Народный артист Украины Виталий БИЛОНОЖКО: «Единственное, что стабильно и к чему украинцы привыкли, — нищенское существование: как 40 лет назад в фуфайках ходили, так и ходят, как на велосипедиках ездили, так и ездят. Увы, выбирать мы не умеем, поэтому нас, как коз, на поводочке держат и только доят»

«С Ющенко, может, и дрались, но я же не представлял, что президентом он будет,  я бы тогда его не бил»

— Виталий, глядя на вас, сразу 1986 год, деревню Медведь в Новгородской области и учебку сержантов я вспо­минаю — нас гоняют...

— ...самый смешной период...

— ...и, конечно, для всех «стручков» отбой, а сержанты в ленинской комнате телевизор смотрят. В тот поздний вечер киевское «Динамо» важный международный матч в рамках розыгрыша Кубка европейских чемпионов с болгарским «Берое» играло, и я наглости набрался и обратился: «Товарищ сержант, без футбола не могу, я о киевском «Динамо» в газетах писал, пока тут с вами не оказался...». Это очень буро было, сержант так на меня посмотрел, но почему-то сказал: «Ладно, заходи».

---

---

Я зашел, впервые за несколько месяцев человеком себя почувствовал... Первый тайм закончился, сержанты на перекур вышли, я в полутемной ленинской комнате один остался, и вдруг в перерыве Киев показывают, и вы, молодой, поете: «Возвращайся всегда, где б ты ни был, к родному порогу...». У меня слезы в глазах стояли, потоу что я только оттуда, впереди два года почти... С тех пор вы у меня с той ленинской комнатой и той песней ассоциируетесь...

— Боже, как здорово! (Поет):

Возвращайся всегда,
Где б ты ни был, к родному порогу.
Ждет огонь в очаге,
Ждет в кринице живая вода.
Возвращайся всегда
На ведущую в детство дорогу,
Над которой твоя
Сокровенная светит звезда.
Возвращайся всегда
На ведущую в детство дорогу,
Над которой твоя
Сокровенная светит звезда.

Возвращайся сюда,
Когда солнце встает над лугами,
Горсть пахучей земли
Ты из свежей возьми борозды.
Свет и холод росы
Снова вспомни босыми ногами,
На траве оставляя
Летящие к дому следы.
Свет и холод росы
Снова вспомни босыми ногами,
На траве оставляя
Летящие к дому следы.
Возвращайся сюда,
В час любой ты здесь гость
долгожданный,
Нет целебней тепла,
Чем тепло материнской груди.
Только мать может ждать
И надеяться так неустанно,
Только мать может знать
Меру этой любви — приходи!

Только мать может ждать
И надеяться так неустанно,
Только мать может знать
Меру этой любви — приходи!
И ты, Дима, вернулся!

— Я за эту песню до сих пор вам благодарен... Знаю, что вы с Виктором Ющенко в соседних селах жили, а за девушек не дрались?

— Ну, у каждого, согласись, свой президент должен быть (улыбается) — у нас вот сейчас винницкие коллективы в гору пошли... Правда, у меня при Викторе Андреевиче привилегий не было, но да, мы почти в соседних селах, на границе Недрыгайловского и Бурынского районов, жили, а между нами такое полусело было. За девчат, конечно, дрались, причем бляхой армейской — знаешь, как это?

— Да-да...

— На кладке сидишь, ремень на руку намотал — и бах-бах-бах за свою любовь... Домой приходишь — тут у тебя звезда (на лице показывает), тут такая же, кровью налитая, во лбу еще одна горит...

— ...красная...

— Ну, на пряжке-то золотая, а на лице, разумеется, красная.

Всякое было... В том полуселе совхоз находился, куда белорусские девчата приезжали, как наши гастарбайтеры по всему миру сейчас ездят. Их на буряки привозили, когда ботву эту вместе со свеклой дергать и гычку резать наши женщины уже не выдерживали, когда у них спины болели так, что разогнуться нельзя, а белоруски старательные, хорошие, добрые... На все добрые, в том числе на любовь. Жили в отапливаемых вагончиках прямо в поле — там даже жарко было, и мы на велосипедики садились — и к ним. Ющенковские из своего села, наши хлопцы — с другой стороны, на опережение: кто первым приехал, тот весь тестостерон и отдал (смеется). Если мы первые, они разворачивались и не­солоно хлебавши домой направлялись, правда, иногда от злости шины нам резали, и мы с велосипедами на плечах возвращались...

— С Виктором Андреевичем вы в ту пору встречались?

— Не знаю — он же на год моложе, поэтому не пересекались, наверное, хотя, может, и дрались, но я же не представлял, что президентом он будет, — я бы тогда его не бил... Ну, он тоже не знал, что я народным артистом стану: 27 лет уже, кстати, звание это ношу...

Для меня Виктор Андреевич — знаковая личность. Помню, наш фестиваль «Мелодия двух сердец» делать мы начинали и к нему в Нацбанк с Колей Мозговым пришли. Коля после госпиталя был, после поломок своих, я — еще нормальный, живой такой хлопец... Заходим, а в банке тишина!

Я, к слову, в Нацбанке пел, причем бес­платно. Со сцены сказал: «Вот парадокс: на золоте стою, а пою бесплатно, как птичка...».

— На шару...

— Ну да, а тут тишина, все что-то просить пришли. Тихо Виктор Андреевич вошел, к нему все идут и шепотом что-то говорят — каждый свое, дошла до меня очередь... Он выслушал и руками развел: «Ну, у нас ведь не коммерческая структура, а, скорее, методическая, поэтому я тебе транспортом помогу», и я со всей Украины артистов на тех автобусах свозил, которые Ющенко выделил. Это тоже помощь существенная, я до сих пор, дорогой земляк, благодарен!

«С парашютом четыре раза я прыгал, и с каждым все страшнее!»

— Вы действительно в воздушно-десантных войсках служили?

— В Ансамбле песни и пляски.

— То есть с парашютом не прыгали?

— Не воевал, но ситуация с островом Даманским была, на котором, кстати, мой старший брат был, позднее в космонавтике погибший: наши тогда еще секретными «Градами» просто там разрушили. Эта ситуация с китайцами...

— ...в 69-м возникла...

— ...да, а я в армию в 71-м пошел, и к тому времени в Белой Церкви «китайскую дивизию» сформировали. Причин для ее создания не было, но парни в красной форме ходили — лоси такие крепкие, и с парашютом прыгали, и шесть раз за ночь по тревоге вставали... Что такое тревога шесть раз за ночь, я тебе передать не могу: у нас клуб был красивый, я на колосники сцены, бывало, на шестой раз залезу и там сплю — приходят, ищут меня, а потом гауптвахта и шесть нарядов вне очереди...

С парашютом четыре раза я прыгал, и с каждым все страшнее! Последний раз в молоко сиганул — в туман. Это после двух ночных тревог было: мы на бэтээрах ехали, потом — в транспортный самолет загрузились, откуда нас и выкинули. Нет, мне воевать не хотелось...

— С китайцами?

— Да и с ними тоже — я спать хотел и, приземлившись, просто взял, парашютиком обернулся и в снегу уснул. Утром просыпаюсь, а на лице конденсат, уже к парашюту прилип, и сержант, хороший парень, тоже с Сумщины, сидит и кинжаликом с автомата этот конденсат оббивает (улыбается). После этого нос гримировать мне приходится, потому что он обморожен был.

— Как человеку, как украинцу, наконец, вам больно оттого, что в Украине сейчас происходит?

— «Больно» — не то слово: иногда интернет читаю и плачу. Я мучаюсь, для меня это шок — вижу, что Украина в какую-то патовую ситуацию себя загоняет. Сколько политиков развелось! — больше, чем колхозников когда-то было, причем им уже в политике тесно, а бросать это дело они не хотят, потому что власть — это как сцена, это «Баунти», «Сникерс», сахар, медом политый, и ты его ешь. Вот что такое власть над всеми — ну как они отказаться от нее могут? На время уходят, где-то пересидят и снова в политику возвращаются, а народ всеми забыт, заброшен — все лишь о соб­ст­венной выгоде думают.

— Что с Украиной будет, как вы считаете?

— О Боже... Был бы я мессия, давно бы Украину процветающей, самой лучшей страной в Европе сделал, всех бы догнал-перегнал, и не как Хрущев Америку, а по-настоящему. У нас же потенциал потрясающий, все есть — и таланты, и ум, но беда в том, что выбирать не умеем, поэтому нас, как коз, на поводочке держат и только доят. Ничего хорошего у нас не будет, пока к власти политики, которые Украину полюбят, не придут — люди из поколения, которому сейчас 30-40 лет, ничем не испорченные.

— Некоторые наши политики мне народных артистов часто напоминают — слушаешь и, как по Станиславскому, веришь...

— Ну нет...

— Вы не верите?

— Кто такой политик? — это человек, который говорит то, что остальные слышать хотят, и который что угодно готов делать, врать напропалую, лишь бы до власти дорваться.

— Я знаю, что телевизор вы много смотрите, а что чувствуете, когда на экране этих лживых политиков видите?

— Со слезами на глазах сижу и боль за свою страну испытываю, за свой народ, который так неуважительно к себе относится, не понимает, кого выбирает и как за свои права бороться. Племянник как-то на округ от своей партии меня отправил — в Полтавскую область, а там уже свои царьки-князьки, там магнат, у которого 80 тысяч гектаров земли и который давно в Верховной Раде сидит, под свои земли законы пишет... Я об этом не знал, бегал-бегал по тем селам, председатели колхозов с айфонами это снимали... Я в Карнеги-холле, луч­ших залах Европы работал, сотни концертов во дворце «Украина» дал, а тут меня в сельские клубы не пускали, потому что он сказал: «Выберете Билоножко — паи заберу, зарплату платить не буду, с голоду подохнете!».

Представь, в село приезжаю, а клуб закрыт! Клуб, кстати, красивый такой — справа Маркс до сих пор висит, слева Ленин, полотна четырехметровые... У входа три-четыре калечки сидят, инвалиды, которые председателя уже не боятся: им все равно, и я для них пою, рассказываю, убеждаю: «Кнопку против вас никогда не нажму, потому что мама моя из Яреськов, с Полтавщины родом. На Сумщину на заработки приехала, там Васыля встретила, и так шестеро детей появились».

Конечно, я прокололся, магнату тому проиграл и после этого понял: во-первых, политика моим делом никогда не была, а во-вторых, я должен просто честным гражданином оставаться, который свой народ и Украину в себе любит.

«В основном наши люди еще рабы»

— Наши люди до сих пор рабы?

— Да, в основном, и хотя и другие есть, их еще мало. Даже, ты знаешь, не то чтобы рабы — они просто разуверились, разочаровались: один пришел — наврал, второй пообещал — не выполнил, а чего не выполняют? О другом думают — что должность-то временная, успеть надо... Как в том анекдоте, когда еврей в ЦК пришел должность просить хорошую. Ему говорят: «Свободное кресло министра культуры есть...». — «Не-не, это временно, мне бы так, чтоб до пенсии!».

Люди всего насмотрелись и уже не то чтобы кому-то — самим себе не верят: единственное, что стабильно и к чему они привыкли, — нищенское существование. Как ходили 40 лет назад в фуфайках, так и ходят, как на велосипедиках ездили, так и ездят, только сеточка теперь не сзади, на багажнике, а спереди, чтобы никто не украл. Руки как были от работы потрескавшиеся, такими и остались...

— Нет ли у вас ощущения, что не только от простых людей, но и от вас ничего в Украине не зависит?

— От простых людей, Дмитрий Ильич, тогда что-то зависеть будет, когда они в себя поверят, хорошо информированы будут и когда какая-то контрсила, которая свой народ полюбит, появится. От меня больше зависит, но насколько? Нынешняя власть, которую я, в общем-то, уважаю, — первая, которая мне чисто организационно с проведением фестиваля не помогла. В 2015 году мы патриотический, антивоенный концерт «Мелодия двух сердец» сделали, когда людям это надо было, когда именно этого они ждали и девять раз в зале вставали! У нас военные, дети защитников родины пели, ансамбли, дуэты семейные...

— ...и никому ничего не надо...

— Никому, Дима, — поддержки ноль! Я до сих пор с дворцом «Украина» не рассчитался, и мало того что государству не надо, так и телевидение ни в чем не нуждается. Сейчас все каналы информационные...

— ...искусство показывать негде...

— Да! Увы! На больших частных каналах их собственная продукция идет, и она достойная, хорошая, а те, где наш фестиваль раньше показывали, информационными стали и вечное бу-бу-бу, бу-бу-бу крутят, и смысла дальше наш фестиваль проводить нет.

— Какой-то выход из ситуации, которая в Украине сложилась, по-вашему, есть? Что нам делать?

— Я уже сказал: молодежь продвигать, которая хорошо училась, тех, кому 30-40 лет. Вот я своих детей в эту плеяду поставил бы: у них по два высших образования, там и КНЭУ, и театральный, и Академия управления при президенте... Нам таких парней надо, а еще лучше — тех, кто Гарвард окончил, кто комсомольский значок не носил, кто мыслит иначе! Новых управленцев, айтишников, ученых... Из старшего поколения Игоря Митюкова, Виктора Пинзеника пригласил бы, еще нескольких людей интересных. Не популистов — специалистов, не актеров, которые политиков играют, а толковых и харизматичных людей, потому что харизма — это сила...

— Кстати, о харизме: многие говорят, что в президенты чисто теоретически Святослав Вакарчук и Владимир Зеленский пойти могут. Может ли президент в Украине артистом быть или, наоборот, артист президентом стать?

— Ну, президент артистом...

— ...понятно, что может...

— Да, президентов-артистов много у нас было (смеется), а артист президентом?.. Ну а им это зачем? — и один, и второй на пике славы находятся. Как мой учитель по жизни Дмитрий Михайлович Гнатюк говорил: «Виталечка, запомни: лет 15 на свой авторитет ты работаешь, а потом авторитет лет 30 будет работать на тебя». Они еще на свой авторитет работают — что Владимир гениальный актер, что Слава гениальный певец и музыкант: президентство им зачем? В политику деятели культуры уже ходили, мы их просили: закон о меценатстве примите, чтобы за нами богатые люди бегали...

— ...в очередь становились...

— ...чтобы какую-то культурную инициативу профинансировать — как в Москве, которую я не люблю...

— ...как во всем мире...

— Да, как во всем мире, правильно.

— Лично вы какого президента хотели бы?

— Очень простого, очень принципиального и очень профессионального.

— У вас такая кандидатура есть?

— Э-э-э... Выбираю... Порядочного хочу, и патриотичного, чтобы народ свой любил, — народ в себе, а не себя в народе!

«Если где-то под рок запел, Мирошниченко звонила мне и ругала: «Ты, скотина! Ты чего рычишь? Голосом пой!»

— Кумиры среди украинских певцов у вас были?

— О-о-о! — огромное количество. Из тех, с кем общался, — безусловно, Евгения Семеновна Мирошниченко: она все мне могла высказать... Если где-то под рок запел, звонила и...

— ...тра-та-та-та-та...

— ...ругала: «Ты, скотина! Ты чего рычишь? Голосом пой!». Я объяснял: мол, песня такого подхода требует, я же не просто так... У нас с ней любовь была взаимная...

— Красивая женщина!..

— Да-а-а, с сияющими глазами прекрасными... Боже, как со студентками она работала! Я смотреть ходил, а Елизавета Ивановна Чавдар, заведующая кафедрой?! Я свидетелем был того, как великий певец Анатолий Соловьяненко у нее учился. Ну как учился? Уже будучи народным артистом СССР, лауреатом Ленинской премии, приходил, они с Лизочкой сядут, потолкуют...

Меня как раз преподаватель из класса выгнал — за то, что у меня сын родился. Ну случайно так получилось — первый ребенок всегда случайный... Я у профессора Георгия Маргиева занимался, он настоящий осетин был, мы к конкурсам Глинки и Чайковского готовились, как раз дело пошло, я арии Мельника, Мефистофеля пел... Он говорил: «Малчик мой, береги сэбя, к дэвкам не хады!». Я спрашивал: «Почему?». — «Все со связок туда идет, и ты это теряешь! Не хады, зарэжу!». В общем, узнав, что я отцом стал, он меня прогнал, хотя я ему книжечку принес, где Жорика ручка обведена, сказал, что в честь него ребенка назвали... За что, кстати, теперь расплачиваюсь, потому что характер у него такой же, как у Георгия Петровича (улыбается).

И вот захожу я в класс, где Чавдар и Соловьяненко сидят, и говорю: «Елизавета Ивановна, Маргиев меня выгнал — что делать, из консерватории уходить?». А мы с ней хорошо знакомы были: в Германию, в Лейпциг, ездили, где оперу «Дейдамия» ставили, три месяца там прожили... Ну, пожилые певицы, женщины в возрасте, меня всегда любили...

— ...и не только пожилые...

— (Улыбается). Ну, до молодых мы еще дойдем... Словом, в присутствии Соловьяненко Чавдар благословила меня к Огневому пойти, к Котику, как Константина Дмитриевича называли. Он руками развел: «Ну, я же с тенорами работаю...». Я попросился: «Константин Дмитриевич, заберите — куда мне идти? Два года доучиться надо, пожалуйста!»... Он согласился, и я у него доучивался. Работать интересно было. Тенора же как поют: «А-а-ай, уснули голубые...», а у меня своя ария, и Котик мне кричал: «Перекидывай!». Я: «Что, Константин Дмитриевич, перекидывать?». — «Не туда, а сюда голос перекидывай!» (смеется).

...Он рядом с моей мамой на Берковцах лежит, причем так мистично все вышло... Мама через полгода после него умерла, от той же тяжелой болезни — я только в консерватории отплакался, где с ним попрощался... Великий певец был, добрейшей души человек, никому зла не сделал, но после прощания так получилось, что на кладбище я не пошел: какая-то съемка была, а потом мамы не стало. Я Омельченко, мэра Киева, попросил, чтобы с местом помог, — не на Байковом, конечно, хоть на Берковцах, но поближе. Тот откликнулся, меня к директору кладбища привели, и тот сказал: «Во втором ряду два местечка есть — можете брать. Кстати, рядом певец Огневой лежит». Я туда подошел — и у меня шок...

— ...точно мистика...

— ...на могилке мой двух с половиной метровый венок стоит, на нем все опало, и только черная лента осталась: «Дорогому Маэстро от семьи Билоножко». И я понял, что Котик тоже меня любил, как и я его, — видел с небес, что на кладбище я не попал, не проводил его, и меня туда полгода спустя привел, когда маму я хоронил...

«Помню, как Соловьяненко «Чорнії брови, карії очі» пел и в конце «до» держал: просто на нотку сел — и она у него полторы минуты длилась, серебром-золотом переливалась»

— Дмитрий Михайлович Гнатюк — глыба, гигант, уникальный человек, которого даже сравнить с кем-то нельзя! От Бога артист — голос, талант, доброта, для нас тоже знаковая фигура. Когда Света первый раз забеременела, он депутатом Верховного Совета СССР был, приемная в Оперном находилась... Я в министерство, туда, сюда тыкался — квартиру никто не давал! Ну хоть что-нибудь выделили бы — не у дворника же комнату снимать, который свою Машу головой в унитаз макал за то, что трешку ему на пропой не давала. Я его за это бил, а потом она за мной гонялась...

Дай, думаю, рискну: к Гнатюку пойду. Прошение к депутату написал, Свету взял — в кабинет заходим... Дмитрий Михайлович в расцвете сил...

— ...красавец...

— ...вот такая грудная клетка, идеальная прическа, улыбка широкая... Он нас тогда вообще не знал. «Вот, — говорю, — солистка оперетты, а я студент консерватории: нам бы комнатку какую-то, Дмитрий Михайлович...». Он сначала: «Все, стоп, стоп...», а потом видит, что Света беременна: «О-о-о! Да-да!» — и прошение подписал, после чего нам в срочном порядке комнатку в дурдоме Министерства культуры на улице Малышко выделили, где кто только ни жил. Все нынешние народные — от Наташи Сумской, Саши Осадчего, Жени Савчука, который сейчас...

— ...капеллой «Думка» руководит...

— Да, и когда Свете срок рожать подошел, я ее к маме отправил (она акушер-гинеколог), а сам ремонт делал, чтобы на все готовое ее привезти.

Боже, как мы там счастливо жили! Там же еще и второго сына родить успели, (улыбается), а как мы гуляли, танцевали, какие гости к нам приходили!..

Вот Дмитрия Михайловича вспомнил, а Николай Кондратюк? Это же гигант! А уже упомянутый Соловьяненко, а Мокренко? Записи их послушай...

— ...я, кстати, слушаю...

— И я. Обо всех, конечно, сказать сейчас не успею — только тех назвал, с кем общался и кто мне симпатизировал.

— Хорошо, что YouTube есть: и услышать, и увидеть можно, правда?

— А я ведь еще на записи у них бывал: много лет солистом эстрадно-симфонического оркестра Гостелерадио УССР работал, а они же там, в Доме звукозаписи, в большой студии, писались. Гениального Бильчинского, звукорежиссера, помню — какую он аккустику делал: при фортиссимо, при крещендо голос все равно звучал, пробивал... Помню, как Соловьяненко «Чорнії брови, карії очі» пел и в конце «до» держал: просто на нотку сел — и она у него полторы минуты длилась, серебром-золотом переливалась...

— Лауреат Ленинской премии!

— Да!

— Сегодня красивых голосов в Ук­ра­и­не меньше или нет?

— Поверь, не меньше, но их меньше знают. Шоу-бизнес...

— ...свое делает...

— ...давит все. Больше безголосые известны, чем те, кого знать нужно.

«Украинских артистов, которые в России гастролируют, я не понимаю, но не признать, что Москва лучших, самых талантливых, выбрала, не могу»

— Что вы об украинских артистах, которые в России сейчас гастролируют, думаете?

— Честно говоря, ничего не думаю — «у всякого своя доля і свій шлях широкий», как классик писал. Я свою судьбу давно с Украиной связал, Украине плохо, и мне не лучше, но я люблю ее и знаю, что предателей нигде не жалуют, — в том числе в России. Сегодня используют, пока этому идеология способствует, а потом...

Мы с одним продюсером говорили: он рассказывал, как его уговаривали, что обещали, как-то оправдывался... Я: «Чего ты оправдываешься? Ты это выбрал, тебе это нравится, у тебя жена-певица прекрасная...». — «Мы там постоянно украинские песни поем!». Ага, думаю, поете вы постоянно, а если кто-то в Донбассе в баре запел — на 20 лет за украинскую песню сел...

Я этого не понимаю, но не признать, что Москва самых лучших, самых талантливых выбрала, не могу, и как этих исполнителей мне судить? Я ведь когда-то тем же путем шел...

— Как к запрету на въезд в Украину многим российским исполнителям вы относитесь и к тому, что российские фильмы и сериалы запрещают?

— Сперва скажу, что года три уже российские сериалы вообще не смотрю: противно. Я просто понимаю, что российское кино — прежде всего идеология, прославление русского солдата. Когда-то, еще в первое пришествие Путина, наши политики не расслышали его слова о том, что где русский язык, русская песня звучит, там Россия, мимо ушей это пропустили, и по­шло-поехало.

Путин все эти «Богатые тоже плачут» про Мексику или Бразилию с фазендами убрал, и эпоха российского патриотического кино началась, и вот они дострелялись, добросались гранатками до того, что придурок Пореченков в Донбасс поехал, пулемет взял и по несчастным нашим защитникам Отечества палить начал, которые непонятно зачем так долго там находились и неясно почему были оттуда выброшены. Как это любить можно? Я не люблю и не уважаю.

— Пореченковых сюда пускать не нужно?

— Да они и сами, я думаю, приезжать побоятся.

«Дмитрий Гнатюк клавиры сгреб и на пол бросил: «Господи, да если бы не нужда, разве сюда приехал бы?»

— После запрета на въезд в Украину для многих российских звезд количество ваших концертов здесь увеличилось?

— Дмитрий Ильич, ты же учти, что я с 17 лет пою. Когда-то Саша Тиханович (царствие ему небесное!) к нам на «Мелодию двух сердец» приехал, а концерт у нас и так раздутый, и в «Украине» правила таковы, что после 10 вечера за час 30-35 тысяч ты платишь. Я: «Сашенька, дорогой мой, давай вместо трех песен — одну или две». Он: «Виталечка, я уже так напелся... Сколько скажешь — главное, что я приехал и ты мне заплатил» (улыбается).

Трудовая книжка у меня в 17 лет открыта: ансамбль «Козаченьки», «Веселые ребята», потом армия, консерватория... Я все пою, пою и пою, а сейчас, слава богу, право выбирать, куда мне поехать, имею.

Помню, Дмитрий Михайлович Гнатюк... Вот такой он был! (Руки раскидывает). Мы как-то на одну агрофирму оправились, а он уже в таком статусе, что мы «лауреат караваев» его называли: ему везде каравай вручали, он кусочек отламывал, в сольку макал... Тут то же самое: встретили красиво, концерт впереди, а баянист не приехал! Гнатюк спросил: «У вас здесь баянист есть?». Ему в ответ: «Есть, Дмитрий Михайлович, а как же». Местный баянист пришел, в клавирах ковыряться начал, а клавиры там Майбороды, Билаша — серьезная музыка. Копался-копался, Гнатюк уже ему сам, какую кнопочку нажать, показывал, а тот все равно ничего понять не может! В конце концов Дмитрий Михайлович все эти клавиры сгреб и на пол бросил: «Господи, да если бы не нужда, разве сюда приехал бы?». (Смеется).

Ну уникальный был человек! В автобусе сидеть мог (вокруг детвора, сопля моего возраста и моего ранга тогдашнего), разные истории вспоминать и громче всех смеяться... Особенно много он о Николае Яковченко знал и в каждую поездку новым артистам рассказывал, как Ольга Кусенко, первая жена Тарапуньки, на базар шла, а Яковченко со своей таксой Фан-Фаном — навстречу. (Хриплым голосом Яковченко): «Олю, куди ти йдеш?». — «На Бесарабку, Миколо Федоровичу». — «Не ходи туди, Олю, там на блядєй облава!».

Гнатюк мог говорить, говорить, говорить, а потом раз — и тишина: уснули Дмитрий Михайлович. Ему надо было минут 15 перекемарить, после чего он просыпался и опять на полтора часа зарядить мог! Обо всем успевал рассказать: автобусы тогда со скоростью 30 километров в час ездили...

— Сколько уже лет вы со Светланой живете?

— О-о-о, это сложный вопрос — у нее надо поинтересоваться, чтобы я не облажался. У нас как-то об этом спросили, я на жену стрелки перевел: «Пускай Света скажет», и Света сказала: «35 лет». Дальше спросили: «А вашему старшему сыну сколько лет?». Она: «40». Все притихли, на меня смотрят... Я изумился: «Так что, первый сын не от меня?», и Жора потом, после эфира, над ней подтрунивал: «Мама, а папа что, не мой отец?» (улыбается). Я в армии ее встретил — ты понимаешь, что это такое?

— Светлану вы ревновали?

— Нет, просто если видел, что не по-моему что-то, сразу бил...

— Свету?!

— Не-е-ет, режиссеров театра. Ее-то за что? Разве она виновата, что красивая женщина, что на нее, как мухи на мед, мужики слетались?

— Режиссеров, а еще кого?

— Директоров. Одному директору телевидения пальцы дверью прищемил и предупредил: «Еще раз мою жену после программы зайти попросишь, то, что между ног, прищемлю!».

— Вот что значит Воздушно-десантные войска!..

— (Смеется).

«Ивана Гаврилюка я попросил: «Вань, охмури артистку!». Ваня охмурял-охмурял, а потом сказал: «Виталик, мне кажется, Света тебя любит!»

— Вы действительно своего друга, выдающегося украинского актера Ивана Гаврилюка, Светлану соблазнить просили?

— Ну, не то чтобы соблазнить... Я же в столицу 18-летним провинциальным парнем приехал — без образования, который только мир познавал. Киев полюбил, остаться здесь захотел, девочка сразу попалась, в театре, с первого взгляда влюбился, наврал, что ее поклонник, редкую книжку подарил, потому что знал, что она ко мне вернется: «Вокальные параллели» Лаури-Вольпи — их полторы тысячи экземпляров во всем Советском Союзе было. Встречаться начали, то к моим родителям, то к ее ездить, а потом такое время пришло, что что-то решать надо было, — как дальше быть.

Как-то мне мама рублей 30 на солдатскую «Приму» прислала, а я вместо «Примы» решил в ресторан сходить. Ивана пригласил и еще одного друга — самых красивых (ну, Иван в фаворе тогда был, он уже в «Аннычке» сыграл, на битом стекле с Быструшкиным танцевал, и это он и с Миколайчуком, и со Степанковым меня познакомил, в результате чего в историю мы попали, после которой я на гауптвахте сидел)... С ними на 45 минут Свету оставил: мол, с желудком что-то, выйти надо, а перед этим попросил: «Вань, охмури артистку!». В Доме офицеров это было — я на улице стоял и в окно смотрел, что и как. Ну, Ваня охмурял-охмурял, а потом вышел ко мне и сказал: «Виталик, мне кажется, она тебя любит!». Слово авторитетного человека на меня, конечно, подействовало...

«Света для меня все: без нее я даже на концерт выехать не могу — прическу она мне сделает, костюм в порядок приведет, накормит... Ну разве что подсрачник не даст»

— От Светланы налево когда-нибудь вы ходили?

— А кто ж тебе в этом признается? (Сме­­­ет­ся). Только направо!

— Нет чтобы решительно отрицать...

— На самом деле, налево ходить я всегда боялся — особенно после того, как Билл Клинтон с Моникой Левински облажался.

— Покойный Николай Петрович Мозговой мне говорил, что Виталий Билоножко — еще тот самец...

— Ну, самец не тот, кто с горы спустился — и все стадо его, а тот, кому женщины в любви признаются, кто поклонниц своих платонически любит и никогда не обидит, кому сказать можно: «Виталечка, он ко мне пристает, защити» — и ты раз в дыню, два...

— В общем, на молодиць не заглядаєтеся?

— Да на всех: и на молодых, и на юных. Женщина — самое совершенное творение природы! Дмитрий Ильич, ты же понимаешь меня, я думаю... Ну как без них? Это ведь лучшее, что нам в жизни дано!

— Светлану вы до сих пор любите? Столько лет ведь уже вместе...

— Ну что такое любовь? Это русские придумали, чтобы женщинам не платить (улыбается), но первые годы тумана любовного я даже не помню, что делал, что со мной происходило...

— А потом — дружба?

— Не-е-е! Мы, извини, в десны лет до 40 целовались, и тестостерон никуда от нас не девался. Света для меня все — мама, жена, любимая женщина, дочь... Дочерей у меня нет, но я бы очень хотел — внучку сильно люблю и все старшего сына прошу: «Ну Светочку принеси, я ее хоть потискаю!».

Сейчас жену в свободное плавание отпустил: она так в молодые годы со мной настрадалась! Я же в кино сниматься ее не пустил, хотя Марк Донской на Киностудию имени Горького забирал, перспективы были...

— Красивая женщина!..

— Он говорил: «Ларионова в мамы уходит — девочка моя, давай, я тебя подучу...». А у нее типаж Ларионовой, но, знаешь, как они подучить могут?

— Да-да...

— И я Свету перед выбором поставил: либо кино, либо семья, а сейчас она, повторюсь, для меня все, без нее я даже на концерт выехать не могу — прическу она мне сделает, костюм в порядок приведет, накормит... Ну, разве только подсрачник не даст (улыбается).

— Как вы, символ семейных ценнос­тей, к геям относитесь?

— А мы среди них живем — у Светы много друзей-геев, у меня тоже. Один товарищ был, который мне даже машину ремонтировать помогал: директор базы Верховной Рады. Как он Свету просил: «Светочка, ну пусти Виталика со мной в саунку! Я «вольвочку» купил, паутинку сорвем, с ним покатаемся...». Жена слушала это, слушала... Разумеется, никуда я не ездил, и однажды она не выдержала, прямо ему сказала: «Иван, ну он меня любит, не поедет он никуда с парнями». Он обиделся: «Трубку больше не бери!», звонит мне и поет:

Біда не в тім, що свище вітер лютий,
Що січень на вікні малює мертві квіти,
Біда не в тім, що ти мене не любиш,
Біда, що я тебе не можу розлюбити!

Я посмеялся, а потом Коле Мозговому эту историю рассказал: «Вот, оказывается, для кого вы с Рыбчинским песню написали!».

— В советское время пили артисты много, даже чистый спирт, а сегодня пьют?

— Ну, моя творческая жизнь с чистого спирта и началась. Как раз фильм «Вавилон ХХ» закончили...

— ...с Миколайчуком...

— ...я на студию Довженко прихожу, а там жизнь бурлит — в одном павильоне какую-то сказку снимают, в другом фронтовики ходят, помрежи мечутся, операторы, и буфет в центре — в самом большом павильоне, где Савик Шустер потом программу свою снимал. В этом буфете Миколайчук, Степанков, Осыка, Брондуков, Гаврилюк сидят, на столе три бутылки с этикеткой «Боржоми» стоят, правда, без пузырьков, и леденцы лежат, и вот киноэтюд у них такой: каждый себе, чтобы подозрений не было, из бутылки в стакан наливает, спокойно так выпивают... Только у одного Костя Петровича слеза потекла... Потом по леденцу берут, в рот кладут и на умняке сидят. Ваня меня подозвал: Виталик, мол, к нам садись. «Да, — я ответил, — воды что-то не хочется...». — «Это не вода, давай!» — и полстакана мне налил, а спиртного до этого я в рот никогда не брал!

Это, как ты уже понял, спирт был — в зобу мне дыханье сперло, к крану за водой, чтобы запить, побежал, а закончилось все тем, что меня, пьяного солдата (Гаврилюк в штатском был, а я-то в шинельке!), на проходной киностудии патруль загреб и я пять суток на губе просидел (улыбается).

«Когда онлайны с Революции достоинства смотрел, у меня глаза выцвели»

— Рядом с вашим загородным домом целое фермерское хозяйство, где много животных и даже рыб вы выращиваете...

— Это правда — если это загородный дом, там, я считаю, полно детей, внуков, правнуков должно быть, там животные, птицы должны жить, и каждой твари — минимум по паре. У меня две овчарки, лебедя-подранка подобрал — и ему самочку привез: пара такая — это чудо просто, как друг друга они любят! — и только из дому выйду, как они уже с берега мне хрюкают: пусти, мол, жрать хочется! (смеется). Еще с десяток павлинов у нас живут, голуби разные — от белых павлинов (порода такая) до английских королевских дутышей, курочки малюсенькие, вот такусенькие (показывает), но такие умные! Четыре яйца павлиньих высидеть может, и уже павлины больше ее, а она возле них: тю-тю-тю-тю-тю...

— Сентиментальный вы человек?

— Безусловно — разве по мне не видно?

— Что может слезы у вас вызвать?

— То, что я по телевизору вижу. Потеря друга, родного человека. Непонимание про­исходящего. С возрастом это беда просто — когда онлайны с Революции достоинства смотрел, у меня глаза выцвели.

— Плачете часто?

— Ну как? Когда болит...

— ...а болит последнее время постоянно...

— Ты прав — не жизнь, а шокотерапия.

— В душе вы молодой человек?

— Ну конечно! Вот мы у тебя на дне рождения гуляли — я такой же, как у тебя в гостях 20 лет назад был, разве что волос поменьше. Ты смелый: голову побрил — я тоже хотел, но отговорили: «Не делай этого! Скажут, что, как Паша Зибров, совсем поменялся, и три года на концерты ходить не будут».

— Сколько же вам сейчас лет — в душе?

— До 45.

«В юности море по колено мне было, а сегодня Днепр по... По пояс!»

— По себе — молодому, красивому — скучаете?

— А чего скучать...

— ...если все еще молод и красив, да?

— (Смеется). Ну да, я и сейчас еще ого-го: кто попадется, тот...

— ...не отобьется!

— Точно! Всему свое время, каждому овощу свой срок, но ностальгия есть, безуловно. Жалею о том, чего не сделал, что из рук выпустил, что через меня прошло, но до конца не довел, и страшно подумать, сколько людей ушло, с которыми годы в любви, уважении и согласии прожил.

— Что чаще всего вспоминаете?

— Да все: концерты, гостиницы, девушек, которые в меня влюблялись, музыку хорошую, которую исполнял. Сколько песен было! 300 или 400 — в один концерт не уместить: нельзя впихнуть невпихуемое...

— В молодости, знаю, море по колено вам было, а сегодня?

— Сегодня мне Днепр по... По пояс! (Поет). Дніпро по по-о-ояс... Три года я на Днепре живу и все три года в нем не купался. Янукович молодец: «Межигорье» от радиации очистил, там она в землю ушла, а у нас в районе Осокорков (поет) «тече вода, тече брудна вода!». Даже медузы откуда-то, из каких-то канав, появляются — экологические службы, если они и работают, на предприятия не влияют, и в реку все бесконтрольно сливается.

— Грустный вопрос задам. На церемонии прощания с выдающимся певцом, вашим и моим другом, Юрием Богатиковым песня в его исполнении звучала, где такие слова были:

Ничто не вечно под Луной,
Никто не вечен.
Друзья прощаются со мной.
До скорой встречи!
Совсем не я тому виной:
Жизнь быстротечна...

Под какую из ваших песен вы бы хотели, чтобы с вами прощались?

— Ой, ну и вопрос... Юрий Иосифович... Вот тоже, кстати, такая утрата: сегодня был, а завтра — раз, и нет человека! Каким веселым он был! — мог спокойно в кабинет Грача в Крыму зайти, чтобы позвонить, и когда входящие платные были, полтора часа сидел и расспрашивал, что там в Киеве, как у кого дела и так далее (смеется). Когда-то на нашем концерте я его объявил: «Великий украинский сын российского народа!» — и не вырезали, так Богатиков мне полгода потом говорил: «Боже, ты один эти слова произнес, и в телеверсии их оставили!». Удивительный он был — я таких людей люблю, которые, словно зебры: полоса черная, полоса белая...

Он и тебя, кстати, любил, во всех твоих концертах пел. Полтора метра ростом, а душа какая, а харизма! На двухметрового лося поющего.

«Боюсь, коли мене не стане, щоб не казали люди, не казали, що вік прожив я марно на землі»

— Под какую песню достойное прощание со мной было бы? Мне повезло: я совсем юным на радио и телевидение пришел, с оркестрами Ануфриенко и Бабича работал, и когда мы какую-то песню записывали, Игорь Шамо появился — великий мелодист, который рано от страшной болезни ушел, еще столько всего написать мог бы... На меня за стеклом звукорежиссеру пальчиком показал, запись остановили, я вышел. Он спросил: «Мальчик, а вот эту песню спеть можешь?». Ну, слова моему жизненному кредо соответствовали, и хотя в ту пору только 30 мне было, я спел, а потом в филармонии эту вещь исполнил. Ко мне Диана Игнатьевна Петриненко, Анатолий Мокренко подошли: «Ты такую песню до людей донес!»... (Поет):

І день мина,
І ніч сумна розтане,
І відлетять літа, мов журавлі...
Боюсь, коли мене не стане,
Щоб не казали люди, не казали,
Що вік прожив я марно на землі,
Що вік прожив я марно на землі.

Скажіть річкам,
Скажіть степам й дібровам,
Скажіть, хто був зі мною кожну мить,
Що я не встиг тоді любові,
Що поміж вас великої любові,
На жаль, не зміг я рівно розділить.
На жаль, не зміг я серце розділить.

А ще скажіть,
Що не цуравсь я друзів
І не соромивсь сліз, коли пекло...
Я з вами був, брати мої і друзі,
Я з вами був у радості і тузі,
Так тихо був — неначе й не було.
Так тихо був — неначе й не було...
І вірю я:
Як лебедина зграя
Свою у небі пісню просурмить,
Хтось із людей мене згадає,
Хтось із людей колись мене згадає,
Я з вами був і буду кожну мить!
Я з вами був і буду кожну мить!

Что интересно, я первым исполнителем одной песни был, которую Леонид Дербенев мне на программе «Шире круг» подарил. Это их с Максимом Дунаевским свежеиспеченное произведение было, он отдал его мне и сказал: «Пой, Виталик!». Я песню в Киев привез, быстро аранжировку сделали, но потом Михаил Сергеевич, болельщик «Зенита», вмешался...

— ...Боярский...

— Да-да, а хохму про Михал Сергеича знаешь? Когда Михаил Григорьевич Водяной умер, при власти Горбачев был — Михаил Сергеевич, и вот на похоронах директор филармонии речь произносит: «Спи спокойно, дорогой наш, великий Михал Сергеич! О-о-о-й! Григорьевич!». (Поет):

Вновь о том, что год уходит с Земли,
В час вечерний спой мне.
Этот год, быть может, где-то вдали,
Мы не однажды вспомним.
Вспомним, как прозрачный месяц
плывет
Над ночной прохладой,
Лишь о том, что все пройдет,
Вспоминать не надо,
Лишь о том, что все пройдет,
Вспоминать не надо...

Все пройдет: и печаль и радость.
Все пройдет: так устроен свет.
Все пройдет, только верить надо,
Что любовь не проходит, нет!

— Благодарю вас, Виталий! Вдохновения вам, счастья и Светлане привет!

— Спасибо, Дмитрий Ильич!

Записала Анна ШЕСТАК

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter