Знаменитая советская киноактриса Лариса ЛУЖИНА: «Увидев мое фото в «Пари матч» со скабрезной текстовкой «Сладкая жизнь советской студентки», Фурцева так разозлилась, что хотела внести меня в список невыездных актеров»

На счету народной артистки России Ларисы Лужиной десятки замечательных работ в таких фильмах и сериалах, как «На семи ветрах», «Человек идет за солнцем», «Вертикаль», «Тишина», «Исполне­ние желаний», «Сыщик», «Каникулы Кроша», «Петербургские тайны», «Охота на изюбря». Но даже если бы Лужина совсем ничего не сыграла, она, подобно Анне Керн, вошла бы в историю только потому, что поэт посвятил ей стихи. Именно о Лужиной написал Владимир Высоцкий: Наверно, я погиб. Глаза закрою — вижу. Наверно, я погиб: робею, а потом — Куда мне до нее! Она была в Париже, И я вчера узнал, не только в нем одном. Ни романа с Владимиром Семеновичем, ни уж тем более серьезных отношений у Ларисы Лужиной не случилось, поэтому в истории она, вероятно, останется едва ли единственной женщиной, не ответившей на его чувства.

«Я УВИДЕЛА ОКОЛО МУСОРНОЙ УРНЫ ШКУРКИ ОТ МАНДАРИНОВ, ОБЕРНУЛАСЬ И, УБЕДИВШИСЬ, ЧТО НА МЕНЯ НИКТО НЕ СМОТРИТ, СХВАТИЛА ИХ И ЗАПИХНУЛА В РОТ»

— Лариса Анатольевна, в одном из интервью вы сказали: «Блокаду Ленинграда я пережила чудом»...

С матерью Евгенией Адольфовной и бабушкой в Ленинграде, 1941 год. Лариса с мамой пережили блокаду, старшая шестилетняя сестра и вернувшийся с фронта после ранения отец умерли от голода, бабушка погибла от осколочного ранения

— Так оно и было, ведь большая часть нашей семьи погибла. Сначала не стало бабушки — ее ранило осколком во время обстрела, потом от голода умерли старшая сестричка и вернувшийся с фронта папа, которого отпустили домой, чтобы он подлечился после ранений. Мама мне потом рассказывала, что когда она стащила его труп с постели, чтобы зашить в одеяло и вынести на улицу (так тогда поступали все, потому что похоронить родных, продолбив промерзшую намертво землю, было невозможно), нашла под подушкой не­сколько корок хлеба — он сохранил их для нас.

Только недавно я узнала, что отца, как и всех остальных блокадников, похоронили на Пискаревском кладбище в общей могиле, на которой написано: «1942 год, февраль». Как мама все это пережила, даже представить не могу. Впоследствии, когда я стала старше, она как-то призналась мне, что только с моим отцом и уз­нала, что такое настоящее бабье счас­тье, — с первым мужем, беспро­будно пившим отцом моей не­счастной сестренки, она ничего хорошего не видела.

Всех ужасов блокады я не помню, слишком маленькая была. От той, былой, жизни у меня остался только бурый медвежонок, которого папа подарил моей сестре Люсе, а после ее смерти он по наследству достался мне. Уезжая в эвакуацию по льду Ладожского озера, мы забрали его с собой. Он долго «жил» со мной, и только отправляясь учиться в Москву, я с ним рассталась. С этим медвежонком играли все дети моих родственников, а совсем недавно попросила вернуть его мне. Мы реставрировали игрушку, в том числе и пришили ему новые глазки-пуговки, и теперь он занимает почетное место в моем доме как память о папе и Люсе.

— С какого возраста вы себя помните?

— Лет с четырех, наверное. Мои первые — отрывочные — воспоминания о себе и о жизни относятся уже к эвакуации в далеком сибирском городе Ле­нинск-Кузнецкий, в который мы долго ехали поездом. На каждой станции выходили на перрон, где блокадников разбирали по домам местные жители.

На изможденную женщину с маленькой девочкой спроса не было — помощники по хозяйству из нас были никакие, а за просто так кормить нахлебников никому не хотелось. В конце концов, нас, сжалившись, приютила тетя Наташа. Правда, в доме у нее места не было, поэтому до весны мы мерзли в маленьком неотапливаемом сарае, но с блокадным адом даже такое существование сравнить было нельзя.

Одно из самых ярких воспоминаний того времени — невероятно вкусная котлета, которой меня наградили на новогоднем утреннике на мясокомбинате за стихотворение Твардовского «Исповедь танкиста». Вообще, главным ощущением моего детства был голод. Помню, как уже в Таллин­не, где мы с мамой поселились после эвакуации у ее дальнего родственника дяди Карла (в нашей ленинградской квартире к тому времени жили другие люди, которые нас на порог не пустили), мечтала о мандарине — хотя бы об одном! Их обычно начинали продавать в гастрономах перед Новым годом, и от их волшебного запаха я сходила с ума, но денег у нас с мамой не было.

С первым мужем кинооператором Алексеем Чардыниным

Однажды увидела около мусорной урны шкурки от этих волшебных фруктов, обернулась и, убедившись, что на меня никто не смотрит, схватила их и запихнула в рот. Вы не представляете, какими вкусными они мне показались! С тех пор я всегда ем мандарины со шкурками...

— За все свое голодное детство вы, наверное, отъелись на кондитерской фабрике, на которой начинали свою творческую деятельность?

— После окончания школы я поехала в Ленинград — поступать в театральный институт, но провалилась. Сидеть на шее у мамы и дяди не хотелось, вот я и устроилась сначала на фармацевтическую, а потом — на кондитерскую фабрику, где работала моя мама. В нашей бригаде было восемь человек — мы упаковывали зефир, на который с тех пор смотреть не могу.

Работать было очень тяжело — три смены по восемь часов, две из которых — ночные. Но самое страшное даже не это, а монотонность: зефир нужно было складывать в пакеты, затем в коробки и заклеивать их лентами — кажется, тогда я хорошо поняла, что должна чувствовать машина, которая годами не меняет алгоритм своих действий.

К тому же существовали нормы, которые просто невозможно было выполнить. Иногда я с ужасом думаю: не поступи я во ВГИК, так и проработала бы всю жизнь на упаковке зефира?! Через полтора года я ушла с фабрики на легкую работу — в манекенщицы. Так что у меня до института очень большой трудовой стаж.

— Сейчас модельная карьера — всеобщая девичья мечта. А как вы туда попали?

— Увидела в газете объявление о том, что девушек приглашают на просмотр (слова «кастинг» тогда еще никто не знал), и пошла. Рост у меня для того времени был достаточно высокий — метр 72 сантиметра, а сама я — очень худенькая и практически безгрудая (в школе одноклассники даже дразнили «плоскодонкой»), поэтому меня взяли на показ подростковых моделей.

С Вячеславом Тихоновым в военной драме Станислава Ростоцкого «На семи ветрах», 1962 год

— Работа манекенщицы в то время очень отличалась от нынешней?

— Точно так же, как и современных девушек, нас учили ходить по прямой линии, чтобы носочек ноги смотрел прямо, а не в сторону, как в третьей балетной позиции. Нынешние дефиле больше похожи на театрализованные представления, но и наши показы, на которые приходило очень много людей, сопровождались живой музыкой — играл оркестр.

Вообще-то, давно это было, в Советском Союзе делали первые попытки развития этой отрасли, появлялись первые манекенщицы. Только-только начал выходить популярный в стране журнал «Силуэт», те, у кого сохранились раритетные выпуски тех лет, могут там увидеть и мои фотографии. На мой взгляд, самое сложное в работе манекенщицы — долго стоять, не двигаясь, во время примерок. Не знаю, приходится ли это делать современным моделям, но мы в одной и той же позе проводили по нескольку часов, после чего все части тела болели так, будто мы вагоны разгружали.

В общем, особой разницы между прежними и нынешними манекенщицами нет, правда, сегодня эта профессия считается не только престижной и востребованной, но и серьезной, а в мое время к ее представительницам относились чуть ли не как к девушкам легкого поведения.

С Евгением Урбанским в фильме «Большая руда», 1964 год

По совместительству я тогда — по протекции дяди Карла — работала секретарем у министра здравоохранения Эстонии, который не захотел, чтобы его сотрудница занималась таким предосудительным делом. Он был уверен, что я пожертвую языком (так мы между собой называли подиум), но, хорошо подумав, я решила уйти из министерства и продолжила свою работу в Доме моделей.

— У вас были поклонники?

— На наши показы в Ленинграде приезжало очень много финнов, которые всегда аплодировали нам с подружкой. Я не могла отстраниться от публики и ходить по подиуму с отсутствующим лицом, поэтому все время улыбалась, за что меня даже в прессе называли «улыбающейся манекенщицей», а мужчины часто дарили мне цветы, но грань дозволенного никто из них не пере­ступал — все-таки нравы тогда были иными.

— Основная масса населения страны тогда одевалась скромно. Вы демонстрировали красивые вещи?

— Когда я сейчас смотрю журнал «Силуэт», понимаю: вечерние туалеты того времени сегодня можно смело надевать на любое мероприятие. Они мало изменились — платья с обнаженными плечами, приталенные, с широким поясом и расклешенной юбкой. А вот популярные в то время юбки-бочонки, зауженные вверху и внизу, по-моему, ни разу больше в моду не воз­вращались. Тем, кто их носил, они визуально создавали крутые бедра.

С Виталием Коняевым в картине Владимира Басова «Тишина», 1963 год

«ПРОСЛУШАВ МЕНЯ У СЕБЯ ДОМА В ПРИСУТСТВИИ ТОЛЬКО ОДНОЙ ТАМАРЫ ФЕДОРОВНЫ,ГЕРАСИМОВ СКАЗАЛ: «БЕРУ!»

— Работая манекенщицей, вы все равно не переставали мечтать о театральном институте и все-таки поступили во ВГИК?

— Мне помог случай. Будучи человеком нерешительным, я уже думала, что не поеду поступать: раз с первого раза не прошла, значит, нет у меня искры Божьей. Но судьба сама за руку привела меня в Институт кинематографии.

Сначала я попала на Таллиннскую киностудию, где мне дали эпизод в картине «Незваные гости». Там я познакомилась с Лейдой Лайлус, проходившей практику после института. Видимо, чем-то я ей понравилась, поэтому, узнав, что набирающему курс Герасимову не хватает девушек, она посоветовала мне показаться ему.

Возможно, поступай я на общих основаниях, у меня ничего бы не получилось. На вступительных экзаменах велик риск ошиб­ки: не каждый человек, да еще когда он безумно волнуется, может за три минуты показать приемной комиссии, на что спо­со­бен, поэтому часто во вступлении отказывают абитуриентам, которые впоследствии — при благоприятном стечении обстоятельств — становятся замечательными актерами. А так, прослушав меня у себя дома в присутствии только одной Тамары Федоровны, Герасимов сказал: «Беру!». От радости я прыгала в их квартире до полтолка, и Макарова, улыбаясь, заметила: «Тут еще никто ничего подобного не проделывал».

— О том, чтобы учиться в мас­терской Герасимова и Макаровой, многие студенты могли только мечтать. Сергей Аполлинарьевич и Тамара Федоровна соответствуют тем легендам, которые сегодня о них слагают?

— Это были потрясающие люди, которые больше всего на свете любили свою профессию и своих учеников. Возможно, потому что Бог не дал им своих детей, они всю свою родительскую любовь перенесли на студентов... Наверное, у них, как у всех людей, были любимчики, но они одинаково заботились о каждом из нас. Сергей Аполлинарьевич учил не только профессиональному мастерству, это был на редкость умный, интеллигентный и начитанный человек, который переливал в нас все, что умел и знал. Герасимов очень любил Пушкина, которого знали и читали все его ученики, — он сумел заинтересовать нас классикой. Сережа Никоненко, по-моему, до сих пор помнит наизусть всего «Евгения Онегина» и «Графа Нулина». Тамара Федоровна как женщина учила нас, девочек, женскому восприятию жизни: как вести себя, как одеваться, как уважительно к себе относиться.

Евгений Матвеев, Николай Крючков, Лидия Крючкова, Вера Васильева, Петр Глебов, Иван Рыжов, Людмила Хитяева, Лариса Лужина, Алла Ларионова, Нина Сазонова, Владимир Зельдин, Кирилл Столяров и другие, Москва, конец 80-х

Они передавали нам то, что мать с отцом могут передать своему ребенку, хотя добренькими их назвать нельзя. Сергей Аполлинарьевич терпеть не мог невнимательности или, не дай Бог, пренебрежительного отношения к занятиям.

Известна история с покойным ныне Женей Жариковым, который не выспался и зевнул на лекции. И надо же было Герасимову именно в этот момент на него посмотреть. Вы не представляете, какой был скандал — Сергей Аполлинарьевич кричал так, что Женя начал заикаться. Всерьез стоял вопрос об исключении Жарикова из института, но в последний момент Герасимов успокоился, и все уладилось. Не терпел он и недобросовестности и недисцип­линированности, с теми, кто прогуливал занятия, расставался без сожаления. К счастью, среди его студентов таких было очень мало. Он так нас воспитал, что я, например, до сих пор не могу себе позволить опоздать на съемку даже на пять минут.

— Тем мне менее в картине «Люди и звери», в которой Сергей Аполлинарьевич задействовал весь ваш курс, для вас роли не нашлось...

С сыном Пашей. «Роды были очень тяжелыми — врачам пришлось накладывать щипцы, из-за чего у сына до сих пор проблемы со здоровьем»

— Как в свое время не нашлось в фильме Герасимова и роли для Людмилы Марковны Гурченко, хотя она была гениальной актрисой и много сделала в искусстве и без участия Сергея Аполлинарьевича. Максимум, что я могла получить в его ленте, —  это небольшой эпизод, но Герасимов хотел, чтобы я сыграла главную роль, поэтому пристроил меня в фильм Станислава Ростоцкого «На семи ветрах».

Своих студентов Сергей Аполлинарьевич всегда рекомендовал тем режиссерам, которые, на его взгляд, были достойны того, чтобы влиять на их актерскую судьбу. Ростоцкий категорически отказывался меня брать, в роли главной героини он видел свою жену Нину Меньшикову или актрису Малого театра Нелли Корниенко, но Герасимов, используя свое служебное положение (он был руководителем Третьего творческого объединения при Киностудии имени Горького, на которой снималась картина), сумел его убедить. Посмотрев пробы, Сергей Аполлинарьевич сказал: «Мне нравится, пусть снимается». Станиславу Иосифовичу ничего не оставалось, кроме как согласиться.

Наверное, поэтому принял он меня не сразу, какое-то время совместная работа у нас не ладилась — Ростоцкий даже хотел снять меня с роли, но со временем все сложилось. Хотя Герасимов, который в то время собирался ехать в киноэкспедицию на Кубу, мог обо мне не заботиться — осталась без работы, и ладно.

— Со своими однокурсниками вы до сих пор общаетесь?

— К сожалению, половины нашего курса уже нет в живых — из 15 человек осталось только семь. В основном видимся и созваниваемся с Сергеем Петровичем Никоненко, с которым мы много работали и в институте, и позже — в кино, а сейчас вместе играем в спектакле. Иногда вижу Карена Хачатуряна, сына Арама Хачатуряна, крестного моего сына, который в силу специфической — типично армянской — внешности актерской карьеры не сделал и сейчас работает научным сотрудником в каком-то музее. Жанну Болотову и Колю Губенко, которые живут за городом, вижу реже, да они как-то и не идут на контакт, разве что на кинофестивалях пересекаемся.

Третий муж Ларисы актер Владимир Гусаков был на 10 лет моложе, и, по словам актрисы, эта любовь чуть не стоила ей жизни

Многие из тех, кого уже нет, ушли из жизни совсем молодыми — например, Тани Гавриловой не стало в 60 лет. У любимой актрисы Эльдара Рязанова (она снималась в его фильмах «Дайте жалобную книгу», «Берегись автомобиля» — играла жену Димы Семицветова, «Небеса обетованные») вообще трагическая судьба. В конце жизни она оказалась в сумасшедшем доме, где и провела пять лет, а скончалась от сердечного приступа у себя дома — ее, как и Изольду Извицкую, с которой она дружила, нашли спустя несколько дней после смерти. Зрители знают Таню по незабываемым комедийным работам, а ведь она была замечательной острохарактерной и даже трагической актрисой. В фильме «Люди и звери» прекрасно сыграла роль зрелой женщины, хотя ей в то время было всего 22 года.

«РУССКАЯ АКТРИСА, — ПИСАЛИ ОБО МНЕ ФРАНЦУЗСКИЕ ГАЗЕТЫ, — БЫЛА В ПЛАТЬЕ, ДОСТОЙНОМ САМОЙ МЭРИЛИН МОНРО»

— Если верить песне «Она была в Париже», которую посвятил вам Владимир Высоцкий, создается впечатление, что вы из-за границы просто не вылезали. Когда впервые оказались за рубежом?

— Со съемочной группой фильма «На семи ветрах» в 1962 году я сразу же поехала на кинофестиваль в Канны. Представляя свою страну, нужно было соответствовать, но мы выглядели не хуже зарубежных актрис, которые приезжали с огромными чемоданами нарядов.
Гардероб часто собирали у коллег, которые уже бывали за границей, — у кого-то брали платье, у кого-то палантин, у кого-то туфли... Меня спасал мой Дом моделей: я написала в Таллинн, и мне прислали два очень красивых платья. В общежитии студенты-иностранцы — на нашем этаже жили трое из Индонезии — привозили и продавали хорошие вещи, так что недостатка в одежде я не ощущала. Бывало, что газеты писали: «Советская актриса приехала на фестиваль в одном-един­ст­венном ситцевом платье», но такое случалось крайне редко.

— А что писали зарубежные газеты о вас?

— Жена французского модельера Леже, художница Надежда Петровна Леже, которая курировала нашу делегацию (сама родом из Рязани), подарила нам с Инной Гу­лая, с которой мы ездили во Францию, по платью: Ин­не — ярко-красное, а мне — из нежно-голубых кружев, на чехле — очень красивое! Есть такое понятие, как маленькое черное платье, введенное в обиход Коко Шанель, а это было маленькое голубое — длиной до колена, оно мне очень шло. «Русская акт­риса, — писали французские газеты, — была в платье, достойном самой Мэрилин Монро». Все время думаю, куда же я его дела, конечно, сейчас оно не налезло бы мне и на одну ногу, но надо было сохранить на память.

А одна из тогдашних публикаций чуть не привела к плачевным результатам. Журнал «Пари матч» опубликовал фотографии, на которых я в этом самом платье

Со вторым супругом, тоже кинооператором, Валерием Шуваловым и внуками. От этого брака Лужина родила единственного ребенка — сына Павла

танцевала запрещенный в Советском Союзе твист, и сделали скабрезные текстовки, одна из которых была такой: «Сладкая жизнь советской студентки». Представьте себе: все это поместили крупным планом на развороте — скандал вышел грандиозный! Я и представить себе не могла, к чему это приведет: меня пригласили танцевать, я и пошла, твисту нас студенты-иностранцы втихаря научили.

Увидев журнал, министр культуры Фурцева так разозлилась, что хотела внести меня в список невыездных актеров — в состав делегации, которая должна была ехать в Карловы Вары, меня уже не включили.

За меня тогда заступились Сергей Герасимов, Станислав Ростоцкий и Григорий Чухрай, которые пошли на прием к Екатерине Алексеевне и пообещали, что ничего подобного больше не повторится. Такого авторитетного давления Фурцева не ожидала и сдалась: «Ладно, пусть едет». Так, после Канн я объездила еще полмира — была и в Дублине, и в Осло, и в Варшаве, и в Иране, в общем, все, как написал Володя.

— Кстати, о Высоцком. Все ведь долго думали, что песня посвящена Марине Влади...

— ...хотя он с ней в то время еще и не по­знакомился. Да и странно было бы пи­сать: «она была в Париже», поскольку она там жила. Но многие действительно считали, что песню Высоцкий написал для Влади, пока Слава Говорухин в одном из интервью не проговорился, что она посвящена мне. С тех пор журналисты в каждом интервью спрашивают, не было ли у нас с Володей романа.

— А он был?

— Нас связывали исключительно дружеские отношения. Возможно, окажись Высоцкий понастойчивее, что-то и произошло бы, ведь я видела, что нравлюсь ему. Но поскольку я была женой его друга кинооператора Алексея Чардынина, Володя вел себя скромно. В то время Высоцкий часто бывал у нас в гостях, неизменно приносил бутылочку моего любимого сухого шампанского, и мы сидели и разговаривали часами. Увы, после нашего с Чардыниным развода от былых дружеских отношений не осталось и следа — Володя только здоровался со мной при встрече и пробегал мимо.

— Правда, что с созданием этой песни связана забавная история?

— Как-то я рассказала Высоцкому, что во время поездки в Париж, где нашей делегации запретили даже выходить из гостиницы, пошла сама гулять — очень уж хотелось город посмотреть. Поскольку терять гостиницу из виду мне все-таки было боязно, ходила взад-вперед по улице, на которой она находилась. Можно сказать, что я произвела настоящий фурор — мужчины, глядя на меня, просто головы сворачивали. Когда, вернувшись в гостиницу, я похвасталась своим успехом, все расхохотались: «Ты ходила по Сен-Дени — знаменитой улице проституток, неудивительно, что тебя принимали за одну из этих девиц!».

Володя, услышав о моих приключениях, посмеялся, а через какое-то время при встрече сказал: «Я тебе песню посвятил». Наверное, я ждала иного, потому что «Она была в Париже» показалась мне не по-доброму насмешливой, и я даже не­много обиделась. Время все расставило на свои места, сегодня она вызывает у меня легкую грусть и воспоминания о Володе.

Четвертым супругом Лужиной стал администратор Вячеслав Матвеев — судьба послала его, когда Лариса Анатольевна находилась в сильнейшей депрессии после ухода Владимира Гусакова

— В прессе писали, что фильм «Спасибо, что живой» вы не приняли...

— Он вызвал у меня странные чувства, потому что я Володю таким не знала. Ког­да мы с ним общались, в его жизни не было ни­каких наркотиков. Да, он выпивал, но этим тогда грешили многие. И если он действительно так закончил свою жизнь, как показано в картине, то мне его очень жаль: полу­чается, что все, включая близких друзей, ис­пользовали его и делали на нем деньги. К со­жалению, в последние годы его жизни мы с ним не общались, поэтому сказать, так это бы­ло или нет, не могу.
Что же до внешнего сходства, то Сережа Безруков с актерской точки зрения проделал очень большую работу. Он срисовал всю физику Володи и на средних планах очень похож на него — Безруков жестикулирует, берет гитару, поворачивает голову, поджимает губу точно так же, как Высоцкий. На крупных планах сходство тает — глаза невозможно «сыграть», у Безрукова они все-таки другие.

— Какие воспоминания у вас остались о съемках фильма «Вер­тикаль», где вы снимались вместе с Владимиром Семеновичем?

— Это был физически очень тяжелый труд. Мы же работали не в павильоне, а в настоящих горах, на большой высоте, а жили в палатках на леднике, где было не только холодно, но и — из-за разреженного воздуха — очень трудно дышать. Но молодость легкомысленна и безрассудна, поэтому мы не задумывались над тем, как это может отразиться на нашем здоровье, да и альпинистская страховка у нас была. Тем не менее я счастлива, что снималась в этой картине: ничего красивее того пейзажа я в своей жизни больше не видела, не зря же Володя написал, что «лучше гор могут быть только горы».
«Легенду о том, что нельзя совместить творчество и личную жизнь, придумали эгоистичные женщины, которые думают только о себе»

— Актрисы часто говорят, что совмес­тить творчество и личную жизнь не­воз­можно, обязательно нужно выбирать что-то одно. Вы были замужем четыре раза, у вас есть сын, значит, вам удавалось успевать везде?

— Забеременев в 30 лет, я испугалась: «Как же я буду девять месяцев ходить в положении, а потом еще сидеть с ребенком в декрете, я же не смогу сниматься?!». К тому же за полгода до этого я перенесла инсульт, представляете, в таком молодом воз­расте!

Прибавьте к этому отрицательный резус-фактор и предыдущую беременность, которая оказалась внематочной и чуть было не привела к летальному исходу. Это произошло на съемках в Германии, меня спас немецкий врач, на свой страх и риск сделавший операцию не в советском госпитале (до него меня бы просто не довезли), а в местной клинике. В общем, медики настаивали на немедленном аборте, да и я, честно говоря, малодушно подумывала о том, что нужно пожертвовать ребенком ради профессии. И все-таки, понимая, что больше у меня детей может не быть (это сейчас рожают и в 50, а тогда 30-летняя женщина считалась старородящей), решилась на этот шаг.

Роды были очень тяжелыми — врачам пришлось накладывать щипцы, из-за чего у сына до сих пор проблемы со здоровьем. Слава Богу, он у меня есть, а выход, как я

С Владимиром Высоцким в культовой киноленте Станислава Говорухина «Вертикаль», 1966 год. «Журналисты в каждом интервью спрашивают, не было ли у нас с Высоцким романа»

теперь понимаю, можно найти из любой си­­туации. Хотя жилищные условия бы­ли плохими, денег катастрофически не хва­тало, а найти няню было практически не­возмож­но, я Пашу вырастила и сейчас не пред­ставляю своей жизни без него. А ле­генду о том, что нельзя совмес­тить творчест­во и личную жизнь, придумали эгоистичные женщины, которые думают только о себе.

Несмотря на четыре брака, настоящей любви я, как мне кажется, так и не испытала. Нет, конечно, я влюблялась и в меня влюблялись, но чувства эти довольно быст­ро проходили, а отношений, которые можно было пронести через всю жизнь, так и не случилось. Зато я счастливая бабушка, у меня уже трое внуков — Даниил, Матвей и Прохор.

Говорят, внуков любят больше, чем детей. Наверное, так оно и есть, если ты с ними живешь — тогда они растут у тебя на глазах, ты каждый день уделяешь им внимание. Вместе с моими внуками живет другая бабушка, поэтому я с ними вижусь не так часто, как хотелось бы. Больше всего на свете я люблю сына, самый дорогой и близкий для меня человек — мой Паша. Правда, я во многом перед ним виновата (после развода с моим вторым мужем, его отцом, кинооператором Валерием Шуваловым, я отдала сына в интернат, который для тихого домашнего мальчика стал настоящим адом), но на­деюсь, сила моей любви поможет мне эту вину искупить.

— Вас трудно застать дома — вы по-прежнему много снимаетесь и играете в антрепризах, хотя мог­ли бы уже и отды­хать.

— Пока у тебя есть трезвый ум и ясная память, желание жить и работать, ты можешь выходить на сцену хоть до 100 лет и получать от этого удовольствие и радость. Если ты любишь свою профессию, ты любишь ее в любом возрасте. Да я и не очень умею быть домашней женщиной, мне проще заработать деньги и отдать их родным, чтобы они купили все, что им нужно, или оплатили какие-то услуги, чем делать это самой.

Лариса Анатольевна с сыном Павлом, невесткой и внуками Даниилом, Матвеем и Прохором. «Больше всего на свете я люблю сына, самый дорогой и близкий для меня человек — мой Паша»

— Многие ваши коллеги признаются, что никогда не выйдут на улицу без макияжа или в туфлях без каблука: дескать, профессия обязывает к безукоризнен­ному внешнему виду. А на что, на ваш взгляд, не имеет права актриса?

— Любая женщина должна быть ухоженной, а для актрисы это важно вдвойне, но и доходить в этом деле до фанатизма, появляясь во дворе с мусорным ведром при полном параде, тоже не стоит. В своем районе я хожу в магазин, как все, — в скромной, аккуратной одеж­де, без макияжа, но когда я играю в спектакле или встречаюсь со зрителями, нужно соответствовать, иначе им просто неприятно будет на меня смотреть.

— Трудно найти актера, который был бы полностью доволен своей творческой судьбой. Вы сыграли все, что хотели?

— Да я вообще очень мало снималась, а роли, которые доставались на мою долю, были проходными для меня и незаметными для зрителей. Наверное, я сама в этом виновата — нет во мне такого таланта, чтобы режиссерам хотелось ставить фильмы на меня. Единственная по-настоящему знаменитая моя картина — «На семи ветрах», в которой я сыграла полвека тому назад. Но я не ропщу: счастье, что она у меня была, у других и этого нет.

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter