Виталий КОРОТИЧ: "Речь Хрущева на ХХ съезде КПСС повлияла на судьбу CCCР не меньше, чем победа в 1945-м"

Я был потрясен, когда совершенно случайно вспомнил, что полвека назад на закрытом заседании ХХ съезда партии Никита Хрущев выступил со знаменитым докладом, осудившим культ личности. Заметки эти связаны с упомянутым юбилеем, но желания ковыряться в прошлых злодействах у меня сейчас нет, потому что сказано на эту тему достаточно и тема сталинской смертоносности уже навязла в ушах и зубах. Сейчас мне хочется говорить о рождении, а не о смерти.

ПОСЛЕДНИЙ ЗАПОРОЖЕЦ ПОПРОСИЛ ОБ ОДНОМ - ЧТОБЫ КАМЕРЫ СТРОИЛИ ПРОСТОРНЕЕ

Вспоминается, как целое поколение пришло в литературу из времени, вздрогнувшего полвека назад. Тогда в большевистском монолите обнаружилась трещинка, сквозь которую прошли все мы, разные, склеенные критиками в одну команду и впоследствии названные шестидесятниками. Вскорости об этот монолит ударились лбами люди не менее, а то и более одаренные, чем мы, - Иосиф Бродский, Василь Стус и еще сотни оставшихся безымянными.

Что же, время - понятие сложное, но сразу скажу, что люблю круглые даты. Доклад о культе личности на том самом ХХ съезде прозвучал как раз тогда, когда мне исполнялось 20 лет. Рождение целой эпохи и мое личное рождение в чем-то пересеклись. Интересно думать об этом, делая выводы из собственной и чужих жизней, из своего и не своего опыта...

Мир заранее готовится к встрече с каждым из нас. Владимир Набоков вспоминал, как его поразила фотография родительского дома с детской коляской на крыльце. Он еще не родился, а его уже ждут и коляску купили. Мое рождение сопряжено с другими подробностями. Коляски у меня не было, и, не испытывая от этого никаких неудобств, я спал в плетеной корзине от булочек. Зато в самом начале года, когда я родился, советская власть впервые разрешила праздновать Новый год с елкой, а до этого елка была под запретом как буржуйская выдумка. В конце года моего рождения власть приняла замечательную Конституцию, которую, понятное дело, она и не собиралась выполнять. В общем, вся жизнь прошла так же, как началась: между узаконенным праздником и узаконенной ложью. Пространство это достаточно обширно, чтобы в нем смогло разместиться что угодно.

При моей любви к приключениям я не жалею, что события жизни оказались столь многочисленны и разнообразны. Иначе было бы скучно. Пожалуй, главная причина, по которой моя жизнь ни в одной из организаций, где я числился дома, не сложилась, была именно скука. Причина банальна - слишком часто вокруг меня бывали не те люди. Они много говорили о самоотверженности, о трудолюбии муравьев и пчел, а мне "насекомый" вариант бытия был поперек судьбы. Мне по душе не муравьиный быт, а, пожалуй, медвежий, когда от берлоги до берлоги несколько километров, но при этом ни один косолапый не страдает от одиночества. Я никогда не стремился ни слиться со своим окружением, ни приспосабливаться к нему, ни бежать от него. Просто хотел и хочу быть сам по себе, что многих почему-то удивляло и удивляет.

Знаменитый испанский философ Ортега-и-Гассет писал, что в ХХ веке утвердился человек, который "во что бы то ни стало старается навязать свое мнение". Этого человека я как огня боялся и боюсь всю жизнь.

Для меня одним из главных воплощений национального темперамента всегда была формула блестящего киевлянина Булгакова, который, подшучивая над властью, заклинал ничего у нее не выпрашивать. Французский писатель и философ Сартр отказался от Нобелевской премии, когда ему показалось, что эта премия смахивает на взятку от властей. И еще дорог мне последний запорожец Калнышевский, которого, недомученного в Соловках, освобождали царским декретом, а он в ответ на предложение попросить у власти чего-нибудь отказался от такой возможности и пожелал лишь, чтобы впредь камеры строили попросторнее.

АКАДЕМИК РАУШЕНБАХ РЕШИЛ МАТЕМАТИЧЕСКИ ДОКАЗАТЬ СУЩЕСТВОВАНИЕ ТРОИЦЫ

С историей сложно. Лет 400 назад французский филолог Жозеф Скалигер придумал современную хронологию, но до сих пор нет единства в ее оценках. Дело в том, что подробности многих событий по сотне раз менялись в рассказах непохожих интерпретаторов. Многое выглядит легендарно именно из-за этого (изложив ту же сказку десяти детям, попросите их пересказать ее вам через день - получите 10 различных сказок).

Немало кровопролитий на Ближнем Востоке, в бывших Югославии и Советском Союзе, в Персидском заливе начинались с того, что те же исторические факты были интерпретированы по-разному. Народы жили многие сотни лет, обходясь без узаконенной истории, одинаково заученной всеми. Наши запорожцы не исключение, о них тоже больше легенд, чем документов.

А ведь Запорожье оставило огромное духовное наследство, сплав человеческих историй, уроки собственного достоинства и государственного мышления. Эта шальная независимость была вспышкой не погасшего державного инстинкта, всенародным воспоминанием о древнем Киеве, Руси, Крещении, византийстве. Чувства собственного достоинства и юмора родственны. Вовсе не странна попытка запорожцев лихо вмешаться в схватку тогдашних супердержав за земли в низовьях Днепра. Это молодость Украины, которая не была прожита до конца, она растворилась в национальном характере и осталась там на столетия.

Оттуда, из Запорожья, проступают лица предков, выразительные, как на знаменитой картине Репина, не образ удалой толпы, а именно лица. Запорожье не ушло, потому что было проявлением народной воли, национального темперамента, а не движением, организованным сверху. Нам ведь слишком многое дарили сверху вниз: и христианство, и Переяслав, и Независимость. Всякий раз за освоение подарка приходилось платить скомканным временем и смятыми судьбами.

...Сегодня много говорится о борьбе за национальную и государственную независимость, а мне борьба за личную независимость представляется не менее важной. Не бывает независимого государства, густо населенного зависимыми людьми, лишенными права выбирать собственные судьбы и влиять на судьбу страны. Именно способность к самостоятельному анализу, а не самодовольная пошлость отличает и граждан демократических государств, и демократических лидеров. Все имитации узнаваемы; мне забавно наблюдать за коллегами, отрабатывающими роли исторических персонажей. За тем, как, поглядывая друг на друга, они шлифуют технику общения с простыми смертными. Чувство юмора здесь отмерло, как хвост у дальнего предка, и не хочу перечислять поименно тех, кто отупел в своем стремлении к величию.

Мне легче перечесть на пальцах коллег по литературе, личностей, которые способны смеяться над собой, иронизировать над окружающими. Таких куда меньше. Из тех, кто мне близок, в первую очередь назову Павла Загребельного, Бориса Олийныка. Из ушедших всегда помню мудрого ирониста Миколу Бажана и Остапа Вишню, который любил рассказывать, что спасся от смертного приговора только потому, что на допросе под пыткой, принужденный сознаваться в политическом терроризме, вдруг сказал: "Я, вообще-то, больше специалист по убийству вождей на свежем воздухе...". Дознаватель махнул рукой, улыбнулся, и Остап Вишня загремел на Соловки, а не в расстрельную камеру.

Из политиков, как ни странно, больше всего людей с чувством юмора, пусть черноватым, я запомнил среди партийных идеологов. Наверное, им, жевателям идеологической мякины, было легче веселиться, даже становиться циничными. Не случайно для крушения советских порядков столько сделали партийные идеологи, такие, как Александр Яковлев в Москве, Леонид Кравчук в Киеве.

Жаль, что те, кто добивал Союз, зачастую были жлобоваты, как Борис Ельцин, поэтому и конечный результат во многом оказался на их уровне. Но Ельцины носили знак качества прежней власти, звавшийся "пролетарское происхождение". Им дорожили, как арийским происхождением при Гитлере. Исключений было очень немного, их терпели, как академика Сахарова и еще нескольких ученых такого же уровня. Общаясь с академиком Борисом Раушенбахом, отцом нескольких космических и ракетных программ, я веселился в душе, когда он рассказывал, как решил математически доказать существование божественной Троицы. Ушел в библиотеку духовной академии, поработал там и уверен, что доказал. Ничего, стерпели...

"МЫ БУДЕМ ГОТОВИТЬ ИНТЕЛЛИГЕНЦИЮ, КАК НА ЗАВОДСКОМ КОНВЕЙЕРЕ"

Всю жизнь я хотел быть сам по себе. Родился в интеллигентской киевской семье у беспартийных родителей, жил в своем городе, и никто из людей вокруг даже не претендовал на место в бушующей партмассовке. При этом было забавно наблюдать деятелей, которые у меня в городе так любили коллективно бороться за правду, как будто верили, что правда не обойдется без них. Они боролись за всеобщее объединение под флагами непререкаемых истин, где любое сомнение не допускалось и бывало воспринято как противозаконный бунт против основ. Наша жизнь была объявлена вершиной всенародной истории, развитием ее высоких мечтаний. Но слишком уж упорно начальственная публика возглашала себя потомками Тараса Шевченко или, по крайней мере, Тараса Бульбы. Все время хотелось спросить, где же подевались потомки тех, кто предавал реального Шевченко и литературного Бульбу? Интересный вопрос, но в советских условиях его не задавали...

Люди и пути их разнообразны, интересно за этим движением наблюдать. По странному, но логичному совпадению, на разных концах бывшей киевской улицы Орджоникидзе находились, дополняя друг друга, писательский Союз и партийный ЦК. Большинство людей, состоявших в той и другой организации, были в Киеве пришлыми, но числились интеллигентами, ставили перед собой задачу не просто вжиться в непонятный им город, а завоевать его. Кто-то из них уже вышел в начальники, кто-то еще только мечтал об этом, но они все чувствовали себя не дома, страдали от этого и пребывали в обиде на Киев, не дарящий им любви. Они были из так называемых трудовых интеллигентов, воспитанных по мечте Николая Бухарина ("Мы будем готовить свою интеллигенцию, как на заводском конвейере"), и поэтому выглядели винтиками из общей коробки. Советское слово "обезличка" имело к ним определяющее отношение.

Все эти люди были коллективистами по партийной философии и по необходимости держаться вместе в непонятной среде. Личностями там и не пахло. Несколько раз я оказывался среди такой публики после званого обеда или в случайных гостях. Меня поражало, как они были безрадостно похожи на эмигрантов в необжитой еще стране. От них попахивало потом и одиночеством, они рассказывали друг другу простенькие анекдотцы и при возможности играли во что-нибудь нехитрое вроде подкидного дурака. Публику эту звали термином техническим - "аппарат", а партийные хозяева не желали понять, что разрушают страну изнутри, отдавая ее в подчинение безликой и бесталанной братии.

Их подчинили, приютили, назначили покомандовать, ну и что? Штампованные начальники становились редакторами и директорами, им поручали руководить теми, чьего мизинца они не стоили. Любой коллектив с таким начальством был обречен согласно древнему рецепту: "Смешав фунт дерьма и десять фунтов повидла, вы получите одиннадцать фунтов дерьма". Угрюмость была правилом поведения хозяев жизни: можете ли представить Ленина-Сталина, расслабленно веселящихся в кругу друзей? Или вообразить шутки в этом кругу, более изысканные, чем хрущевское хамство? Власть выкорчевывала важнейшее гражданское достоинство - умение критически оценить события. Государство до мнения своих подданных не снисходило, внушая им, что обязанность истинных патриотов - повиноваться.

Система совершала самоубийство, выталкивая наверх тупых послушных людей. Старинный афоризм Карамзина, что, мол, главные наши проблемы - дураки и дороги, подтверждался слишком уж часто. С такой жизнью свыкались. Пророки из спецслужб считали ситуацию стабильной, понимая, что можно опасаться восстания против коммунистов, но еще никогда не случалось восстания против дураков и зануд.

Жизнь была замешена на неискренности. Люди потеряли представление о своем доме, им долдонили о счастье для всего человечества, которое надо добыть, отказываясь от личного счастья. Большинство людей на свете жили не так. Из уроков Франклина Рузвельта, 32-го президента США, мне запомнилось его настойчивое пожелание, чтобы каждый американец вывесил дома карту своей страны и часто поглядывал на нее (кстати, невредно бы завести такой же обычай в сегодняшней Украине). Надо постоянно видеть государство, которое создано тобой, принадлежит и служит лично тебе и которому ты, как личность, тоже должен сделать что-нибудь хорошее. Это почти творческая задача, а творчество - процесс штучный, и оно невозможно в толпе.

Человек, причастный к творчеству, очень изменился в Украине за последние времена. Вынужденное актерство многих людей, связанных с искусством и присмотром за оным, стало убогим и не вызывало уважения. А еще недавно, в первой четверти ХХ века, Осип Мандельштам восторженно писал о театре "Березiль" как о проявлении национального темперамента, который: "По природе своей и традиции не терпит обезличения. Ему претит деспотизм... В жилах его течет рассудочная, но солнечная мольеровская кровь". Увы: что течет, то и меняется...

Всезнающие философы обобщают разные взгляды на проблему, выделяя людей, которые прежде всего сражаются за права личности, такую публика зовет либералами. Другие считают, что коллектив превыше всего, они причисляют себя к социалистам. Род человеческий достаточно разнообразен, в нем заметны идеи о правах личности и надежды на коллективизм, есть попытки сочетать оба подхода. Но общение со всеми подряд утомительно и бессмысленно. Особенно если тебя постоянно хотят лишить возможности общаться лишь с теми людьми, которые тебе симпатичны. Стоя в толпе, невозможно повернуться лицом ко всем одновременно, да и пытаться не следует...

ОКТЯБРЬСКИЙ ПЕРЕВОРОТ НАЧАЛСЯ НЕ С РЕАЛИЗАЦИИ МАРКСИCТСКИХ ИДЕЙ, А С ГРАБЕЖЕЙ ВИННЫХ СКЛАДОВ

Все режимы, устроенные вроде советского, уповают на организованные массы, на вопящие в унисон толпы, где лозунги выдаются по разнарядке. Человек, не умеющий ходить в ногу, подозрителен ("Кто там шагает правой? Левой, левой, левой!" - грозно восклицал пролетарский поэт Маяковский). Митинги, субботники или пивные на тысячу мест, в одной из которых когда-то начался гитлеровский путч, служат в основном подавлению тех, кто из массы вываливается. Когда я учился в институте, у нас не допускали к весенней сессии студентов, пропустивших первомайскую демонстрацию на Крещатике. Необходимо было пережить немало событий, чтобы массово уяснить, насколько это не по-человечески.

В демократических государствах митинги никогда не сопутствуют принятию важнейших решений, потому что народ выражает свое мнение через свободно избранные парламенты, без крика. Слушая митинговые обращения к массам соотечественников, я грустно воображаю Вождя с памятника или бравого солдата Швейка, зовущего в победоносный поход на Белград. Массы легко спровоцировать, у масс своя, управляемая психология, тем более когда им внушают, что народ всегда прав. Октябрьский переворот, кстати, начался не с реализации марксистских идей, а с грабежей винных складов. Если бы бывшая империя не подчинилась воплям воинственных масс и не влезла в Первую мировую войну, вся история могла бы пойти иначе.

Украинская "оранжевая революция" была красивым волеизъявлением, которое, слава Богу, окончилось вовремя. Еще немного, и толпа начала бы распадаться на группки, сортироваться... Сегодня решают не толпы, а личности - в политике, культуре, науке и технологиях. Даже традиционно жесткие к человеку восточные цивилизации в Японии, Малайзии, Сингапуре расцвели не по причине разгула всенародных движений, а за счет поддержки умников и наукоемких производств.

Ладно, достаточно о всемирных проблемах. Я хочу, чтобы мое стремление сбежать из толкучки было понятно еще и потому, что я не одинок в желании общаться выборочно. Прежде всего с теми, чье мышление интересно мне и не состоит из общих мест. Понимаю Сомерсета Моэма, который писал, что на необитаемом острове предпочел бы общество ветеринара компании премьер-министра. Помню, как я ощутил единомыслие с любимым мной классиком Миколой Бажаном, спросив, почему он не бывает на писательских собраниях в Киеве. "Скучно, - сказал Микола Платонович. - Поговорить не с кем...".

Не я один нахожу душевный комфорт в медитациях или общении с теми, кому безоговорочно доверяю. Но предаваться размышлениям в тишине удается нечасто, а люди, которых я хочу видеть рядом, скучают в это время на каких-то иных сборищах. Если формулировать чуть пошире, то я сказал бы, что писать, читать, заседать, пировать, заниматься любовью и делать другие важные дела следует лишь тогда, когда получаешь от этого удовольствие. От официальных сходок удовольствия не может быть уже потому, что почти на любых таких посиделках смертельно безлико и скучно. Главная тема, как правило, сто раз проговорена, поэтому ораторы рассуждают неинтересно о неинтересном, а те, с кем можно бы отвести душу, поблизости случаются редко. Поиск или создание сообщества интересных тебе людей может стать смыслом жизни. Семья - один из вариантов, но не единственный.

Политика сращивает многие свои правила с повседневностью. В серьезной политической жизни личности необходимы, хотя с ними труднее всего. Как трудно бывало британцам с Черчиллем, а французам - с де Голлем. Я люблю ссылаться на чужой опыт, потому что учиться надо именно на нем, а не, как многие полагают, на собственных ошибках. Изучив опыт реформирующихся стран, 80 ученых из 25 государств обнародовали в Вашингтоне выводы. Одним из главных итогов стало понимание того, что никакие преобразования не будут успешны, пока их не возглавит яркая личность, харизматичный лидер, смело мыслящий и не боящийся риска. Его должны окружать единомышленники, отобранные по деловым качествам, а не по самому популярному у нас принципу личной преданности. Вся история иллюстрирует этот тезис.

Можно по-разному оценивать то, что зовется Хмельнитчиной, и действия восставших казаков в XVII веке. Были среди них герои, были приспособленцы, были люди, переходившие на службу к татарам или польскому королю. Потом из этой неразберихи выделились главные идеи, одну из которых Хмельницкий довел до успеха. Носители других идей оказались слабее гетмана...

ХОРОШО БЫ ДОЖИТЬ ДО ВРЕМЕНИ, КОГДА УМНИКИ БУДУТ СТРЕМИТЬСЯ НЕ ОТ НАС В АМЕРИКУ, А ИЗ АМЕРИКИ К НАМ

В любой переломной ситуации в любой стране и во все времена должны быть понятны цели, выстроенные в шкалу приоритетов, и заметны лидеры, способные эти цели осуществить. Должны быть законы, дисциплинирующие всех сразу, одинаковые и для начальства, и для подчиненных. Должна быть реализуемая идеология успеха, а не система оправдания неудач. Главная идея и лозунг должны быть понятны всем. Кстати, при вложениях денег в обновление не следует забывать, что главные средства должны уходить на подготовку талантливых людей, независимо и оригинально мыслящих лидеров перемен, а не на поддакивателей начальству.

Надо выделять тех, кто хочет выучиться, стать личностью, дать им возможность попить из реки знаний. Именно "дать возможность". Как говорится, лошадь можно привести к водопою, но нельзя заставить ее пить, пока она сама не захочет. Советская власть во многом рухнула потому, что не разрешала независимо мыслить, сажала за анекдоты, а награждала безликих экономистов за унылую экономику.

Преодоление трудностей - проблема всемирная. Но, вспоминая трагический энтузиазм первых наших пятилеток, пронизанных жертвенностью Корчагиных и Голодоморами, не могу не сравнивать это с выползанием Америки из Великой Депрессии, когда там вопреки голоду и безработице родился искрометный театральный жанр мюзикла, а по Белому дому в инвалидном кресле разъезжал шутник-президент Франклин Делано Рузвельт, ставший одним из самых великих заокеанских руководителей. Именно с тех пор, обдумав рецепты преодоления кризисов, Америка особенно усердно стала сманивать умников по всему свету, создавать им условия для работы, поощрять непохожести.

Я преподавал в одном университете с нобелевским лауреатом по литературе Солом Беллоу, который сказал мне, что вообще-то фамилия его предка была Белов, но после переезда в Америку... Напомню вам эмигрантов первого поколения, достигших за океаном вершин в политике, науке или культуре лишь за ХХ век: Сикорский, Леонтьев, Архипенко, Хейфиц, Горовиц, Зворыкин, фон Браун, Киссинджер, Бжезинский, Бродский (называю несколько имен из самых знакомых). Хорошо бы дожить до времени, когда умники будут стремиться не от нас в Америку, а из Америки к нам...

Впрочем, за последнее время я подробно говорил с боксером Виталием Кличко, журналистом Дмитрием Гордоном, художниками Сергеем Поярковым и Андреем Антонюком, только что прилетевшими из разных городов США, где они вполне на равных вели свои переговоры, выступали, организовывали выставки. Из города Николаева от поэта Дмитра Кременя я только что получил переведенные на несколько языков его стихи, а в Киеве - изданные на французском стихи Александра Коротко. На недавнем юбилейном концерте замечательного музыканта Яна Табачника выступили его коллеги, специально слетевшиеся из тех же Штатов или даже из Южной Африки, чтобы выступить в украинской столице.

Российские бизнесмены и теледеятели, вчера еще любившие поглядывать на Киев сверху вниз, ищут сегодня здесь точки приложения своим талантам и деньгам. Евреи, не так давно рвавшиеся в Израиль, понемногу возвращаются в Одессу, Киев и Черновцы. Дай Бог, чтобы это значило, как говаривал последний генсек, что "процесс пошел". Сегодня, впервые за немереное количество лет, в Украине родилось и выросло новое поколение, любящее и отстаивающее новосозданную страну. Поколение, не подвергшееся прополкам, пришедшее со всеми, кто в нем есть, - гениями, умниками, дураками - в общем, полный комплект. Если мы сумеем выделить и сохранить самых лучших, выдвинуть незаурядные личности, если держава не испугается независимо мыслящих людей, а поддержит их, она выживет и станет великой.

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter