Сергей ЛОЗНИЦА: «Я хочу, чтобы мой фильм увидели россияне: для них это учебное пособие...»

Анна ШЕСТАК. «Бульвар Гордона» 1 Августа, 2014 00:00

Зрители Каннского кинофестиваля эту ленту — художественную, как считает сам режиссер, а не документальную — приняли не просто тепло, а с благодарностью — что нашелся наконец кто-то, разъяснивший европейцам, что такое Майдан, какие люди в нем участвовали, за что боролись. Европа увидела совсем не то, что внушал ей Russia Today и другие пропагандистские ресурсы: обычных дяденек, бабушек, тетушек, студентов, семейные пары с малышами, а не фашистов, зигующих и выкрикивающих нацистские лозунги. Простых граждан, которых так достала алчная и насквозь прогнившая власть, что терпения не осталось, и срыв евроинтеграции и избиение молодежи, восставшей против этого срыва, стали последней каплей. Теперь, после «Майдана» Лозницы, вопрос: «Кто делал революцию в Украине?» — мне кажется, наглухо закрыт. По крайней мере, для тех, кто действительно искал на него ответ, а не пользовался пропагандистскими заготовками.

Я смотрела двухчасовую ленту, вжавшись в кресло и боясь шелохнуться: так хотелось увидеть идущими, поющими гимн, спешащими кому-то на помощь — одним словом, живыми — тех людей, которых среди нас уже нет и к чьим портретам на Институтской мы возлагаем цветы. А вдруг так получилось, что они остались в записи, что камера успела их выхватить, что сейчас их покажут? Когда миллионная — не толпа и не масса, как справедливо заметил Лозница, а нация — пела на Майдане гимн, хотелось петь вместе с ней. Когда в кого-то из безоружных ребят с картонными щитами на Грушевского стреляли «беркутовцы», хотелось крикнуть: «Пригнись!».

Когда уже немолодая, но еще не очень умная женщина снимала на телефон стычку революционеров и милиции, хотелось поскорее увести ее оттуда и узнать, собственно, зачем ей это нужно — чтобы получить какие-то доказательства или просто дома похвастаться, где была? Кино заворожило, затянуло без всякого 3D-эффекта в воспоминания, в самую гущу событий, на тот Майдан, где гибли люди и где украинский народ сбрасывал шелуху оглупления, ступора, безысходности и беспомощности и переставал быть населением. Посредством страданий и боли, потому что, констатирует Лозница, без боли вообще ничего не рождается.

И до злости, до негодования какого-то было обидно, когда после пресс-показа фильма один телеоператор ведущего канала говорил другому: «Да-а-а, далековато, однако, у них камера стояла...». А тот ему с ехидной улыбочкой: «Ну, ссыкотно было парнишке ближе подходить — вдруг прикандычат?». «Парнишка», кстати, — замечательный украинский оператор Сергей Стеценко, который в самый разгар противостояния работал на Грушевского и Институтской и вынужден был заклеивать черным скотчем красный огонек камеры — чтобы снайпер не засек. И жилетку с надписью: «Пресса» не надевал — потому что в журналистов намеренно стреляли...

Не знаю, кому как, а мне очень хотелось бы, чтобы на месте Сергея, на передовой, хоть полчаса, не говоря уж о днях и неделях, постоял кто-нибудь из тех, кому «не ссыкотно», этот храбрый портняжка, который всю жизнь снимает закулисье концертов да премьеры фильмов — пашет на самом что ни на есть вредном производстве. И корреспондента новостей туда же отправить, не постеснявшегося во всеуслышание заявить, что после «Майдана» ему стыдно будет в Европу ездить: «Представляю, какого они благодаря Лознице об украинцах мнения! Что мы грязные, как бомжи, ходим в жутких кожухах, едим из пластиковых тарелок и спим на полу, как свиньи... Опозорил, блин, на весь мир!».

Извини, дорогой друг, что не ходили в лютые морозы во фраках и коктейльных платьях, а, таки да, в кожухах и пуховиках, на которых потом и спать в КМДА некоторые укладывались. Что не с фарфора китайского ели-пили, и не виски с содовой, а чаек «Принцесса Майдана» разливали прямо на улице юморные краснощекие девчата. Не получилась у нас гламурная революция, прости.

Получилась такая, как есть: с чумазыми активистами, с чадом и гарью, с поэтами-аматорами, читающими корявые, наивные, но очень искренние стихи про Україну-неньку, с шамкающими бабусями, плачущими в микрофон: «Діточки, я тут кожен день із вами, молюся за вас!», с народными коллективами и песней «Витя, чао!», с тетушками в дутых сапогах и с велосипедными шлемами поверх мохеровых беретов... Ничего общего с неделей высокой моды, конечно, но если кому-то так сильно стыдно, можно кадры с Антимайдана посмотреть (которых, кстати, нет у Лозницы) — там все намного краше. И точно есть чем гордиться...

Режиссер, кстати, рассказывал, как ко всему, показанному в фильме, отнеслись европейцы: «Мы корректировали изображение в Голландии, и местные специалисты настолько прониклись идеей Майдана, что признавались: «Ты знаешь, мы бы так не смогли!». А на Каннском фестивале заангажированные журналисты все спрашивали: Где же «Правый сектор», где вооруженные до зубов радикалы? Неужели вот эти люди, которые голыми руками выдирают камни, все сделали?».

Смотреть, как бабушки в платочках и юные девочки ковыряют булыжники и плитку, а потом по цепочке передают в зону столкновения, без слез невозможно. Как и наблюдать за похоронной процессией под «Пливе кача», когда несут очередной гроб, вокруг горят тысячи огоньков — экраны мобилок, заменившие свечи, а ведущий комментирует: у такого-то героя Небесной сотни осталось четверо детей, а у такого-то — трехлетняя дочка, и теперь она круглая сирота, мама умерла еще раньше, чем папа...

«Я не акцентировал внимание на ранениях, на кровавых каких-то сценах, — объяснил Лозница, — поскольку момент, когда можно расплакаться, на мой взгляд, должен быть один, и это сцена прощания. Темная ночь, за которой наступил рассвет: Янукович бежал из страны. Я сознательно не показывал крупным планом никого из политиков, не акцентировал внимания ни на Яценюке, ни на Кличко, которые в кадре появлялись, поскольку не они главные герои, а украинский народ. Это, если хотите, его портрет, написанный с помощью общих планов, долгих, статичных, в которые можно всматриваться, над которыми можно и нужно размышлять... Народ вышел против власти — народ власть сверг, вот и вся сюжетная линия, она одна. Это то, как я вижу случившееся, и естественно, не исключаю, что кто-то видит иначе».

Тех, которые иначе, оказалось немало: Лознице сразу же предъявили претензии, зачем, мол, не выбросил эпизод, где падает раненый беркутовец («Не хотел врать в своей картине, поэтому решил, что такой кадр тоже нужен», — ответил режиссер), не рассказал почти ничего об избиении студентов в ночь на 30 ноября («Мы начали снимать уже после, когда Майдан был многотысячным»), не показал — вот это совсем смешной упрек — масштаб полевой кухни...

«Да о кухне можно отдельный фильм делать, — улыбнулся Сергей, — как и о палаточном городке, мэрии во время революции. Как, собственно, о каждом герое, погибшем или раненном, о докторах и волонтерах. И чем больше фильмов будет, тем лучше, не так ли?».

Многое в картину не вошло, но лишь по той причине, что все в один фильм не уместить — отсняли 100 с лишним часов, а надо-то всего два... Но, несмотря на «неполноту и кучу недостатков», о которых так много говорят и пишут, картину пригласили чуть ли не на все значимые фестивали. «После Канн и Одессы — Карловы Вары, Иерусалим, Мельбурн, Сидней, Батуми, Хельсинки, Лондон, Торонто, Монреаль, — делилась планами продюсер Мария Шустова-Бейкер. — Сейчас получаем два-три приглашения в неделю. Даже на Московский кинофестиваль звали — когда фильм в работе был».

«Но пока идут боевые действия на востоке Украины, мой приезд в Москву невозможен даже теоретически, — добавил Сергей Лозница. — Я хочу, чтобы мой фильм увидели россияне: для них это учебное пособие, — но пока мы воюем, это неосуществимо. Может, сейчас события быстрее пойдут — есть у меня такое чувство, посмотрим... А вторая причина, по которой я туда не еду, — то, что в российской тюрьме, как в лучшие времена ЧК и КГБ, сидит мой коллега Олег Сенцов, и где бы ни был я со своим «Майданом», стараюсь привлечь к этому вопиющему случаю внимание. Буду говорить об этом столько, сколько потребуется, пока режиссер не выйдет на свободу, потому что его арест — бессмыслица и беспредел. Олега просто обязаны освободить, и я верю, что это вскоре произойдет. Ничего у этих людей не получится!».