Армен ДЖИГАРХАНЯН: «Куда чаще я говорю себе не: «Умный старик!», а «Старый дурак!»

Более 40 лет назад Армен Джигарханян переехал в Москву из Армении: в 32 года ведущий актер ереванской Русской драмы решил начать все с нуля в холодном и равнодушном к чужим метаниям и проблемам социалистическом мегаполисе. К тому времени он уже успел прочувствовать его негостеприимный нрав на себе: когда после школы Армен попытался поступить в ГИТИС, из-за сильного армянского акцента парня забраковали, и тем не менее Джигарханян рискнул предпринять очередную попытку... Когда спустя годы некоторые земляки недоумевали: «Армик-джан, вас что, обидели дома?», в ответ народный артист СССР качал красивой крупной седой головой: объяснить, что человека манит вперед, выше и дальше, иногда так же трудно, как выразить словами, чем притягивает взгляд заснеженная вершина горы Арарат... Сегодня Армен Борисович нежно называет Ереван «кровь моя», но русский язык знает куда лучше армянского и уверяет, что кавказским мужчиной себя не чувствует: торговаться не способен, готовить — даже шашлык! — не умеет... Еще и восточного пышнословия на дух не переносит — при том, что дед по матери, на которого актер очень похож, писал стихи и был чуть ли не лучшим тамадой Тбилиси. Когда у Джигарханяна спрашивают, правда ли, что его фамилия по-армянски означает «властитель душ», он иронично уточняет, что другой вариант — «хозяин печенки» — лично ему нравится больше. Зато любимому коту (он умер в возрасте 18 лет два года назад) этот мудрый старик дал имя Фил — от «философ». Нынче на его часах два циферблата: на одном время московское, на другом — американское, а все потому, что уже не первый год Армен Борисович живет на два дома: один — рядом с Садовым кольцом, другой — в 15 милях от Далласа. В Москве работает, за океаном отдыхает — как он говорит, «держит руки на заднице» (то бишь сложив за спиной). Впрочем, представить этого неисправимого трудоголика в столь беззаботной позе вряд ли возможно — это же, вспомнив о нем, Марк Захаров однажды воскликнул: «Что случилось с Джигарханяном? Уже второй день его не видно по телевизору!». ...Трудом праведным он не нажил палат каменных, и даже американский дом принадлежит не ему — друг детства пустил пожить. «Я человек бедный, — признается Армен Борисович, — и вообще, у нас страна нищих. Не считая всяких абрамовичей, остальные живут кое-как, а чтобы понять, что ты в дерьме, нужно попробовать кусочек шоколада». Артист чужого благоденствия вкусил и оценил, но перебираться за океан насовсем не собирается — во всяком случае, пока... Сидя слякотной осенью или колючей зимой в Москве, он, южный человек, мечтает о солнечном Техасе, а в комфортных и обустроенных Штатах неотступно думает о России. При этом везде размышляет об искусстве, которому посвятил жизнь... Бесспорно, второго актера такого широчайшего диапазона на просторах СНГ просто нет, ведь подвластно ему все — от трагедии до буффонады.

Первый раз Джигарханяна в ГИТИС не приняли из-за сильного армянского акцента. Середина 50-х годов

Студентом, научившись по-армянски картавить, он играл в ереванском ТЮЗе Ленина, в зрелые годы потрясал публику образами Сократа и Нерона... В лучших своих ролях Джигарханян так выкладывался, что терял за спектакль до трех килограммов веса. «Театр — учреждение противоестественное, — убежден мастер, — в нем происходит душевный стриптиз. Мы, актеры, по сути, голые, и чем лучше театр, тем страшнее». Вот уже три года он не выходит на сцену и, хотя не скрывает, что, лишившись антрепризы, изрядно потерял в заработке, на уговоры вернуться не поддается: назад хода нет. «Гамлета своего я сыграл, все радости пережил, все слезы выплакал»... И все же Армен Борисович, похоже, лукавит. Просто, осознав, что силы уже не те и на все их не хватит, он пожертвовал собственными интересами и амбициями ради молодых актеров, для которых создал театр. 73-летний артист тянет сейчас на себе воз и маленькую тележку проблем: отбирает репертуар, ищет то рубероид для крыши, то лак для пола, обивает пороги чиновников и решает финансовые вопросы. Правда, из выпускников его вгиковского курса, ради которых, в общем-то, и задумывался Театр «Д», в труппе никого уже не осталось — на смену одним пришли другие. Этих ребят он называет детьми, вывозит на гастроли то в Армению, то в США... Это они, очевидно, заполнили пустоту, образовавшуюся в его сердце после трагической гибели дочери. С годами у каждого что-то внутри умирает, но если ровесники моего выдающегося собеседника утешение находят во внуках, то Армен Борисович, мне кажется, мучительно одинок... Впрочем, правильнее сказать — был одинок: теперь, как и полагается армянскому патриарху, он многодетный дед.

«ЗА ТАЛАНТ МЫ ПРИНИМАЕМ ПОДЧАС ОБАЯНИЕ МОЛОДОСТИ»

— Армен Борисович, много лет вы играли на сцене Театра имени Маяковского главную роль в спектакле «Беседы с Сократом» — философом за это время не стали?

— Я избегаю таких определений — боюсь клише, клейма, и вообще, что мы подразумеваем под философией? Если рассуждения, оторванные от жизни, то занимающихся этим профессионально, наверное, очень много, но, я думаю, куда интереснее размышления, исходящие из личного опыта, когда человек испытал что-то сам.

— Опыт позволяет вам сегодня безошибочно разбираться в людях и определять, кто же из них хороший, а кто плохой?

— Нет, и я даже этого не хочу. Как по мне, лучше ошибаться, мучиться, проводить бессонные ночи: одну, вторую — до тех пор, пока не приму решение. Свое решение — то, за которое с этой минуты несу полную ответственность.

— Бывает такое, что вы говорите себе: «Вот старый дурак — снова ошибся!»?

— Многократно. Куда чаще, чем хвалю себя: «Умный старик!».

— Старая эпиграмма Гафта: «Гораздо меньше на земле армян, чем фильмов, где сыграл Джигарханян» и сегодня, по-моему, не утратила актуальности. В кино у вас более 200 ролей — благодаря этому вы вошли даже в Книгу рекордов Гиннесса и останавливаться, похоже, не собираетесь. Что же вас постоянно толкает вперед — всеядность или одержимость профессией?

— Могу вам сказать (седыми волосами клянусь!), что ничего для собственной востребованности и популярности не предпринимал. Поверьте: не интриговал, не пытался кого-либо подсидеть, никому не доплачивал. Хотя одна поклонница мне написала: «Я слышала, вы за роль половину гонорара отдаете»...

Армен с мамой Еленой Васильевной, 1939 год. Мама была заядлой театралкой и водила сына на все оперы и спектакли

— Сейчас это называется модным словом откат...

— Да (улыбается), да! Уверяю вас, пальцем даже не шевелил — иначе потом было бы нехорошо на сердце. Меня звали — и я откликался, потому что это в человеческой натуре: мне нужны новые впечатления, встречи. Когда звонят или присылают сценарий, я всегда думаю: «А как это будет? Какой оператор посмотрит на меня через глазок камеры? Что принесет реквизитор? Кто улыбнется на съемочной площадке?..

— ...Что за молодые актрисы в картине снимутся?»...

— (С хитрецой). Обязательно, и даже если с режиссером раньше работал, это не будет повторением пройденного, потому что прошло время, какие-то появились морщины, а мы с вами знаем, что они возникают и здесь (показывает на лицо), и здесь (прижимает руку к груди).

— На сердце они превращаются зачастую в рубцы...

— Об этом говорит одна из моих самых любимых притч, но я не рискую сейчас занимать ваше время — потом как-нибудь расскажу.

— Армен Борисович, дорогой, зачем же на завтра откладывать то, что можно сделать сегодня? Рассказывайте...

— Можно? Задумав нарисовать Иуду, художник долго искал для него подходящую натуру. Прочесал ночлежки, базары, опустился на самое дно — без толку, и вот, наконец, увидел подходящего вроде бродягу. Позвал его в студию, пообещал заплатить... Тот согласился позировать: «Нет проблем», и, не веря еще своему счастью, художник принялся за портрет.

«Как повезло, — думает, — и глаза Иуды, и рот: ну просто его суть», и вдруг, на втором или третьем сеансе, заметил, что натурщик как-то странно на него глядит. Один раз смолчал, второй, а потом спросил: «Почему вы так на меня смотрите?». Бродяга слегка улыбнулся: «Вы меня не узнали?». — «Нет». — «Посмотрите внимательно — у вас же профессиональная память». — «Нет», — снова пожал плечами художник, и тогда «Иуда» сказал: «Пять лет назад вы писали с меня Иисуса Христа».

Вот эту страшную, извините за выражение, метаморфозу в разных масштабах и проявлениях, как мне кажется, из 100 человек переживают минимум 102 — отсюда мое желание удивляться...

— ...и обманываться в который раз...

— А почему нет — очаровываться, потом разочаровываться... Я вот руковожу театром — и что же? Туда приходят ребята: девочки, мальчики, — которые растут, женятся, рожают детей, разводятся, становятся актерами или же не становятся (выясняется, что за талант мы принимали обаяние молодости). Все на моих глазах происходит, и может, звучит жестоко, но я чувствую себя эдаким коллекционером и имею от этого большую подпитку.

«ЗАЧЕМ СТОЛЬКО СНИМАЮСЬ? НЕ ЗНАЮ. ЭТО МОЯ РАБОТА...»

— У вас был прекрасный кот Фил — чему вы у него научились?

— Фил делал лишь то, что считал нужным, что подсказывал его организм, например, никогда дольше одной секунды не сидел в неудобной позе — вот этому я научился. Хотя не могу сказать, что мне удалось достичь такой степени независимости и свободы...

— То есть фактически вы своему коту завидовали?

С любимым котом Философом (сокращенно Филом)

— Именно. Кроме того, я безумно его любил и продолжаю любить.

— Животные, на ваш взгляд, лучше людей?

— Намного. Вне всякого сомнения!

— Вы получаете от них пищу для сердца и ума?

— Только от животных и детей определенного возраста, причем информация, которую они нам дают, уникальна... Однажды я оказался на симфоническом концерте, где девочка 11 лет играла Моцарта. Я был знаком с педагогом и поинтересовался: «Эта юная пианистка — вундеркинд?». Она усмехнулась: «Нет, нормальный ребенок», — и вдруг сказала: «Вы знаете, они ближе к Моцарту, чем мы». Моцарт просто самая высокая точка человеческого духа: между ним и нами огромное количество слоев атмосферы, комплексов и так далее...

— Вернемся, однако, на грешную землю... Насколько я знаю, покойный Зиновий Гердт однажды спросил вас: «Зачем ты снимаешься в откровенной халтуре?». — «Очень люблю видеть себя на экране», — ответили якобы вы. Это правда или очередная актерская байка?

— Во-первых, сам вопрос не очень корректный, и ответ на него не найти. Зачем столько снимаюсь? Не знаю. Это моя работа, и хотя мне вроде бы уже много лет, но видите: вы позвали, я сел в самолет и прилетел в Киев. Казалось бы, ну что тебе, старый, еще надо?

— Дома чего на печи не сидится?

— Пошел бы куда-нибудь на бульвар, где греются на солнышке пенсионеры, а я вот пока работаю, и влечет меня на съемочную площадку множество вещей, начиная опять-таки с гонорара. Не хочу быть ханжой и рассказывать вам: «Нет, что вы, меня это не интересует...» — как это «не интересует»?

— Вы же живой человек и не случайно любите повторять, что лучше поизноситься, чем заржаветь...

— Конечно, хотя тут тоже ведь есть допуск. Смешно вроде говорить: «Люблю Ницше», но у него есть совершенно потрясающая фраза, которая будоражит умы уже нескольких поколений... Помните: «Падающего толкни», а знаете, кто ее очень любил? Гитлер, поэтому многие до сих пор считают Ницше идеологом фашизма (что, по-моему, в корне неверно). В любом случае эта фраза бездонная, и если кто-нибудь полагает, что ее разгадал, он, скорее всего, ничего не понял. Думаю, на это вообще мало кто способен, и для меня, например, одна из самых неразрешимых проблем вот в чем: а кто даст гарантию, что это падающий?

— А вдруг балансирует человек на грани, на острие ножа?..

— Да, и это сомнение, от которого никуда не деться...

— Лично вы кого-то из падающих толкали?

— Нет, потому что холодного рассудка недостает — я слишком жалостливый и впечатлительный. Однажды сказал жене, что стал более эмоциональным, но она поправила: «Более слезливым».

— Что, в общем, одно и то же...

— В принципе, да, хотя есть нюансы... Если к человеку я отношусь хорошо, непременно найду возможность подстелить соломки, поменяю условия игры... Даже если кого-нибудь заслуженно обижаю, потом мучаюсь — хочу ему угодить, извиниться.

— Как вы, профессионал высшей пробы, сформулировали бы суть актерского ремесла?

— Однажды, не помню уже, у кого, я услышал вдруг фразу, которая применительно к нашей работе мне страшно понравилась, и сейчас часто повторяю ее своим молодым коллегам. Если они мучаются сомнениями: «Как эту сцену играть? Что здесь? Какой подтекст там?», я говорю: «Спроси свой организм».

С Натальей Белохвостиковой в фильме «Тегеран-43», 1981 год

— Он подскажет?

— Да, причем верно откликнется лишь тогда, когда спросишь его правильно, не кокетничая. Если серьезно, это один из главных принципов: все остальное — перечень приемов, навыков. Однажды (ох и давно это было!) я играл в армянской картине «Треугольник» кузнеца Усть Мукуча, о котором все говорили: «О! Это мастер». Естественно, к нам пришел настоящий кузнец и начал, говоря сегодняшним языком, консультировать — взял в руки молот и стал показывать, как надо бить: тук, тук по железке... Я к нему: «Ты же за конец держишь — это, наверное, неудобно», а он в ответ: «Ну так возьми, как тебе нравится». Я взял, пару раз тюкнул и, конечно, попал по пальцу. Кузнец улыбнулся: «А если будешь держать здесь, руки останутся целы»...

— Это и есть профессия...

— Или другой пример — из области уже футбола. Никита Павлович Симонян — мой давний друг, и у одного хорошего футболиста, который играл в сборной, я как-то спросил: «Никита — хороший тренер?». Тот головой кивнул: «Очень», но я не отстал: «А что же такого в нем замечательного — он, может, стратегию игры объясняет вам как-то особенно?». — «Знаете, — сказал этот парень, — шипы в зависимости от качества газона увеличивают или уменьшают, так вот, мы как-то уже выбегали на поле, и в последний момент Никита Павлович меня тормознул: «Ты взял большие шипы».

— По звуку определил?

— Вот умница — именно на слух. Игрок признался: «Я даже внимания на это не обратил — подумаешь, учит меня, а через пару минут подвернул ногу»... Профессия, мой хороший, это знание деталей и мелочей. Те же врачи — они как ставят диагноз?

— Особенно когда аппаратуры нет — лишь опыт и интуиция...

— Аппаратура — это вообще ерунда: лучшие доктора — те, которые чувствуют...

«РОССИЯ — КРЕПОСТНАЯ СТРАНА, И ТЕАТР ЕЕ ТАКОЙ ЖЕ»

— Вы, Армен Борисович, знаковое лицо советского кинематографа, и если попробовать определить десятку самых узнаваемых и любимых народом звезд — безусловно, в нее войдете. Ответьте без кокетства (тем более что возраст его уже вроде не допускает): каким вы считаете себя актером — способным, талантливым, гениальным, чувствующим?

— Отвечу, если наш любимый читатель не сочтет меня нескромным.

— Он вас простит, поверьте...

В картине «Круг» герой Джигарханяна пострадал из-за любовной страсти. 1972 год

— Думаю, я умный актер, и даже попытаюсь объяснить, в чем состоит ум, — отнюдь не в том, чтобы мудреные слова говорить...

— Актеру, по-вашему, нужен ум?

— Вот тот, о котором я говорю, обязательно — важно только не стесняться того, что к тебе пришло, не колебаться: «Должен я или нет?»... Если чего-то ты захотел, если вдруг это тебя всколыхнуло, не бойся своих желаний, не говори себе: «Это неприлично, лучше я по-другому сыграю», — получится хуже (я сейчас об актерской профессии). Не можешь перебороть сомнения — на сцену не выходи, и если анализируешь каждое движение рукой и ногой — тоже хуже, хотя можно... Был такой великий армянский живописец Мартирос Сарьян, который не оценивал: «Хорошо, плохо» — он говорил: «И так можно». Ради Бога, но мне кажется (знаю по личному опыту), очень трудно рискнуть, не испытывая к своему герою любви, а если о роли ты думаешь день и ночь, если разбудил-таки свой организм, это обязательно будет заметно.

— Видимо, не ошибусь, предположив, что за долгие годы вы встретили мало хороших режиссеров и уйму плохих. Если титулованный мэтр, но одновременно никудышный профессионал требовал сыграть именно так, а ваш организм подсказывал: «Нет, не поверят», как поступали?

— Делал вид, что выполняю указание режиссера, а сам... Это причем не обман — просто у всего, что происходит, есть бесконечное количество вариантов. Вот мы с вами смотрим, допустим, на чашку и говорим: «Она синего цвета». Ну ладно, договорились — спора нет, но когда попадаем в критические, экстремальные какие-то условия, вдруг выясняется, что эта чашка вызывает у нас разный эмоциональный отклик: у вас одни ассоциации, у меня — совершенно другие. Нередко в разгар благополучной, счастливой работы режиссер говорит: «Не настаивай, это неважно», но для меня-то серьезно, существенно!

— И вы настаиваете?

— (Мягко). Нет. Зачем лезть в бутылку — лучше найти это нечто и вытащить наружу, чтобы увидели все.

— Думаю, вы со мной согласитесь: популярность нынешних звезд не идет ни в какое сравнение с той, которую имели киноактеры в советские годы. Тогда народных любимцев обожали, носили на руках вместе с автомобилями, а их фотографиями обклеивали стены общежитий и коммуналок. У вас слава не вызвала звездную болезнь со всеми вытекающими, как говорится, последствиями?

— Все-таки нет: не зря же я вам сказал, что считаю себя умным актером. Что же касается популярности... Не думайте, что она на меня с неба упала.

— Просто так даже кирпич на голову не падает...

— Все равно мы нуждаемся в каких-то образцах, кумирах — другое дело, что в этой круговерти иногда на их роль выбираем не тех людей и потом мучаемся разочарованием, похмельем. Так раз за разом, но особенно нелегко приходится тем, кто вчера был на вершине успеха, а сегодня, к сожалению, потерпел неудачу и страдает, не получая привычного внимания. Чаще всего это подстерегает популярных, любимых спортсменов. Вообще, такого рода любовь не имеет развития — это вспышка, тогда как с актером, режиссером, писателем, композитором и так далее у публики, как мне кажется, напротив, роман длительный.

— Вы наблюдали трагедии, когда из всенародных любимцев ваши коллеги превращались в ничто?

— Многократно.

— И чья история больше всего вас потрясла?

— (Вздыхает). Их столько! Особенно в русском театре, кино — в российской действительности. Надеюсь, своими словами я никого не обижу, но Россия все-таки крепостная страна, и театр ее такой же. Не утверждаю, что это плохо, просто говорю: у нас так.

— И так можно...

— Увы, и если мы это осознаем, станет легче, потому что тогда не будем питать несбыточных иллюзий... Сенека говорил: «Три пути ведут к знанию: путь размышления — самый благородный, путь подражания — самый простой и путь опыта — самый трудный». Думаю, мало кому доступен первый, когда человек совершенствуется вдали от суеты, сверяясь с проявлениями организма, но в творчестве любой нормальный индивидуум проходит путь от подражания к опыту. Не всегда успешно, в основном ошибаясь, спотыкаясь и падая, он все равно в этом направлении движется. Почему путь опыта труднее всего? Потому что необходимо всколыхнуть свои беды, все то, что стараешься как можно быстрее забыть.

«С МЕРКУРЬЕВЫМ Я, ПРОСТИТЕ ЗА ПОШЛОСТЬ, ЖИЛ В КАДРЕ»

— Вы снимались в прекрасных картинах: «Здравствуйте, я ваша тетя», «Тегеран-43», «Место встречи изменить нельзя», «Ширли-мырли», многих других, и практически всегда вас окружал шикарный звездный ансамбль. Насколько сложно работать с великолепными актерами, которых внутренне уважаешь и отдаешь должное их высокому мастерству? Возникает ли при этом дух соперничества, когда не хочется уступать коллеге профессионально?

— Вы задаете, может быть, самый трудный в актерском искусстве вопрос, самый трудный! Почему? Как правило, Гамлета в театре играет первый артист, и если он ведет с Клавдием диалог с того уровня, к которому привык, — все: как говорится, приехали. Принц датский как раз боится, стесняется Клавдия, потому что: а — это дядя и б — король, понимаете?.. Когда же первый артист театра смотрит на партнера, как на идиота: мол, что он тут вякает?.. При всей анекдотичности, это очень больная вещь.

— Ну а если и я гениальный, и партнер тоже, и режиссер нам в классе не уступает, что нужно сделать, чтобы получился хороший фильм?

— Все очень просто: следует поверить в предлагаемые обстоятельства. Если по сценарию идет дождь, а вас, чтобы поберечь, снимают под зонтом, надо играть дождь, а не собственную значимость.

— С кем на сцене и съемочной площадке вам было особенно легко, от кого вы заводились, воспламенялись и начиналась импровизация?

— Со всеми было легко, со всеми, и не потому, что я человек хороший...

— ...видимо, все же поэтому...

«Не думайте, что популярность на меня с неба упала. С актером у публики разговор длительный...»

— ...а потому что... эгоист. Думаю, например: «Она должна та-а-ак на меня смотреть, и я добьюсь этого непременно». (Улыбается). Кажется, напрасно я вам секреты сейчас раскрываю — не дай Бог узнают мои. Хорошо хоть, что стал мало сниматься.

— Мало — это 10 ролей в год?

— Меньше, меньше...

— Шесть?

— Причем маленьких. Вот я снимался недавно у Егора — сына Андрея Бенкендорфа, продюсера: у меня там крохотный эпизод.

— Но какой!

— (Пауза). Нет, я счастливый. Снимался с выдающимися артистами — с тем же Меркурьевым: я же с ним в кадре, простите за пошлость, жил. «Здесь наш дом» — была такая картина... Василий Васильевич в то время уже очень болел, но все равно мастер есть мастер... С Роланом Быковым мы подружились на съемках фильма «Корона Российской империи» — одного из самых моих любимых, Калягина тоже давно обожаю. Саша при встречах всегда говорит: «Ты согласен, что после «Здравствуйте, я ваша тетя» у нас с тобой сексуальная любовь?». Я, если честно, боюсь перечислением заниматься — список любимых коллег получится длинный...

— Какие женщины (имею в виду партнерш) заставляли вас взлетать в небеса?

— Желание воспарить вызывали те, которых уговорил себя полюбить. Все, с кем снимался...

— Нет, вы определенно настоящий мужчина и джентльмен...

— Не знаю... Последний раз это было, когда в «Ленкоме» играл с Чуриковой «Город миллионеров». Как минимум, на время спектакля (хотя, думаю, метастазы идут дальше) влюблялся, и пусть все осознавал, но на эти часа три лучше женщины в мире для меня не было.

— Возможно ли сыграть любовь на сцене, в кино без любви настоящей — только за счет техники?

— Техника — ерунда, чушь собачья, да и что под этим словом мы понимаем? Допустим, у тебя по роли пошла слеза. Один артист любит с ней выйти на крупный план, а другой, более умный, понимает: в такой момент лучше отвернуться, ведь если зритель включит свое воображение, получится куда интереснее. Я против того, чтобы совать публике пережеванное: «Ой, как герой плачет, как он страдает!».

Армен Джигарханян с Инной Чуриковой в «ленкомовском» спектакле «Город миллионеров»

Если чему-то актер научиться и может, то только у жизни. У моего близкого друга был сын — парень со сложной, трагической даже судьбой, и вот в один из моих приездов в Америку друг позвонил и, плача, сообщил, что сын умер. На следующий день уже я набрал его номер. Поговорили, и моя жена спросила: «Он опять плакал?». — «Нет, — я ответил, — но паузы удлинились». Знаете, что это было? Преодоление — то же, что делает актер, отворачиваясь от камеры. Если в твою задачу это не входит, если герой не должен всем показать: «Ах, как мне трудно!», не надо рыдать по-настоящему. В театральном институте это на второй день объясняют: нельзя играть пьяного — сыграйте преодоление.

— Иными словами, все-таки надо быть умным?

— Значит (смеется), я вас убедил.

— Когда-то вы сказали, что 90 процентов театральных актеров — случайные люди: по-прежнему так считаете?

— Да, потому что мерил нет, взвесить талант невозможно, и я всегда привожу в пример своего знакомого. Хороший артист, он говорил: «Ну что ты все «Чаплин, Чаплин!», он же, как обезьяна, и ходит нелепо — на свете таких людей нет». Я начинал спорить: «Да как ты можешь — он же три «Оскара» получил!», а в ответ слышал: «Ну и фиг с ним и с его «Оскарами»!». Что поделаешь, если кого-то искусство этого актера не трогает, не волнует...

Впрочем, тут и другое объяснение возможно. Думаю, что одна из самых разрушительных черт в человеке — зависть, и лекарства от нее нет. Вернее, ты не давишься испуганно противоядием — наоборот, получаешь от этого черного чувства удовлетворение.

«БРИГАДА» — КИНО ПОДРАЖАТЕЛЬНОЕ, ТИРАЖИРОВАННОЕ, И ПОЛУЧИЛОСЬ ОНО ХУЖЕ ОРИГИНАЛА»

— На ваш взгляд, лучше, когда вам завидуют, или наоборот?

— Это как в том анекдоте: продаем или покупаем? (Смеется). Не знаю. Думаю, — чисто теоретически! — что лучше не завидовать вовсе. Или я бы сказал хитрее: зависть нужно попытаться повернуть в свою пользу, чтобы она не разрушала организм, нервную систему. В «Отелло» у Дездемоны есть хорошая фраза: «Дай Небо, чтобы зло меня не к злу, а лишь к добру вело»...

— У вас в театре много молодежи — чем нынешние молодые актеры отличаются от представителей, скажем, вашего поколения? Мне кажется, в них появилась какая-то разбросанность, они больше растрачивают, разменивают себя на сиюминутное. Если раньше роль долго обдумывали и не жалели на создание образа времени, то сейчас спешат заработать деньги...

— Боюсь, на этот вопрос, достаточно сложный, исчерпывающе ответить нельзя, а если легко к этому подойдем, что-то важное непременно упустим и не приблизимся к истине. Знаете, о чем я думаю, когда смотрю кино и вижу на экране великих и рядом хороших? Проблема не в том ведь, что один актер классный, а другой откровенно плохой: и два замечательных могут относиться к роли по-разному. Если мы с вами согласимся, что цинизм — это неотрицательное качество... Думаю, нынешние молодые актеры стали циничнее к каким-то человеческим чувствам.

— Распахнутой души нет, настежь открытых глаз, да?

Армен Джигарханян и Олег Табаков в спектакле «Ужин». «Ужин» был поставлен Театром-студией Табакова как бенефис Олега Павловича. 1994 год

— Трудно сказать, но я бы не стал делить все на белое и черное.

— Сегодня вторая Самойлова появиться на киноэкране может?

— Без сомнения.

— И вам не кажется, что только то время было способно такую родить?

— Отнюдь — просто у новой Самойловой будут другие выразительные средства.

— Ладно, я вас иначе спрошу: «Летят журавли» могут сейчас снять?

— Могут, и обязательно снимут. Если мы будем противопоставлять отцов и детей, проблем не решим и подход будет очень поверхностный. Я же не только вижу, что надо, но и понимаю, что у них есть и как это замечательно... Да, из кувшина может вылиться ровно столько, сколько в него налито, но, может, и хорошо, что многое из того, что в нашей жизни было , они пропускают? Приведу примитивный пример (это не алгебра творчества, а арифметика): «Бесприданница» — пьеса великая, но сегодня проблемы приданого нет...

— Тем не менее проблема бесприданницы существует!

— Не на том уровне, на который это вывел Островский: нынешние Ларисы вышли на другую ступень — где-то в районе пентхауза. Кстати, когда вчера меня в лимузине везли (в его салоне можно запросто потеряться), все время сверлила мысль: дадут сзади по голове или нет? Жизнь — такая сложная штука... Я почти болен этим, потому что присутствую на репетициях и вижу, как нынешние реалии преломляются в судьбах молодых людей. Повторяю, речь идет о хороших актерах: если артист плохой — проблема не обсуждается.

— Вы как специалист можете безошибочный вынести вердикт: хороший актер или плохой?

— Откуда? Вы что!

— Определить качество картины тоже не рискнете?

— На этот вопрос я отвечу, но сначала мы с вами должны многое оговорить.

— Зайду с другой стороны: фильм «Бригада» вы посмотрели? Хорошее, на ваш взгляд, кино?

— (После паузы). Говоря словами Сенеки, подражательное.

— Считаете, скопировано с американских боевиков?

— Ну конечно, и хотя вроде: «Ух как!», получилось хуже оригинала.

— Сюжет вас держал в напряжении?

— Нет, потому что я это уже видел у Сталлоне-Шмалоне-Полоне... Такое — не хочу никого обидеть — тиражированное кино. Вы возразите: «Оно хорошо сделано», но когда я увидел у нас в хронике, как какие-то талибы-малибы-шулибы напали на пограничную заставу, от которой к утру остались в живых три человека, и эти мужики плакали, размазывая сопли и стуча зубами — д-д-д! — так, что не могли разговаривать, понял: «Бригада» — это киношка, а тут, на телеэкране — страшная правда. Вы можете сказать: «И так можно» — что ж, я с вами немедленно соглашусь...

— ...вспоминая Мартироса Сарьяна...

— ...но следующий вопрос очень непростой: а нужна ли нам эта страшная правда? Даже не так: нужна ли нам эта некрасивая правда, ведь настоящая правда всегда некрасивая...

«ЧТО Я В ДАЛЕКОМ ДАЛЛАСЕ ДЕЛАЮ? СКОТСКИ ОТДЫХАЮ»

— Есть фильмы голливудские, французские, индийские, новые русские... Какие вам ближе всего как зрителю, как человеку?

— Американские.

Аркадий Толбузин, Ефим Копелян и Армен Джигарханян в «Новых приключениях неуловимых», 1968 год

— Да? Почему?

— Имею в виду те, которые они делают для внутреннего потребления. Не Сталлоне, не Шварценеггер... Эти ленты очень проблемные, искренние, затрагивают самые потаенные струны и до корней вытаскивают проблему.

— Психологическое кино?

— Я боюсь этого термина — у меня почему-то определение «психологическое» ассоциируется со словом «скучное». Буквально накануне отъезда из США я посмотрел картину про адвоката — очень толкового, сильного. Коллеги знают, что он гей, но с этим мирятся — до тех пор, пока он не заболевает СПИДом. Узнав о страшном диагнозе, его просят уйти...

— ...и вас это тронуло?

— Необычайно. Не потому, что он гей, а потому что это у нас в обществе тоже есть. Как говорил один мой друг: «Если, — извините за выражение, — существует попа, запрещать произносить это слово на сцене — ханжество».

— Зачем нам такая сцена?

— Я не настаиваю, что об этом надо ежеминутно твердить, но если такая проблема есть, важно ее не замалчивать. Слава Богу, это мы уже пережили... В свое время кого-то из хороших западных режиссеров спросили, что тот думает о советском кино, и он ответил: «Это самое безнравственное кино». Наши изумились: «Как? Почему? Мы же реалисты, у нас все в телогрейках...». Он объяснил: «Вы закрываете глаза на естественные вещи, а это аморально».

— Раньше, я помню, говорили: «Пусть у американцев обалденные спецэффекты, пусть они красиво снимают, зато наша актерская школа лучшая в мире». Это и впрямь так?

— (Морщится). Нет, потому что актерская школа не может существовать сама по себе, отдельно...

— ...от телогреек...

— Да, она напрямую зависит от той морали, которая присуща обществу, а мы же наивно думаем, что после 85-го года невероятно выросли.

— Ну, немножко, немножко...

— Нет, мое солнышко (грустно), — на такую малость, что еле видно. Мы ведь по-прежнему по крепостным законам живем: не сами решаем и предлагаем, а ждем, когда кто-то распорядится нашей судьбой. Наверное, вы знаете, что в России готовится театральная реформа, — грубо говоря, сегодня у нашего государства нет денег, чтобы театру платить.

— Нефть есть, а на театр денег нет?

— Это больная тема, которую трогать нельзя, потому что иначе можно взорваться, так вот, я имел счастье или несчастье войти в группу деятелей, которые ходили уговаривать чиновников, что болю-буля-боля. В итоге реформу вроде приостановили, но я каждый день жду, что вот-вот она грянет. Кто-то незнающий, непонимающий подмахнет бумаги (потому что не мы решаем, а он) — и все. О какой демократии можно говорить — это типичное крепостное: «Вот приедет барин — барин нас рассудит».

Один из таких мне сказал: «Старик, вчера я смотрел КВН — так смеялся...». Да, Клуб веселых и находчивых — замечательно, но я говорю о тех его ответвлениях, где эти ребята из самодеятельности начинают играть, что-то изображают. Сегодня как раз утром рано проснулся, включил телевизор, а там передача шла — из тех, над которыми обхохочешься. Просто оскорбительно видеть таких идиотов...

— Но их большинство, вы согласны?

С Татьяной Дорониной в картине «Ольга Сергеевна», 1975 год

— Кого? Идиотов?

— И тех, кто любит над ними обхохотаться...

— У людей просто выбора нет. Если вместо этого непотребства вы станете чаще, условно говоря, читать стихи Пушкина, — да, первые три дня они будут выключать телевизор, но потом начнут проникаться.

— То есть аудиторию подтягивать надо, а не до нее опускаться?

— Обязательно — это почти так же необходимо, как проверять гланды. Общество должно заниматься такими вещами — это имеет прямое отношение к тому, что я рассказал вам об американском кино для внутреннего потребления.

— Армен Борисович, вы прилетели на днях из Техаса... При встрече я вас спросил: «Не тяжело ли летать в столь почтенном возрасте туда-сюда?», и вы ответили, что вам это нравится...

— Тяжело, но приятно!

— Что вы в далеком американском Далласе делаете?

— (С улыбкой). Скотски отдыхаю. Бездельничаю: читаю, музыку слушаю — это самое для меня счастливое время...

— Какую, простите, музыку?

— Стараюсь великую. Мне комфортнее, когда гении со мной собеседуют, а я, разинув рот, им внимаю, но чтобы читатели не сидели сейчас с разинутыми ртами, фамилии называть не будем.

— Так, значит, вы в Штаты летите насладиться музыкой и литературой?

— Да, потому что здесь суета заедает. Ложусь на диван с книжкой, потом бах! — она на лицо падает. Друг даже сказал: «Фолианты не читай лежа — лучше газету возьми».

— Чтобы не пострадать ненароком?

— Ну разумеется. Я безумно люблю читать, с нетерпением жду с кем-нибудь из великих общения. Вот сейчас приеду и хоть час с ними поговорю.

— Посоветуйте, мудрый человек, с кем из великих лучше сегодня беседовать?

— Уж где-где, а в русской литературе такой выбор!.. Чехова рекомендую просто всем. Возьмите трехтомник, шеститомник...

— ...тридцатитомник...

— ...открывайте и начинайте с любого листа — можно даже с первой страницы.

— И Салтыков-Щедрин современен — ведь правда?

— Список огромный: и Булгаков гениален, и Гоголь (я сейчас говорю о личных пристрастиях), и Достоевский, после которого просто теряю сознание. Не поверите: из-под ног почва уходит...

— ...и снятся угробленные старушки?

— (Смеется). Нет, происходит другое. Это, простите за сравнение, как наркотики, никотин, — плохая сторона жизни, но ведь она существует. Поэтому я сознательно подпадаю под влияние Достоевского — иду специально его спросить.

— И вам это нравится?

— Безумно — ночью просыпаюсь и не могу уснуть... Он говорит страшные вещи — без осознания их мы обречены — ну, не знаю, — жевать траву.

«СААКАШВИЛИ — ЭТО ГАМЛЕТ, ПРИШЕДШИЙ К ВЛАСТИ»

— Ваши друзья утверждают, что вы бессребреник: что для вас значат деньги?

— У меня планов громадья нет: ни дачи, ни шмачи — хочу просто нормально жить, ездить в Америку (хотя это дорого). Причем интересная мы страна. Вот нам вещают, сколько рубль стоит, как он окреп и вырос, но если я расплачиваюсь за билет с той же «Люфтганзой» рублями, с меня почему-то берут совсем не по тому курсу, который указан. Ну прямо скажите, что почем, — зачем вы меня обманываете? Зачем делаете вид, что через пять минут я буду счастливым? Вы от меня только правду не скройте, а выход и сам найду.

— Вы пытаетесь обеспечить себе тылы на случай, если, допустим, через несколько лет перестанете сниматься совсем? Думаете, что надо скопить какую-то сумму на безбедную старость?

«Гораздо меньше на земле армян, чем фильмов, где сыграл Джигарханян», — съязвил в своей эпиграмме Валентин Гафт. Армен Борисович занесен в Книгу рекордов Гиннесса как самый снимаемый российский актер — на его счету более 250 картин

— Об этом, родной мой, не я должен думать, а государство, которому отдал всю жизнь.

— Надеетесь, что оно о вас позаботится?

— Наше? Конечно же, нет.

— Значит, надо что-нибудь отложить...

— Ни в коем случае. Отнести в банк? Да я даже заходить туда не хочу. Ну как можно так жить? Как?

— Нет веры...

— (Горько). Да что там!..

— Подорвана многолетними экспериментами над населением...

— ...и так далее. У Достоевского есть гениальная фраза: «Самоотравление собственной фантазией». Потрясающе! Гениально!

— Вы и власть... Скольких прекрасных актеров и режиссеров затянули в политику, чтобы разбавить их славными именами бесцветные партийные списки... Многие не устояли: и Марк Захаров, и покойный Михаил Александрович Ульянов (замечательный был человек, царствие ему небесное!)... Вас звали?

— Звали, но устоял, потому что честно сказал: «Пожалуйста, без меня». Что бы, мне интересно, я там делал? Одну нашу актрису замечательную спросил: «Вот когда твоя фракция собирается и начинает — боля-буля — или когда вы бюджет обсуждаете, ты, наверное, три плюс два не можешь сложить?». — «Да, — прозвучал ответ, — но мне объясняют перед заседанием и мы что-то решаем, предлагаем». Зачем же тогда люди по пять лет учатся в институтах, если это за пять минут объяснить можно?

— Подождите, но вы-то, вооруженный Достоевским, Чеховым и Толстым, могли бы что-то дельное подсказать?

— Нет, мне это не нужно. Оно мешает — мы же с вами видели примеры трагические! Рискну сказать: вся история с гениальным Сахаровым, которого толкнули туда, в эту власть, — тому подтверждение. Где его устремления? Он, великий ученый, был рожден для другого, и хотя этот человек говорил правду, слов мало — нужны дела. Засучи рукава и давай, а если только чесать языком...

— ...боля-буля...

— Боля-буля абсолютная, тем более когда вокруг столько бездарей, с плохими такими лицами. По сути, это Дон Кихот и...

— ...мельница...

— Кстати, Дон Кихот — достаточно опасная фигура: точно так же, как и — я убежден! — Гамлет. Вильям Иванович (как нагло и фамильярно я говорю о Шекспире?) это понимал и нам пытался внушить, но мы его не услышали, решили, что Гамлет — герой, на которого нужно молиться... Он якобы в туалет не ходит, не кушает — такой небожитель, но это неправда.

— И кушает, и в туалет потом ходит...

— Более того, дал достаточно поводов для разочарования в нем. Однажды я где-то сказал (за это меня долго потом казнили), что президент Грузии Саакашвили — это Гамлет, пришедший к власти. Сказал абсолютно убежденно, и не случайно наш с вами общий друг Вильям Иванович, как ни грустно это прозвучит, Гамлета убирает. Безусловно, нас он к такому финалу готовит: дескать, ребята, это хорошо, но там и другая есть сторона. Мы же никогда не задумываемся, почему Ромео и Джульетта погибают, а должны бы. Их союз чреват серьезными катаклизмами, потому что, если честно, главные персонажи в «Ромео и Джульетте» — Монтекки и Капулетти. Шекспир будто говорит нам: «Если примирить два клана удастся, тогда... а если нет, увы...».

— О примирении мы еще поговорим, а пока... Иногда, глядя на политиков, в частности, российских, мне кажется, что многие из них блистательные актеры. Вам — умному, тонкому, понимающему мастеру — кто-то из них представляется коллегой по цеху?

— (Заговорщицки). Только не те, о ком вы думаете.

— Я тогда напрямую спрошу: Жириновский — хороший актер?

— Никакой. Прежде всего потому, что неискренний, а это слишком большой изъян.

— Как же — а техника?

Армен Джигарханян — Дмитрию Гордону: «Планов громадья у меня нет — ни дачи, ни шмачи... Хочу просто нормально жить»

— Сама по себе, повторяю, она никому не нужна, тем более если возьмем за основу определение, по-моему, Ромена Роллана, что актер, играющий Гамлета, хоть немножко должен быть Гамлетом. Если игра не задевает, никакие ухищрения не спасут, а если вам хочется увидеть хорошую технику, смотрите бальные танцы.

— Путин хороший актер?

— (Пауза). Думаю, нет, а вот Ленин, на мой взгляд, был действительно превосходным артистом.

— Правда, его искусство мы оценить не можем — только последствия...

— По ним-то и понимаем, что он сыграл.

— Ельцин хоть ваших похвал заслужил? В нем и характер ведь был, и трагизм...

— Перестаньте, мы это выдумали. Он типичный был крепостной — до того типичный, что даже неприятно.

— А по-моему, из крепостных Борис Николаевич просто вышел, что не помешало ему стать лидером демократических реформ...

— Нет, он поднял всех в атаку: «Э-э-э!», и за ним пошли — двинули и побежали. Конечно, я упрощаю ситуацию: там несколько есть слоев, поэтому вспоминать нужно и о других вещах — скажем, владеет ли человек выразительностью.

— Кого же среди политиков можно назвать хорошим актером?

— Думаю, там таких быть не может, а если умение притворяться вы считаете приметой актерского таланта, то ошибаетесь. Хороший артист — тот, кто...

— ...этим живет?

— Да, кто на разрыв аорты, как говорят, убеждает меня, что Дездемону надо-таки задушить, причем я должен поверить, иначе... Лоуренс Оливье уверял: «Рассуждения о том, что актер — адвокат роли или ее судья, — муть. Я должен быть влюблен в своего героя и вас заставить влюбиться». Тот, кому это под силу, и есть хороший артист, а одно из условий успеха, как мне кажется, искренность.

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter