Первый премьер-министр независимой Украины Витольд ФОКИН: «В шахте трое суток под трупом я пролежал. Из бани вышел — плачущая жена встречает... «Ты волосы плохо вымыл», — сказала, а потом еще сильнее заплакала. Я тогда поседел...»

(Продолжение в № 36 и № 37)

Что-что, а удивить, ошеломить и даже, не побоюсь этого слова, огорошить Витольд Павлович Фокин, вошедший в историю как последний глава Совмина УССР и первый премьер-министр независимой Украины, умеет. Когда минувшей осенью он созвал журналистов и просто любопытствующих в «Украинский дом» на презентацию своей книги, первая мысль была, конечно же, о мемуарах — именно увесистыми трудами в этом жанре государственные мужи его ранга обычно завершают карьеру. Тем более что за 709 дней (с 23 октября 1990-го по 1 октября 1992-го), которые Фокин находился у государственного руля, он стал свидетелем и участником множества драматических событий, включая распад СССР. Но 83-летний Витольд Павлович предстал перед соотечественниками не строгим документалистом, а задорным, лукавым, жизнерадостным поэтом. Он предъявил взыскательной публике свой пересказ — автор предпочитает называть его перепевом! — поэмы Пушкина «Руслан и Людмила» на украинском языке.

Выход этой книги стал ярким событием для нашей страны, где культурная жизнь сегодня съежилась, как шагреневая кожа, под артобстрелами зоны АТО и всяческими невзгодами. А самое поразительное, что до Витольда Фокина передать летящий пушкинский слог по-украински пытались такие маститые, увенчанные лаврами поэты как Максим Рыльский, Павло Тычина, но седовласый дебютант затмил корифеев.

Удивлял Витольд Павлович окружающих и раньше. Например, когда вместо того, чтобы нежиться на черноморских или каких-нибудь экзотических пляжах, отправлялся на отдых на берег Северного Ледовитого океана. Или когда наотрез отказался от высоких постов министра угольной промышленности СССР, премьер-министра СССР и первого вице-премьера России, когда «по собст­венному желанию» вышел на пенсию с должности премьер-министра Украины. Заметьте, за 25 лет независимости Украины в премьерском кабинете сменилось уже 13 человек, — ныне там 14-й хозяин! — но лишь один из них, Виталий Масол, последовал примеру Фокина, остальные держались за кресло мертвой хваткой.

Он ушел не в политику, как принято среди украинского бомонда, а в тень. Ушел, не сумев противостоять процессу «дикой приватизации», которая привела страну к олигархическому монополизму, и, будучи честным, по-настоящему интеллигентным человеком, не желая в этом участвовать. Оппоненты, потирая руки в предвкушении грядущих барышей, укоряли Фокина принадлежностью к старой чиновничьей школе, клеймили как «агента Кремля», намекали на его совковость.

Надо ли объяснять, почему эти ярлыки менее всего относятся к Витольду Павловичу? Во-первых, еще Егор Гайдар обвинял Фокина в том, что тот «экспортирует инфляцию» в Россию, и называл «врагом № 1», а уж он-то был в курсе дела... Во-вторых, определение «совок» предполагает у человека наличие инфантильного патернализма, надежду на государство, на доброго дядю, на заграницу, которая нам поможет, наконец. А Витольд Фокин всег­да рассчитывал только на свои силы. Он до сих пор гордится тем, что при нем Украина, переживавшая труднейшие времена, «увернулась от щупалец МВФ» — не взяла ни цента в долг. Да, у него как у истинного представителя научно-технической интеллигенции того времени не было в собственности заводов, шахт, пароходов, но имелся неразменный капитал — интеллектуальный. Бывший премьер до сих пор верит, что все необходимые стране преобразования можно было провести спокойно, без потрясений и кризисов...

Если уж нужны определения, я бы назвал Витольда Фокина человеком эпохи Возрождения, многогранным, ярким, свободным. Разве другой мог, начав коногоном на шахте, затем защитить диссертацию, доказав и подтвердив расчетами возможность гидроразрыва пласта с последующей дегазацией (причем было это в 69-м году, когда никто еще не помышлял о сланцевой революции), потом успешно руководить угольным трестом, комбинатом, два десятка лет работать в Госплане, возглавить правительство страны и параллельно писать песни, одна из которых на меж­дународном фестивале современной песни была признана лучшим шлягером 2004 года. А кто еще способен пос­ле 80 перевернуть страницу и эффектно дебютировать в качестве поэта больших форм?

Ведь что такое Возрождение? Это воз­можность родиться вновь. Для Украины она не потеряна, верит Витольд Павлович, который долею судьбы стал одним из шес­ти «подписантов» Беловежского соглашения. На Леонида Кравчука, который в 92-м году подтолкнул его к отставке, он обиды не держит. Хотя поздравлениями с днем рождения первый президент и первый премьер-министр Украины не обмениваются: мол, как-то так сложилось.

Фокин не раз признавался, что если бы ему выпал шанс начать жизнь заново, ничего бы в ней не изменил. Кроме одного: повинуясь чувству долга и ответст­венности за судьбу страны, ни за что не отдал бы пост премьера без борьбы. А почему, вы поймете из этого интервью.

«ИОАНН ПАВЕЛ II УЛЫБНУЛСЯ: «ТАК, МОЖЕТ, БЕЗ ПЕРЕВОДЧИКА МЫ ОБОЙДЕМСЯ? МЫ ВДВОЕМ ОСТАЛИСЬ И С ГЛАЗУ НА ГЛАЗ 40 МИНУТ БЕСЕДОВАЛИ»

— Витольд Павлович, телевизионная программа «В гостях у Дмитрия Гордона» 20 лет существует, и все это время я настойчиво в гости вас зазывал. На протяжении двух десятилетий принять мое приглашение вы отказывались, но авторы когда-то маячившего повсюду рекламного слогана: «Газпром». Мечты сбываются» оказались правы. Сегодня этот день — счастливый для меня, я считаю, — наступил, мечта сбылась, правда, не вы ко мне в гости пришли, а я к вам, но от перемены мест слагаемых сумма, как известно, не меняется, и я благодарен вам за то, что, наконец, на интервью решились.

Вы в Днепропетровской области родились, которая в советское время, да и в новейшей украинской истории тоже, кузницей кадров была... Оттуда множество руководителей СССР и современной Украины, начиная c Брежнева и заканчивая Кучмой, вышло, но вначале спрошу: почему вас Витольдом назвали?

— Дима, ты 20 лет встречи со мной искал, а я действительно уклонялся — не­смотря на то что с глубочайшим уважением и любовью к тебе относился еще в то время, когда ты самые первые шаги в журналистике делал. Ты действительно сейчас в своей профессии фигура номер один, ты огромную работу проводишь, и переоценить ее значение для будущего невозможно.

Почему? Потому что место рождения и время, в котором мы живем, не дано изменить никому — их надо принимать такими, какие на нашу долю выпали, однако очень многие люди, увлекающиеся мемуарной литературой, вместо добротной правды получают в лучшем случае полуправду. Человек, который о себе пишет, не может быть объективным априори — он обязательно кого-то, кто несимпатичен ему, уязвит, а себя, конечно...

---

---

— ...возвысит...

— ...в центр Вселенной поставит, поэтому я должен объяснить, почему 20 лет тянул и, может, даже покаяться. Признаюсь, я недомыслие проявил. Далеко не все герои твоих бесед мне нравились — некоторые очень не нравились, но только недавно я понял (без этого наш разговор просто не состоялся бы!), что как летописец ты иначе не можешь. Твоя картинка — а ты нашу действительность фотографируешь — была бы неполной, ущербной, поэтому прошу меня извинить. Я осознал, что ты на будущее работаешь: твои передачи и книги ему адресованы, и оценить сделанное тобой по-настоящему только наши потомки смогут. Я благодарен тебе за то, что практически все твои книги имею, и полагаю, что с каждым годом значение их лишь возрастать будет: это как срочный вклад, на который с каждым днем проценты набегают, — все больше и больше.

Теперь на твой вопрос отвечаю. Когда ты меня — это абсолютная истина! — уроженцем Днепропетровской области назвал, я про себя улыбнулся. Вспоминаю, как Валерию Павловичу Пустовойтенко пари проиграл... Я был убежден, что в Запорожской области родился. Ну как же? Все деды-прадеды — запорожцы, на берегах Днепра в селе с не очень поэтическим названием Жеребец жили (никакой параллели прошу не проводить). Это Новониколаевский район, где я и появился на свет, там моя пуповина зарыта, но Валерий Павлович сказал: «Нет, вы все-таки в Днепропетровской области родились. Спор разрешился, когда он мне карту старую, старинную даже, показал, где мое родное село к Днепропетровской области относилось. Я руки поднял... Разумеется, не своим кошельком, а государственным бюджетом рассчитался, Днепропетровску колонну прекрасных троллейбусов подарил — Пустовойтенко, а он тогда мэром города был, в выигрыше остался.

---

---

Я свою область — в данном случае будем считать Днепропетровскую — очень люблю, хотя утверждал и продолжаю утверждать: все мои корни из Запорожья идут, а имя, мною полученное, очень романтическую предысторию имеет.

Дело в том, что все мои предки кузнецами-оружейниками были и большую кузницу имели. Студентом третьего курса я в Кировоград к родственникам поехал — там моя бабушка, папина мама, жила, и ей в то время уже 98 лет было. До сих пор простить себе не могу, что недотепой таким оказался и, когда она свою скрыню открыла и оттуда удивительные документы достала, не догадался эти грамоты у нее забрать. Думал, что еще целая жизнь впереди, а через полгода бабушка умерла...

Там, например, грамоты за самую длинную косу Екатеринославской губернии были, бабушку трижды первой красавицей знаменитой Екатеринославской ярмарки признавали, увидел я также документ, который действительно какое-то историческое значение имеет. Мой пращур пятью золотыми рублями был награжден за то, что какие-то удивительные рессоры то ли самой Екатерине, то ли кому-то из фрейлин ее сделал. Интересно было запись рассматривать: «Жалуется пятью рублями золотом кузнец Ко...», — потом «Ко...» с кляксой перечеркнуто и на «...помещика Фокина» исправлено. Оказывается, всех моих предков Ковали называли — это у них прозвище уличное было.

Бабушка мне историю рассказала, поверить в которую, в общем-то, трудно, но, поскольку ни опровергнуть, ни доказать ничего не могу, как семейную легенду это передаю...

Мой прадед в охране князя польского Велемирско­го служил — потомка того самого Ве­ле­мирского, который грамоты короля Богдану Хмельницкому во время Переяславской Рады привез, и он дочку этого князя 15-летнюю Ольгу украл: поперек седла положил и в Украину привез. Прабабушка моя семь лет прикоснуться к себе не позволяла, и только на восьмой год ее сопротивление было сломлено. Она женой похитителя стала, целую кучу детей ему родила, но условие поставила: первый правнук имя ее жениха носить должен — отсюда Витольд.

---

---

— Потрясающе!..

— С именем моим еще одна история связана. У меня с понтификом Иоанном Павлом II разговор состоялся — cейчас он к лику святых причислен, а в то время Папой Римским был. Я тогда вместе с украинской делегацией в Италию отправился, чтобы посмотреть, как монетный двор их работает, — надо было решить, кому изготовление гривны заказать, поэтому опыта там набирался, и вдруг перепуганный Анатолий Максимович Зленко, мой дорогой и очень уважаемый министр иностранных дел, прибегает. «Витольд Павлович, — с округлившимися глазами говорит, — из Ватикана просьба поступила, чтобы вы с Папой встретились. Надо отказываться — у нас же ни заготовок, ни вопросов согласованных нет». Ну, в те времена была — да и сейчас есть — мода такая: подстраховаться. Я: «А почему мы отказываться должны? Наоборот, это высочайшая честь — конечно, пойдем».

Многие удивляются: почему Иоанн Павел II такую честь украинской делегации оказал, но я достаточно скромен, чтобы это на свой счет отнести, — просто таким образом Папа уважение  Ук­ра­ине продемонстрировал. Вопреки всяким правилам он нас не на пороге своего кабинета встретил, а на входе — мы вмес­те с ним шли, и за нами швейцарские гвардейцы в средневековой форме, все под два метра ростом шествовали. В составе делегации Владимир Юльевич Пехота был...

---

---

— ...на тот момент министр Кабинета минист­ров...

— ...и поныне друг мой хороший, которому больше, чем себе, доверяю, Ефим Звягильский — словом, известные тебе и стране люди. После беседы в приемной понтифик предложил мне в святая святых — в свой кабинет — зайти. Меня, помню, стол, за которым сидели мы, впечатлил — ему сотни и сотни лет, никакого лака, покрытия — скобленая и, чувствуется, очень старинная древесина. Переводчиком, если я не ошибаюсь, кардинал был, который до недавнего времени роль главного инквизитора Ватикана исполнял. Да, такая персона была и, насколько могу судить, поныне там остается (кардиналом-префектом Конгрегации по делам вероучения, в которую в начале ХХ века Святая Инквизиция переименована, с 1981 года Иозеф Ратцингер был, в 2005 году избранный Папой и принявший имя Бенедикт ХVI. — Д. Г.).

Сначала о том о сем мы побеседовали, а потом понтифик спросил: «У вас польское имя — может, вы польский язык знаете?». — «Нет, — я ответил, — не знаю, но если говорят медленно, все понимаю, а имя у меня, скорее, польско-литовское». Он улыбнулся: «Так, может, без переводчика мы обойдемся?». Это редчайший, конечно, случай — мы вдвоем остались и с глазу на глаз (ну, хронометраж там, понятно, велся) порядка 40 минут беседовали.

---

---

— Много!

— Для визита такого уровня — чрезвычайно. Он меня конфиденциальность просил сохранить, но сейчас, когда Иоанна Павла II уже нет и когда нынешний понтифик Франциск его курс продолжает, могу сказать: речь о возможном в отдаленной перспективе слиянии церквей шла, он неправильным считал, что христианская религия на два противостоящих лагеря разделена. Я, вообще-то, этой темой увлекаюсь, настольная книга у меня — «Церковь, Русь и Рим» Николая Воейкова, я все сопутствующие расколу факты знаю — ну, сегодня об этом не будем, но понтифик меня буквально очаровал, ошеломил. От него действительно какая-то чистота, святость исходила, я чувствовал себя в его присутствии так, словно на облаке сидел.

«ВСЕ ИЛИ ПОЧТИ ВСЕ ДЕТИ РОДИТЕЛЕЙ ЛЮБЯТ, А Я СВОЕГО БАТЬКУ ДО БЕСПАМЯТСТВА ЛЮБИЛ»

— Вы, знаю, в учительской семье родились, мама украинский язык и литературу преподавала, а отец?

— Отец три высших образования имел 

— это был человек, рожденный для того, чтобы учиться, учиться и учиться всю жизнь. 15-летним мальчишкой из села Жеребец в Александров — сейчас это Запорожье — ушел и поступить на рабфак или в какое-то учебное заведение пытался, которое высшее образование получить позволяло. Студентом страшно бедствовал и, не выдержав, — с голоду же не умирать! — сдаться решил и домой вернуться. Уже на выходе из города он на земле полтинник увидел, в метре от него другой, чуть дальше — еще один...

---

---

— «Сверху» прислали...

— «Это судьба», — батя подумал: схватил деньги, обратно побежал, а вскоре место репетитора у местного священника получил, таким образом сельскохозяйственный институт окончил и ученым-агрономом стал. Потом педагогический институт был, после которого отец в техникуме физику и химию преподавал — война его на последнем курсе харьковского иняза застала.

Дома у нас на разных языках говорили — украинском, русском, а папа греческий и татарский очень любил, потому что мама моя наполовину татарка, наполовину гречанка. Кстати, бабушка с той стороны обижалась, когда гречанкой ее называли, — всегда губы поджимала и поправляла: «Я не гречанка, а эллинка», — потому что из Триполиса была, с Пелопоннеса, и своей национальной принадлежностью очень гордилась.

— Вот это корни у вас!

— (Смеется). Коктейль, конечно, потрясающий.

— Взрывоопаснее, чем Молотова... Витольд Павлович, я абсолютно уверен, что на войне лучшие погибли, и то, что вы о своем отце рассказываете, который на фронт ушел и в 42-м на Северном Кавказе погиб...

— ...да, под Дербентом...

— ...справедливость этих слов только подтверждает. Знаю, что 9 Мая для вас до сих пор самый главный день, а отца вам не хватало?

— Боже (волнуется), мне так сложно на этот вопрос ответить! Все или почти все дети родителей любят, а я своего батьку до беспамятства любил — видите, даже разволновался. Он у меня замечательный был — веселый, остроумный, все песни, какую ни назови, помнил, и особенно хорошо украинские пел. Отец на прекрасном, метафорическом украинском языке говорил, як то кажуть, силу-силен­ну приказок, приповiдок і прислів’їв знал. Он музыкантом-самоучкой был и очень неплохо на скрипке играл, то есть это удивительно...

---

---

— ...талантливый человек был...

— Да. Конечно, сейчас о патриотизме того времени судить сложно, но отцу и в армии Махно служить довелось. Его как студента мобилизовали...

— Ну да, Запорожье, гуляйпольская вольница...

— Он под анархическими знаменами воевать вынужден был — недолго, месяца два, потом оттуда убежал, но патриотом был до смешного. Когда война началась, на полном серьезе маме моей предложил: «Дусенька, детей бабушке давай оставим, а сами в армию добровольцами запишемся. Мы пулеметчиками будем — я пулемет хорошо освоил, на тачанке ездил, а ты патроны подавать будешь». Это не мальчик, не подросток, даже не парень 23-24 лет, а зрелый муж говорил, но он наивным был и Отечество свое невероятно любил.

«НА ДРЕНАЖНУЮ ШАХТУ ДЕСЯТНИКОМ ВЗЯЛИ. ЕСЛИ ЧЕСТНО, 16 ЛЕТ МНЕ ЕЩЕ НЕ БЫЛО...»

— В 16 лет вы на шахту работать пошли — почему?

— Видишь ли, нам без отца тяжело пришлось — очень тяжело! Мама моя — интеллигентная, благородная и порядочная женщина — вынуждена была все продать, чтобы нас, детей, — меня и сестричку — содержать.

Эвакуироваться нам не удалось... В то время в районном центре Новая Прага Кировоградской области, это порядка 18 километров от Александрии, немецкий десант был сброшен, поэтому военкомат быстро свои дела свернул. Отец, которого в армию по здоровью не призвали, вместе с отступающими частями ушел, а перед этим лошадь нам достал, бричку. Мы все свои манатки сложили и до Днепра, до Крюкова, доехали. Переправу в это время бомбили, перед разбитым мостом мы на ночевку остановились, а утром без лошади оказались — недобрые люди постромки обрезали...

---

---

— ...и увели...

— Мама за папину шубу двухколесную тачку выменяла, мы весь скарб туда погрузили, сверху Людмила, сестричка моя, села (она совсем маленькая была), и назад двинулись. До Александрии несколько дней добирались — в предместье, в селе Березовка, остановились, и я всегда с благоговением семью вспоминаю, которая нас троих приютила. У Епифана Никитича и бабушки Оксаны Ивановны Сухацких мы два или три месяца жили. Мама в Александрию ходила и возвращалась ни с чем — в нашей квартире немцы расквартировались, а потом, помню, радостная и взбудораженная прибежала: «Быстро! Они выехали! Заселиться немедленно надо» — и мы пешком, естественно, домой отправились.

После войны чрезвычайно трудно было, но что уж теперь? Маму из школы уволили, потому что во время оккупации у себя на дому преподавала, — мои школьные товарищи, ее бывшие ученики, к нам на квартиру приходили, и она с ними по программе третьего-четвертого класса занималась, причем тем, что дети приносили, довольствовалась: кто стакан соли — а это очень хороший был взнос, кто кусочек сала, кто просто горбушку хлеба. Когда нас освободили и мама начала в педшколе работать, кто-то настучал, и ее без всяких разборок выгнали, устроиться она нигде не могла.

Мы поденным трудом перебивались: по найму чужие огороды обрабатывали, картошку садили, грядки пололи — просто за харчи, за то, что покормят. Когда девятый класс я окончил, мама с соседом (Петром Алексеевичем Можаевым, по-моему) договорилась — он начальником планового отдела треста «Александрияуголь» был и похлопотал, чтобы меня на дренажную шахту десятником взяли.

---

---

— В 16 лет?

— Ну, если честно, так даже 16 еще не было.

— Тяжелый там труд был?

— Сказать, что тяжелый, — это не сказать ничего: невероятно опасный. Энергоснабжение от энергопоезда шло, а схема это очень неустойчивая, раз 10-15 за смену она отключалась, и нашу дренажную шахту затапливать начинало. Мы же специально работы под будущим угольным разрезом проводили, чтобы его обезводить, поэтому нормальные люди от воды уклоняются, а мы на нее шли, чтобы как можно эффективнее угольные залежи дренировать. И вот как только 10-15 минут без электричества проходит, уровень воды до определенной отметки поднимается, и насос, который у нас стоит, улитку так называемую, мы снимаем и по наклону вверх прем. Всегда досадно было, когда только эту штуковину занесли, электричество включается, напряжение дают, и надо ее опять тащить...

— ...только уже назад...

— Впрочем, это уже, конечно, без сожаления вспоминается. Все здорово было — единственное, что, Дима, плохо... Вспомни себя в девятом классе, когда уже девочки нравились, когда на улицу тянет, особенно на каникулах, и вот ребята днем вместе на речку идут, вечером возле памятника собираются (у нас танк был установлен)... Я с работы в восемь часов вечера приезжал, наспех, не замечая, чем мама кормит, чего-то ел и в сквер бежал, чтобы с ребятами встретиться. До полуночи гулял, потом со слезами компанию оставлял и домой шел — надо было хоть пару часов поспать, потому что в четыре утра машина нас забирала.

---

---

— Так рано?

— Да, и если опоздаешь, на шахту уже не попадешь — Семеновский разрез километрах в 15 от Александрии находился...

«КОГДА В КОМСОМОЛ ПОСТУПАЛ, ВДРУГ МАЛЬЧИК ОДИН ПОДНИМАЕТСЯ: «Я ПРОТИВ! ФОКИН «ЩЕ НЕ ВМЕРЛА УКРАЇНА» В ШКОЛЕ ПРИ НЕМЦАХ ПЕЛ»

— В 54-м году Днепропетровский горный институт вы окончили — по какой специальности?

— Я в университете на факультете журналистики или филологии учиться мечтал — у нас замечательная учительница Эсфирь Савельевна Рабинович была...

— ...с редкой такой фамилией...

— Да (улыбается), с очень редко встречающейся, так вот, эта поразительная женщина так нам русскую литературу преподавала, что все мы в нее влюблены были, и когда она замуж вышла и уехала, поголовно ревели — плакали, не стесняясь. Я в Киев поступать собирался, но в университете стипендия 290 рублей была, а в Днепропетровском горном, куда ребята ехали, — 390: это главную роль и сыграло.

В результате со своими товарищами-одноклассниками в Днепропетровск я отправился, и, кстати, об этом эпизоде рассказать стоит...

Первое комсомольское собрание группы, сначала старосту выбрали... Им человек стал, в моей судьбе колоссальную роль сыгравший, — Лешка Эппель, а потом секретарь комитета комсомола Володя Самодрин говорит: «Теперь надо комсорга выбрать. Вот Фокин есть — мы считаем, что он достоин». Можешь теперь мой позор представить, когда пришлось мне подняться и сказать: «Комсоргом быть не могу — я не комсомолец».

Володя Плужник — с малых лет мой друг и наперсник (мы в детский сад вместе ходили, в школе за одной партой сидели, институт вместе окончили и сейчас часто по воскресеньям видимся, потому что в Киеве он живет) — свидетель... В комсомол еще с седьмого-восьмого класса принимать начали, в девятом уже всех остальных подбирали, массово, и вот когда я поступал, вдруг мальчик один поднимается и говорит: «Я против!». Невероятно! — обычно все руку «за» дружно тянут... Обескураженный Колька Стекольщиков, наш секретарь комитета комсомола школы, спрашивает: «А почему против?». — «Потому что Фокин «Ще не вмерла Україна» в школе при немцах пел». Да, это правда — я хороший слух и довольно приятный голос имел, поэтому меня в хор забрали. В оккупации полтора месяца мы учились, и я раз пять, может, шесть, в хоре «Ще не вмерла Україна» спел — этого было достаточно, чтобы за бортом остался.

Клянусь: никого не обвиняю, о прошлом не жалею, давно-давно того мальчика, который настучал на меня, уже простил, но факт — никуда не денешься, так что Володя Самодрин сделал, когда в себя пришел? Конечно, сначала опешил, а потом сказал: «А ну-ка быстренько — сразу после собрания ко мне в комитет комсомола!» — и на следующий день меня...

— ...приняли...

— Да, но для партийной, комсомольской и советской работы я сразу погиб. Всегда считал, что мое дело — техника, и по сей день к политике и к политикам крайне отрицательно отношусь. Я даже в одном интервью своем, уже будучи в отставке, сказал: «Если политика берет верх над экономикой, несчастным становится народ». Что мы и видим...

«ЗАММИНИСТРА ОРАТЬ НАЧАЛ: «ТЫ УБИЙЦА! МЫ ТЕБЯ СУДИТЬ БУДЕМ!»

— Не откажу себе в удовольствии этапы вашего, как раньше говорили, большого пути перечислить. Итак, от помощника начальника участка до начальника шахтоуправления вы прошли, затем руководящие должности в Ворошиловградской (ныне Луганской) облас­ти занимали, за плечами у вас 18 лет работы на Донбассе, из них 10 — подземного стажа, вы — полный кавалер знаков «Шахтерская слава» и «Шахтерская доблесть», работу под землей, в общем, хорошо знаете. Скажите, пожалуйста, люди, которые в забой спускаются, — это, на ваш взгляд, герои?

— То, что сейчас с шахтерами сделали... (Пауза). Это великий грех! Я горжусь тем, что в шахтерской семье вырос, — это героический был период, когда горняков гвардией труда называли. Более тяжелого, более опасного труда на земле просто не существует, по-настоящему самоотверженные, смелые люди им занимаются. Не хочу к пафосным словам прибегать: дескать, они «в шахту идут и не знают, вернутся или нет», но это так, и никуда от правды не денешься.

У меня самого серьезный несчастный случай произошел. Я уже начальником участка был, и мои органщики (они крепь от завала до забоя переносят), знаменитая бригада Сайдамета, запьянствовали — день рождения бригадира отмечали. Отношения с коллективом у меня всегда безукоризненно складывались, если бы понадобилось, я на спор мог бы сейчас ­список всего участка написать (имена, может, некоторые и забыл, а фамилии точно помню). Соответственно и ребята ко мне относились...

Они успокоили: «Павлович, не волнуйся, мы ночью выйдем и органку вынесем (это воскресный день был. — В. Ф.), наутро лава будет к добыче готова», и я им поверил. В 10 часов вечера в ламповую звоню: «Бригада Сайдамета спустилась?». — «Нет». Через полчаса справляюсь: «Спускались органщики?». — «Нет — и лампы не брали, и жетоны». Ну а они в основном в общежитии жили... Осенний день, грязь непролазная — даже в сапогах голенищами воду начерпать можно...

— ...а что это, простите, за место было? Город какой?

— Шахта «Центральная-Боковская» в Антраците.

Прибегаю, короче, в общежитие, в комнату захожу и вижу: покотом все лежат...

— ...во главе с Сайдаметом...

— Так и было. Что делать? Там же одного породчика я нашел и по поселку в поисках кого-нибудь из органщиков пошел. Николая Толстых отыскал — прекрасный парень со смежного участка был: у меня первый, а он с третьего. Я его обманул и до сих пор грех на душе ношу тяжелейший. «Коля, — ему сказал, — одного человека не хватает, помоги!». Ну кому хочется в 12 часов ночи эти шахтерки надевать, в лаву идти? — а между прочим, участок на расстоянии шести километров от ствола был, и их...

— ...под землей пройти нужно...

— Он очень не хотел, но согласился. На шахту приходим — никого. «Где бригада?» — спрашивает. Я: «Коля, лаву мы циклуем. (Цикл — это за сутки снять полосу угля по всей длине лавы. — Д. Г.). Кровля стоит, как звон — вдвоем мы с тобой справимся, а породчик, чтобы породу забирать, у нас есть». Он матерился, ругался, а потом инструмент взял, и мы в лаву полезли.

Он тумбы переносил, я — металлические стойки, и мы уже под кутком (верхней частью лавы. — Д. Г.), то есть в конце лавы, были... Как сейчас помню, я какой-то анекдот рассказал, Коля засмеялся, клеваком (молотом с деревянной ручкой, с одного конца заостренным. — Д. Г.) по замку тумбы ударил — и плита на него обрушилась. Я его из-под плиты вытащил, взвалить на себя попытался, и на этом все кончилось... Обрушение...

Очнулся под рештаком (металлическим желобом, по которому движется уголь. — Д. Г.), левая рука с часами зажата, правая свободна. Пытаюсь ею попробовать, живой Коля или нет, и на внутренности его наткнулся. Сколько времени прошло? Думал, может час, может три, а когда услышал, что спасатели уже работы ведут, чтобы ко мне через завал пройти, понял: нет, подольше. Как потом выяснилось, трое суток под трупом я пролежал. Позвоночник тогда себе повредил — ну, не сам позвоночник, а копчиковую часть крестца.

Может, потомкам интересно будет, какие взаимоотношения тогда между шахтерами, руководством шахты и партийной организацией были, — очень уж показательная история...

Из забоя я своим ходом вышел и прямиком в кабинет начальника шахты Володарского направился, а там, кроме него, секретарь Антрацитовского горкома Иван Сер­геевич Недайводов сидел и замминистра угольной промышленнности СССР — фамилию его называть не буду. Когда я зашел (можешь представить, в каком виде, пролежав трое суток под породой, был!), замминистра орать начал: «Ты убийца! Кто тебе дал право с другого участка рабочего брать? Мы тебя судить будем, будешь у нас столько сидеть, сколько выдержишь!», и потом фраза последовала, которая больше всего меня резанула: «Стоишь, сопляк, перед заместителем министра и каску не снял».

Я естественно, каску снимаю и чувст­вую, что-то в кабинете изменилось. Подходит ко мне Иван Сергеевич Недайводов (луганчане, конечно, эту фамилию помнят)... На нем, по моде того времени, кремовый из чесучи френч или китель был — Сталин такой носил, и партийные работники ему подражали. Подходит он, в общем, ко мне в этом свежайшем, как у тебя, только кремовом костюме и обнимает, по-настоящему к себе прижимает, а у меня мысль дурацкая: «Что ж после этого от его кителя останется?». «Сынок, не переживай, — говорит. — Мы всяким, — тут он некрасивое слово в адрес замминистра произнес, нехорошим людям, дескать, — в обиду тебя не дадим. Ты сам помыться можешь?». — «Да». — «Иди, мойся. — И к Володарскому оборачивается: — Можно ему три дня на шахту не приходить?». Тот встрепенулся: «Да-да, конечно». — «Иди и на работе три дня не показывайся — разбираться потом будем».

И вот я помылся, из бани выхожу — меня плачущая жена встречает... «Ты волосы плохо вымыл», — сказала, а потом еще сильнее заплакала. Я тогда поседел...

---

---

— А что же ребята из бригады Сай­да­ме­та, которые покотом накануне лежали? К вам с повинной пришли?

— Да, и так прощения просили, что я их извинил. Более того, когда через полгода, максимум год, я на шахту 32-32 бис главным инженером пошел, вся эта бригада в полном составе ко мне работать пришла.

«ВСЕ БУХТЫ СЕВЕРНОГО ЛЕДОВИТОГО ОКЕАНА Я ЗНАЮ»

— В Советском Союзе недостатков хватало (и мы это понимаем), но и очень важное пре­иму­щество было — на пустом месте люди в то время руководителями не становились. Карьерную лестницу ступенька за ступенькой они проходили, отбор велся строгий, и кадровая политика в отличие от сегодняшнего времени что надо была. Вы вот несколько лет Госпланом Украинской ССР руководили, потом два года правительство возглавляли — интереснейшее время застали. Думаю, это счастье — такой слом эпох видеть: сначала ведь председателем Совета министров союзной республики были, а затем первым премьер-министром независимой Украины стали, но это событие августовский путч ГКЧП 1991 года предопределил, после которого всем чиновникам высочайшего уровня один и тот же вопрос задавали: «Что вы 19 августа делали?». Вы, наверное, единственный из руководителей такого уровня в Советском Союзе, кто в этот день на работе отсутствовал, а где же вы находились?

— Еще в студенческие годы о путешествиях я мечтал — ну кто в юнос­ти открытиями не увлекался, мореплавателю Лаперузу не завидовал? Об Австралии, об Амазонке я, конечно, не грезил, хотя потом улыбнулось...

— ...побывать удалось...

— Да, но я себе зарок дал Советский Союз по периметру обойти, и большую часть своих отпусков в путешествиях по сибирским рекам провел. Лена, Яна, Индигирка, Колыма, Обь...

— ...Иртыш, Енисей...

— На Енисее я трижды был, и вообще, ни одной большой реки нет, по которой бы не сплавился (со мной проверенная «бригада» всегда была).

— Вы к Северному Ледовитому океану сплавлялись?

— Да, и все его бухты я знаю. На полуострове Таймыр побывал и поселения дол­ган — коренного населения — посещал, Якутию не хуже, чем Киев, знаю...

— Это же огромная территория!

— Да, но здесь я всегда с водителем езжу и дорогу не запоминаю, а там не расслабишься. Мне даже то известно, что по тем временам не афишировалось, нигде не публиковалось.

Покойный мой друг летчик гражданской северной авиации Юра Комлев рассказал, как в 50-х годах задание получил коренному населению помочь. В Якутии это юкагиры — они обособленно в устье реки Поповка, при впадении в Колыму, жили. Их там порядка 800 че­ловек, и так случилось, что оленье стадо у них убежало — важенка-олениха за собой его увела, а в нем полторы-две тысячи голов, и Юра на поиски оленей вылетел.

Обычно летчики — люди собранные, сконцентрированные, внимательные, а друг мой добряк, весельчак был — то есть немножко другой породы. Короче, точку возврата он прозевал и от маршрута поэтому отклонился. Через хребет Черского на юг полетел и там в глубоком ущелье огромное стадо оленей, значительно превышающее то, которое искал, обнаружил, а потом чумы увидел, дымы от костров...

Чтобы рассказ не затягивать... Юра на никому не известное племя наткнулся, то есть Земля Санникова, Плутония и прочие затерянные миры — это не выдумка.

Машину на гальку он посадил и к людям пошел, а в него стрелы с каменными наконечниками полетели. Их там порядка 150 человек было...

— Немало...

— Ну, если территория Украины примерно 600 тысяч километров квадратных составляет, то территория Верхнеколымского района — порядка 70 тысяч. В нем 10 тысяч человек жили, из них четыре тысячи в райцентре Зырянка, две тысячи в поселке Угольный, а остальные по округе были рассеяны. Со временем этих аборигенов вывезли, на берегу Колымы каменные дома им построили... Об этом от Юры в день его рождения 18 июля я узнал, а уже 28 мы туда прилетели. Мне отпуска удалось добиться, и мы в Якутию рванули, в этих домах были... Ни одного из переселенных в живых не осталось...

— Ух ты!

— Откровенно говоря, забирать их с насиженных мест нельзя было — незнакомая микрофлора этих людей просто убила. Это к тому, как я отпуска проводил...

«МИХАИЛ СЕРГЕЕВИЧ, — СКАЗАЛ, — Я ВЕДЬ СОВСЕМ НЕ ВАШ СТОРОННИК, К ЧИСЛУ ВАШИХ ДРУЗЕЙ СЕБЯ НЕ ОТНОШУ И ИЗ КИЕВА НИКУДА НЕ УЕДУ». ПРЕМЬЕР-МИНИСТРОМ СССР ТАК И НЕ СТАЛ...»

— Когда путч случился, мы по реке Катунь сплавлялись...

— Алтайский край...

— Да, правый приток Оби, вернее, Катунь с Бией сливается и Обь дает. Кто мы? Вася Ковтун — он и тогда был, и сейчас моим помощником остается, мы уже друг без друга не можем, Пехота, Олег Никанорович Алейник, которого ты хорошо знаешь... Мы на горе Белухе побывали, которая «пупом Земли» считается, и только первый переход закончили, вертолет с главой Горно-Алтайской республики, с другими ответственными товарищами прилетает, которые и сказали, что у нас в стране переворот.

— Чуть-чуть власть поменялась...

— Тоже, кстати, деталь интересная (у меня пленка сохранилась — Олег Никанорович все снимал). Когда я увидел, что республиканские руководители из вертолета вышли и навстречу не идут, остановились и меня к себе зовут, сердце оборвалось. Значит, что-то дома произошло — я о семье подумал... Олег со мной к ним подошел и на камеру исторический момент снял — когда мне сообщили, что в стране ГКЧП, что власть заговорщики захватили и так далее, звуковая дорожка мой голос зафиксировала. «Кто этот мятеж возглавил?» — спросил. Они перечислять начали: «Янаев, Лукьянов...». Ты не поверишь, но я сказал: «Это такие люди, что мы можем спокойно свой сплав продолжать». Сгоряча выдал — потом-то, конечно, немножко остыл... «Нет, — попросил, — давайте-ка борт присылайте, нас забирайте». Буквально на следующий день мы уже в Киеве были, так что путч без меня произошел.

---

---

— И слава Богу...

— Продолжая эту тему... Я с большим уважением к премьер-министру СССР Валентину Павлову относился, мне его как-то особенно было жалко — очень умный, прекрасный специалист...

— Финансист от Бога, говорят...

— Да, и мы дружны были, всегда общий язык находили. Когда 22 августа Михаил Сергеевич Горбачев в Москву из Фороса вернулся, он у себя первых лиц республик собрал — президентов, председателей Верховных Советов, а это воскресный день был, и я к озеру в Конче-Заспе с удочками спустился — порыбачить хотел. Вдруг супруга моя на берег выходит и кричит: «Иди скорее — на линии Горбачев!», а склон там довольно крутой, и пока по ступенькам я выбрался, трубку взял... Он еще спросил: «Что ты запыхался? Бежал?». — «Да нет, по склону поднялся», и Михаил Сергеевич дословно мне следующее говорит: «Витольд Павлович, у меня тут такие, такие, такие-то, они наш разговор слышат. Я перед ними вопрос поставил: кого председателем правительства Советского Союза рекомендовать? Первым свое мнение Ислам Абдуганиевич Каримов озвучил, его Нурсултан Абишевич Назарбаев поддержал... Все, в общем, в поддержку твоей кандидатуры высказались, поэтому прошу: сегодня воскресенье догуливай, а завтра в самолет садись и прилетай. Меня в это время в Москве не будет, но где кабинет Павлова, ты знаешь: заходи, обживаться начинай, а я вернусь — разберемся».

Свидетелей у меня, кроме жены, нет, но ответил я ему так: «Михаил Сергеевич, не ошибаетесь ли вы? Я ведь совсем не ваш сторонник и к числу ваших друзей себя не отношу». К чести Горбачева, после длительной и тяжелой паузы он произнес: «По крайней мере, я в тебе не ошибся, ты честный человек. Забудем, что ты сказал, я прошу: собирайся и прилетай». — «Нет, Михаил Сергеевич, из Киева я никуда не уеду». Он мне: «Выходит, прав был Кравчук». — «А что, он был против?» — спрашиваю. «Нет-нет, но сказал: «Я Фокина знаю — из Киева, с Украины он никуда не уедет».

Премьер-министром СССР так и не стал...

(Продолжение в следующем номере)  

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter