Петр ПОДГОРОДЕЦКИЙ: «Макаревич сказал: «С какой стати я с вами делиться должен? Автор — я: вы-то тут, собственно, при чем?»

(Продолжение. Начало в № 51)

«У Макаревича квартиру обнесли, и меня как свидетеля в органы вызывать стали»

— В первый раз из «Машины времени» вы почему ушли?

— Там история была, как раз с фильмом «Душа» связанная. 81-й год, очередная репетиция, и Саша Кутиков (заметьте, не я — Саша первый это предложил!) говорит: «Андрей, так и так, у нас из-за съемок (а все лето съемки были, причем выездные: Ялта, еще что-то. — П. П.) практически весь гастрольный график летит, мы целое лето ничего не зарабатываем», а лето в те годы — это как декабрь...

— ...самый хлебный период, конечно...

---

---

— Да, почти «елки» — по два-три концерта в день, чес по всему побережью плюс на пляже загораешь, и вот Саша пред­ложение внес: «Андрюш, ну ты же нормальные авторские получишь — давай...

— ...на круг...

— Да, по-честному, на четверых разделим». Макар: «Да, хорошо», а через пару дней у нас следующая репетиция, на которую Андрей с такими словами приходит: «Вы знаете, ребята, я тут задним умом подумал (я прямо это дословно помню. — П. П.)... С какой стати я с вами делиться должен? Автор — я: вы-то тут, собственно, при чем?», и здесь меня прорвало...

— ...Остапа понесло...

— За три года работы пелена с глаз упала, все эти разговоры о том, что мы одно общее дело делаем, воспринимать перестал, потому что дело-то одно, но оно далеко не общее (улыбается)... Короче, я не выдержал: «Да пошли вы все!», а Саша, кстати, замолчал и больше этот вопрос не поднимал.

— И из-за этого вы «Ма­шину» покинули?

— Да, но не сразу, потому что Ованес Мелик-Пашаев ко мне подошел, который как бы продюсером был...

— ...и доработать попросил?

— «Старик, — сказал, — у нас до следующего лета гастрольный график расписан, ты уж добудь — потом вместе уйдем». С ним тоже неприятная история случилась — с кражей...

— Тоже на финансовой почве?

— Ну, Макаревича же обокрали, причем сделано это было весьма красиво. Тогда очень модный клавишный инструмент клавинет D6 был — он его искал, во что бы то ни стало купить хотел, и тут ему кто-то звонит: «Андрей, я знаю, вы клавинет ищете. Я сейчас в Шереметьево, он у меня с собой, я продать вам готов» — и цену где-то на тысячу меньше той, по которой его можно было приобрести, назвал. Это большие деньги по тем временам были...

Андрей Мелик-Пашаеву тут же звонит, мне, про эту штуку рассказывает: «Надо срочно в Шереметьево ехать!» (автомобиля у него тогда не было). Ну, поехали... Мы в машину садимся, к нему приезжаем (он тогда на Ленинском жил) и оттуда в Шереметьево направляемся.

Ованес достаточно быстро ездил, да и тогда, в каком-нибудь 80-м или 81-м, пробок не было. Автомобилей мало, а у него «шестерка», все дела...

— ...молодец...

— Ну да. Мы, короче, в Шереметьево мчимся, в машине Андрея спрашиваю: «А ты человека вообще знаешь?». Он: «Нет». — «А как же?..». — «Ну, он-то меня знает» (а Шереметьево уже тогда международным аэропортом был). «А вы, — спрашиваю, — у какого входа договорились? — есть же правый, есть левый». Он: «Я и там, и там похожу».

Мы с Ованесом в машине остаемся, и я ему говорю: «Ты знаешь...

— ...мне это не нравится»...

---

---

— Нет, наверное, какой-то человечек есть, который сейчас своему подельнику звонит: «Он здесь, работай» — просто в голову такое пришло...

Макаревич примерно час походил, никто к нему, естественно, не подошел, мы обратно возвращаемся, а у него квартиру обнесли, причем хорошо так — шубы жены украли, тайник с деньгами нашли (у него тайник был), и он Мелик-Пашаева обвинять начинает, нас в органы вызывают — меня как свидетеля, его как подозреваемого.

Андрей сказал: мол, когда мы со двора выезжали, Ованес фарами кому-то мигнул... В общем, наезд начинается, поэтому у Мелик-Пашаева тоже, конечно, зуб на него был, а потом Андрею, типа, с зоны человек написал: это я, дескать, прости, Мелик-Пашаев навел... Темная история, и вот когда я дверью хлопнуть хотел, Ованес меня попросил: «Подожди, вместе уйдем».

«Во время работы с Кобзоном бывали моменты, когда я за клавишами засыпал»

— Вы в результате в ансамбль Иосифа Кобзона ушли...

— Не-е-ет, в коллектив, который «Вос­кресение» назывался.

— Неплохо!

— Да (смеется), вместе с Мелик-Пашаевым, кстати, — он административной деятельностью заниматься стал, потому что ребята тогда андеграундом были, нигде официально не выступали. Им название сменить пришлось, группа «СВ» называться стала... Там совершенно уникальный состав был — часть ребят в «Араксе» работали — скажем, тот же Вадик Голутвин, гитарист...

— С Антоновым, кажется?

— Да, аранжировки к его самому знаменитому диску писали. На басу звукорежиссер «Машины» Игорь Кленов играть стал, который тоже вместе с нами свалил, я — на клавишах...

— ...но потом все равно у Кобзона вы оказались...

— Да, хотя до него еще в двух коллективах поработал.

— Кобзон — это серьезная школа была?

— Самая серьезная — серьезнее не бывает.

— Музыканты хорошие там были?

— Лучшие.

— И зарабатывали, наверное, как следует?

— Больше всех! (Улыбается).

— Вы видели, как Иосиф Давыдович по шесть, по семь концертов в день давал?

— Я в этом участвовал (смеется), непосредственно вместе с ним на сцене находясь. Бывали моменты, когда за клавишами засыпал, — я серьезно! — причем я сплю, а руки играют! Ко мне аккордеонист сзади подходил и толкал: «Петюня, быстрее просыпайся!».

— А он поет...

— Да, а он все поет — концерты при этом не по часу и не по полтора длились...

— Вы с ним и в Афганистан ездили?

---

---

— И туда, конечно.

— Там насмотрелись?

— Ой, ужасных вещей!

— Например?

— Самое тяжелое, что там увидел, — это когда мы в госпитале выступали... Да, надо сказать, что с Кобзоном — сразу объясню — я всего два с половиной года работал...

— ...немало...

— ...и людей знаю, которые 20-25 лет у него отыграли, так вот, за два с половиной года у меня два выходных было, — два! — и я не уверен, что они у него самого были. Выходной, замечу, это когда с утра до вечера никакой работы нет, то есть ты отдыхаешь.

— Недюжинное здоровье у него было, правда?

— Вот именно недюжинное, а такой работоспособности я вообще ни у кого не видел.

«Такой обрубок человеческий сидит, а ты играешь и вольно или невольно просто ревешь, двумя струями»

— Еще добавлю: половина концертов, которые за всю мою с ним историю мы дали, — это так называемые шефские, то есть бесплатные, в том числе у него, то есть не то что он зарабатывал, а мы нет — никто никаких денег не получал, и вот в госпитале концерт — из той же серии, то есть абсолютно бесплатно. Это очень тяжело — на сцене сидеть, а перед тобой наши ребята, молодые, по 18-20 лет, у которых ни рук, ни ног... Такой обрубок человеческий сидит, а ты играешь и вольно или невольно просто ревешь, двумя струями. Непонятно, за что, какую родину они там защищали? — и весь первый ряд такой был: их на первые места усадили, потому что подвинуться или пересесть они не могли...

— За счет чего же Кобзон не просто петь мог, а еще кучу важных дел параллельно делать?

— Вот я же и говорю: уникальнейшая работоспособность! — он ведь и бизнесом занимался, и весьма удачно. День у него как начинался?

— Книжечка записная...

— Не просто книжечка — ежедневничек вот такой, как книга амбарная, и директору своему, лежа в постели с чашечкой утреннего кофе, Иосиф Давыдович из головы, что надо сделать, диктовать начинает. Кого с юбилеем поздравить, кому цветы заказать, кому телеграмму соболезнования в связи с годовщиной гибели сына послать, кого со званием очередным поздравить, и это страницах на пяти умещалось.

— Фантастика!

— Каждый божий день так начинался!

— После песен «Машины времени» вы на чисто советский репертуар перешли...

---

---

— Ну, у меня и до этого два коллектива, чисто советских, были...

— Вас от этого не колбасило?

— В предыдущих двух колбасило, да. В первый я попал, когда вся эта история с «СВ» развалилась, — ни одна филармония договор с нами продлевать не захотела, и все кто куда разбежались. Меня тут же Игорь Яковлевич Гранов подобрал — это первая история была, она «Синтез-труппа Игоря Гранова» называлась, и это самая ужасная история, потому что «Машина времени», потом «Воскресение» — и следом ВИА совковый...

— По наклонной вы покатились...

— Не просто, а буквально в пропасть рухнул, но самое страшное не это. Выяснилось, что люди, которые на «Машину времени» и «Воскресение» ходят, на все ВИА тоже ходят, а для меня это совершенно ужасно было, потому что черный низ, белый верх, к тому же идиотскую песню про Зину из магазина я пел — это мой сольный номер был: настолько идиотскую, что меня всего корежило...

— Про комсомол хоть не пели?

— Про это нет — все-таки уже попроще было. У нас именно синтез-труппа была, то есть, этим названием прикрываясь, эдакое синтез-шоу делали — с танцами, мелодекламацией и даже блоком за­рубежной эстрады на чуждых нам иностранных языках, и когда на гастролях ко мне за кулисами человек со словами: «Петр, ну е... ну как же ты мог?» подошел, — я понял, что сваливать надо. Четыре месяца, правда, еще продержался.

«Кобзону я коллектив развалил: когда он на меня погнал, я не смолчал, ответил»

— А от Кобзона почему ушли?

— Там очень смешная и драматическая история была — получилось так, что я коллектив ему развалил.

— Ого! А Евсюков у него тогда играл?

— Конечно.

— Этот ансамбль «Время» назывался?

— Да-да. Понимаете, у Иосифа Давыдовича привычка была, о которой все старожилы коллектива знали и внимания на ко­то­рую уже не обращали. У него обязательно какой-то козел отпущения должен был быть — либо из музыкантов, либо звукорежиссер: потом он в покое его оставлял и на следующего переходил, и когда стрелка, как волчок в «Что? Где? Когда?», наконец, на меня указала (смеется)... Все же молчали: «Ну, Иосиф, извини...» — мол, поорет — и успокоится.

— А орал?

---

---

— Ну, не скажу, что прямо криком, но чуть-чуть повышенный тон, как все — ступор и, не дай бог, инфаркт воспринимался. Такую работу потерять? Да вы что! — весь Москонцерт у кассы с завистью смот­рел, как музыканты Кобзона пачки денег получают!

— А сколько, кстати, в месяц?

— Ну, по-разному, но не меньше тысячи рублей.

— Ничего себе! — по тем временам...

— А в основном больше — 1200, 1500, 1700...

— Такого ни один кабак не давал!

— Нет, кабаки давали, но только если это лето, Сочи, Дагомыс или Кабардинка — первый частный ресторан. Там — да, и вот когда стрелочка до меня дошла и Кобзон на меня погнал, — дескать, я, как говно, играю, и я не смолчал, ему ответил.

— Как?

— Очень интеллигентно спросил: «Иосиф Давыдович, если это так, в каких же целях уважаемый маэстро пригласил меня в свой суперпрофессиональный коллектив, да еще время от времени дает мне возможность сопровождать моей сраной игрой его могучий и волшебный голос?». Я понимаю, что он меня в асфальт сразу закатать мог, но для него мой отпор настолько не­ожи­данным оказался! Он что-то вдогоночку сказал, но успокоился, и все, стрелочка с меня на следующего перешла, сразу!

Больше Кобзон меня не трогал, и когда люди, которые с ним по 2025 лет проработали, это увидели, когда стрелочка в очередной раз до человека дошла, который с ним четверть века играл и по всему миру мотался, — блестящего саксофониста Якова Гафта, с потрясающим, сексуальнейшим тембром (я такого у нас в стране не встречал), Яша просто саксофон с себя снял и сказал: «Иосиф, пошел ты на х...» — я, мол, с тобой столько лет, а ты...

— Он хоть понял, кого послал?

— Понял. Субординация была, несомненно, а потом это еще один человек сделал, еще один, еще... Понятно, что всем замена нашлась, естественно, но костяк развалился.

— Зла на вас за ту историю Иосиф Давыдович не затаил?

— Конечно же, затаил — она же на этом не закончилась.

У нас гастроли очередные — даже не гастроли, а молодежный фестиваль, Куба, 1987 год. Что там Кобзон делал, я не знаю, потому что там молодежь и студенты должны были быть, но туда половина Москонцерта поехала, огромная бригада — цирковые, балетные, фокусники, мы, еще кто-то... В общем, целый кагал, полсамолета, в том числе питерские «Лицедеи» — в самом первом, золотом составе, а я с ними года с 80-го, как мы познакомились, дружил и, думаю, вы знаете: какие они на сцене, такие и в жизни...

— Да-да...

---

---

— Та же дурь, которая на сцене хлещет, и вне ее не угасает, и когда солнышко, плюс 40, ром, бассейн...

— ...девчонки...

— ...балетные, цирковые...

— ...кубинки...

— Про кубинок я вообще молчу: от них бегать надо было, потому что не ты их снимал — они тебя, там страшная штука была! И вот это все, а я еще и дружок, причем такой, которому «Лицедеи» потом, в 90-е, на «Кинотавре» удостоверение дурака вручили...

— ...то есть в доску свой...

— ...тортом в морду, в дураки принимая, залепили... И вот я с ними тусуюсь, точно такой же, веселюсь, сальто в бассейн, со стулом, без стула, с рук, а Иосиф Давыдович на шезлонге напротив всего этого лежит и на меня смотрит (смеется). Потом не выдерживает, пальчиком, как папа карапуза, меня подзывает и говорит: «Петр, вы в солидном коллективе работаете — что себе позволяете?». Я: «А шо? Мы же, ну че, ну вот так вот...». Он промолчал, но я спинным мозгом почувствовал: надо мне...

— ...работу искать...

— Ну, не то чтобы искать, но заявление писать — самому.

«Не ожидал, — сказал мне Кобзон, — что когда все друзья меня грязью поливают, вы, человек, с которым не очень хорошо мы расстались, такое правдивое интервью дадите»

— И написали?

— Обратно в Москву летим, причем прямых рейсов Москва — Гавана тогда не было — с двумя пересадками добирались, полет чуть ли не сутки длился, и в самолете Иосиф Давыдович объявляет, что сегодня вечером — вот часа в четыре мы прилетаем, а в семь уже в клубе КГБ на Лубянке у нас «шефак» (смеется), и я понимаю, что либо сейчас, либо с волчьим билетом уйду, и на этом моя карьера музыканта закончится.

Надо сказать, что он еще долго меня тер­пел, потому что мама моя всю жизнь в Москонцерте работала и он ее знал, к ней уважительно все относились. Другому, может, после первого же ответа сказал бы: «Вон, чтобы я тебя больше не видел! Трудовую в отделе кадров тебе выдадут»...

И вот на концерт с заявлением я приезжаю — уже написанным...

— ...в КГБ...

— Да (смеется), в их ДК замечательный. Кстати, должное Кобзону отдать надо: без него все эти ДК КГБ я не увидел бы, просто туда не попал бы. Напомните мне — я еще одну смешную историю, с этим клубом связанную, расскажу.

Кобзон, короче, в гримерке, я стучусь, он: «Да-да!». К слову, перед каждым концертом обязательно...

— ...брюки наглаженные...

— ...рубашка, обувь до блеска начищенная...

— ...и перед выходом на сцену никог­да не садится...

— Это старая школа — я вообще счастлив, что Брунова, Милявского застал...

— Не из такси на сцену, да? В джинсах потертых...

— Нет, что вы?! — хотя сейчас я это сам себе позволяю.

— И вот вы заходите...

— ...и говорю: «Иосиф Давыдович, разрешите...». Он (голосом Кобзона): «Что там?». Я заявление пододвинул: «Чувствую, что мне первый шаг сделать надо, иначе от вас с волчьим билетом уйду». Он удивленно на меня посмотрел: «А ты соображаешь, молодец! А то я тебя завтра же увольнять хотел...». Заявление мое подписал, и мы расстались, но злобу он наверняка затаил, а дальше следующая ситуация произошла. Середина 90-х — в прессе травля его пошла, помните?

— Да, 95-й год...

— Вот везде, даже друзья грязь лить начали...

— Главный мафиози и так далее...

---

---

— Кто хочешь! — во всех изданиях это было, а у меня дружок, Леша Богомолов: когда мы познакомились, он коррес­пондентом «Мос­ковского комсомольца» был, потом практически до зама главного редактора в газете «Совершенно секретно» дорос и там в тот момент работал.

— Которая в трав­ле Кобзона активно участвовала — там Кислинская, журналистка, была...

— Эта газета не просто участвовала — они материал о Кобзоне аж на два разворота, на четыре полосы, готовили, и вот Богомолов звонит: «Петя, ты же у него играл, ты все видел (а я много чего видел, действительно. — П. П.). Ну, давай, про Иосифа Давыдовича нам расскажи-ка». Я: «Не-не-не...

— ...в группе не обличаю...

— ...ты свое честное слово мне дай, что как я расскажу, так и напишешь, потому что вас знаю — что надо, выкинешь, что не надо, вставишь. Если клянешься, что в печать так, как я скажу, пойдет, я тебе о нем интервью дам, и чтобы экземпляр газеты обязательно у меня был».

И вот Леша большое интервью у меня берет — на целую полосу получилось, какое-то время проходит — об этом я забываю, у нас в зале «Россия» концерт сборный, где все, от Кобзона до «Машины времени», участвуют. Приезжаю, на служебном, где наша гримерочка, спрашиваю, мне «На втором этаже», — говорят, захожу, а ребята сразу: «Тебя Кобзон искал». И тут в голове...

— ...вся жизнь прокручивается...

— Ну, не вся, но мысль о том, что я же интервью давал и, наверное, газеточка-то вышла, а я ее не видел, не читал, и что там, не знаю. Ну, делать нечего, вниз спускаюсь. Гримерка Кобзона у сцены непосредственно, самая главная — опять тук-тук-тук, опять «да-да». «Иосиф Давыдович, это Подгородецкий...».

Первые его слова... Если бы у меня сердце слабее было, я бы, наверное, не выдержал: «Не ожида-а-ал...». Я уже оседать на пол начинаю, а он продолжает (делает вид, будто гримируется): «Не ожидал, что когда все друзья грязью меня поливают, вы, Петр, человек, с которым не очень хорошо мы расстались и о котором гораздо хуже я думал, такое правдивое интервью дадите». Тут я выдохнул, перекрестился... «Богомолов, сволочь, — подумал, — все-таки слово свое сдержал!».

Ну а потом Кобзон визитку, которая не для всех, достал, где телефоны в машине, на даче, в одной квартире, второй: «Если что, обращайтесь».

«Самое смешное, что когда денег мало было, Макаревич жадным не был, а когда много стало, изменился»

— О мертвых либо хорошо, либо ничего, тем не менее вы как-то неуважительно о Владимире Мигуле, с которым работали, отзывались...

— Да.

— Он-то в чем провинился?

— Вы знаете, такие люди есть, которые... Выразиться помягче хочется... Ну, понимаете, когда человек сам в своем же коллективе интриги плетет, друг с другом людей стравливает...

— ...а талантливый же был, правда?

— Ну, я же не говорю, что бездарный, — я именно о человеческих качествах. Многие, кто гораздо дольше его знали, со мной возможно, не согласятся, потому что я с ним лицом к лицу два месяца провел. Это, наверное, не срок, чтобы такие выводы делать, но я их сделал, и именно такая память о нем у меня осталась — извините.

— Популярность всегда деньгами сопровождается...

---

---

— ...да, несомненно...

— ...а как «Машина времени» проценты делила, какое соотношение было?

— Проценты от чего, простите?

— За выступление...

— Гонорары?

— Ну да...

— Поровну.

— По-честному?

— Да, всегда поровну, а авторские — это авторские. В принципе, оно, конечно, так и должно быть.

— Деньги в советское время шальные были?

— Если с зарплатами инженеров и даже профессоров сравнивать, да.

— Ну, тысяч пять-десять в месяц получалось?

— Нет, нет. До прихода в Росконцерт мы андеграундом были, но ставки постепенно росли, и уже перед самым поступлением на службу за концерт тысячу рублей получали. Из этой тысячи часть администраторам уходила, часть — организаторам, звуковику...

— ...но по 150, наверное, оставалось...

— По 100 на рыло музыкантам выходило.

— Замечательно...

— Когда в Росконцерте работать мы начали, нам ставку 10 рублей 50 копеек дали, на что моя мама сказала: «Сыночка, вы в Росконцерт на белом коне, шашкой махая, въехали» — она ведь на пенсию со ставкой восемь рублей ушла.

— Но ведь тогда грамотные и ушлые администраторы были, которых, правда, потом едва ли не всех посадили, — как еще достать, они хорошо знали...

— Я объясню. Мы с концерта 21 рубль получали, потому что, естественно, весь Росконцерт, оркестр Кролла, ансамбль танца «Сувенир», всю администрацию и остальных артистов кормили.

Как это происходило? Нас только по дворцам спорта и стадионам посылали, мы сольное отделение работали, за что двойную ставку платили. С прежними 100 рублями это даже не сравнить, в пять раз меньше практически получалось, то есть мы на государство пахали, потому что когда в 80-м американцев в гостинице «Прибалтийская» в Питере встретили...

— ...топовая гостиница была...

— ...и сказали, что во Дворце спорта се­годня концерт, они с большим уважением на нас посмотрели...

— Конечно — там же 15 тысяч зрителей...

— Потом мы их еще пригласили, они увидели, как наш «икарус» люди чуть не на руки подняли, и воскликнули: «О-о-о, вы миллионеры!». Это смешно, но если бы мы в другой стране жили, долларовыми не то что миллионерами — мультимиллионерами были бы.

— На что же вы деньги расходовали?

— На все! (улыбается) — молодые же. Выпивка, девки, развлечения...

— Квартирами хоть обзавелись?

— Тогда — нет.

— Даже кооперативы не построили?

— Нет, все это уже в 90-е происходить начало.

— После перестройки настоящие заработки пошли, правда?

— Не сразу, хотя их, особых-то, и в начале 90-х не было — хорошие к середине 90-х только начались.

— Вы тогда себя богатым человеком почувствовали?

---

---

— Нет. Понимаете, в чем дело? Будучи «Машиной времени», по тысяче долларов за концерт получать... Вы можете себе представить, чтобы «Битлз» за тысячу фунтов работали? Или «Роллинг Стоунз»? Я не могу. На стадионах к тому же и во дворцах спорта...

Из книги Петра Подгородецкого «Машина» с евреями».

«Когда меня спрашивают, каковы были самые высокие гонорары «Машины», я, понятное дело, могу лишь о тех без малого 12 годах говорить, в течение которых там работал. В принципе, больше всего новогодние мероприятия оплачиваются — суммы, которые обычно артисты получают, в этом случае в два-три раза возрастают.

Помню новогоднее шоу в каком-то бизнес-центре — пьяные гости, уже без малиновых пиджаков, но еще с золотыми цепями и тяжелыми «Ролексами», полуголые и уже готовые к употреблению девчонки, столы, ломящиеся от яств, бычки в огромной вазе с черной икрой... На сцене «Машина времени»: артисты не совсем трезвы, но как-то не лажают — видимо, большой опыт сказывается. «Ну а теперь мы вместе споем любимую песню всех времен и народов!». Фу, еще не­много, еще чуть-чуть доиграть и допеть осталось. Это уже третья тусовка за новогоднюю ночь. «Вот, новый поворот...».

Все, полтора часа работы закончились, «час расплаты настал». Двое постриженных «под ноль» охранников выносят огромную клетчатую сумку типа тех, которые «челноки» во время поездок в Турцию и Польшу использовали. Расстегивают, сумка полна «зеленых» — пятерки, десятки, иногда более крупные купюры. «Можете не сомневаться, все 60 штук здесь», — говорят нам. Макс Капитановский вскидывает сумку на плечо, и мы без всякой охраны выходим на улицу. Уже поздняя ночь, переходящая в раннее утро, ветер, темнота. Сейчас-то понимаешь, что любого из нас могли бы запросто за пару бумажек из той сумки убить, но пронесло. Женька Маргулис произносит: «Ну что, с Новым годом, что ли? — И далее через паузу: — А деньги когда делить будем?».

— Мне приходилось слышать, что Анд­рей Вадимович Макаревич — жадный, — правда это или нет?

— Есть такая тема, причем, знаете, самое смешное, что когда денег мало было, он таким не был, а когда много стало, изменился.

— Деньги портят?

— Думаю, да. Не скажу, что всех, но некоторых.

— И в чем это выражалось? Урезать проценты пытался?

— Нет-нет, ситуация «за концерт все поровну» не обсуждалась никогда. За нулевые годы говорить не могу — меня уже в группе 19 лет нет, но при мне это именно так было. Сейчас не уверен, потому что люди появились, которых приглашенными музыкантами назвать можно...

— Есть, правда, ветераны — Кутиков, Маргулис...

— Да, а есть новые лица, поэтому обобщать не буду.

— Сегодня вы обеспеченный че­ловек или не­до­с­таток в деньгах ощущается?

— Недостаток в деньгах даже Абрамович ощущает, хочу заметить (улыбается), а уж я... Конечно, жаловаться мне грех — на фоне того, как большинство людей в России живет. Я, в общем, судьбу клясть не стану...

(Окончание в следующем номере)

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter