Евгений МИРОНОВ: «Когда я работал над «Идиотом», целых два дня попробовал вообще не врать: что видел, то и говорил. Чуть не умер!»

Сегодня о Евгении Миронове говорят не иначе как о мегазвезде. За плечами актера, вступившего в пору творческой и физической зрелости, многочисленные серьезнейшие роли по произведениям как русских, так и зарубежных классиков, а в кино — перечень столь разнообразных работ, что подчас трудно согласиться с тем, что их сыграл один и тот же человек. Бывший провинциал Миронов, приехавший в свое время искать счастья в Москву, нынче обласкан судьбой, наградами и любовью зрителей. К 41 году он успел стать народным артистом России, лауреатом Государственной премии, обладателем целого ряда престижных театральных и кинематографических наград, таких, как премия Станиславского, «Ника», «Кинотавр», «Триумф», «Золотая маска», «Кумир», «Хрустальная Турандот», «Созвездие», «Балтийская жемчужина» и т. д. и т. п. Сейчас Евгений Витальевич работает в МХТ и знаменитой «Табакерке» — Театре-студии Олега Павловича Табакова. Кроме того, с некоторых пор Миронов является художественным руководителем Государственного театра наций и основателем собственной «Театральной компании Евгения Миронова». Кстати, недавно киевские зрители могли посмотреть спектакль этой Компании — комедию «Женитьба Фигаро» по одноименной пьесе Бомарше в постановке модного российского режиссера Кирилла Серебренникова. Евгений Миронов — из тех актеров, которые со словом работают скрупулезно, бережно и ответственно, а творчеству отдаются с таким неистовством, что это обычно негативно сказывается на их здоровье и нервах. С другой стороны, может, именно поэтому Миронов всегда так органичен и убедителен на сцене и в кадре, а от его исполнения остается ощущение озарения...

«КОГДА ПРОЗВУЧАЛО: «СТОП! СНЯТО!», Я ПОДУМАЛ: «ВСЕ! ПРОВАЛ!»

— Евгений, я слышала, что толчком для рождения образа вы считаете слово. То есть для вас прежде всего важно то, как ваш герой разговаривает?

— Понимаете, в наше время происходит деградация языка. Сейчас снимается много сериалов, такой кинопродукции, в которой языку, правильной речи не придается никакого значения. Мы стараемся подражать хорошим американским актерам, но у них принято говорить нарочито небрежно, быстро, как бы вскользь... И мне кажется, в таком подражании мы многое теряем. Для нас слово всегда было определяющим, поскольку оно напрямую связано с действием.

— Вы сыграли очень много ролей в кино, и широкий зритель знает вас благодаря именно экрану, но одна ваша киноработа стоит особняком. Я имею в виду князя Мышкина в «Идиоте» Достоевского...

— На самом деле, мне дважды повезло в жизни с Федором Михайловичем. Кроме Льва Мышкина в сериале Владимира Бортко, я еще играл Ивана Карамазова в спектакле Валерия Фокина «Карамазовы и АД». Достоевский, конечно, глыба и очень сложный автор...

Готовясь к «Идиоту», я перевернул массу материала, обращался и к исполнению этой роли Иннокентием Михайловичем Смоктуновским..

— Каким образом?

— Осталась запись спектакля, в котором играл Смоктуновский, и я ее внимательно просмотрел. Поразила специфическая манера поведения героя, найденная Смоктуновским, пластический рисунок роли, какая-то внутренняя изломанность Мышкина... Вообще, в образе, созданном Иннокентием Михайловичем, было много «болезни». Поэтому я понял — мне туда ходить не надо. Смоктуновский там все полностью исследовал, и сделал это гениально.

«В круге первом». Илья Нержин

Видел я «Идиота» Рецептера, потрясающего «Идиота» Куросавы... Смотрел и удивлялся, какие они все разные, но мне-то нужно было найти своего.

— В ваших внутренних поисках режиссер Владимир Бортко вам как-то помогал?

— Перед съемками «Идиота» я встречался с Бортко раза три, где-то по полчаса... Мы говорили о Мышкине, что-то обсуждали, но в чем можно разобраться за полчаса? Поэтому в первый съемочный день я с треском провалился! Как ни вчитывался в Достоевского, какие ни смотрел фильмы накануне, ничего не помогло! Все осело внутри, а наружу не вышло. Ну не смог я найти Федора Михайловича!

Смотрел на себя тогда и думал: «Ну, Женя Миронов... Только с бородой...». Ничего не получилось, сам себе не верил! Хожу, в бороде, в шапке, пытаюсь что-то изобразить, а вся съемочная группа стоит, внимательно на меня смотрит... Бортко, совершенно потухший... Машков рядом, тоже стоит, молчит... А я все сам должен сделать, и у меня ничего не получается. В общем, можно понять мое состояние. Поэтому, когда прозвучало: «Стоп! Снято!», я подумал: «Все! Провал!».

— Как же вам удалось нащупать своего Мышкина?

— После такого ужасного начала был перерыв на неделю. За это время я очень многое пережил, передумал и вдруг почувствовал, от чего нужно оттолкнуться в Мышкине. Я понял его главную черту! Абсолютную искренность, какую-то предельную внутреннюю распахнутость, наивность и открытость. Когда ко мне пришло понимание этого, я почувствовал себя невероятно легко и уверенно, сразу же нашлась и речевая манера, и какие-то важные штрихи и детали.

«ВЫ ЛЮБИТЕ ВОЛКОВ?» — СПРОСИЛ МЕНЯ НЯКРОШЮС»

— Насколько вам самому близки главные черты характера Мышкина?

— Таких людей без задней мысли, как князь Мышкин, не бывает. У него же просто поразительная чувствительность к правде. Такое ощущение, будто этот человек совсем без кожи, так искренно он на все реагирует. По восприятию мира Мышкин, словно трехлетний ребенок! Совершенно не умеет врать и настолько идеален, что в какой-то момент мне даже захотелось его испортить.

Он ведь совершеннейший космонавт в обычных жизненных обстоятельствах. Все идут по улице нормальные, а он — в скафандре, в каком-то своем мире... И вот эти его попытки стать, как все, интереснейшие моменты его прорывов в реальную жизнь, мне было очень интересно играть. Я, даже когда над ролью работал, попробовал целых два дня вообще не врать: что видел, что думал, то и говорил.

— Ну и как?

— Чуть не умер! От напряжения... Это же невозможно все время говорить только правду! Так что Мышкин действительно особняком у меня, и в моей жизни, пожалуй, сложнее «Идиота» был разве что Солженицын — роль Нержина в картине «В круге первом». Но, как говорила Инна Чурикова, игравшая со мной в картине Бортко, вся наша актерская работа — «сладостное мучение». Поэтому огромное счастье, что это «мучение» у меня было.

— У вас большой опыт работы с разными режиссерами: отечественными, иностранными, в том числе именитыми... В чем принципиальная разница между «нашими» и «не нашими»?

— Я, к примеру, играл Самозванца в пушкинском «Борисе Годунове», которого ставил англичанин Деклан Доннеланн. Этот режиссер российскую литературу, нашу жизнь и нашу действительность, мягко говоря, не знает, и может, именно поэтому спектакль получился. Доннеланну была прежде всего важна и интересна не история российского государства, на которую обычно опираются наши режиссеры, а история человеческих взаимоотношений, гениально описанная Пушкиным, — есть царь, есть самозванец...

Кстати, Пушкин — потрясающий драматург! У него все прыжками, словно в клипе: соединение второго этажа с десятым, потом вдруг хлоп — опять на первый... И все такое клиповое, мерцающее соединение эмоций, переживаний и раздумий.

Кроме того, я еще одну замечательную вещь обнаружил — у Пушкина очень многое значит интонация. Например, Самозванец говорит о Марине Мнишек: «Змея!», а потом повторяет уже иначе: «Зме-е-е-я-а-а...». Абсолютно по-разному произносит одно и то же слово, объединяя ужас и счастье, и все это нужно суметь правильно передать. Это чрезвычайно ин0тересная творческая задача для артиста! Просто актерская мечта — выразить два разных состояния и значения одним и тем же словом.

— А как вам работалось с Эймунтасом Някрошюсом в знаменитом шестичасовом спектакле «Вишневый сад», где вы играли Лопахина?

— Да, Лопахин, Ермолай Алексеевич... Мне, можно сказать, повезло попасть к Някрошюсу. К слову, мы привозили «Вишневый сад» в Киев, и я рад, что киевский зритель его посмотрел.

Помню свою первую встречу с Эймунтасом. Хорошо известно, что при знакомстве с актерами Някрошюс молчит. Вот и мы — сидим, молчим... «Господи, — думаю, —что же будет?». Играть-то хочется! И вдруг после длинной паузы он спрашивает: «Женя, вы любите волков?». Я растерялся... Думаю: «Скажу, что, люблю, а он: «Нет, вы не годитесь для этой роли!»... Скажу, что нет, а он: «Жаль...». Я помолчал-помолчал, а потом нашелся: «Почему вы спрашиваете?». Он: «Да так, просто...». И снова замолчал...

— Ну и при чем здесь волки?

— Я потом понял смысл вопроса! Лопахин — волк по своей сути, хозяин жизни. А Някрошюс — абсолютное животное в смысле ощущения материала и в работе исходит только из ощущений: огонь, лед, вода, холод... Этими знаками-символами его спектакли и выделяются.

Например, Фирс в исполнении Алексея Петренко, по мнению Някрошюса, был лосем, и это внутреннее состояние потрясающе удалось передать актеру. Конечно, работать с таким мастером, как Някрошюс, очень интересно и полезно — такие глубины и пласты неожиданно открываются.

«НА ВСТРЕЧУ С СОЛЖЕНИЦЫНЫМ Я ЗАЧЕМ-ТО ПРИНЕС БУТЫЛКУ ШАМПАНСКОГО»

— И все-таки сложнее Мышкина для вас стал только солженицынский Нержин. Александр Исаевич вас сам предложил на эту роль?

— Я был очень удивлен, что он знаком с моим творчеством, интересуется им и именно мне предложил сыграть Нержина. Приступая к работе, я никак не мог найти характер героя, и мне даже не хотелось играть эту роль. Такой уж он хороший, такой достойный, абсолютно не за что зацепиться, никаких внутренних противоречий в характере. А это очень тяжело для актера — играть идеального человека.

Я видел некую плоскость перед собой и понимал, что менять что-то невозможно, поскольку Нержин — это прообраз самого Солженицына. Тогда я решил поехать к Александру Исаевичу, чтобы в живом Нержине подглядеть какие-то живые важные детали.

Он сердечно принял меня на своей даче, хотя и неважно себя чувствовал. И я, конечно, был потрясен его личностью. Поверьте, это не просто слова. Человеческая мощь Солженицына видна во всем, в любых малейших деталях. Представляете, какой силой духа нужно обладать, чтобы на физическом уровне победить у себя раковое заболевание! И сейчас, несмотря на свой преклонный возраст и самочувствие, он продолжает трудиться. «Правда, — говорит, — я сейчас мало работаю... Всего восемь часов в день»... Солженицын так организовал свою жизнь, что абсолютно все в ней подчинено делу.

— Ну а подсмотреть что-то важное для своей роли удалось?

— Я обратил внимание, как Солженицын пишет... Так мелко-мелко — видимо, лагерная привычка. Потом в фильме мой Нержин тоже будет так писать. Но ничего отрицательного в нем я так и не смог найти. Полнейшее согласие с самим собой, предельная ответственность за каждое слово и поступок. Наверное, у него тоже есть какие-то внутренние сомнения, но разве об этом со стороны догадаешься? Солженицын — это глыба, высеченная собственной жизнью, и все ненужное и лишнее, что ему мешало, он уже давно отсек.

Я на нашу с ним встречу принес зачем-то бутылку шампанского... Такая глупая советская привычка, если в гости, то обязательно с шампанским и тортом. Мы сидели, беседовали, и вдруг он случайно обронил, без всякой навязчивости или нарочитости: «Каждый прожитый день нужно отпечатывать поступком, чтобы этот день не прошел для тебя даром».

Я использовал эти слова, и они стали определяющими для образа Нержина. На мой взгляд, они могут быть важными и определяющими не только для экранного героя — жить по такому закону имеет смысл любому человеку.

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter