Илья РЕЗНИК: «Ах ты, Алла Пугачева, Пугачевочка, наша жизнь с тобою вьется, как веревочка!..»

Часть IV

(Окончание. Начало в № 28-30)

«ЛЕВА ПРЫГУНОВ, МОЙ ОДНОКУРСНИК, СКАЗАЛ: «ИЛЬЯ, Я, НАВЕРНОЕ, 20 «ЧАЕК» ВИДЕЛ ВО ВСЕМ МИРЕ, НО ДОРНА ТЫ ЛУЧШЕ ВСЕХ ИГРАЛ»

- Когда-то вы в театре играли, и те, кто вас, тогдашнего, помнит, уверяют: кроме того, что красавцем писаным были, так еще и актером хорошим. Мало таких мужчин было на сцене: породистых, видных, а вот сегодня вы как актер что-то сыграть можете?

- Не хочу.

- Это понятно, но можете?

- Могу, однако мне это неинтересно. Интересно свои стихи читать, отрывки из собственных пьес, а не чужой текст произносить, но... Года два назад популярна программа была «Встречи на Моховой» - она и сейчас, впрочем, есть: это творческие вечера выпускников ЛГИТМиКа Боярского, Гузеевой и других, и вот настал мой черед. Вел Андрей Ургант, папа Вани, и на большом экране появлялись звезды. Лай­ма говорила, Алла вдруг выдала, что Резник - это наш Пушкин в песне (проболталась, наверное, - сейчас жалеет), и потом Лева Прыгунов слово взял, мой однокурсник: «Илья, ты знаешь, я, наверное, 20 «Чаек» видел во всем мире, но Дорна ты лучше всех играл».

Года два назад Алла выдала: «Резник — это наш Пушкин в песне»

Ну, разумеется, сопли у меня потекли, заплакал я, а раньше от Зиновия Яковлевича Корогодского это слышал. Мы в театр «Поколение» приехали, где у меня встреча с труппой была, человек 300 молодежи собралось, и вот он тоже сказал: «Ты же Дорна лучше всех играл!». Я: «Зиновий Яковлевич, 45 лет прошло! - неужели тогда не могли похвалить?». - «Я тебе тогда говорил!». - «Ну, я, значит, внимания не обратил - всегда считал себя средней руки актером, на четверочку с минусом».

- Возвращаясь к ногам вашей жены Ирины - как вы с ней познакомились?

- Очень просто - в компании. Она мне понравилась, и буквально через 10 дней я ее уже не отпустил. 14 лет назад это было...

- Большая у вас раз­ница в возрас­те?

- 27 лет.

- Вас это не сму­щает?

- Нет - есть и гораздо больше.

- Пусть ее смущает, да?

С Дмитрием Гордоном в своем подмосковном доме. «Если бы у меня 100 хитов было в Америке, я, наверное, мультимиллионером стал бы, потому что там даже один шлягер огромную прибыль приносит» Фото Феликса РОЗЕНШТЕЙНА

- Посмотри на Кончаловского, Табакова, Этуша, у которого с женой 40 лет разницы...

- Тоже не худший вариант, я вам скажу...

- Не худший, нет (улыбается).

- Узнав, что вы вместе, Ирины родители не расстроились?

- Сначала они думали, что я просто друг, - мы притворялись, будто я приятель ее товарища, которого они не видели, а потом пришлось, так сказать, признаться.

- Они ваши ровесники?

- К счастью, старше.

- Но вы на ты с ними или на вы?

- На ты, конечно.

- У вас с ними больше тем для разговоров, чем с Ириной?

- Нет, но они очень забавные. Мама - человек большевистской закалки, на заводе имени Хруничева ракеты строила, папа тоже. Ностальгируют: «У нас отпуска были, санатории...», а я говорю: «Так вы рабами были - за гроши! Ну и что, что вам путевки эти давали?».

«Прядь волос, душистый локон. Нежный взор влюбленных глаз. Груди, налитые соком. Рук застывший реверанс». С женой Ириной. «Это last love, однозначно»

- Вы Ире стихи посвящаете?

- Много!

- А самые пронзительные и трогательные какие?

- Ну, наверное, эти (читает):

Прядь волос, душистый локон.
Нежный взор влюбленных глаз.
Груди, налитые соком.
Рук застывший реверанс.
Шея в томном ожерелье.
Губ обидчивый излом.
Голос тихой ворожеи.
Мушка над зовущим ртом.
Вздох... Пожатье... Поцелуя
Сумасшедшее вино.
Воска льющиеся струи
На бильярдное сукно.
Полночь. В дыме ресторана
Я люблю тебя ясней.
И мои врачует раны
Аромат души твоей.

- И снова я вам нехороший задам вопрос: это последняя ваша любовь, как считаете?

- Да, безусловно.

- С уверенностью говорите?

Со старшими детьми: дочерью Алисой (искусствоведом) и сыном Максимом (сейчас он журналист и драматург), 1982 год

- Last love, однозначно.

«К КАКОМУ КЛАССУ МОГУ СЕБЯ ОТНЕСТИ? НИЖЕ СРЕДНЕГО»

- Вас барином называют, Алла Борисовна как-то даже прессе обмолвилась: «Наш барин»...

- Слушай, в каком-то интервью у тебя тоже был «барин»!

- Михалков, наверное?

- Нет, не он... Я просто ночью книжку твою читал - бессонница у меня была. Как чувствовал, что приедешь! Ах да, Мас­ля­ков.

- Барином быть хорошо?

- А я не барин - просто человек спокойный: до поры до времени.

- Вячеслав Добрынин говорил мне, что в советское время гонорары композитора его уровня, у которого хит за хитом шел, доходили в ВААПе до 80 тысяч рублей в месяц...

- У него?

- Да...

- Может быть, хотя нет, это огромные деньги, сумасшедшие! У меня пять-восемь тысяч было, и знаю, что у Роберта Рождес­т­вен­ского был потолок - 20 тысяч. Что-то Слава преувеличил: думаю, восемь тысяч имел он в виду - 80 быть не могло.

- Все равно бешеные по тем временам деньги, а какое применение вы им находили?

- Ну, 70 процентов у нас высчитывали - это во-первых, а во-вторых, если бы у меня 100 хитов было в Америке, я, наверное, мультимиллионером стал бы, потому что там даже один шлягер огромную прибыль приносит. На что тогда тратил? Ну, машину купил - «жигули», холодильник, в «Березку» сходил...

С сыном Артуром от второго брака, середина 90-х

- ...пару раз...

- ...джинсы достал, детям подарки... А-а-а, помню, дал на 100 человек в «Пекине» обед - просто так: друзья собрались - и поехали.

- Прекрасный был ресторан!

- Ну, то есть мы обеспечены были, хотя из гонораров, повторяю, большие суммы высчитывались.

- Наверняка вы уверенность в завтрашнем дне ощущали...

- ...конечно...

- ...потому что на книжку много чего отложили...

- ...оно же сгорело все - в 98-м году.

- Повеситься не хотелось?

- Не-а. Я оптимист, слушай, да? - но тяжело, конечно, пришлось.

- Сегодня к какому классу вы можете себя отнести?

- Ниже среднего.

- Это больно по самолюбию бьет?

- Ну, неприятно, скажу тебе. Когда наблюдаешь, как никчемные или бездарные люди живут во дворцах и ни в чем себе не отказывают, а у тебя столько детей, других родственников, кошек, собак... Я же Алисе в Берлин посылаю, Артурчику в Америку, Илюшеньке, внуку, тоже что-то всегда привожу.

«СВОЕГО ЖИЛЬЯ У МЕНЯ НЕТ -  ЕСТЬ У ИРЫ, И У НЕЕ Я ЖИВУ»

- Сколько у вас детей?

- Пятеро. И три внука.

- Счастливый вы!

- Да, поэтому гонорар, даже если получишь, тут же раздавать, рассылать начинаешь...

