Верхний слой

Продолжение. Начало в N36

ОБЩЕСТВУ НАДЛЕЖАЛО БЫТЬ ОДНОРОДНЫМ, КАК МАННАЯ КАША

Я очень схематично излагал систему чинов, хотя она скрепляла и сортировала общество, просуществовав с некоторыми изменениями до самого октябрьского переворота. Моральные принципы были достаточно постоянны, но все-таки за последние полтора века многое менялось в стране. Другими стали отношения внутри общества в связи с отменой крепостного права. Изменились отношения внутри элит, когда в начале прошлого века был создан парламент при сохраненной самодержавной власти. На веку многих современников дважды - в 1917 и 1991 году - менялись формы собственности. Чиновничество тоже менялось, приспосабливаясь к новым элитам.

В октябре 1917-го оказалось сложнее всего. Переворот, в котором соединили свои усилия и потомственный русский дворянин Ульянов-Ленин, и сын спившегося грузинского сапожника Джугашвили-Сталин, и потомок богатого еврейского купца Бронштейн-Троцкий, отменил немало прежних классификаций.

При этом наиболее активно уничтожалась связанная с системой прежних ценностей формула "Честь - никому!", которая столетиями была одной из важнейших для человеческой репутации. Такие факторы, как общественное мнение, репутация, "доброе имя", в советское время зачислили в "буржуазные предрассудки", было отключено несколько прежних "линий жизни": среди них демократия, рыночная экономика с конкуренцией, свобода слова, общественное мнение.

Власть усердно искореняла в своих гражданах умение критически оценивать ситуацию, что было непременным достоинством для прежних элит. Насаждалась холопская вера в мудрость и всемогущество системы, подкрепленная мощью репрессивного аппарата. Мы оказались первым обществом в известной истории, где государственную мифологию берегли всеми силами правительства, армии и охранного ведомства. У Солженицына в его концлагерных мемуарах есть упоминание о людях, которые оказались на Соловках даже за то, что невпопад улыбнулись при каком-нибудь партийном призыве. Так называемая пролетарская власть не снисходила до мнений своих подданных, внушив им, что думать будут те, кому партия это поручит, а повиноваться - все остальные. Этого оказалось достаточно для того, чтобы общество задохнулось.

Большевики с первых своих шагов прежних цивилизаций не признавали, традиционные моральные ценности высмеивали, насаждая свою "классовую справедливость", усвоив ленинское: "Наша нравственность выводится из интересов классовой борьбы пролетариата... Мы в вечную нравственность не верим и обман всяких сказок о нравственности разоблачаем".

Провокационные разговоры о всеобщем равенстве, которыми демагоги пользовались уже немало раз, затрещали с новой силой. Большевики врали, что теперь элитой в обществе станут простые труженики - рабочие и крестьяне, кухарки научатся управлять государством, а для начала можно пограбить, забирая себе все, что нравится, потому что, мол, праведно нажитых богатств не существует. Аристократия, буржуазия, прежнее офицерство, интеллигенция вычищались из жизни под пение "Отречемся от старого мира!".

Группы населения, составлявшие самую влиятельную, самую богатую его часть, и зачастую не существовавшие по отдельности, стали как бы не нужны, поскольку обществу отныне надлежало быть однородным, как манная каша. Я забыл сказать о купцах, которых теперь искореняли, а раньше вроде бы тоже не звали в элитные слои общества, но без которых полноценная жизнь не состоялась бы. Константин Станиславский, чей Художественный театр не возник бы без помощи Саввы Морозова, пишет о других купцах и фабрикантах, поддерживавших отечественную культуру: "С какой скромностью меценатствовал Третьяков! Кто бы узнал русского Медичи в конфузливой, робкой, худой фигуре, напоминавшей духовное лицо... Вот другой фабрикант - Солдатенков, посвятивший себя издательству тех книг, которые не могли рассчитывать на большой тираж, но были необходимы для науки и вообще для культурных и образовательных целей. Сабашников, подобно Солдатенкову, тоже меценатствовал в области литературы и книги и создал замечательное в культурном отношении издательство. Щукин собрал галерею французских художников нового направления, куда бесплатно допускались все желающие знакомиться с живописью. Его брат Щукин создал большой музей русских древностей. Бахрушин учредил на свои средства театральный музей...". А украинские меценаты - Харитоненки и Терещенки! В музеи, основанные на их деньги, мы до сих пор входим, восхищаясь картинами, которые эти люди купили для нас с вами. Их-то, бывших на виду, и призвали грабить в первую очередь...

ГЛАВНЫМ ДЕРЖАТЕЛЕМ "ОБЩАКА" ЧИСЛИЛАСЬ ВДОВА СВЕРДЛОВА

Обращение к самым низменным инстинктам удалось. Ясно, что нормальные рабочие и крестьяне грабить не шли, но и работать им не давали голосистые, рукастые люмпены, вырвавшиеся на передний план. Новые завоеватели страны хотели всех повязать круговой порукой, сделать своими сообщниками. Все делалось на хапок, по-быстрому еще и потому, что большевики после успешного октябрьского переворота вначале вообще не поверили своему счастью, общества не переустраивали, элиты не выделяли и планы у них были на уровне "цыганского счастья" из анекдота ("Если б я стал царем, то схватил бы кусок сала и убежал").

Недавно мне довелось прочесть найденное в архивах частное письмо одного из творцов Октября Николая Бухарина, который откровенничал с другом в самом начале Гражданской войны: "Деникин под Тулой, мы укладываем чемоданы, в карманах уже лежали фальшивые паспорта и "пети-мети", причем я, большой любитель птиц, серьезно собирался в Аргентину ловить попугаев. Но кто, как не Ленин, был совершенно спокоен, и сказал, и предсказал: "Положение - хуже не бывало. Но нам всегда везло и будет везти!". В это везение поверили не все сразу. Будущий ленинский нарком культуры Луначарский, когда-то, кстати, учившийся в одной киевской гимназии с Михаилом Булгаковым, тоже задергался в страхе перед возмездием, когда судьба переворота чуть провисла, и вдруг, на всякий случай, с перепугу, окрестил своего сына...

Уже 100 раз описано, как после смерти Якова Свердлова вскрывали его сейф с бриллиантами, припрятанными на всякий случай. Главным держателем "аварийного общака" числилась вдова Свердлова Клавдия Новгородцева. У нее были набиты драгоценными камнями три ящика комода и сундук. Новые хозяева жизни с самого начала повели себя, как шпана; может быть, поэтому советская элита так и не сложилась. Были главари, а элиты не было. Было "классовое чутье", но при отсутствии элементарной порядочности, на правовом беспределе, элиты не строятся, даже у воровских объединений есть своя этика, свой "закон".

К тому же новая элита возникала скоропостижно, отменяя и растаптывая прежних хозяев жизни. Лацис, руководивший одно время украинской ЧК, а затем ставший заместителем у Дзержинского, разъяснял: "Не ищите на следствии материала и доказательств того, что обвиняемый действовал словом и делом против советской власти. Первый вопрос, который вы должны ему предложить, - какого он происхождения, воспитания, образования или профессии. Эти вопросы и должны определить судьбу обвиняемого". Сам Дзержинский был еще более категоричен и краток: "Для расстрела нам не нужно ни доказательств, ни допросов, ни подозрений. Мы находим нужным и расстреливаем, вот и все".

Знаменитый писатель Владимир Короленко вздыхал из Полтавы: "Никто не знает, кто его может арестовать и за что...". Василий Шульгин рассказывал из Киева: "Я на минуточку остановился на Большой Васильковской, которая теперь называется Красноармейская, где был наш клуб "русских националистов". В 1919 году членов этого клуба, не успевших бежать из Киева, большевики расстреливали "по списку". Где-то нашли старый список еще 11-го года и всех, кого успели захватить, расстреляли". Иван Бунин пытается понять происходящее в Одессе: "Встретил мальчишку-солдата, оборванного, тощего, паскудного и вдребезги пьяного. Ткнул мне мордой в грудь и, отшатнувшись назад, плюнул на меня и сказал: "Деспот, сукин сын!". Чуть дальше: "День и ночь живем в оргии смерти. И все во имя "светлого будущего", которое будто бы должно родиться из этого дьявольского мрака"...

Даже при самых оголтелых тираниях законы есть - пусть жестокие, но законы. В тоталитарном советском обществе законов не было. А было "чутье", которое в кодексы не запишешь. Поэтому в кодексы с конституциями вписывали все, что угодно, а судили и правили исключительно по "классовому чутью". Какие там права человека, какие законы? Украину (еще один юбилей - 70 лет со дня погромных процессов 1934 года против национальной интеллигенции) прочесывали с первых послеоктябрьских лет, но этого властям показалось недостаточно, и 28 марта 1934 года тогдашний украинский вождь Постышев пишет чекистскому начальнику Балицкому: "Надо обязательно семьи арестованных контрреволюционеров-националистов выгнать из квартир и обязательно выселить их из пределов Украины на север. С работы членов семей арестованных надо немедленно снять, с учебы - тоже. Повторяю, надо как можно скорее выселить семьи из Украины, а также и всех тех, кто с ними жил в одних "гнездах". Хотя, может быть, на последних пока фактического материала и не имеется, но все равно это, несомненно, одна шайка-лейка".

В это же время на встрече с украинскими писателями Сталин говорит, что "надо уничтожать классы путем классовой борьбы", и советует не огорчаться, что часть национальной элиты, интеллигенция, норовит уйти в эмиграцию: "Их вышибают из страны потому, что народ не хочет, чтобы такие люди сидели у него на шее...". 7 февраля 1938 года Сталин поддержал ретивость украинских карателей, не успевавших передавить всех, кого им было велено уничтожить: "Дополнительно разрешить НКВД УССР провести аресты кулацкого и прочего антисоветского элемента и рассмотреть дела их на тройках, увеличив лимит для НКВД УССР на тридцать тысяч".

Принцип уничтожения прежних элит оставался неизменным все советское время. В 1939 году, когда войска вводились в Западную Украину, была издана новая директива: "В целях предотвращения заговорщицкой предательской работы - арестуйте и объявите заложниками крупнейших представителей помещиков, князей, дворян и капиталистов". Как раньше сказал Николай Бухарин, объясняя бессудебный террор: "Когда вы видите змею, вы же не спрашиваете ее о намерениях, а убиваете гада. Так и мы поступаем с представителями враждебных классов...".

Беззаконие вошло в привычку. Люди узнавали новую власть, понимали, что они объединены с ней не общим делом, а страхом, и привыкали к такой жизни. Подавлялись все слои населения, в том числе и тот самый рабочий класс, то самое крестьянство, об интересах которых так вдохновенно болтали большевики на пути к власти. Элита в новых условиях не вызревала, а назначалась, но о ней речь пойдет дальше.

ЗАВИСТЬ - ЧТО-ТО ВРОДЕ СРАМНОЙ БОЛЕЗНИ

Пока же, кроме вранья о всеобщем равенстве (какие уж тут элиты?), была запущена еще одна страшная бацилла, разлагавшая общество на корню, - зависть. Как возбудитель чумы или сибирской язвы, она жила всегда, но вызывала эпидемии только в благоприятных условиях. Советская власть запустила этот вирус в переустроенную ею жизнь, где зависти оказалось привольно.

...Несчастный гоголевский чиновник Башмачкин не завидовал "значительному лицу", осязая разницу в их общественном положении. Сегодня американец из среднего класса не завидует миллиардеру Биллу Гейтсу, понимая, откуда у того деньги и сознавая всю меру пристального контроля за заработками "компьютерного короля". Зависть людей не размышляющих, воплощенная в призывах: "Забрать и поделить!", "Грабь награбленное!", стала лозунгом, начертанным на красных большевистских знаменах. Сейчас под ними сражаются "лесные армии" в Боливии, Перу и на Филиппинах, обдирающие соотечественников побогаче, но зовущие грабежи "коммунистическими экспроприациями".

До чего же быстро кандидаты в Робин Гуды превращаются в обычных налетчиков! Уроженец Киева, замечательный философ Николай Бердяев назвал коммунизм "идеологией зависти", чем-то вроде срамной болезни. Вспоминая о своей одесской молодости, писатель Юрий Олеша, выросший в небогатой семье, рассказывал: "Я никогда не завидовал... Чужая ограда не пугала меня и не угнетала моих чувств. Напротив, поставя на нее локти и глядя в чужой сад, я как бы взвешивал то, чем обладали другие, сравнивая его с тем, чем буду обладать я. Ни статуи чужих садов, ни цветники, ни дорожки, сверкающие суриком гравия, не раздражали моего самолюбия, когда я, маленький гимназист, приходил из города готовить к переэкзаменовкам богатых сверстников".

Мне попались на глаза изданные в Лондоне воспоминания князя Владимира Оболенского, где он в основном размышляет именно о моральных катастрофах, случившихся в бывшей его стране, и пишет о том, как под влиянием демагогии "народ впал в безумие со всеми сопутствующими явлениями - манией величия, манией преследования и прочими навязчивыми идеями". Одной из таких навязчивых-навязанных идей князь определял зависть, проявлявшуюся разнообразно, даже по мелочам. Он вспоминает, как однажды в обществе таких же оборванных и ограбленных жителей страны ехал куда-то в революционном поезде без билетов, где в четырехместное купе набилось 16 человек, а в коридор - без счета. Ехавшие в коридоре вскоре начали завидовать тем, кто ехал в купе. "Мы, - пишет Оболенский, - внушали зависть, периодами переходившую в жгучую ненависть. Коридорные стояльцы начали с отчаянием колотить в нашу дверь и требовать, чтобы мы их впустили... Ибо все мы, как "привилегированные", были для них ненавистными "паршивыми буржуями", которых ломившиеся к нам люди грозились выбросить в окно".

Именно зависть внедрялась в человеческое сознание, а не жажда справедливости, потому что никакой справедливости в новосозданном государстве не предвиделось. Пришел всемогущий страх. Позже драматург Афиногенов напишет пьесу под названием "Страх", утверждая, что 80 процентов населения страны направляют свои действия страхом (позже и Афиногенова расстреляют). Чтобы никто не дергался, с 21 февраля 1918 года в стране восстановили смертную казнь, 16 июля 1918 года убили царскую семью, 5 сентября 1918 года ввели концлагеря, с декабря 1918-го ЧК получила статус полной самостоятельности. Какая там элита! Какая там пролетарско-крестьянская власть! Однажды начавшись, вакханалия лишь углублялась, выбрасывая на поверхность новые жертвы и новых вождей, новых хозяев и новых палачей. Один из творцов Октября - Лев Троцкий позже, оценивая круговую поруку новой элиты, напишет, что "Политика Сталина отражает страх касты привилегированных выскочек за свой завтрашний день".

Когда вот так, директивно, обрушивается моральный ориентир, летят к чертям и все остальные, стрелки компасов начинают вертеться, путая направления, и сообщество сложиться не может. В нескольких религиях, в том числе в древнем христианстве и в иудаизме, самым страшным состоянием является именно хаос, когда утрачены ориентиры добра и зла, когда все становится допустимым. Вполне понятны слова Павла Загребельного, который сегодня пытается понять общество, жившее по извращенным правилам несколько десятилетий подряд: "Що з нами вiдбувається? Ми мовби новонародженi дiти. Самi не знаємо, чого нам хочеться, куди йти, як жити далi. Є побудження до мислi, але немає мислi. Є спонука до дiї, але немає дiї. Тодi що ж це? Життя? Нi, це божевiлля, на яке ми й не знаємо, де копати зiлля".

Продолжение следует

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter