Владимир ВОЙНОВИЧ: «Писательство — это все-таки некая миссия, призыв к добру, справедливости. Желаю, чтобы Димины книги — эти учебники истории, написанные в соавторстве с людьми, к этой истории непосредственно причастными, — жили по-настоящему долго!»

Честно говоря, я не очень люблю краткие телевизионные интервью, когда с журналистом битый час говоришь, а в эфир минута, а то и меньше, твоего комментария пойдет, и спрашивается: ну что ты за минуту изложишь? Хотя и в таком формате иногда кое-что ввернуть можно. Помню, в советское время автору знаменитых «Двух капитанов» Вениамину Каверину предложили по интервидению выступить и ска­зать все, что он хочет, в 40 секунд уложившись. Он решил, что времени слишком мало, на что его жена возразила, что достаточно и даже с избытком: «Ты мог бы, — она предложила, — «Караул!» закричать».

Иной раз можно и так, но мне формат, избранный Дмитрием Гордоном в его беседах с известными личнос­тями, больше нравится. Каждое его интервью — обстоятельный разговор о том-о сем, о жизни, об отношениях между людьми, между странами: о том, что действительно нужно и важно, причем без купюр и стремления угадать и угодить. Дмитрий как раз тот журналист, который позволяет своему собеседнику рассказать все, что тот думает, и я по своему опыту знаю, что «подтасовывать» факты, вырезать из программ и своих текстов то, что ему по каким-либо причинам пуб­ликовать не хотелось бы, или, наоборот, вставлять то, что хотелось бы, он не станет. Как произнесено, так и напечатано — без украшательства и оглядки на кого бы то ни было.

Журналисты бывают разные: иногда при­ходит, разговор начинает — и вдруг выясняется, что ничего моего не читал, и как только я человека на этом ловлю, беседовать с ним прекращаю — прежде всего потому, что понять не могу: а чем же я его заинтересовал, если не книгами? Брать интервью у писателя, даже не представляя, что же он написал, только халтурщики могут.

И в первую нашу встречу, в 2009 году состоявшуюся, и в этот раз Гордон порадовал меня тем, что книги мои знает и помнит — и трилогию о Чонкине, и «Москву 2042», и даже опубликованный в далеком 63-м, когда Димы еще и в проекте не было, рассказ «Хочу быть честным». Ну, я рассказом его называю, кто-то считает, что это по­весть, — жанровое опре­деление не столь важно, главное, что это мой личный манифест, кодекс поведения, по которому и стараюсь жить.

В одном из стихотворений Эдуарда Багрицкого устами лирического героя веку, в котором живешь, такими словами предлагается подчиниться:

Но если он скажет: «Солги!», — солги.

Но если он скажет: «Убей!», — убей.

Мой век убивать кого-нибудь прямо меня не заставлял, зато ко лжи принудить пытался, так вот, я сам себе пообещал (и «Хочу быть честным» об этом), что лгать и кривить душой никогда не буду. Писательство я вообще как некую все-таки миссию, как бы громко это ни звучало, рассматривал, как призыв к добру, справедливости, и думал, что если сам при этом лгать стану, все, что пишу, ломаного гроша стоить не будет. Разумеется, в художественной литературе, словами Булата Окуджавы выражаясь, «вымысел не есть обман», или, как, обращаясь к читателю, Твардовский писал: «Тем, однако, дорожи, что, случалось, врал для смеху, никогда не лгал для лжи».

Героем прослыть я никогда не стремился, но когда между ложью и правдой при­шлось выбирать, когда существующая власть гласно или молчаливо ее ошибочные или даже преступные действия требовала одобрить, заявил, что этого она от меня не добьется. Поэтому-то свой голос в защиту несправедливо гонимых всегда подавал и по-прежнему подаю, против неправедных судов, против войн, захвата чужих территорий, а также против насилия, лжи, лицемерия, ханжества, казнокрадства, лизоблюдства и непомерного восхваления отдельных личностей.

Последнее вообще трудноизлечимой болезнью россий­ского общества является, и не только его. Вот пример. Вы знаете, что я против шемякина суда над Надеждой Сав­ченко выступил и ее освобождению очень рад — она настоящая героиня и в этом качестве высочайшего одобрения заслуживает, но когда корреспондентка украинского телевидения спросила меня, не считаю ли я, что Савченко президентом Украины должна стать, ответил: «Не знаю». Знаю, что быть героем и толково управлять большим государством уметь — это не одно и то же, то есть заведомо каких бы то ни было способностей Надежды не отрицаю (может, потенциально она великая поэтесса или балерина), но любой талант реального подтверждения требует, а тем более такой, от проявления которого судьба страны и народа зависит. Так что, будь я украинским избирателем, из возможных кандидатов на высшую должность выбирая, не только по степени героизма их возможности оценил бы, хотя за явного труса голосовать точно не стал бы.

Лично я человек мирный, на рожон не лезу, в конфликте с государством состоять не хочу, но когда такие вещи, как аннексия Крыма или разжигание войны на Донбассе, происходят, молчать и спокойно воспринимать ложь, которую по этому поводу слышу, мне трудно. Все эти действия уже к смерти тысяч людей привели, к пре­вращению других тысяч в безруких, безногих и безглазых калек, к слому судеб, разрушению жилищ и крушению надежд на сколько-нибудь благополучное будущее. Все эти жертвы совершенно бессмысленны и напрасны, никаких победителей у этой войны не будет, а всякий урон, включая экономический и непоправимый, и Украина несет, и Россия. Крым у России уже костью в горле тор­чит, безумных денег ей стоит — на фоне того, что экономика обеих стран рушится, народы нищают и ненависть друг к другу растет.

Я радуюсь, когда о некоторых, к сожалению, как мне издалека видится, немногих, успехах украинских реформ слышу. Хотелось бы, чтобы лучшие ваши надежды осуществились, чтобы Украина поистине открытым, свободным, демократическим государством европейского образца стала — с честными выборами, регулярно сменяемой властью, сильной экономикой и миролюбивой политикой.

У европейских государств тоже история непростая. Все у них было — революции, войны, жестокое преследование инакомыслящих, охота на ведьм, инквизиция, виселицы, гильотины и прочее, но, через все это пройдя, Европа правила сосуществования установила, по которым в благополучии, с уверенностью в завтрашнем дне, без границ сущест­вует. Надеюсь, что граница между Украиной и Россией в ближайшее время будет укреплена, но когда-нибудь, когда наши страны научатся у Европы по-человечески жить, необходимость отгораживаться друг от друга и у нас отпадет. Что ж, исторический прогресс — дело медленное, но неостановимое.

В интервью Дмитрию Гордону на вопрос, боюсь ли чего-то, я, кажется, «Прослыть подлецом» ответил, но это просто фигурой речи прошу считать — этого не опа­саюсь, потому что побуждений к подлости не имею и на низменные поступки меня ничем соблазнить нельзя, при­чем к этой позиции не только возвышенные представ­ления о правилах собственного поведения, но и вполне прагматические давно привели. Когда-то мой старший друг Александр Бек, когда ему высокооплачиваемую, но требующую компромисса с совестью должность занять предложили, отказом с такой шуточной мотивировкой ответил: «Много не нахапаю, а некролог испорчу», то есть, если без шуток, он своей репутацией дорожил, а я дорожу своей, и нет таких соблазнов, которые бы меня пожертвовать ею подвигли. В том возрасте, до которого я дошел, мне дороже денег осознание как раз того, что смолоду жить честно старался, ради карьеры или материальной выгоды душой ни разу не покривил.

Еще после первой встречи, фактически после нашего знакомства с Дмитрием, я его газету «Бульвар Гордона» начал читать. Умные, грамотные материалы, толковые журналисты — наверное, потому издание столько лет на плаву держится, хотя в век электроники и интернета печатная прес­са не лучшие времена переживает.

Желаю, чтобы Димины книги — эти учеб­ники истории, написанные в соавторстве с людьми, к этой истории непосредственно причастными, — жили по-настоящему долго, а Украине поскорее побороть проблемы необходимо, внешними врагами и внутренними неумными людьми навязанные.

Процесс декоммунизации и свержение с постаментов советских идолов я, безусловно, приветствую, но стоит ли свергнутые фигуры другими сомнительными заменять? Мне, например, извините, переименование Московского проспекта в Киеве в проспект Бан­деры крайне неумным представляется — понятное дело, позлить Россию хотели, но себе-то какая польза? Ну, допустим, какое-то количество убежденных бандеровцев у вас есть, но зна­чительная часть жителей Украины, уверен, против про­славления этой личности выступает.

В истории и украинского освободительного движения, и украинского национализма, и украинского диссидентства и помимо Бандеры имена имеются — более подходящие и менее неоднозначные: к примеру, почему бы Московскому проспекту проспектом Мыколы Руденко или замученного КГБ Гелия Снегирева не стать?

До меня слухи доходят, что, судя по степени напряженности в украинском обществе, стране опасность нового Майдана грозит, и хотя результаты первого и второго Майданов оценивать по-разному можно, третий, на мой взгляд, может для Украины катастрофическим оказаться. Пушкин русский бунт «бессмысленным и беспощадным» назвал, но, думаю, украинский бунт — а это уже именно бунт, а не мирный протест или митинг будет — все шансы стать таким же имеет. Очень надеюсь, что здравомыслие в Раде, в правительстве, в Администрации президента победит и своевременным проведением разумных реформ власти общество успокоят, а значит, нужды в Майдане не будет.

К сожалению, ни в Украине, ни в России таких идей и таких людей не видно, которые, реально о своих странах и народах заботясь, личными, идеологическими и узко групповыми интересами пренебрегли бы и серьезные реформы провели, высшей целью которых не на словах, а на деле благо своего населения было бы. Нет у нас таких, как Джордж Вашингтон, Томас Джефферсон, Авраам Лин­кольн, — не пришла ли пора варягов позвать?