- Это правда, что у вас, у человека, который столько создал и столько ус­пел, нет сегодня ни кола ни двора?

- Ну это вот съемный дом, а своего жилья нет - есть у Иры, и у нее, считай, я живу.

- Это катастрофа или нет?

- Да нет...

- То есть в вашем возрасте, будучи всенародно любимым...

- Ну а где денег взять, чтобы дом построить? - это же миллион или два надо: сколько дом-то такой стоит? Спонсоров у меня нет - все думают, что я миллионер, поэтому никто помогать не хочет. Те, кто прибедняется: мол, дайте на новый диск или тур, хорошо собирают, а у меня осанка такая, грудь лордотическая - все думают, что я воображуля, хожу гордо... Чего ему, такому, давать? - он сам кому угодно даст!

- Я внимательно смотрю на ваши часы - это те самые, которые Путин вам подарил?

- Нет, это Виктора Федоровича подарок.

- Хм, раньше, я знаю, вы часы от Путина всегда носили...

- Утром вот в них был - в Министерство обороны ездил, а вечером эти надел - для тебя, потому что ты же из Украины: я подумал, тебе будет приятно.

- Красивые часы Янукович вам подарил?

- Очень! (Демонстрирует). Это 14-й номер, а всего их 50.

- Квартиры нет, машины нет, но двое часов - знаковые...

- ...да, непростые (улыбается). Еще от Путина кинжал у меня есть - с тех времен, когда в Чечню мы летали, а Виктор Федорович, кстати, очень мне нравится. Считаю, критике язвительных журналистов он незаслуженно подвергается, и когда делает ошибки какие-то, думаю, спич­райтеры виноваты, которые не очень четко пишут ему речи. У меня ведь тоже доклады бывают, и я понимаю: когда расплываются буквы и ты нервничаешь, потому что в зале тысячи человек сидят, можно и  ошибиться.

Встречи с Януковичем оставили сильный отпечаток - я знаю его историю, мы много о жизни говорили и об Украине, о которой он очень печется. Молодец Виктор Федорович, мне он импонирует.

- Жизнь ваша, дай Бог, еще не заканчивается...

- ...да хотелось бы...

- ...и впереди у вас много хорошего, но я не могу не спросить: как считаете, удалась она или нет?

- Конечно, думаю, что да, но очень сложно все было: и эвакуация, и годы безденежья, и жизнь у бабушки с дедушкой, и четыре раза в театральный институт поступал, и четырежды в театр устраивался, в Пушкинский и другие, пока в Театр Комиссаржевской не пришел...

Очень много встречал препон, особенно в антисемитском Ленинграде, где был под запретом, и не только я: Мартынов, Мигуля, Мовсесян, все не члены союзов в черных списках висели в редакциях, нас очень дозированно выпускали. Много радостей было, но хватало и испытаний: особенно тяжело дались те гастроли в Америку в 92-м году - это такое унижение, когда продюсер кинул, а на тебе коллектив, его кормить надо... Вот я и стал песни эти писать, эмигрантские: Славе Медянику, замечательному певцу, Шуфутинскому Мише, Успенской этой, Гулько: Миша Гулько вообще гуру! Я ему и «Крестного отца» подарил, и «Колокола», а еще Жанна Волкова есть из Чикаго - очень хорошая певица, так что был в моей жизни эмигрантский период - полтора года.

Из книги Ильи Резника «Пугачева и другие».

«Однажды я стал Гришкой Распутиным - музыкальный спектакль «Игра в Распутина» мы сыграли на сценах Государственного концертного зала «Россия» и Большого Кремлевского дворца, а потом отправились на гастроли в Америку, но подоспели в Лос-Анджелес не вовремя. Еще дымились подожженные взбунтовавшимся черным населением офисы и супермаркеты, а мы (я в роли Распутина и 20 универсальных актрис - художественных гимнасток, изображаю­щих всех, кого угодно, - от лоточников до придворных фрейлин) представляли сцены из российской жизни отважным американцам, посмевшим выйти в столь опасное время из дома.

