Экс-заложник «ДНР» боец «Азова» Евгений ЧУДНЕЦОВ: «В плену я тела наших пацанов в донецком аэропорту вытаскивал, по кусочкам собирал»

«Буду воевать, пока сепаров не положим» — первое, что заявил сразу после освобождения 28-летний Евгений Чуднецов. Уроженец Макеевки, боец полка «Азов» Чуднецов попал в руки боевиков 14 февраля 2015 года во время боев возле села Широкино в Донецкой области. Так называемый «прокурор «ДНР» требовал для Чуднецова смертной казни, в итоге украинского добровольца приговорили к 30 годам строго режима.

В заложниках у боевиков Чуднецов провел два года и девять месяцев, освобожден 27 декабря прошлого года. Прошел пытки, избиения, лишился больше половины зубов, похудел на 14 килограммов. Вместе с другими захваченными бойцами его заставляли заниматься разминированием и расчисткой донецкого аэропорта. Последние полгода содержался в макеевской колонии, в 20 минутах ходьбы от родного дома. За время плена мама Евгения Чуднецова умерла, бабушка и младшие брат с сестрой остались на оккупированной территории. Последний месяц Чуднецов лечится в киевской больнице «Феофания».

«За что в карцер попал накануне обмена? Побил завхоза колонии за его отношение к пацанам»

— За почти три года плена вы не раз попадали в список на обмен, но каждый раз срывалось. Когда окончательно поверили, что вас точно обменяют?

— Когда нас уже на вертолетах в Харьков везли.

— А о самом обмене когда узнали?

— За два дня. Я как раз в карцере сидел. Нам сказали, что по телевизору прошло сообщение о готовящемся обмене. 25 декабря, вечером, нас вместе с Евгением Симоненко вызвали в оперчасть, там уже все наши были, которых потом обменяли. Написали заявления типа «не имеем претензий к работникам лагеря».

— За что в карцер попали, да еще накануне обмена?

— Побил завхоза.

— Почему?

— Потому что он козел. Так и напишите. За его отношение не ко мне, а к остальным пацанам. У него татуировка «Россия» была. И вообще он сумасшедший, урабатывал пацанов: то пошлет на три буквы, то пощечину даст. Но я сам его спровоцировал, выбил ему два зуба, разбил бровь. Ну и мне немного голову рассекли (показывает шрам).

Я не один в карцере был, нас туда четверо поехало. Но бил завхоза я один. Трое пацанов со мной за компанию поехали. Один за то, что курил на зарядке, второй табличку с фамилией вверх ногами прицепил, третий — Максим Терентьев — сам вызвался, считал, что без него вода не освятится (улыбается). Всем дали по 15 суток карцера.

— А карцер, да еще в плену, как выглядит?

— В пять утра подъем, нары пристегиваются к стене так, чтобы ни лечь, ни сесть не было возможности. В 20.00 их отстегивают. Ничего нельзя: ни сигарет, ни телевизора.

— Вы так бодро рассказываете, что возникает ощущение: не раз попадали в карцер за время плена.

— (Улыбается). Не раз. По мне, в карцере лучше, чем в самом лагере. Почему — не буду говорить. Думаю, сепары потому меня и обменяли, что я их достал в колонии.

«Не хотел давать сепарам и российским СМИ даже шанса обрадоваться: вот, мол, даже азовец раскаялся после плена»

— Когда впервые попали на фронт?

— Сентябрь-октябрь 2014 года. Стал автоматчиком в «Азове», стрелком. В широкинской операции был в ударно-штурмовой группе. У нас не было поддержки тяжелой техникой, но мы стерли сепаров с лица земли одной пехотой, тупо гранатометами.

— А когда впервые ощутили настоящий страх на войне?

— Еще до того, как ушел в «Азов», в мой дом попадание из «Града» было, кусок стены отвалился. Я в пятиэтажном панельном доме жил. Знал, что такое, когда мины в 20 метрах ложатся. Знал, что такое пулеметные очереди. Так что о страхе знал еще до попадания на фронт.

А во время боя страха не было, на это времени не хватало. Едешь в БТР, вокруг все взрывается, а ты воспринимаешь это механически: оппа, просвистело что-то рядом, наверное, пуля. Меня друг спрашивал: «Что ты в этот момент думал?». А я думал, куда запрятал сигареты. Отходняки потом были.

— «Отходняки»?

— На базу когда возвращаешься, понимаешь: а ведь могло и убить. А после все равно отпускает. Конечно, боялся иногда. Любой боится.

— Но не любой после трех лет плена заявит, как вы, что все равно вернется в часть и продолжит воевать, «пока сепаров не положим».

— Не хотел давать сепарам и российским СМИ даже шанса обрадоваться: вот, мол, даже азовец раскаялся после плена.

Сепары, когда меня взяли, спрашивали: «Ты что, не боишься?!». Ну конечно, боюсь, глупый вопрос. Но ведь можно не выражать свой страх явно. Для одних страх — это ступор, для других — мотивация к действиям. Я просто трупов насмотрелся, меня не пугает вид разорванного тела. Может, это привыкание. В плену я тела наших пацанов в донецком аэропорту вытаскивал, по кусочкам собирал.

— Это когда вас и других пленных возили на принудительные работы?

— Мы не против были ехать и доставать тела наших. Мы ж не сепары, чтобы бросать своих же гнить. А они на вышке донецкого аэропорта так и оставили тела своих, вообще не заморачивались.

— Сколько тел наших киборгов достали из-под развалов аэропорта?

— 12. В последние дни обороны аэропорта наши в одной точке были. Там их сепары и подорвали: подложили мешки с песком, тротил и сделали направленный взрыв.

Тела наших под бетонными плитами были, приходилось и взрывчаткой разбивать, потому что по-другому невозможно было достать. У одного корпус под плитой был, а ногу намотало на железную трубу, как тряпку. Ну что делать? Я взял лопатку саперскую, отрубил ногу. Ему все равно, он уже мертв, а так хоть тело родным привезут.

— Боевики перчатки и маски выдавали для таких «работ»?

— Конечно, медицинские перчатки давали, там же Красный Крест все-таки присутствовал.

«Полезли с меня жетон срывать, увидели татуировку — тризуб с орлом»

— А Красный Крест знал, что для разгребания завалов донецкого аэропорта сепаратисты использовали украинских пленных?

— Конечно, знал. Там еще украинский полковник находился.

— Тоже пленный?

— Свободный. С российской стороны был один офицер и с нашей — один из СЦКК (Совместный центр по контролю и координации вопросов прекращения огня и стабилизации линии разграничения сторон на Донбассе. — «ГОРДОН»). Еще ОБСЕ была. Они вместе с Красным Крестом подъехали, когда мы все тела достали. Недели две разгребали. Приходилось некоторые места быстро пробегать, чтобы не стрельнули. Возле аэропорта тогда были простреливаемые участки.

Еще разминированием занимались. Один раз, когда мы уже уехали с «работ», сепарский эмчеэсник отклонился в сторону от дороги, наступил на подствольный гранатомет. Взрыв, ему стопу оторвало.

— Вас взяли в плен 14 февраля 2015 года во время боя возле села Широкино на юге Донецкой области...

— ...танк подстрелил наш БТР, нас раскидало. Постреляли немного в сепаров, а после мне ВОГ прилетел (осколочный боеприпас для подствольного гранатомета. — «ГОРДОН»). Я упал, когда начал подниматься, сепары уже окружили. Некоторые моменты опущу. Ситуации на войне разные бывают. Взяли в плен. Ничего удивительного.

— Удивительно, что вас живым оставили. В начале 2015-го боевики не раз добивали наших прямо на месте.

— Полезли с меня жетон срывать, увидели татуировку — тризуб с орлом. Эта тату меня и спасла. Один из сепаров кому-то докладывал по рации: «Взяли азовца со свастикой». Ему приказали везти меня в Донецк. Первые два дня меня в Саханке держали, после попал на «избушку» (здание донецкого СБУ. — «ГОРДОН»). 4 апреля 2015-го перевели в изолятор временного содержания, а летом 2017-го — в 32-ю колонию в Макеевке.

— Но ведь перед этим вас пытали. Что за информацию хотели из вас вытащить?

— Спросите у россиян, которых «там нет».

(Продолжение в следующем номере)   

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter