — полусторож, полуснабженец, который по одной бутылке этого кофейного ликера мне выносил (ну, в подобных закромах все есть — еще с тех времен), и я со «Стрелы» сразу Володина радовать ехал, а когда он уже плохонький был, четверостишие написал, которое у меня дома хранится:

 

Проснулся — и выпил немного.
Теперь просыпаться — и пить.
Дорога простерлась полого,
Недолго осталось итить... (Смеется).

 

 

— Нет, я не вру и не кокетничаю: я не то чтобы не хочу добиваться, а не люблю.

 

 

— Получится — хорошо, не получится — ладно. «Никогда и ничего не просите! — Булгаков советовал. — Никогда и ничего, и в особенности у тех, кто сильнее нас. Сами предложат и сами все дадут!».

 

 

 

 

С Еленой Скороходовой в комедии Анатолия Эйрамджана «Бабник», 1981 год. «Когда-то я снялся в эпохальной этой бодяге...»

— Еще в студенчестве, а потом и в советское телевизионное время вы были очень популярны как автор капустников, к тому же юбилеи выдающихся людей — Утесова, Пельтцер, Плятта и многих других — организовывали: залы на этих мероприятиях просто лежали...

 

— Ну, раз уж ты о тщеславии речь завел, признаюсь, что смешного придумал немало. Помню, «антиюбилей» Утесова в Центральном доме работников искусств делал... Мы очень дружили, потому что я на одном курсе с дочерью мужа Эдит Утесовой учился и даже за ней ухаживал, на Красносельской, в этом угловом доме, у них бывал — словом, вхож был в семью, и поскольку всегда всех сразу на ты называю (в том числе Плучека, кстати), Утесов был для меня Ледей и на ты, и хотя я совершенной шпаной еще был, никто не удивлялся, потому что умею. Тут, правда, аккуратно надо... Вот встретил тебя — какое у тебя, Димка, отчество?

 

 

— Значит, с советского нужно на­чать обращения: «Слушай, Ильич...», потом «Димка», понимаешь? Если проскочило — все, поехали.

 

 

— Почти, и вот у Утесова «антиюбилей» был: я его уговорил, сказал, что ни в коем случае пафосно не будет, наоборот, и там в ЦДРИ действительно курьезы бывали. Однажды Филиппов — был такой человек великий, одно время директором ЦДРИ работал, потом Центральный дом литераторов возглавлял, потрясающий деятель, в моем представлении, дягилевообразный — юбилей праздновал. Не «анти-», а самый что ни на есть настоящий: все пели-танцевали-целовали, вышел Дуров...

 

 

— ...да, с маленьким медвежонком... Тот вокруг него, значит, прыгал-прыгал — и вдруг такую кучу огромную наложил...

 

 

— ...наверное, и великий Гаркави, который этот юбилей вел, сказал... Как его, Дурова-то, звали? Анатолий вроде? «Толя, огромное тебе от всех нас спасибо за то, что не привел слона!» (Смеется).

 

Утесов же весь его оставшийся в живых первый джаз собрал: Ривкина, Кауфмана, всех этих людей прелестных. Сейчас они уже покойные, к сожалению, а тогда еще...

 

 

— О, еще бы! — ну а в то время самый модный ансамбль был «Лейся, песня», а я эту бодягу вел и сказал: «Ледя, к тебе, с трудом собравшись, музыканты пришли, которые специально к твоему юбилею создали коллектив «Вейся, пейсы» (смеется) — эта реприза большой имела успех.

 

 

— Именно вы, я знаю, дуэт Авдотьи Никитичны и Вероники Маврикиевны придумали, под масками которых Борис Владимиров и Вадим Тонков выступали, а

Кинодебют Александра Ширвиндта «Она вас любит», 1956 год. С Инной Кмит, Тамарой Носовой и Игорем Дмитриевым

Владимиров, насколько известно, еще и на сестре Державина Татьяне женат был...

 

— ...и папой моего ученика, а ныне нашего артиста Миши Владимирова являлся.

 

 

— «Новые русские бабки» органичные, конечно, — сейчас вообще очень много на эстраде органичных ребят, которые, к сожалению, в связи со всеядностью пробуксовывают. Я вот считаю, что Юра Гальцев, Ваня Ургант, Максим Галкин — уникумы, но, во-первых, у них никогда никакого под­жатого хвоста не было, через что прошли мы, когда слово вправо или влево — и расстрел: это же не сейчас, когда все можно!

 

 

— ...но относительно! В Украине, ты говоришь, все можно?

 

 

— В общем, я о том, что органика нынешних ребят — она от свободы, конечно, плюс талант, а то, что они везде: и в пародии, и в кулинарии — разумеется, плохо.

 

 

— Нет, но начали мы с кого?

 

 

— «Бабки» вот тоже органичные, но, во-первых, это не ими придумано. У меня в театре артист Саша Чернявский есть — много лет назад они с другом в Дом актера к покойной Эскиной из Нижнего Новгорода с этими «Бабками» приехали — замечательными двумя масками, а те парни у них...

 

 

С единственной женой Натальей Белоусовой Александр Анатольевич вместе более 56 лет. «Абсолютно моногамен, ничего не знаю, не видел, не состоял»

— ...да, а у Маврикиевны и Никитичны придумка была: они же в юбках и колготках не выходили, маска отсюда начиналась (проводит рукой по шее), парички, платочки...

 

У Бори Владимирова — человека потрясающего таланта! — такая маска уже готова была, а придуман был Вадик Тонков, потому что я няньку свою Наташу и бабушку Наумовну вспомнил. Они в общей квартире жили: восемь комнат, шесть семей — и были пришиты друг к другу физиологически круглосуточно: в одном углу на кухне сидели и абсолютно такие, как эти две бабки, были — все время разговаривали, спорили, полемизировали... Отсюда вот этот дуэт и родился.

 

 

 

— Думаю, что я в отличие от Ромы не матерщинник — просто на родном языке разговариваю, а материться — это ругаться, и это безобразие! Ругаться матом нельзя, а разговаривать нужно, да и как в России или в Украине анекдоты с фразой «пошел ты к черту!» рассказывать? — ну, тогда уже не начинай!

 

 

— Ну, как тебе ответить? Ты хочешь, чтобы я сейчас, на полном закате, с трудом огромную семью сохранив, в Киеве вдруг сказал: «Да, конечно, давай бумажку, я исповедь напишу»? (Смеется). Никогда! Абсолютно моногамен, одное... однолюб, ничего не знаю, не видел, не состоял.

 

 

— Танька Егорова вообще удивительная фигура — эта книжка ведь столько шуму наделала... Я там и Мефистофель, и бабник, и у себя дома жену Плучека раздевал...

 

— ...слава Богу, хоть не самого Плучека!..

С сыном Михаилом — известным телеведущим и продюсером

 

— Нет, у себя в ванной якобы трусы с жены худрука сдергивал (сме­­ется). Егорова — женщина талантливая, но больная, и полемизировать с ней очень трудно, потому что это клинический случай, хотя в то же время Танька — литератор...

 

 

— ...да, этого не отнимешь, а что, кстати, спросить ты хотел?

 

 

— А-а-а! В том-то и дело, да, но для этого нужно, чтобы твой Пимен был или Егорова, или Вульф, или Радзинский. Ты, кстати, знаешь, что замечательная твоя клиентка Ахмаду­лина про Виталия написала?

 

 

— Она в Боткинской больнице лежала и чего-то меня позвала, потому что все время всех опекает, а там ни пить не дают, ни курить, ничего, и у сиделки какой-то племянник был, у которого она огромное мое фото видела... В общем, приехал я, и оказалось, что огромную поэму она написала и кусочек прочла. Ну, поэма, как всегда, замечательная, про то, как жизнь прошла, и там такое место есть — о том единственном, что пугает: «Живу, чтоб в безнадзорную посмертность пытливо не проник Виталий Вульф». (Хохочет). Колоссально, да?

 

 

 

 

 

Александр Анатольевич, его супруга Наталья Николаевна с псом Микки, сын Михаил Ширвиндт (стоит слева), внучка Александра с мужем (крайний справа), внук Андрей и правнучка Элла (дочка Саши) на даче в Подмосковье, 2012 год

— К вопросу о женщинах возвращаясь... Андрон Кончаловский потрясающую, на мой взгляд, книгу о своих женщинах и романах «Возвышающий обман» написал, и Василий Лановой, например,  мне сказал: «Раньше после таких откровений люди просто-напросто руконеподаваемыми становились». Там же супруга Василия Семеновича Купченко упомянута, другие дамы, а вот вы могли бы вообразить, что когда-нибудь на склоне лет — лет через 20, к примеру, — подобную книгу напишете?

 

— Ты знаешь, вообще-то, опасность такая иногда существует, особенно когда вранье читаешь, но потом думаешь: есть же такие милые интеллигентные интервью, как наше, когда ты меня спрашиваешь, а я правду отвечаю, и мы не играемся, поэтому зачем самому писать?..

 

 

— ...в соседнем купе, предположим. Это ужасно, это же огромная полемика была, когда Вересаев на правду замахнулся: нужно ли знать, что у Лермонтова грязные воротнички были, а у Пушкина — донжуанский список? Думаю, все же не нужно, потому что в той или иной степени это...

 

 

— ...да. Я и так каждый день на первых полосах газет информацию вижу, что Волочкова с мамой помирилась или аборт сделала...

 

 

— Ой, я эту Ксюшку на даче покойного опять же Анатолия Саныча помню — и подумать не мог, что из этой милой испуганной девчушки символ неизвестно чего возникнет... Ну, ладно, мы о другом ведь... Ущербность во всех подобных книгах есть, поэтому пусть лучше врут про меня.

 

 

 

 

— «Страшное наступает время, — посетовали недавно вы, — когда с женщинами дружить приходится». Что, уже наступает?

С Андреем Мироновым

 

— Коне-е-ечно, но у меня подруги хорошие. Леночка Чайковская — я без нее жить не могу: что она говорит, то и делаю, она одевает меня и обувает. Люсенька Гурченко вот была...

 

 

— ...и обожать, и слушаться. Ушла, к сожалению, Маргарита Эскина, которая ближайшей моей подругой была, и с ее уходом Дом актера хоть вроде и существует, но кончился.

 

 

— ...навалом!

 

 

— К лесбиянкам никакой неприязни я не испытываю, потому что все, что у женщин есть, красиво, и неважно, вместе они или порознь — нужно только определенный иметь вкус. Длинные ноги должны быть, длинные пальцы, курносый нос, хотелось бы, чтобы белобрысая была, добрая...

 

 

— Чуть-чуть и была при этом глупая и веселая. Вот и все — чего еще надо?

 

 

— К ним я совершенно спокоен, у меня и друзей из этой сферы масса, но... Ну, в общем, дай Бог им здоровья!

 

 

— ...ага!..

 

 

— ...нет...

 

С Евгением Евстигнеевым и Михаилом Козаковым. «Поколение уходит, снаряды рвутся рядом»

— ...и до сих пор друзья Шурой вас называют, а как сегодня возраст свой ощущаете?

 

— Особенно остро — утром и во время спектакля: не потому, что играть не могу, — просто все время думаю, когда это кончится (улыбается). Тоже, согласись, признак возраста...

 

 

 

 

— В одном интервью вы признались: «Больные суставы лошадиным гелем лечу, в инструкции к которому написано: «Намазывать от колена до копыта»...

С Лолитой и Ксенией Собчак. «Я Ксюшку на даче покойного Анатолия Саныча помню — и подумать не мог, что из этой испуганной девчушки символ неизвестно чего возникнет»

 

— Это Олечка Аросева мне посоветовала... Замечательный гель, и поскольку я беговик старый, знаю, что это правда, даже на конюшне однажды видел, как лошадей перед заездом мажут. Дело в том, что средство это в ветеринарных лечебницах продается, и в инструкции действительно и про «намазывать от колена до копыта» написано, и «не заставлять лошадь работать на мягком грунте», и «после процедуры обязательно закрыть попоной». Все это делаю: на мягком грунте не работаю...

 

 

— ...причем все время — с копытом вот только не повезло.

 

 

— Стоял — это ведь Папанов замечательную фразу произнес: «Ребята, не страшно умереть — страшно, что Тусузов в почетном карауле будет стоять!». (Смеется). Он гениальный был человек! — у меня с ним огромный скандал связан, когда нас в Московский городской комитет партии вместе с секретарем парторганизации Борей Рунге вызывали...

 

 

— Просто я беспартийным был, а дело в том, что юбилей состоялся — 80-летие Местечкина, а Марк Местечкин — это цирковой Станиславский. Праздновали в цирке, все поздравляли, мы с Аросевой вышли, еще с кем-то, сказали, что тоже циркачи, но у нас такая хоругвь есть, которая никому не снилась, и выбежал Тусузов, а я комментировал: «95-летний Егор Баронович в отличной форме, хотя питается говном в нашем буфете»... Ну а там весь МК был... Конечно, вызвали — сидят, короче, эти алкоголики, причесанные утром водой, эти вторые секретари, плюс с такой халой страшная дама по идеологии (уже не помню фамилии), и обращаются не ко мне — я же беспартийный, а значит, не человек...

 

 

— ...да. «Борис Васильевич, вы юбиляра поздравляли...». — «Да, мы». — «И вот артист произнес...

 

 

«Я абсолютный говноед: единственное, чего не могу есть, — это чеснок, не выношу также холодец, студень, и все, что дрожит»

— Нет, «...такое, что повторить в этих стенах нельзя». В конце концов, у меня спросили: «Что вы на это скажете?». — «Вы знаете, — я ответил, — извините, но извращенностью слуха столь высокой компании я удивлен. Я сказал, что Егор Тусузов питается давно в нашем буфете». Повисла пауза... «Как давно?». — «Всю жизнь! — а вы что подумали?». Нас, в общем, оттуда выгнали (смеется).

 

 

 

— 94 — не 95 все-таки...

 

 

 

 

— Тут вот как с пьяной съемкой в «Иронии судьбы», тоже две версии есть: моя и Аркашина. На этих скачках, вернее, на бегах мы погибали...

 

 

— Ой, ужас! — на наши деньги не одну конюшню построили. У нас лошадь была — забыл, как зовут, покойная тоже, но ныне здравствующий Дима Итингоф, наездник, мой друг, на ней ездил. Ты на бегах никогда не был?

 

— Нет...

С Михаилом Державиным и Аркадием Аркановым

 

— Ну, вот, теперь тебе лекцию читать придется! Короче, там иногда молодняк выбегает: первый раз, в разные стороны несутся, неуправляемые... Публике просто будущее показывают, и вот Дима на этом сером высоком красавце, забыл фамилию, выехал — ну, предположим, Беспризорный. Мы с Аркановым его увидели, а он, четырьмя лапами отталкиваясь, бежит, и мы зарок дали: что бы ни случилось, этого Беспризорного играем, но как только лошадь в бегах начала участвовать, с рыси на галоп стала сбиваться, а это сбой, чтобы ты знал. И вот день, два, год, два выезжает она — и в галоп! На нее тупо махнули рукой, а мы, по своей договоренности, билетик каждый день тупо ставим, и вот зима, последние три заезда, денег нет, три рубля осталось (рубль ставка тогда была), и опять наш любимчик записан. В длинную надо играть — знаешь, как? В этом заезде ты едешь, в следующем — я, ты пятый номер, я — шестой, и вот от тебя я беру к себе билет 5-6. Если ты в этом заезде приезжаешь, а я в следующем, это выдача, если темные лошади (никто не играет), выдачи большие...

 

 

— ...а если фавориты, то мелкие, так вот эту лошадь не играет никто, и, значит, мы договорились, что билеты от фаворита к нашему Беспризорному берем и от второй лошади тоже к Беспризорному. У нас два рубля осталось... Моя версия, что Аркан пошел и поставил 7-2, 5-2, а он говорит, что это я так поставил, хотя договорились, что 7-2, 6-2.

 

 

— Приезжает, естественно, фаворит — шестой номер, на нашем Итингоф выезжает, и не сбивается, доез­жает первым, и весь ипподром, я помню, так: «А-а-а...».

 

 

— Аркан белого цвета стал — выдача, как сейчас помню, 16 тысяч рублей составляла: это стоимость машины «Победа».

 

С Мстиславом Ростроповичем и Галиной Вишневской. «Я со всеми на ты — в этом моя жизненная позиция. На ты — значит, приветствую естественность, искренность общения, и это не панибратство, а товарищество»

— После этого вы с ним не разговаривали?

 

— Больше полугода со­всем не общались.

 

 

— Коллекция — это когда в стойлах, за стеклом, а у меня свалка, и жена все время пару трубочек смести норовит. Па-а-ахнут...

 

 

— Ну, как? Под Москвой все лужи уже закрыты, и платить надо, а далеко — редко.

 

 

— Правильно делаешь: не все уже мож­но, хотя так иногда хочется...

 

 

 

 

— Задавай!

 

 

— (Закуривает трубку). Ты знаешь, наверное, часто, но у меня и ответ, главное, есть.

 

 

— (Улыбается). Надо!

 

Из книги Александра Ширвиндта «Про­ходные дворы биографии».

С Дмитрием Гордоном. «Что-то к концу жизни стал остро разочаровываться в планете. Вечное, многовековое удивление: зачем живем?»