Был успех, газеты нашему действу благоволили, но кассовое фиаско было неотвратимым. Наш американский продюсер оказался очередным Хлестаковым и вскоре исчез в таинственном направлении, и такая тут меня одолела тоска, что однажды ночью написал своей далекой подруге звуковое письмо:

Я на гастроли выехал с балетом.
Из Сан-Диего на тебя гляжу.
Прости Илюшку, грешного поэта,
За то, что тебе песен не пишу.
Какие здесь пентхаусы и пулы!
Таких себе не строил и Совмин.
Здесь в водоемах шастают акулы
И проживает рядом твой Кузьмин.
Талантлив наш балет.
Да нету «мани» -
Продюсер аферист был, вот беда.
Остались три гимнастки в ресторане
Поэтому, как видно, навсегда.
Ты приезжай, мой ангел,
в Сан-Диего,
С тобою, Алла, будет веселей.
А если не успеешь, то в Лас-Вегас,
А если опоздаешь - на Бродвей.
Артисты наши ждут небесной манны.
И, впрочем, перспективы неплохи.
Вокруг них ходят шейхи да султаны
И кружат в белых «мерсах» женихи.
Тоскливо друг без друга нам,
не так ли?
Плыви ко мне попутным кораблем.
На сцену выйдешь ты
в моем спектакле,
И мы с тобой в два голоса споем:
- Ах ты, Алла Пугачева, Пугачевочка,
Наша жизнь с тобою вьется,
как веревочка!
Счастье было. Счастье сплыло.
И его уж не вернешь.
Ах ты, Аллочка, подружка моя рыжая.
Третий месяц твои глазоньки
не вижу я.
Я б с тобою выпил водочки,
Да ты уже не пьешь!..

Гастроли трещали по швам, и моя творческая энергия перелилась в так называемые эмигрантские песни. «Кабриолет», «Монте-Карло», «На другом конце стола» и еще десяток сочинений для Успенской, «Марина» и «Женщины, которых мы любили» - для Шуфутинского, который в благодарность за это в своем автобиографическом опусе, очевидно, завидуя лаврам искусствоведа Вульфа, по поводу нашего спектакля «теоретизировал». Ну, да Бог ему судья.

Через год я вернулся в Москву, в студии «Останкино» состоялась незабываемая замечательная встреча. На сцене со мной были Максим Дунаевский, Тамара Гвердцители, Валя Легкоступова, а в зале - Мах­муд Эсамбаев, Эльдар Рязанов, Илья Глазунов, Павел Буре, Аркадий Вайнер...

Я вернулся на круги своя».

- Я благодарен вам за беседу, а в кон­це было бы логично, наверное, попросить поэта стихи почитать - что-нибудь из последних произведений...

- Надеюсь, большинство наших читателей - женщины? Вот для них и пускай прозвучит. (Берет в руки книгу).

Молитва. Нежность.
И любовь вселенская.
Страна. Отчизна. Родина. Москва.
Родные сердцу звуки, рода женского
Слова, благословенные слова!
Вся жизнь стремленьем женщины
 измерена.
Она - семьи дыханье и оплот.
Она тепло нам дарит и уверенность,
И силы благородные дает.
Все - женщина! Весна! Природа!
Радуга!
И песня, что несет добро и свет.
Ее улыбка соткана из радости...
И я мужчинам дать хочу совет:
Придет Удача, что судьбой обещана,
И вы покоя станете искать.
Но не забудьте, что Удача -
это женщина,
И нелегко Удачу удержать.
Придет Беда, сменив успех
изменчивый,
Пробьет нежданно,
в самый черный час,
Но не забудьте, что Беда -
все та же женщина.
Когда-нибудь она оставит вас.
Но в нас, друзья, живет Надежда
вечная.
Придет Удача, скроется Беда.
Но не забудьте, что Надежда -
тоже Женщина.
Она у нас одна. И навсегда!

Киев - Москва - Киев

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter