Виктор ШЕНДЕРОВИЧ: «С теми, кто на всю страну подонком тебя объявляют и на федеральный канал плохо склеенную порнографию с твоим участием вываливают, полемизировать невозможно — это уже не государство, а большая обезьяна, которая своими экскрементами в тебя кидается. Спорить с ней я не могу — могу лишь подальше отойти, чтобы не долетало»

 

«КОГДА ТО ЛИ В АМЕРИКЕ, ТО ЛИ В АНГЛИИ В МЕТРО ТАБЛИЧКУ «ВЫХОДА НЕТ» НА «ВЫХОД С ПРОТИВОПОЛОЖНОЙ СТОРОНЫ» ЗАМЕНИЛИ, КОЛИЧЕСТВО СУИЦИДОВ УМЕНЬШИЛОСЬ»

— Простите, что Михаила Задорнова при вас процитирую, но в конце 80-х он прекрасную, на мой взгляд, фразу выдал: «Единственный правильный лозунг у нас на всех станциях метро висит: «Выхода нет». Его действительно нет?

— Ну, во-первых, Задорнов чужую шутку, как всегда, позаимствовал — это так, для справки... У каждого свои способы работы, и у Задорнова такие — заимствует.

— Художественно?

— Очень художественно, но буквально. Дословно. И, кстати, это почти не шутка.

— Да просто правда...

— Нет, вы знаете, я слышал — хотя, может, это байка... Когда то ли в Америке, то ли в Англии в метро табличку «Выхода нет» на «Выход с противоположной стороны» заменили, количество суицидов уменьшилось, потому что если человек в каком-то состоянии пограничном находится, такая табличка может...

— ...сработать...

— Да, кто-то усмехнется, а кто-то как указание к действию воспримет.

Из книги Виктора Шендеровича «Изюм из булки».

«Дело было в октябре 93-го.

— Если к власти снова придут коммунисты, будет апокалипсис, — воскликнул Егор Гайдар.

— Что будет? — не понял телезритель.

— П...ц будет, — перевел ему другой».

В том, о чем я говорил, — в пустой табличке в голове у новорожденного — некоторая безнадега, с одной стороны, есть, а с другой — и надежда, это как посмотреть. Если бы человечество могло опыт накапливать, все мы Сократы и Монтени были бы, потому что ничто бы не исчезало, и каждая новая вершина человеческая, вершина духа и интеллекта...

— ...остальных поднимала бы...

— ...именно! Ну, Монтень же уже все написал, и Сократ все сказал, и Декарт, и мало ли еще кто: просто прочти — и к сведению прими, так жить начинай. Не получается! — потому что Монтень написал — и умер...

— ...а Первый канал вещать продолжает, да?

— А тому, кто в день, когда Монтеня не стало, родился, это не передалось, и у него такая голова будет, какую его родители сформируют, а Монтеня они не читали — вот те и все! Как говорил Аристотель (до всякого Монтеня), известное известно немногим, и каждый раз, собственно, человечество на эти грабли и прыгает: вроде бы уже проходили, но это «вроде» известно немногим. Видят грабли десятки, а прыгают на них десятки миллионов, которые этих грабель не замечают, так вот, с одной стороны — такая безнадега, что вроде бы и Монтень не в кассу...

— ...хотя предупреждал...

— ...и Сократ, и никто вообще. Монтень — он же сложнее, чем Жириновский...

— ...а надо попроще быть...

— Любой демагог больше шансов на мягкие мозги воздействовать имеет, и, согласитесь, если к толпе одновременно...

— ...Монтеня и Жириновского...

— ...выпустить или, к примеру, Жириновского и философа Померанца или Мамардашвили, то у Мамардашвили никаких шансов, конечно, у него просто того понятийного аппарата нет, и перед толпой Жириновский его переиграет. Это пошлость, вульгарность, а vulgar — это ведь «народное»...

— ...и потому востребованное...

— Да, вульгарность — это всего лишь народность. Естественно, больше шансов у демагога — что в Руанде, что в России, что в Китае, что в Америке: демагог везде больше возможностей имеет, тем не менее никакой предопределенности нет, и мы видим, что возможности для рывка у любой нации есть, и в каких только глубинах эти нации не были, как только низко ни падали!

Что можем делать мы? Молитву Билли Пилигрима из Воннегута вспомните, которая, говорят, к какой-то старой арабской молитве восходит. Человек Господа молит, чтобы силы дал изменить то, что в силах он изменить, мужество — чтобы перенести то, что изменить не в силах, и мудрость — чтобы одно отличать от другого. Вот и все! Пытаться менять надо — это единственное, что мы можем, стараясь в отчаяние не впадать. Это я сейчас, на самом деле, аутотренингом занимаюсь, понимая, что всегда мы проигрывали, и это норма...

— ...она же карма...

— ...и в минуту очередного поражения говорю себе: «Дорогой...

— ...а что ты хотел?..

— ...Чаадаев проигрывал, Герцен проигрывал, академик Сахаров проигрывал, а ты почему-то считаешь, что выиграть должен? С какого-то бодуна ты надеешься, что сформулируешь идею лучше, чем Герцен? Нет, не лучше, об этом и думать не надо». Вопрос лишь в том, что не нужно, с одной стороны...

— ...обольщаться...

— ...а с другой — отчаиваться, и никакое усилие в итоге не лишнее, потому что то, что «равнодействующее» называется, есть такой вектор суммарный — туда, куда история идет, и тут, как говорится, против лома нет приема...

«НЕ ВЫБИРАЮТ УЧЕНИКОВ — ВЫБИРАЮТ УЧИТЕЛЕЙ»

— Да, безнадега, похоже, полная...

— ...но счет на людей идет, и здесь вот ничто не бесполезно, и не случайно советскими диссидентами принцип вытянутой руки cформулирован: если до кого-то дотянешься — отлично...

— ...тот и твой...

— Не обязательно «твой», потому что не выбирают учеников — выбирают учителей. Я же не могу назначить кого-то: «Вот ты моим учеником будешь, слушай меня!», вернее, сказать так могу, но он просто плечами может пожать и уйти, а кто-то меня выберет, кто-то прислушается.

Надо понимать, что счет на людей, по­вто­ряю, идет, и нужно самому с собой договориться, что человечество не меняешь и от утопических идей изменить мир откажешься, потому что до тебя Христос такой был и тоже пытался, и Толстой был — в общем-то, неплохие товарищи, но как-то не особенно это им удалось, хотя что-то удалось, конечно. Ну, то есть Толстому человечество сделать таким, каким он хотел бы, не удалось, но если с другой стороны стакана поглядеть, что он все-таки не полупустой, а наполовину полный, если Толстого не было бы, мы все были бы хуже. Ну, во всяком случае, те, кто Толстого читал, те, до кого он дотянулся. Еще хуже — можно сказать, то есть и сейчас-то мы не фонтан, а были бы ого-го какими...

Из книги Виктора Шендеровича «Изюм из булки».

«Давным-давно, чуть ли не в первую «оттепель», группа столичных (и очень известных) писателей-сатириков поехала по необъятной Родине, и доконцертировались они до буровой на окраине Тюмени.

Там, на буровой, и произошла встреча юмора с реальностью.

Элегантные московские гости под специально сооруженным навесом шутили — зрители под дождем в робах сидели.

Никаких чувств, кроме классовых, юмористы не пробудили. Столичных шуток нефтяники не понимали и понимать не желали, самые проверенные репризы гасли, как спички под водой. Ситуация усугублялась национальным составом приехавших — представителей титульной нации среди них не имелось даже для маскировки.

Последним на сцену вышел Григорий Горин. Когда он заговорил, нефтяники поняли, что тюменский рабочий класс в Москве не уважают совсем: мало того что четвертого еврея прислали, так еще и картавого!

Концерт, начинавшийся в холодной тишине, завершался в атмосфере почти осязаемой ненависти. Горин ушел со сцены под стук собственных каблуков, рабочие еще немного посидели, поняли, что евреи закончились, и пошли на работу, а гости — по досочкам, под дождем, — к автобусу своему поплелись.

И пути их пересеклись.

Юмористы прошли сквозь строй молчаливых нефтяников, как сквозь шпицрутены, и уже у самых автобусных дверей, не выдержав гнетущего напряжения, Григорий Горин пробормотал напоследок:

— Ну, мы к вам еще приедем...

— Я тебе, б... приеду! — посулил ему ближайший трудящийся».

«НАСКОЛЬКО ОТ ЯПОНИИ МЫ ОТСТАЛИ?». — «НАВСЕГДА»

— Хорошо, ну вот вы — человек умный...

С Борисом Немцовым

— ...ну, допустим (смеется), с этим я соглашусь.

— Я в этом абсолютно уверен: умный, и к тому же историю хорошо знаете. Скажите, пожалуйста, вы всерьез рассчитываете на то, что на территории России что-то еще возможно?

— Ну, что-то точно возможно.

— Неужели вы верите, что Россия может цивилизованной стать страной — европейской, демократической, такой, к примеру, как Швеция...

— Нет, как Швеция — нет, ничто не может буквально быть, понимаете? Еще в советские времена анекдот ходил: «Насколько от Японии мы отстали?». — «Навсегда». Не будем мы Швецией, Данией, и даже Польшей не будем...

— ...даже Польшей?..

— ...вопрос только в том, не станем ли, скажем, Узбекистаном, приведем ли свою норму хотя бы в полуевропейский вид. Это не выключатель, где есть «on» и «off»: либо Дания, либо Туркмения, это такой диммер...

— ...лишь бы не триммер...

— ...реостатик, и значение каждый градус имеет, потому что это судьбы людей. Не будет здесь Дании, ну и что? В связи с этим сморкаться в рукав начать?

Из книги Виктора Шендеровича «Изюм из булки».

«Гастроли Театра сатиры в славном сибирском городе К. были приурочены к 350-летию города. Весь городской бюджет в наглядную агитацию ухнул: над унылыми улицами полоскались транспаранты, напоминавшие о юбилее...

Стояла страшная жара. Актеры, с голодухи, без горячей воды в гостинице, обливаясь потом, под Моцарта и Россини, в костюмах на вате, играли «Женитьбу Фигаро». Отыграв, они выходили в город, где не было ничего, кроме юбилейных транспарантов.

И вот однажды в закулисной тьме, спот­к­нувшись о непредвиденную ступеньку, акт­риса Зоя Зелинская с хорошего размаха головой о балку ударилась, и этот удар юбилейно-гастрольную тему нежданным образом подытожил:

— А-а-а! — страшным голосом закричала Зелинская. — 350 лет такого говна!».

— Желания плюнуть на все это, сказать: «Да пошли вы все к чертовой матери! — жизнь у меня одна» — у вас нет?

— А я уже и сказал!

— Ну и куда-то в Швецию, в Америку или Австралию, на край света поехать не хочется?

— Ну, во-первых, на краю света я уже живу — можно поближе к центру переместиться...

— ...хорошая фраза!..

— ...но все это софистика. Дело в том, что нас мучают, как предупреждал Монтень, не вещи, а наше представление о них. Я довольно счастливо и гармонично живу — хотя бы в том смысле, что того, чего не хочу, не делаю, а это, согласитесь, очень большая привилегия, немногие ею похвастаться могут. Не говорю, что делаю все, что хочу, но чего не хочу — не делаю точно.

— Это уже счастье...

— Да, счастье — я в любую секунду могу встать и выйти.

— Пока позволяют...

— Ну да. Могу не общаться с тем и, с кем не хочу, и клятвы ради чего-то давать не обязан, способен вполне прокормить себя и своих близких...

— ...и при этом не красть...

— ...да, могу жить там, где хочу: и в Америке, как вы заметили, и в Израиле, и в Канаде, но только когда я захочу, а не когда скажут мне: «Убирайся!» — и кто-то за меня решит, где должен я жить, а где не должен. Хочу в родных пейзажах душу отогревать, на родном языке разговаривать...

— ...потому что это ваши пейзажи и ваш язык...

— ...и никакой Путин и никакой «Уралвагонзавод» не будут решать, могу ли я в этом кафе на Чистых Прудах, где родился, с видом на каток, сидеть. В «Покровских воротах» герои на этом катке катаются, а где-то рядом в коляске я лежу, потому что как раз 58-й год был, когда я на свет появился, в соседнем доме буквально. Значит, никто, кроме меня, не будет определять, могу я там дышать, гулять или не могу, — я посижу там, а потом в Париж полечу, по французской столице поброжу и вернусь. Захочу — уеду, захочу — вернусь, и не их собачье дело! Это моя Родина, а я еще пока в состоянии Родину...

— ...от государства отделить ...

— ...точно. С государством мои отношения закончены, оно сделало все для того, чтобы я сказал ему «до свиданья». Долгое время у меня ощущение было, что диалог возможен, что да, это оппоненты, но с ними разговаривать можно, спорить (даже жестко), полемизировать, но когда тебя публично подонком называют, когда уже не в интернет, а из интернета на федеральный канал плохо склеенную, сфальсифицированную порнографию с твоим участием вываливают, диалог закончен. С теми, кто на всю страну подонком тебя объявляют, полемизировать невозможно, это уже не государство, а большая обезьяна, которая своими экскрементами в тебя кидается. Спорить с ней я не могу — могу лишь подальше отойти, чтобы не долетало, плащ надеть, полиэтиленовый пакетик какой-нибудь, но сделать с ней ничего не в состоянии. К сожалению, эта обезьяна территорию моего проживания контролирует.

— ...и экскрементов у нее до черта...

— Да, и они до меня долетают.

— Причем тяжелые такие...

— ...(смеется) но предметом диалога стать это не может, мне ей ответить нечем, я просто либо отойти подальше стараюсь, либо внимания не обращать.

«ШЕНДЕРОВИЧ, У КОТОРОГО ДИКИЕ НЕПРИЯТНОСТИ, ОТ МЕНЯ ОТДЕЛИЛСЯ, И КАЖДОЕ УТРО Я СИДЕЛ ЗА КОМПЬЮТЕРОМ И ДУМАЛ: «БЕДНЫЙ ШЕНДЕРОВИЧ!» — ЭТО БЫЛО ОЧЕНЬ СМЕШНО»

— Ну, вы в эту обезьяну своими экскрементами так долго бросали, что она не выдержала и ответить решила...

— Ну, я все-таки полемизировать пытался, да? (Улыбается), но это как диалог Навального с властью. Навальный говорит: «Ой, вы вот тут своровали...», а власть — бабац, арест! Навальный: «Ой, а еще вот здесь своровали!» — бабац, уголовное дело! «Ой, и там своровали!» — бабац, заперли. (Смеется). Меня не арестовывали, но отовсюду повыгоняли, повыдавливали, концертов и выступлений нет...

— ...чужой...

— ...да, ну, на здоровье. Это смешно, но не то что в Киеве — в последние годы в Нью-Йорке концертов у меня больше, чем в Москве и Санкт-Петербурге: у меня, бывшего невыездного еврея, дела вот так обстоят.

— Вот ведь как жизнь поменялась!

— В Нью-Йорк, чтобы выступить, как на трамвае, я езжу, да и в Европу тоже, и уже все залы там знаю, а в Москве это удовольствие на вес золота, но по поводу отношений моих... Давайте одну штуку вам расскажу, это почти байка. Так забавно совпало, что атака на меня — не вообще на либералов, маргиналов и так далее, а на меня персонально — еще до Крыма, когда Олимпиада шла, началась. Я там в нерв сильнее попал, чем думал, я угадал, когда эту Олимпиаду с Берлинской 36-го года сравнил...

— ...и про фигуристку Липницкую написали...

— ...да-да-да-да-да, даже не столько про фигуристку, сколько про Олимпиаду: попытался напомнить, чем подобные...

— ...игры...

— ...кончаются, и на какие дела потом этот подъем и единение вокруг власти идут. Я Судеты вспомнил, Вторую мировую, которая вскоре после небойкотированной Олимпиады в Берлине случилась, — я просто внимание на эти общие родимые пятна обратил и сильнее, чем хотел, угадал, потому что наши Судеты еще во время Олимпиады приключились: там-то два года прошло, а тут Крым захватили, еще когда этот «праздник спорта» шел, и, конечно, обезьяна уже по-настоящему на меня опорожнилась.

Вот тут смешно было, потому что действительно так совпало, что в тот момент большие гастроли у меня начинались — сначала в Германии, потом, с небольшим перерывом, в Америке, и те два месяца, пока обезьяна...

— ...опорожнялась...

— ...зарубежные концерты мои проходили. Просыпаюсь я, помню, после большого перелета на берегу Тихого океана, в городе Сан-Диего, в гостинице, океан синеет, пеликаны звеньями летают, фреш, завтрак на террасе... Пью я свой сок и компьютер открываю, чтобы посмотреть, что там, на Родине...

— ...а оттуда льется!..

— Ну да, а вообще чем жизнь на западном побережье Америки хороша? Ты здесь утром проснулся, а там уже день прошел, там все накопилось: в компьютер заглядываешь, а оттуда просто поток дерьма, и я отодвигаю его, и снова пеликаны, фреш, Тихий океан...

— ...но сердечко уже трепыхается?

— Через какое-то время от того Шендеровича, с которым все это происходит, я совершенно отделился, то есть там какой-то несчастный Шендерович живет, который перед ветеранами Великой Отечественной войны извиниться должен, он подонок, позор еврейской нации, предатель, негодяй...

— ...друг хунты...

— ...нет, другом хунты я еще не был — просто мерзавцем был, который должен всем извинения принести, миллионный штраф заплатить обязан, но это как бы и не я уже был, а тот Шендерович, который где-то там — через две недели никакого отношения ко мне это не имело.

— Вы раздвоились!

— Я был в раю! «Как души смотрят с высоты на ими брошенное тело», как сказал поэт. Тут меня возят, кормят, поят, любят...

— ...пейзаж хороший...

— ...и после того, как покормили и полюбили, еще деньги платят, а там какой-то Шендерович есть, у которого дикие неприятности (смеется). Он от меня отделился, и каждое утро я сидел за компьютером и думал: «Бедный Шендерович!» — это было очень смешно.

Наверное, если бы я в России в то время был, меня хватил бы инсульт — если бы понимал, что все это ко мне отношение имеет, но в какой-то момент такая штука включается, которая у медиков запредельным торможением называется. Знаете, как от боли сознание человек теряет? Ведь это же спасительная потеря сознания...

— ...чтобы дальше боли не чувствовать...

— ...да! Или когда от какой-то вести ужасной в обморок человек падает. Это блокиратор, природой самой предусмотренный, чтобы ты от боли или переживаний не умер. Как аварийное обесточивание во время пожара, и в какой-то момент я понял, что во мне такое аварийное обесточивание включилось, и больше по этому поводу переживать я не способен. Все гораздо тяжелее, чем в прошлые годы, было, но переживал я значительно меньше, потому что мои отношения с государством абсолютно закончены, никакого диалога у нас быть не может. Я только с людьми разговариваю, с соотечественниками, которые меня читают, которые русский язык понимают, — с обезьяной не полемизирую. Я ее как этолог описываю — ученый, который поведение животных изучает, по возможности на безопасное расстояние отойдя. Оснований обижаться на нее у меня уже нет — живу я отдельно.

На Тверской в Москве, 2014 год. «Путинское большинство — это люди, которые просто мимо меня проходили, либо не понимая, о чем я, либо вообще ничего не понимая. Хороший выходной день, шопинг, культур-мультур определенный — и вдруг какого-то человека с каким-то лозунгом видят. Один подошел и спросил: «А что, с Украиной война? Это правда?»

Из книги Виктора Шендеровича «Изюм из булки».

«Майами. Первая прогулка вдоль океана — и первый же рыбак на берегу оказывается одесситом!

Он меня узнал и приветствовал не только словом, но и полной готовностью к делу, а именно: вынул из пакета рыбу и, обратившись к моей жене, спросил:

— Хочешь, я отрежу тебе голову и выну кишки?».

А вообще к популярности лучше сильно не привыкать — можно нарваться.

Вот рассказ моего знакомого, человека весьма известного. Нелегкая судьба продюсера занесла его в Лондон, где, прямо в аэропорту, у него и прихватило живот.

Добежал он до туалета, отсиделся — и вдруг голос из-за перегородки слышит, по-русски.

— Ну, как долетел?

— Нормально, — ответил продюсер, немного удивившись обстоятельствам беседы. Впрочем, к тому, что незнакомые люди с ним заговаривают, он давно привык, и все было бы ничего, но разговор в практическую плоскость вдруг перешел.

— Сколько взял денег? — спросил человек из-за перегородки.

— Нормально взял, — ответил продюсер и напрягся — потому что за перегородкой сидел не иначе знакомый.

— А когда назад? — поинтересовался туалетный собеседник.

— Через три дня, — ответил продюсер, судорожно пытаясь понять, с кем говорит. Голос был совершенно неизвестный, но, будучи вежливым, продюсер продолжал уклончиво беседовать с незнакомцем о разных обстоятельствах своей жизни, пока из-за перегородки не раздалось:

— Прости, не могу разговаривать — тут какой-то мудак в сортире на вопросы мои отвечает».

«АГРЕССИЯ — ВЫХОД КОМПЛЕКСОВ. САМОДОСТАТОЧНЫЕ ЛЮДИ НЕ АГРЕССИВНЫ, ИМ ПРОСТО НЕЗАЧЕМ»

— Теперь, с вашего позволения, классика процитирую. Когда россияне у нас Крым оттяпали, вы сказали: «Вторжение Путина в Крым — это, конечно, и месть Майдану, но главным образом — рефлекс гиены». И вот еще: «Аннексия Крыма для нашего больного и старенького политического организма таблеткой «виагры» стала. На какое-то время это средство даже помогло: мы резко приободрились и окружающих своими новыми размерами напугать успели» — замечательно! — а дальше вы продолжаете: «Мы были империей зла, а стали шпаной с блатными ухватками»...

Когда-то Евгений Александрович Евтушенко знаменитые строки написал: «Хотят ли русские войны? Спросите вы у тишины...». А вот сегодня хотят ли русские войны? Воевать большая обезьяна намерена?

— А ей выбора не оставили, другого репертуара у нее нет — у путинской администрации это единственная повестка дня, которую она в состоянии поддерживать. Что касается народа, то он, конечно, инфицирован очень сильно — этой агрессией, ущемлением. Это же азбука психологии: агрессия — выход комплексов. Самодостаточные люди не агрессивны, им просто незачем, сильный, нормальный, состоявшийся человек...

— ...при встрече доброжелательно улыбается...

— ...ну да, а семейное насилие — нереализовавшегося мужчины признак: если ты больше ничего с женщиной сделать не в состоянии, можно ударить. Вот мы ничего сделать с собой не в состоянии, улучшить себя не можем, зато ударить других — запросто: это агрессия, которая следствием комплексов, безусловно, является. Что касается войны, дальше все с государственного на человеческий уровень спускается, и тут история десантника Николая Козлова весьма показательна, который к родным без ноги вернулся. Он у вас на Майдане в форме «Беркута» воевал: фотографии были, успел в Севастополе побывать, а потом под Донецком или Луганском ногу потерял — домой его привезли полуобрубком.

— А откуда он сам?

— Не из Москвы — из-под Челябинска. Там совершенно потрясающая история была — это же один из первых рассекреченных случаев, о котором написали. Отец парня с патриотической речью выступил: сын-солдат, дескать, приказ выполнял, а дядя, видимо, менее инфицированный, в Facebook написал: «Он безногий инвалид до конца жизни. Крым наш теперь, хули!». Трещина по семье прошла — вот таким образом, а что об этой войне этот мальчик сегодня думает?

— И что будет думать завтра?

— Что думает нынче его отец — не когда ему с радио или из газеты звонят, а когда шумиха сошла и о них все забыли, а мальчик без ноги остался? Какие социальные гарантии у нашего государства, мы знаем, как будет он жить, тоже известно, как государство...

— ...большая обезьяна...

— ...немедленно плюнет и про него забудет: мол, отработанный материал, чего теперь? — представить нетрудно. Кроме него, ведь других много, надо следующим Козловым мозги инфицировать, чтобы этот поток «радостных ребятишек» не иссяк, а с этим-то что?

Вот если бы сегодня кто-нибудь к тому же папе подошел, который тогда сказал, что это вы там предатели-бандерлоги, а сын честно приказ выполнял... Хотя, если вдуматься, что ему оставалось? Просто узнать интересно, что он теперь про эту войну, про цену ее думает, — он ведь несколько раз повторил, что сын на границе пострадал, там обстрелы были. Это ему так хочется думать — тогда он в мире с собой будет, ему верить хочется, что его сын Родину защищал, знать, что хотя бы за что-то! Как мы понимаем, за что наши деды воевали, а тут-то за что? За «священную Корсунь»?

— За русский мир...

— За возможность Путину и дальше пальцы растопыривать и воровать? Сейчас вот у этого папы и у мальчика поинтересуйтесь...

— ...«Спросите вы у тишины»...

— ...только не под микрофон, а под водочку — и узнаете. Это вот понимать важно, что когда человеку под нос микрофон суют и спрашивают: «Ты за Путина?», он отвечает: «За Путина!», а под водочку, но уже без гречки, без ноги у сына и без денег — что ты про все это думаешь?

Вопрос в другом — в том, к сожалению, что в России все механизмы обратной связи отрезаны. Миллионы людей уже прозревать начинают, и что? — драма в том заключается, что такого рода прозрение в западной системе координат с обратной связью немедленно к всплеску общественного внимания привело бы, партия поднялась бы, расследования начались бы, свободные СМИ об этом заговорили бы, рейтинг бы тут же упал — все, перевыборы, мгновенно! Вот представьте, что в какой-нибудь развитой стране администрация сделала так, что страну эту отовсюду выбросили, все кредитные линии перекрыли, национальная валюта вдвое упала и половина накопленного...

— ...стабилизационного фонда...

— ...прожрана. Вот если бы такое в Норвегии произошло? Ну, это означало бы, что через день, даже через час, этой администрации не стало бы.

«ИМПЕРИИ РАСПАДАЮТСЯ. ТОЧКА»

— Не справились...

— Да до выяснений бы не дошло — гораздо раньше их бы уволили — просто вышвырнули, но в нашем случае демонтировано все так надежно, что никаких легитимных механизмов перемен нет: ни выборов, ни СМИ — оппозиционер Мохнаткин вон два с половиной года строгого режима получил, потому что на улицу вышел: без оружия, мирно. Его били, он пощечиной милиционеру ответил — и за это два с половиной года строгача! Власть — это приглашение к насилию: такого рода приговоры и такая политика, и если никаких других способов изменить ситуацию нет, дальше два пути: деградация и насилие. Пока по пути деградации Россия идет, но она может очень-очень долго идти, это практически...

— ...до мышей...

— Ну, в общем-то, до мышей мы уже — значит, еще дальше движемся, от мышей — вниз по лестнице Ламарка. Штука в том, что исторические сроки и человеческие весьма разнят­ся, и то, что для человека невыносимо долго, гибельно и вся жизнь, для истории — предел погрешности. Моей дочери скоро 30, значит, если Господь этому ментально нездоровому Путину физического здоровья пошлет, у нее шанс есть до пенсионного возраста при этом старце дожить. У моей дочери! — о себе я уже не говорю: я-то легко копыта при нем отброшу, и с точки зрения человеческой жизни — это катастрофа! Мой внук может школу при нем закончить, хотя нет, он ее в какой-то стране, где Путина не будет, закончит.

— О, видите, инстинкт самосохранения срабатывает...

— Уже не самосохранения: просто, будучи моим внуком и сыном моей дочери, он должен в жестком конфликте с окружающей средой с детства расти, поэтому это выбор, нормальный выбор, но с точки зрения истории... Я тут недавно пьеску про Древний Рим написал — конечно, не историческую, а, скорее, стилизацию в сторону Дюрренматта и Бродского, тем не менее вопрос я немножко поизучал. Знаете, сколько императоров с І по ІV век там было? 100! — и мало кто из них своей смертью умер. Все они великие были, дети богов, несусветные победы одерживали, но никто из них будущего учебника истории не читал и не знал, что они всего лишь никому не известные и давно забытые мелкие персонажи времен рас­пада Римской империи. Вот он период рас­пада — 100 императоров, и все победоносные!..

— ...и все — дети богов...

— ...только все это Аттилой заканчивается. На ступенях Форума. Вот с таким (показывает — с низким) лбом. Тогда это 300-400 лет заняло — фигня вопрос, 40 поколений, сейчас, конечно, немножко ускорится. Думаю, что в августе 2014-го столетие с начала распада Российской империи мы отметили, потому что начало Первой мировой войны — это очевидный старт. С того дня как в ту войну Россия вступила, все по наклонной пошло, прямая дорожка в 1917-й год открылась, значит, первые 100 лет развала Римской империи миновали. Сколько еще времени понадобится — век, полвека? В сущности, для матушки-истории какая разница-то?

— Оптимистичный прогноз!

— Да нет, тут совершенно математический выбор, как у примитивной вычислительной машинки: да или нет. Империи распадаются. Точка.

— Вопрос только в том, когда...

— В современном мире они не жизнеспо­собны. Все распались — не чета нашей: куда более сильные, мощные, гораздо лучше умевшие адаптироваться, но эти империи рухнули — Британская, Австро-Венгерская... Вспомните Киплинга, «Бремя белого человека»... Рухнуло! Не работает! Уже во времена Киплинга не работало, а сегодня и подавно, сегодня та страна побеждает, где на коленке можно Силиконовую долину создать, ведь не Пентагон, а Силиконовая долина — хозяева мира, и футболист Широков, который на шестой айфон орла зафигачил...

— ...золотого...

— ...может, и прав, но тогда айфон из дерева должен быть. Вот сделай себе деревянный — и ходи с ним, только звонить по нему нельзя, понимаете?

«АЛЬТЕРНАТИВА МЕНТАЛЬНОМУ РЫВКУ РОССИИ — ТОЛЬКО РАСПАД: ЧТО-ТО КИТАЮ ДОСТАНЕТСЯ, ЧТО-ТО КОМУ-ТО ЕЩЕ... НУ ДА, МОСКОВСКОЕ КНЯЖЕСТВО МОЖЕТ ОСТАТЬСЯ — НУ, ВПЕРЕД, НО НИКАКИХ ДРУГИХ ВАРИАНТОВ В РАМКАХ ИМПЕРИИ НЕТ, ДОКТОР ВЕЛЕЛ «В МОРГ» — ЗНАЧИТ, В МОРГ»

— Классная иллюстрация!

— О-о-о, если бы Широкова не было, его надо было бы выдумать.

Из книги Виктора Шендеровича «Изюм из булки».

«Лед с хоккейной площадки полезно иног­да на патриотическую голову класть — чтобы под­остыла.

— Надо было осадить чехов, а то больно они вознеслись! — заявил будущий министр спорта Вячеслав Фетисов после нашей победы в хоккейном четвертьфинале той Олимпиады.

Как мы их осадили, видел весь мир: поперек ворот штабелями лежали — внизу Хабибуллин, сверху еще пятеро... Но допустим даже, разделали бы соперников, как Бог черепаху, — что тогда?

При чем тут «осадить чехов»? У нас что, август 68-го?

Перед полуфиналом, разумеется, про хоккей никто уже не думал, только одно было на сердце: не опозорить Русь-матушку, американцев порвать, а после проигрыша корреспондент государственного канала подстерег только что отбросившего коньки хоккеиста Жамнова и спросил у него: «Это национальная трагедия?».

И Жамнов, ума палата, подтвердил: «Да, конечно».

И захотелось мне написать хоккеисту письмо примерно следующего содержания:

«Дорогой Алексей! Спешу сообщить вам, что, пока за команду «Вашингтон Кэпиталз» вы играли, у вас на Родине две чеченские войны с общим счетом убитых и искалеченных за 100 тысяч человек случились, население частично на помойках одевается и питается там же, жилища в зимнее время отапливаются нерегулярно, а в подъездах примерно раз в неделю академиков убивают.

И то, что вы и ваши товарищи по специальности деревянными клюшками запихнули в ворота ваших заокеанских коллег-миллионеров меньше резиновых изделий, чем они вам, вашей маленькой корпоративной неприятностью является. Не убивайтесь вы так!..».

Так вот, штука-то в том, что империи распадаются, и это факт, а значит, шанс у России только один — перестать империей быть, попытаться вне имперской парадигмы себя осознать. Сколько еще у нас на эту попытку времени, — главный вопрос, но никакого другого пути просто нет, мы либо продолжаем с негодными средствами на своей правоте настаивать: как говорится, амбиции амуницию превышают, причем сильно, потому что амуниции уже совсем нет, по донышку скребем, ничего своего, кроме пафоса, пара из ноздрей...

— ...и валенок...

— ...да, не имеем, либо Россия какой-то, прежде всего, ментальный рывок по­пытается сделать и скажет: «Братцы, русские, кто еще есть?

— ...Отзовитесь!..

— ...От Ванкувера до Мельбурна — где вы? Нас в общей сложности десятки миллионов, у нас уже дети и внуки. Кто «Каштанку» читал, у кого «пятерка» по математике, по истории, собираемся...

— ...и помогайте чем можете...

— ...нет, просто давайте Россию Менделеева, Рахманинова, поэтов Серебряного века, Кандинского, Шагала сообразим, эту вот создадим — хотя бы попробуем. Напоследок — а вдруг получится?», потому что альтернатива — только распад: что-то Китаю достанется, что-то кому-то еще... Ну да, Московское княжество может остаться — ну, вперед, но никаких других вариантов в рамках империи нет, доктор велел «в морг» — значит, в морг.

Из книги Виктора Шендеровича «Изюм из булки».

«Взлетели.

С мелким японским пейзажем простились, пробили облака и некоторое время видом Фудзиямы наслаждались, который Хокусаю был недоступен... Потом нам принесли завтрак, а когда завтрак был съеден, мы уже над Россией летели.

Едва глянув в иллюминатор снова, я сразу понял, что попал. В смысле: на Родину. Внизу не было ничего, кроме бескрайних просторов, буквально — ничего!

Размазанный по иллюминатору лицом, я не мог оторвать глаз от девственной красоты. Якутия, изрезанная вдоль и поперек замерзшими реками и плавно переходящая в аналогичный Таймыр...

В воздушное пространство РФ мы влетели в начале седьмого утра по Москве чуть восточнее Хабаровска — первые признаки человеческой цивилизации я увидел в полдень, в районе Норильска.

Это были факелы газовой добычи на горизонте.

Вы карту себе представляете?

Не хочется вас огорчать, но наша Родина по преимуществу пустое место. Это территория, а не страна, очень большая территория, прирезанная за каким-то хером к Московскому княжеству...».

«УЖАС НАСТАНЕТ, КОГДА, ПО ВЫСОЦКОМУ, «НАСТОЯЩИЙ БУЙНЫЙ» ПРИДЕТ — ТОТ, КТО ДЕЙСТВИТЕЛЬНО В ТО, ЧТО ГОВОРИТ, ВЕРИТ»

С Олегом Табаковым. «Олег Палыч мне говорил: «Я государев человек» — вот такая позиция, и я ее сейчас не комментирую. Государев человек — тот, который к какому-то делу привязан, а он это дело очень хорошо делает»

— Вы написали, что «олимпийские кольца сжали Путину голову», а россияне, на ваш взгляд, действительно Путина любят? Этот рейтинг — 84 процента поддержки — это правда или нет? Лично я поверить в это готов...

— А я нет. Я уже рассказывал, как на Тверскую с антивоенным плакатом выходил, — московскую социологию очень точно замерил. Путинское большинство — это люди, которые просто мимо проходили, либо не понимая, о чем я, либо вообще ничего не понимая. Хороший выходной день, шопинг, культур-мультур определенный — и вдруг какого-то человека с каким-то лозунгом они видят... Один по телевизионным временам узнал, подошел и спросил: «А что, с Украиной война? Это правда?». Я ответил: «Да». Он озадаченно голову почесал и отошел, то есть меня он знал, а что война с Украиной — нет.

— И это в самом центре Москвы, на Тверской...

— Да, но были люди, которые хорошо понимали, о чем речь, — их чисто неврастеническая реакция выдавала: они голову, чтобы меня не видеть, одергивали. Это невроз — человек от себя проблему прячет. Он о ней знает, но не хочет, чтобы напоминали, реагирует на это болезненно. Сам невроз указывает на то, что особого оптимизма эти люди не испытывают, и только шесть человек из сотен, мимо меня прошедших (я полчаса стоял), ясную пропутинскую позицию имели. Либо что-то в знак протеста прокричали, либо пальцы какие-то показали: один возле виска покрутил, второй со мной дебатировать начал — ну, в меру своего интеллекта, но всего их — прописью — шестеро было, а тех, кто (чаще всего — шепотом) слова поддержки выразил, было 12. В общем, так называемое пропутинское большинство — это люди, которые мимо проходили...

— ...и «Уралвагонзавод»...

— ...но, во-первых, как он выглядит, мы не знаем — слово такое знаем, а под водочку что? Не под микрофон?

— А они там с утра под водочку...

— Ну не знаю — по-моему, у вас упрощенные представления.

— Я там бывал...

— С новой номенклатурой не путайте, хотя...

Из книги Виктора Шендеровича «Изюм из булки».

«Корреспондент НТВ в Чечне дал полковнику десантных войск свой спутниковый телефон — позвонить домой, под Благовещенск, маме: у мамы был день рождения.

Заодно корреспондент решил снять этот разговор, лирики в репортаж подпустить...

В Чечне глубокая ночь была — под Благовещенском, понятное дело, утро. Дозвонившись в какую-то контору, в которой, одной на всю округу, был телефон, полковник пытался уговорить кого-то на том конце страны позвать маму. Этот кто-то был пьян, и хотя мама полковника находилась, по всей видимости, совсем неподалеку, коммуникации не получалось.

Фамилия полковника была, допустим, Тютькин (это не потому что полковников не уважаю, — не уважал бы, настоящую на­звал бы: поверьте, она была еще анекдотичнее).

— Это полковник Тютькин из Чехии, б...! — кричал в трубку герой войны («чехами» наши военные чеченцев называют: наверное, в память об интернациональной помощи 1968 года). — Маму позови!

Человек на том конце страны, будучи с утра на рогах, упорно не понимал, почему и какую маму он должен звать неизвестному полковнику из Чехии.

— Передай: полковник Тютькин звонил! — кричал военный в тоске. — Запиши, б...! Нечем записать — запомни нах... Полковник Тютькин! Из Чехии! Пол-ков-ник... Да вы там что все — пьяные, б...? Уборочная, а вы пьяные с утра? Приеду, всех вые...

Обрисовав перспективы, ждущие неизвестное село под Благовещенском после его возвращения, Тютькин из Чехии снова стал звать маму, а когда стало ясно, что человек на том конце провода маму не позовет, ничего не запишет и тем более не запомнит, другого собеседника стал искать.

— Витю позови! — кричал он, перемежая имена страшным матом. — Нету, б...? Петю позови! Колю позови!

И наконец, в последнем отчаянии:

— Трезвого позови! Кто не пил, позови!

Такого под Благовещенском не нашлось — и, бросив трубку, полковник обхватил голову руками и, упав лицом на столик, завыл».

В общем, «Уралвагонзавод», 5-го и 20-го высокую зарплату получающий, потому что Путин 64 миллиарда рублей на изготовление танка Т-90, который никому даром не нужен, им выделил — это один «Уралвагонзавод», а тот, который этих денег не увидит...

— ...совершенно другой...

— ...именно, и у него другое мнение появиться может, а Путин ведь меня или эссеиста Рубинштейна не боится, он «Уралвагонзавода» боится — по-настоящему, и вот когда ложка по дну скрести перестанет и халява совсем кончится, на улицы не белоленточники выйдут и в повестке дня не Кудрин будет...

— ...а Гиркин...

— ...да-да-да, и уже настоящие буйные появятся — не циники, как Путин, а идейные. Ужас настанет, когда, по Высоцкому, «настоящий буйный» придет — тот, кто действительно в то, что говорит, верит...

«ЕСЛИ ДАЛАЙ-ЛАМА К ВЛАСТИ ПРИДЕТ — ОНИ БУДДИСТАМИ СТАНУТ»

— А вот интеллигенция как вам, которая письма против Украины подписывает, тот же Пореченков, который в Донбасс приезжает и из пулемета в сторону украинских солдат стреляет?

— Пореченков? Ну, вы нашли себе интеллигенцию!

— Это понятно, но он актер, причем хороший...

— Хороший актер к интеллигенции может вообще никакого отношения не иметь.

— Я понимаю, но более 500 деятелей российской культуры — от вашего учителя Олега Павловича Табакова до Михаила Сергеевича Боярского — тоже искренне Путина любят или это мимикрия всего лишь?

— Очень-очень разные случаи.

— Ну, Олега Палыча я для себя оправдываю: ему, несмотря на возраст, МХТ и дальше возглавлять хочется...

— Давайте так: не по персоналиям, а по типологии. Сам Олег Палыч мне говорил: «Я государев человек» — вот такая позиция, и я ее сейчас не комментирую. Да, там есть что ответить, тем не менее он мне когда-то признался: «Мне на театр Сурков деньги дает». Государев человек — это тот, который к какому-то делу привязан, а он это дело очень хорошо делает, и в МХТ у Табакова сегодня спектакль «1914» про Первую мировую войну идет — мощнейший, антивоенный: его молодежь выпустила, а Олег Палыч для этой работы сцену дал. Грандиозная постановка, я давно такого театрального наслаждения не получал!

— Компенсация...

— Табаков как руководитель МХТ этим ребятам самовыразиться дает, и это его философия. Как говорил в «Капитанской дочке» Савельич: «Плюнь да поцелуй у злодея ручку»: жив останешься — что-нибудь хорошее сделаешь.

Из книги Виктора Шендеровича «Изюм из булки».

«Современная идиллия» — спектакль этот, по Салтыкову-Щедрину, с самого начала был предприятием рискованным: слишком много совпадений с эпохой имперского застоя вдруг у эпохи развитого социализма обнаружилось, но Георгий Товстоногов был опытный тактик и начал заранее обкладывать острые углы ватой.

Писать инсценировку Сергея Михалкова позвали! Собственно, никаких литературных усилий от гимнописца не требовалось (инсценировку театр своими силами сделал) — требовалось от Сергея Владимировича свое краснознаменное имя в качестве охранного листа дать, с последующим получением авторских.

На это лауреат и подписался.

Как оказалось впоследствии, несколько опрометчиво.

На сдачу спектакля Михалков пришел, обвешанный наградами, — это было частью круговой обороны. К встрече с комиссией Товстоногов вообще подготовился основательно — над зеркалом сцены метровыми буквами было написано: «Без Салтыкова-Щедрина невозможно понять Россию второй половины XIX века. М. Горький».

И, значит, никаких вопросов к современности!

Но проверяющие были тертыми калачами и запах свободной мысли чуяли за версту. Вопросы у них возникли, и по ходу спектакля начали помаленьку в ответы переходить, если не в оргвыводы...

Просмотр завершился, в полупустом зале зажгли свет.

— Ну, — в напряженной тишине произнес, наконец, один из экзекуторов, — может быть, автор что-нибудь сказать хочет?

И, за неимением в зале Салтыкова-Щедрина, все повернулись к Михалкову.

Герой Социалистического Труда, неожиданно для себя оказавшийся автором антисоветского произведения, сидел весь в орденах, но уже понимал, что звездочки и отвинтить могут...

— Сергей Владимирович, — вкрадчиво повторило начальство, — какие у вас впечатления от спектакля?

И Михалков сформулировал.

— Д-да-а... — протянул он. — Такой п-пощечины царизм еще не п-получал!».

В общем, Табаков — одна позиция — и там через запятую огромное количество людей (фамилий называть не будем — они слишком очевидны), а вторая категория — это циники...

— ...Никита Михалков, к примеру...

— ...без фамилий: просто циники, отморозки, для которых поддержка любой администрации — норма. Я уже говорил: Далай-лама к власти придет — они буддистами станут, и никаких проблем: буквально назавтра выяснится, что они буддисты...

— ...даже заморачиваться не будут...

— У них просто психика так устроена: болел за «Спартак», но ЦСКА победил — хорошо, утром в шарфике ЦСКА проснусь. Ну, так получилось, власть поменялась — так что ж теперь? Это вторая категория людей, ну, и третья категория — это те, которые в силу определенной психологии своей действительно пропутинские, проимперские.

В общем, об очень разных случаях идет речь, а в советское время интеллигенты так много и пили, наверное, потому, что как-то уйти от этой жуткой реальности пытались.

Из книги Виктора Шендеровича «Изюм из булки».

«Дмитрий Дмитриевич Шостакович был пьющим гением, и рассказывают, что как-то раз, живя в Доме творчества композиторов в Рузе, он пошел вечером в пристанционный буфет. Взял бутылку, но не пить же одному...

Правильно оценив в одинокой фигуре ин­теллигента нерешительность, рядом с Шостаковичем быстро возник человек. Человек тут же позвал третьего — и долго­жданный кворум состоялся.

Они встали к буфетной стойке, нарезали, разложили, налили...

— Ну, — произнес первый собутыльник Шостаковича и протянул руку. — Федор!

Они познакомились. Истинные имена и профессии двоих участников процесса история, к сожалению, не сохранила: оба местными работягами были.

— А ты кто? — спросили Шостаковича. Дмитрий Дмитриевич замялся.

— Я композитор, — признался он наконец.

Случилась пауза.

— Ну ладно, — подытожил диалог тактичный собутыльник Шостаковича, — не хочешь — не говори!».

«Еще один случай. В начале 70-х молодой Константин Райкин в фильме у режиссера Самсона Самсонова снялся, а через несколько лет случай их свел посреди Москвы.

Самсонов стоял в предбаннике гастронома «Смоленский», пережидая внезапный дождь, — он был небрит, и вообще вид у режиссера был, что называется, усталый, не товарный.

— А, Костя! Привет.

Райкин тоже поздоровался, спросил, как дела.

— Дела отлично, — мрачно ответил Самсонов. — Новое кино снимаю. Антониони — слышал такую фамилию?

Костя слышал.

— Вот, с ним и снимаю.

Самсонов помолчал, глядя в ливень, и продолжил жизнеописание.

— Женился, — сообщил он, и, чуть погодя, дополнительно помрачнев, уточнил: — На Клаудии Кардинале.

— Поздравляю, — неуверенно сказал Костя. Помятый вид и мизантропические интонации Самсона Иосифовича как-то мало этой праздничной автобиографии соответствовали, что-то не совпадало...

Самсонов помолчал еще немного, уставившись в непогоду, а потом сказал:

— Видишь, «мерседес» стоит? Мой.

В «мерседес» сел человек и уехал.

— О! — воскликнул Самсонов. — Угнали!».

К вашему вопросу об интеллигенции воз­вращаясь, любимую цитату из Декарта вспомню: «Человечество избавилось бы от половины несчастий, если бы договорилось о значении слов». Сегодня в России интеллигенты есть, которые традиционные ценности русской интеллигенции исповедуют, в диапазоне от Улицкой до Басилашвили. Профессор Зубов, активистки-оппозиционерки Елена Волкова и Ирина Карацуба, Митя Алешковский — из молодых. Есть люди разного возраста и статуса, а интеллигенции как класса нет — забудьте!

«КАПИЦА С ЗЕЛЬДОВИЧЕМ ДЛЯ СВЕРХДЕРЖАВЫ НУЖНЫ, А ЧТОБЫ ВОРОВАТЬ, НЕ НУЖНЫ СОВЕРШЕННО»

— И давно нет...

— Давно! Интеллигенция как класс, как слой, который на что-то влиять мог и частью исторического движения быть...

— ...после 1917 года исчезла...

— Ну почему? — еще шестидесятники были — поколение...

— ...последнее...

— ...да, когда можно было об интеллигенции как о слое говорить. Те же Капица, Зельдович к партии с требованием реабилитацию сталинизма прекратить обращались, Хуциев и Тодоровский удивительно честные фильмы снимали, писатели были, ученые, общественные деятели... Этот класс на поколение влиял...

— ... общественное мнение формировал...

— ... в диалоге с государством пребывал, и государство...

— ...прислушивалось...

— ...не учитывать мнения Капицы и Зельдовича не могло, и Сахарова из Академии наук не выгнали — поразительным образом! Просто академики «Нет» сказали — и что будешь ты делать?

Из книги Виктора Шендеровича «Изюм из булки».

«Сахарова из Академии наук исключали. Позориться никому не хотелось, но — надо... Под страхом кадровых репрессий кворум собрали, куратора из ЦК прислали, и процесс пошел, хотя довольно вяло... Ну очень не хотелось позориться!

И вот какой-то членкор, косясь на закаменевшего лицом куратора, робко заметил, что, мол, оно, конечно... и Сахаров поступил с советским народом нехорошо... но вот незадача: академик — звание пожизненное, и еще не бывало, чтобы академиков исключали... нет прецедента...

На этих словах оживился нобелевский лауреат академик Капица.

— Как нет? — звонко возразил он. — Есть прецедент! И куратор из ЦК КПСС облегченно вздохнул, а Капица закончил:

— В 33-м году из прусской Академии наук Альберта Эйнштейна исключили!

Наступила страшная тишина, и Сахаров советским академиком остался, а еще один голос в защиту Андрея Дмитриевича в те дни из уст «атомного» академика Александрова прозвучал.

Какой-то партийный начальник в академических кулуарах заметил про Сахарова:

— Как может он членом Академии быть? Он же давно не работает!

Александров ответил:

— Знаете, у меня есть член, он тоже давно не работает, но я держу его при себе за былые заслуги!».

Осуждению Сахарова, между прочим, надлежало быть всенародным, и вместо утренней репетиции во МХАТе открытое партсобрание назначили.

Стоя в трибуне, парторг Ангелина Степанова маралась о решения партии и правительства — коллектив кочумал, пережидая неизбежное. Кто посовестливее, отводил глаза, кто поподлее, лицом подыгрывал, а группа мхатовских «стариков», расположившись в задних рядах, своей жизнью жила, включавшей в себя утреннюю фляжку коньяка. Оттуда оживленный гур-гур доносился, очень обидный для парторга, потому что мараться приятно со всеми заодно, а делать это в одиночку обидно.

И Степанова не выдержала.

— Товарищи! — прервала она собственные ритуальные проклятия в адрес академика. — Что вы там сзади отсиживаетесь? Михаил Михайлович, — ядовито обратилась она персонально к Яншину. — Может быть, вы хотите выступить, сказать что-нибудь? Яншин вздохнул и сказал:

— Хочу.

Встал и пошел к трибунке.

— Минута времени вам! — почуяв недоброе, предупредила Ангелина Степанова.

— Хорошо, — согласился Яншин.

Он вышел, поистине мхатовскую паузу взял, оглядел печально собрание, остановил взгляд на парторге и воскликнул:

— А ты, Ангелина, как была б... так и осталась.

И поглядев на часы, сообщил:

— Еще 40 секунд осталось».

— Сегодняшние академики сказали бы «Да», потому что не разрешили бы больше в аренду помещения вверенных им научно-исследовательских институтов сдавать...

— Тем не менее отдельные личности есть. Да, выясняется иногда, что среди этих мышей человек попадается, который для себя...

— ...выбор сделал...

— ...принципы русской интеллигенции исповедовать, права человека, дистанцированность от власти, чистые руки, интеллект: не просто не своровать, а подмены понятий не допустить, быть готовым, как ученый, истинный результат видеть, а не под определенную матрицу его подгонять. Люди, которые в эти ценности верят, слава Богу, есть...

— ...но класса, как такового, нет...

— Да, класса, который мог бы, как Капица, Зельдович и Харитон, на власть влиять, увы... Сейчас это примерно так звучит: «Кто такие? Академия наук? К ноге! А кто не хочет к ноге — пошли вон!».

— Открытий мирового уровня и так у вас нет...

— Да-да-да-да-да! Сейчас я советскую власть хвалить буду, барабанная дробь! — но иначе нельзя: в этом между ментальным уровнем советских лидеров и нынешних разница. Тогда идеология была, сверхдержаву строили, и члены Полит­бюро не могли не понимать, что Капица с Зельдовичем для сверхдержавы нужны, а для того, чтобы воровать, они не нужны совершенно, ну и пускай едут куда хотят. Где наш последний нобелевский лауреат работает? В Манчестере двое — Новоселов и Гейм, которые за графен премию получили. Ну вот и катись в свой Манчестер...

— ...Юнайтед...

— ...а тут без тебя попилим, ведь Сколково и все эти разговоры об инновациях — банальный распил...

«ЧЕМ БОЛЬШЕ ТАНК, ТЕМ МЕНЬШЕ МОЗГ»

— «Пилите, Шура, пилите, они золотые»...

— ...именно, поэтому государство тогда, кстати, и жило долгое время, и держалось, пока в диалоге было, пока интеллектуалы хоть как-то облучать эти мозги, как-то влиять могли, но после Праги все быстро закончилось. У чехов лозунг тогда был: «Чем больше танк, тем меньше мозг». Ну что же, большому танку действительно мозг не нужен, и, между прочим, сформулировал это в свое время, цинично и гениально одновременно, Сталин. Когда кто-то доложил ему о том, что Ватикан против Советского Союза выступает, он спросил, сколько у Папы Римского дивизий. Нету? Так какое зна­чение имеет, против он или за? Оказывается, имеет, но на большой временной дистанции — в со­временном мире, однако, все равно: чем больше танк, тем меньше мозг, хотя они же проиграли, в том числе военку...

— Да все они проиграли!

— Да, ведь чтобы танк построить, «Уралвагонзавода» достаточно, а чтобы то, чем сегодня воюют, соорудить...

— ...пару академиков не помешало бы...

— ...вот-вот, а взять уже неоткуда!

Из книги Виктора Шендеровича «Изюм из булки».

«Однажды в наш полк прилетел с проверкой из Москвы генерал-лейтенант Кочетков, будущий замминистра обороны СССР. Генерал проверял работу тыловой службы, и к его появлению на наших столах расстелились скатерти-самобранки — инжирины плавали в компоте среди щедрых горстей изюма!

Это был день еды по Уставу — первый и последний за время моей службы.

В тот исторический день генерал размашистым шагом шел к моей хлеборезке, держа на вытянутых руках чашку с горкой мяса («чашкой» в армии почему-то миска зовется). За московским гостем по проходу бежали: комдив, цветом лица, телосложением и интеллектом заслуживший прозвище Кирпич, несколько «полканов», пара майоров неизвестного мне происхождения и прапорщик Кротович.

Кинематографически этот проход выглядел чрезвычайно эффектно: генерал был здоровенный детина, и семенившие за ним офицеры едва доходили высокому начальству до погона, не говоря уже о Кирпиче, обитавшем у генерала в районе диафрагмы.

Единственным, кто мог тягаться с генералом длиной, был Кротович, но в присутствии старших по званию прапор съеживался в мошку.

И вот весь этот звездопад обрушился ко мне в хлеборезку, и, приставив ладонь к пилотке, я прокричал подобающие случаю слова. Генерал среагировал на них не сильнее, чем танк на стрекот кузнечика. Он прошагал к весам, водрузил на них чашку с мясом и уставился на стрелку. Стрелка улетела к килограммовой отметке. «Пус­тую чашку!» — приказал генерал, и, козырнув, я шагнул к дверям, чтобы выполнить приказ, но перед моим носом, стукнувшись боками, в дверь пролезли два май­ора.

Мне скоро было на дембель, а им еще служить и служить...

Через несколько секунд майоры вернулись, держа искомое четырьмя руками. В четырех майорских глазах светился нечеловеческий энтузиазм, а за их спинами виднелось перекошенное лицо курсанта, который только что собирался из этой чашки поесть.

Чашка была поставлена на противовес, но стрелка все равно на 200 лишних граммов зашкаливала.

— А-а-а, — понял, наконец, генерал. — Так это ж с бульоном... Ну-ка, — сказал он, — посмотрим, сколько там чистого мяса!

И перелил бульон из правой чашки в левую, в противовес!

Будущий замминистра обороны СССР... — вопросы по обороноспособности еще есть?

Теперь вместо лишних двухсот граммов двухсот стало недоставать, и генеральский затылок начал принимать цвет знамени полка. Не веря своим глазам, я глянул на шеренгу старших офицеров. Все они в багровеющий генеральский затылок смотрели и видели сквозь него одно и то же: отправку в Афган. В хлеборезке царил полный ступор, и я понял, что час моего Тулона настал.

Шагнув вперед, я произнес:

— Разрешите, товарищ генерал?

Не рискуя ничего объяснять, я вылил коричневатый мясной навар за окошко, поставил чашку на место, и весы, наконец, показали то, что от них и требовалось с самого начала, — 400 граммов.

Внимательно разглядев местонахождение стрелки, генерал-лейтенант Кочетков обернулся, посмотрел на меня со своей генерал-лейтенантской высоты и задал воп­рос, выдавший в нем стратегическую жилку.

— Армянин?

— Никак нет, еврей, — ответил я.

— А-а-а, — протянул он и, не имея больше вопросов, нагнулся и вышел из хлеборезки».

То же самое финансов касается: я не­давно с очень серьезным российским финансистом международного уровня разговаривал — это очень хороший человек, настоящий патриот, из России не уезжающий, хотя половину Лазурного берега мог бы скупить. Он сетовал: «Мы конкурсы, олимпиады проводим, ребят ищем, которые работать в современном финансовом мире смогут, орудовать не «совком», а чем-то другим будут, и они есть, но единицы, а за границей на тысячи счет идет! Там конкурс, и в том числе среди этих тысяч — наши, и много».

Я вам уже о своем американском гас­троль­ном маршруте рассказывал, так вот, чуть севернее Сан-Диего, в Пало-Альто, наши программисты сидят, до Сиэтла поднимаешься, туда, где «Боинг» и «Майкрософт», — наши инженеры, направо в Калгари переезжаешь — там в зале у меня Институт нефти и газа в полном составе. 40 тысяч человек в Калгари, нефтяную провинцию, уехало, причем, по оценкам тамошних специалистов только за путинское десятилетие, и я давно таких лиц не видел — вот вам советская интеллигенция! Мужики по 60-65 лет сидят, профессора, книжные полки у них дома...

— ...как раньше...

— ...и корочки правильные...

— ...под обои...

— ...не-е-ет (смеется), все тома читанные, замусоленные! Это последний раз я так в Калгари съездил, и за столом с такой старой, в хорошем смысле слова советской интеллигенцией, сидел, а то, что сегодня элитой у нас называется, только фразу из записных книжек Антона Палыча Чехова напоминает, который писал: «В вагонах люкс — это отбросы». Когда это нормой становится, ну да, на выходе будет то, что сейчас мы имеем.

С Дмитрием Гордоном. «Вот вы — человек умный...». — «Ну, допустим, с этим я соглашусь»

Из книги Виктора Шендеровича «Изюм из булки».

«Давным-давно артист Державин зятем маршала Буденного был, и вот однажды в семейно-дружеском застолье, в присутствии легендарного, сидевшего во главе стола маршала, Державин и Ширвиндт начали одну нравственную коллизию обсуждать.

Коллизия эта была такова: они на Малой Бронной у Эфроса на вторых ролях работали, а звали их в Театр сатиры — на первые. Эфрос был учитель и серьезный режиссер, но в Театре сатиры обещали роли... Ролей хотелось, перед Эфросом было неловко...

Маршал Буденный послушал-послушал — и попросил уточнить, в чем, собственно, проблема. Не желая обижать старика, ему на пальцах объяснили ситуацию и даже, уважения ради, попросили совета. Как у пожившего человека...

Семен Михайлович зятю ответил:

— Миша! Этих ваших театральных дел я не знаю, но скажу так...

Он немного помолчал и продолжил довольно неожиданно:

— Степь! И едешь ты по степи верхами... А навстречу тебе верхами какой-то человек едет, и ты не знаешь: белый он, красный.

Маршал побагровел от воспоминаний и крикнул:

— Миша, руби его на х..!

И они ушли от Эфроса в Театр сатиры».

P. S. Благодарим лучший арт-отель Ук­ра­ины — «ALFAVITO» за уют, приятную атмосферу и помощь в организации интервью.

Отель ALFAVITO,

ул. Предславинская, 35д,

Киев, 03150, Украина.

Тел.:+380 (44) 220 45 77.

Факс:+380 (44) 220 45 72.

E-mail: [email protected]

alfavito.com.ua