Никита МИХАЛКОВ: «Никогда в жизни я не стоял на Мавзолее, не выступал с трибун съездов и не восхвалял руководство, но я благодарен Богу за то, что в России появился, наконец, человек, который вернул чувство достоинства мне и моей стране. Я уважаю его и люблю, он мой товарищ, и мне абсолютно насрать на то, что думают обо мне либералы»

Оскароноснец, укротитель венецианских «Золотых львов» и обладатель Гран-при в Каннах, Никита Михалков кажется мне порой представителем особой человеческой породы, и даже не в смысле голубых кровей, хотя с ними у маститого режиссера и актера тоже полный порядок. В отличие от большинства живых организмов, которые так и норовят уйти в тень, забиться в щель или в дом, который, как правило, крепость, он привык жить на ярком свету: в перекрестье прожекторов, под ослепляющими софитами и вспышками фотокамер. Впрочем, то же самое можно сказать и о многочисленной михалковской родне. Население постсоветских стран не знает в лицо только сводную сестру Михалкова Екатерину (вдову писателя Юлиана Семенова) — все прочие запечатлены в памяти миллионов анфас и в профиль. Если старший сын Никиты Сергеевича от брака с Анастасией Вертинской Степан открывает очередной ресторан или второй раз женится, едва ли не все российские газеты считают своим долгом сообщить об этом немедленно. Если младшая дочь, студентка престижного Института международных отношений Надежда, паркует джип у какого-то клуба, а тем более если появляется там с бой-френдом, прохожие шеи сворачивают. Стоит дочери Анне сняться в фильме «Свои», а сыну Артему — в «9 роте», перемывать косточки начинают отчасти им, а в основном — чадолюбивому отцу, который их туда якобы пристроил по блату. Что ж, к 63-летнему Никите Сергеевичу пристальное внимание в любых кругах — от узких кинематографических до широчайших зрительских. Что говорить, если даже его родной брат Андрон Михалков-Кончаловский, 71 года от роду, как-то признался, что считает Никиту старшим: мол, «и чувствуешь себя рядом моложе, и есть у кого совета спросить». Внушительный перечень наград Никиты Сергеевича и занимаемых им общественных должностей сознательно опущу, поскольку петь рабу Божьему Михалкову акафист не собираюсь, к тому же мой собеседник на собственном опыте убедился: слава может одарить не только премией имени Акиры Куросавы «За вклад в киноискусство» с 50 тысячами долларов в придачу, как было минувшей осенью, но и очередью их сырых яиц, брошенных как-то лет 10 назад меткими лимоновцами. «Последние 15 лет меня каждый день лупят наотмашь: только ленивый не оплевывал, а я никому не отвечал», — сетует Никита Сергеевич, однако христианского смирения что-то в нем не видать. Каждое его публичное выступление — словно камень, пущенный в середину собачьей своры, заставляет противников немедленно перестать грызться между собой и объединиться против него. Ну еще бы: Михалков, в частности, неоднократно и громогласно заявлял, что любит деньги, но не уточнял, что 10 процентов прибыли отдает церкви, позволял себе неприкрыто хвалить власть, когда среди интеллигенции хорошим тоном считается ее ругать. Никита Сергеевич откровенно смеется над теми, кто, сняв всего лишь одну картину, объявил себя непризнанным гением и с тех пор годится только на то, чтобы крепко пить, ругать «бесталанных» коллег и рассказывать, какое бы он создал кино, но... не дали... Михалков не плачется — делает. В годы, когда российский кинематограф влачил жалкое существование, он снимал замечательные картины, а его недруги издавали в Швеции увесистые тома под названием «Ошибки «Сибирского цирюльника», в которых дотошно подсчитывали пуговицы на мундирах и выискивали нестыковки и ляпы. Сколько поднялось крику, когда, возглавив в 1997-м Союз кинематографистов, Михалков первым приказом увеличил себе вдвое зарплату — жаль, негодующие оппоненты почему-то умолчали, что вторым приказом он распорядился отдать эти деньги ветеранам кино. Пока мэтр «чечеткой выбивал пыль из ковров в начальственных кабинетах», чтобы вернуть родному кинематографическому цеху растранжиренное за перестроечное время имущество, газеты писали, сколько и что Никита Сергеевич прикарманил, — естественно, не утруждая себя доказательствами. Впрочем, какое до околокиношных дрязг дело зрителям? Пусть Михалков и впрямь деспот, тиран — куда важнее для них, что он умудряется не только много и успешно снимать, но и давать мастер-классы, возглавлять Московский кинофестиваль, участвовать в перезахоронении праха генерала Деникина и философа Ильина в будущем белогвардейском некрополе Донского монастыря... Никита Сергеевич может спать по три-четыре часа в сутки и оставаться при этом самим собой: независимым и вездесущим. Какое горючее питает этого породистого харизматичного красавца со 100 килограммами мышечной массы энергией, что придает ему драйв и мужской магнетизм? Неужели прав был Марк Твен, который сказал: «Человек готов на многое, чтобы пробудить любовь, но решится на все, чтобы вызвать зависть»?

«Я ИЗ ТАКИХ БАР, КОТОРЫЕ ПАШУТ ПО 18 ЧАСОВ В СУТКИ»

— Надеюсь, Никита Сергеевич, мне с вами будет легко, потому что родился я, как и вы, 21 октября и, мне кажется, почти по-родственному знаю вас, как самого себя...

Андрон и Никита с мамой — писательницей Натальей Кончаловской дома, на Николиной Горе. Конец 40-х

— (Удивленно). Вот даже как?

— Признайтесь, вы совсем не скрываете свой возраст или с годами волей-неволей об этом приходится думать?

— На бесплодные сожаления времени у меня не хватает: когда занят делами, важно другое — насколько поддерживаешь форму для того, чтобы быть в тонусе, и выполнять работу, которая требует серьезных физических нагрузок.

— Тем не менее иногда грустите, что вам не 20, не 30 лет?

— Ну, если над этим задуматься, станет, очевидно, невесело, но я пока не испытывал необходимости о таких вещах размышлять.

— В переводе с древнегреческого Никита означает «победитель» — таким вы себя и считаете?

— Ну да, и не только... Еще мое имя переводится как «бесогон», так что...

— ...гоняете?

— (Смеется). Гоняю, и судя по сопротивлению успешно.

— Вот интересно: вы бывали когда-нибудь проигравшим, оказывались в нокдауне, в нокауте — так, что казалось, все, это уже конец?

— Наверное, но понимаете... Если ты не живешь надеждой, если не находишь в поражении основы для будущих побед, тогда это приговор, однако в православии уныние и отчаяние — смертные грехи, поэтому стараюсь им в этом смысле не поддаваться.

Это не маленькая Надя Михалкова, а ее папа Никита Сергеич во времена своего счастливого детства. Москва, 50-е

— Успешность написана у вас на лице — это роль или вы действительно ощущаете себя абсолютно удачливым?

— Сомнение, неудовлетворение от того, что что-либо недоделано, является все-таки основой для движения... Думаю, что человек, который чувствует себя успешным, уже находится на пути к проигрышу, потому что достаточно ограниченный, и возможности его в результате тоже, увы, ограничены.

— Вы между тем источаете надежность и силу... Скажите, а какие-то слабости у вас есть, вы за собою их знаете?

— Представьте себе, во мне достаточно слабости и неуверенности — того, что необходимо внутренне преодолевать... Вот вы говорите о силе, надежности, которые вроде бы от меня исходят, но это же иррациональная вещь. Если я сяду и начну что-то там излучать, это будет представлять узкомедицинский интерес для собеседника, зрителя или партнера, поэтому, если такое ощущение возникает в других, это, в общем-то, их продукт.

— По поводу успешности... Оглашу, с вашего позволения, небольшой список ваших главных удач, чтобы читатели еще полнее осознали, кто же мой собеседник. Итак, как режиссер вы сняли картины «Свой среди чужих, чужой среди своих», «Раба любви», «Неоконченная пьеса для механического пианино», «Пять вечеров», «Несколько дней из жизни Обломова», «Родня», «Очи черные», «Урга — территория любви», «Утомленные солнцем», «Сибирский цирюльник», «Двенадцать», а кроме того, вы блестящий актер, бессменный президент Московского кинофестиваля, восемь лет возглавляли Союз кинематографистов России и, наконец, обладатель «Оскара». Некоторые называют вас барином новой России — насколько это соответствует действительности?

— Ну, если уж барин, то не новой, а старой — нашему роду более 500 лет, а что касается навешиваемых ярлыков... Понимаете, люди, которые вкладывают в слово «барин» отрицательный смысл, по сути своей холопы...

— ...почти афоризм...

— ...потому что для меня барин — это хозяин, человек, который умеет делать, а для них — бездельник. Если учесть, что список, который вы огласили, далеко не полон...

— ...то барин вроде бы неплохой...

— Просто я из таких бар, которые пашут по 18 часов в сутки, и ничего предосудительного в этом не вижу. Мне так работать нравится, и нужно немного — чтобы мой труд не пропал втуне. Знаете, я не хочу быть понятным — хочу быть понятым, а ведь при близости корней этих слов в них есть принципиальная разница. Быть понятным — это «Макдоналдс» (в любой стране, где просыпаешься с похмелья, он одинаковый), а быть понятым — это в Киеве галушки, в Сибири — пельмени, в Токио — суши. В тех же, кого это раздражает, говорят слабость и зависть — качества, которые были и остаются уделом холопа.

«У МЕНЯ РОДОСЛОВНАЯ, ДЕТСТВО ХОРОШЕЕ, РОСТ — 187 САНТИМЕТРОВ, ЗУБЫ СВОИ — ДА МНОГО ЧЕГО МОЖНО ПОСТАВИТЬ ЛЫКОМ В СТРОКУ»

— Мало кто, согласитесь, прошел с юных лет такое же искушение славой, как вы, — считаете его дьявольским или относитесь к нему спокойно?

Род Михалковых, кстати, с ударением на втором, а не на третьем слоге, насчитывает более 500 лет, и сегодня представители этого славного рода «покрывают землю культурным слоем»

— Да я его и не чувствовал никогда!

— Как? А толпы поклонниц? А прикоснуться, пощупать, поцеловать...

— Ну, если ты к этому серьезно относишься, то идиот, а нормальный человек воспринимает такие вещи легко: ну пришло... Важна ведь не слава, а отношение к ней, и если она тебя меняет, значит, идет не впрок, мешает и разрушает как личность. Другое дело, если это приносит удовлетворение как производное того, что ты делаешь... Наверное, и тут искушение присутствует достаточно сильное, но как-то Господь управил, что на моем самоощущении оно не сказалось.

Буквально недавно на одной из творческих встреч мне передали записку: дескать, вы бренд, а я подумал и сказал, что, если буду считать себя брендом или талантом, — все, конец: перестану быть интересным публике (а я всегда пытался каким-либо образом ее внимание сохранить)... Повторяю: к делу нужно относиться серьезно, а к себе — достаточно легко...

— И все же, я думаю, десятки коллег на ваших глазах сходили от славы с ума и плохо заканчивали: и водка губила, и все остальное. У вас подобные моменты случались?

— Безусловно, но я много занимался и занимаюсь спортом. Это, в общем-то, очень сдерживает, потому что, если ты день, два, три всяческим удовольствиям предаешься, физические нагрузки даются потом тяжело. Когда вспоминаешь о том, как будешь себя чувствовать на беговой дорожке, на футбольном поле или на теннисном корте, притормаживать начинаешь.

— Никита Сергеевич, а с чем связано отторжение, которое вы вызываете у многих — в частности, у коллег? Почему у вас столько врагов?

— Я же сказал: мое имя переводится как бесогон... Отторжение может быть, если сделал кому-то что-то плохое: отнял, оскорбил, унизил, а когда говорят: «Вот ненавижу и все!» — это все-таки несерьезно. Тут-то как раз и проявляются искушение, зависть, бесы. Любовь объяснять не надо: пришлись мне по сердцу какие-то люди, и точка, — а вот за что не люблю, человека, растолковать обязан. Там же аргументов нет, — барин! — хотя легко додумать, как бы они это сформулировали...

— У него все, а у меня — нет: почему?

— Вот-вот, вдобавок и рост —187 сантиметров, и зубы свои — да много чего можно поставить лыком в строку. Детство хорошее, родословная...

— ...и вообще, как-то на редкость удачно все складывается...

— Это, поверьте, видимость только такая, будто все сложилось само, — она очень обманчива. За результатом огромный реальный труд, поэтому на недругов и так далее я просто махнул рукой... Поначалу, не скрою, испытывал желание объясняться, хватать за грудки: за что, почему? А потом понял, что тратить на это силы и время бессмысленно. Собственно, и задача таких людей — спровоцировать...

Никита с папой. «Отец — великий детский поэт, а писать для детей такие стихи может лишь тот, кто внутри сам ребенок. Мама всегда говорила, что в душе ему 13 лет...»

— ...вывести из себя...

— ...чтобы ты выяснял с ними отношения и выходил из равновесия, и, осознав это, я сделал определенные выводы. Согласитесь, когда существует такого рода ненависть, она же должна иметь объяснение какое-то, да? Можно обвинить, допустим: он вор, обобрал меня или, к примеру, Союз кинематографистов, — но я в ответ не смолчу. «Все это ложь, — скажу, — что вы и сами знаете, а вот почему не признаете, допустим, что более 600 тысяч долларов собственных денег я потратил на помощь людям, у которых проблемы?».

— Престарелым актерам?

— Да, старикам, больным, инвалидам. Отвечают: «Нескромно». — «Ах вы, мать вашу! — думаю. — Ишь скромники-то какие! У вас клубы свои, рестораны — что же вы сами-то ни копейки не дали?». Ну а когда вразумительного ответа нет, как правило, возникает: «Вот не люблю и все!». Пушкин, правда, когда еще написал: «Хвалу и клевету приемли равнодушно...

— ...и не оспаривай глупца»!..

— ...поэтому я достаточно философски к подобным вещам отношусь. Конечно, неоправданные нападки выводят, но я просто улыбаюсь печально, поскольку за реагированием на них нет никакой перспективы. Ну и еще один важный момент... В конце концов, предназначение, Богом данное, — оно же предопределено, и я, например, его вижу в том, чтобы заниматься тем, чем занимаюсь, — вот и судите по этому. Не нравится? Сделайте лучше!

— Если бы только могли...

— Помню, вокруг говорили: «Подумаешь, тоже мне идея — «Анна. От 6 до 18». Ребята (заводится), родите ребенка и снимайте его 13 лет. Или так: возьмите свою дочку, дайте ей роль в «Утомленных солнцем», получите в Америке «Оскар»... Я этим не кичусь, просто предлагаю: давайте, по Маяковскому, «сочтемся славою». Предъявите, что вы можете, что сделали, а не просто ля-ля-ля, тополя: он плохой, но когда выясняется, что за душой пусто, о чем разговаривать? Не остается ничего другого, как рассказывать, что Михалков что-то украл или у него три гостиницы в Карловых Варах, где я был один раз в своей жизни два дня.

«Я НЕ В ГЕНЕТИКУ ВЕРЮ, А В БОГА — ТОЧКА RU»

— В одном интервью вы о своих недоброжелателях сказали: «Странные люди — сами придумывают монстра и сами его потом боятся». Как же бороться с завистью — рецепт от Никиты Сергеевича Михалкова?

— Бороться? Никак! Жалеть просто этих людей надо, причем искренне. Зависть — она иссушает страшно, и по моему ощущению люди завистливые огромное количество времени проживают зря. Если судить о своем житье-бытье, сравнивая его с жизнью не тех, кому лучше тебя, а тех, кому хуже (а таких куда больше!), очень много проблем исчезает, а иначе можно просто сойти с ума. У него есть, у меня нет, у него «бентли», а у меня «жигули», у него вилла, а у меня комнатка в хрущевке... Это кошмар, а когда, имея старенькую «копейку» и крышу над головой, ты посмотришь на того, кто живет на помойках и у кого ничего нет, а раньше он был научным работником, думаешь сразу: оп-па!..

Того романтического юношу, которого Никита сыграл в картине Георгия Данелии «Я шагаю по Москве», нынешний патриарх российского кино уже, увы, мало напоминает. С Галиной Польских, 1963 год

— ...вот оно — счастье...

— Чехов заметил, что за дверью счастливого человека должен стоять кто-нибудь с молотком и постоянно стучать и напоминать, что есть несчастные, и это абсолютная правда. Антон Павлович вообще ни одного слова пустого не написал — у него все связано с его богатейшим внутренним миром.

Никогда не говорите: «Господи, почему мне так плохо, за что?», ведь мы никогда не спрашиваем: «Боже, за что мне так хорошо?». Вспоминаем об этом, только когда скверно, и это для нас вечное искушение, которое ниспослала православная вера.

— По поводу родословной: ваш прадед — Василий Суриков, дед — Петр Кончаловский, отец — Сергей Михалков, брат — Андрон Михалков-Кончаловский, дети один талантливее другого... Сегодня ваша семья — это клан, мафия?

— Думаю, промысел... Поверьте, мы никого не тянем, у нас нет и никогда не было круговой поруки, и если бы, скажем, Надя не имела способностей, которыми она обладает, я бы ни в коем случае не снимал ее в «Утомленных солнцем-2», а тем более в первой картине.

— С нее же и спрос больше — ведь правда?

— Конечно. Я, кстати, и сам бы там не снимался, если бы не она, потому что мог дать ей больше внутри кадра, в качестве отца и партнера. То же и Анна — если бы она не была одаренной, не снималась бы у меня в «Сибирском цирюльнике»...

В этом смысле гармония — это когда то, чего хочешь, совпадает с тем, что ты можешь. Самая большая трагедия, связанная с выбором профессии, разыгрывается, когда человек считает, что он это может, потому что хочет. Возникает порой катастрофа, когда, предположим, отец — режиссер, мама — актриса (или же оба актеры) и сын или дочь идут по их стопам, а Бог не дал...

— ...предъявить нечего...

— Начинается страшное разрушение, потому что вроде бы все условия и соответствующее окружение есть, а таланта нет, и вот тут важно точно понять, что дано и чего не дано. Почему я, скажем, не пустил Надю в театральный учиться? Она окончила МГИМО при том, что с точки зрения нутра и даже технической оснащенности актерской стоит очень высоко, но я понимал, что, если, допустим, Бог даст, открою свою Академию, то, что нужно, дочь доберет... Все необходимое актрисе она уже получила на съемочной площадке, а вот два языка, историю искусств и так далее в объеме, необходимом любому нормальному человеку, в театральном она не изучит.

— А вы в генетику верите, в то, что если родители талантливые, у них обязательно появятся одаренные дети?

«Неоконченную пьесу для механического пианино» Михалков снял в 1977 году, когда русская национальная идея, русский боевой дух и русская монархия еще не занимали ум и душу режиссера. Елена Соловей, Никита Михалков и Евгения Глушенко

— Нет. Я в Бога верю — точка ru.

— Как, интересно, ваш легендарный отец наставлял вас на путь истинный? В вашей семье блюли какие-то традиции, принципы: дескать, воспитывать надо именно так, а не иначе — или вы росли с братом как трын-трава, впитывая атмосферу дома?

— Воспитывала мама, но вы правы: домашняя атмосфера значила больше, чем педагогические ухищрения. Уроки дома, уроки семьи...

— ...приходящих людей — да? Общение?

— Конечно. Плюс определенные вкусовые традиции, довольно жесткие, потому что Василий Иванович Суриков был человеком крутого нрава — любил и не любил без полутонов. Слово «теплый» он вообще ненавидел (допустим, термин «теплые отношения»), говорил: «Теплыми могут быть только помои». Либо горячее, либо холодное, либо души не чаю, либо терпеть не могу, это впитала и мама. Она в этом смысле имела сибирский характер — такой же резко-континентальный, как красноярский климат, — правда, была при этом отходчивой. Безусловно, основой была все-таки атмосфера в семье плюс воцерковление, пусть и негласное: мы были с детства крещенные, и священник приходил к маме постоянно.

Отец никогда в этом не участвовал, но и этому не противился: единственное его условие было, чтобы, когда он дома, никаких батюшек... Он в этом смысле был очень умен, я бы даже сказал, хитер и тонок, потому что в ЦК на все претензии мог возразить: «Ну что вы хотите? Моя жена старше меня на 10 лет, она 1903 года рождения и во время революции была уже почти совершеннолетней — как я могу ее переделать?».

«ОТЕЦ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО СТАЛИНУ ВЕРИЛ, А ТОТ ЕМУ ДОВЕРЯЛ»

— В 70-е годы прекрасный актер, автор ряда хлестких эпиграмм Валентин Гафт, между прочим, написал две строчки, которые стали широко известны:

Россия,
слышишь этот зуд?
Три Михалкова
по тебе ползут...

— Ну-ну...

— Обидно вам было это услышать?

«Здорово, юнкера!». — «Здравия желаем, Ваше Императорское Величество!». «Сибирский цирюльник», 1999 год. Его Императорское Величество по-прежнему на коне, несмотря на всяческие козни, интриги и мелкие злодейства мелких бесов

— Нет, потому что к тому времени я уже был достаточно в таких вещах искушен. Гафт, между прочим, клянется, что это не он сочинил, но, как бы там ни было, могу с удовлетворением отметить, что сейчас нас уже больше чем три...

— ...можно вообще сбиться со счета...

— ...поэтому Михалковы уже даже не ползут, а покрывают культурным слоем страну... Так что, кто бы это ни написал, даже если и Гафт, автор ошибся. Надо бы эпиграмму перерифмовать...

— Тем не менее доля правды была в ней?

— В чем? Если в количестве — может быть, а если в системе передвижения — так мы пока ходим...

— О вашем безусловно уважаемом отце плохого слова ни разу никто не сказал — кроме того, что он талантливый поэт, очень многим в течение жизни помог. История взаимоотношений Сергея Владимировича с властью удивительна: его любили все руководители страны — Сталин, Хрущев, Брежнев, Путин, при всех режимах он был обласкан... Вы над этим феноменом задумывались? В его основе конформизм или что-то другое?

— Отец на ваш вопрос ответил, и я абсолютно с этим согласен. «Волга, — сказал он, — течет при всех властях и режимах».

— Что за особые отношения были у него со Сталиным — это правда, что вождь всех времен и народов лично правил красным карандашом его тексты, в частности, Гимн Советского Союза?

— Тексты не правил, а гимн — было дело, но его поправки поэтического характера не носили, они чисто идеологические... Скажем: «великий» на «могучий» исправил — что-то в таком роде.

— Этот листок сохранился?

— По-моему, нет — иначе, я думаю, он уже был бы где-нибудь опубликован...

— В 90-е годы Сергей Владимирович сказал, вспоминая Сталина: «Я ему верил, он мне доверял»...

— Он не сказал это, а написал в книге посетителей Дома-музея Сталина в Гори, причем сделал это признание тогда, когда подобное было совсем непопулярно. Чистая правда: отец действительно Сталину верил, а тот ему доверял, и, счастью, Господь так управил, что на отце нет ни капли ничьей крови. Я, например, не знаю, как бы сложилась его жизнь, если бы он встал перед каким-то выбором (ну кто может ручаться, что устоял бы?), но Господь был к нему милостив и не дал на таком рубеже оказаться...

— В порыве откровенности Сергей Владимирович никогда не рассказывал вам, страшно ли ему было в те годы? Был ли момент, когда его могли забрать, посадить, расстрелять?

Никита Сергеич у себя на Николиной Горе

— Вы знаете, отец обладает гениальным даром: он великий детский поэт, а писать для детей такие стихи может лишь тот, кто внутри сам ребенок. Мама всегда говорила, что в душе ему 13 лет, и если вы посмотрите мою картину «Отец» (а я снял два документальных фильма: к 100-летию мамы и к 90-летию отца) — там у меня есть разговор с ним, из которого все абсолютно ясно. По его словам, он не любит детей точно так же, как они — своих сверстников. Дети же относятся к ровесникам не бережно и трепетно, как обычно взрослый к ребенку, а ревниво: «Отдай! Почему ты это взял?»... Отец совершенно в этом смысле такой же — у него никогда в жизни не было с нами вот этого мур-мур-мур, он терпеть не может сюсюканья...

— Всегда был на равных?

— И даже на нас обижался. Кстати, в какой-то степени это было присуще и маме (однажды она поссорилась с Надей: ей было 80, а дочке моей полтора, — и они долго не разговаривали). Словом, у отца есть абсолютно уникальный дар детского отношения к миру, поэтому у него не было страха. Ребенку это чувство тоже неведомо — вот, например, горит что-то, а малец возьмет...

— ...и потрогает...

— Или, если ему сказать: «Видишь заиндевевший замок? Лизни его», — послушается. Он же не знает, что будет, если прикоснуться влажным языком к замерзшему металлу... Отец такой, и я думаю, это во многом его и спасло. И потом уже, когда он стал крупным литературным функционером...

— ...председателем правления Союза писателей РСФСР!..

— ...у него не возникало желания подстраховаться — он был достаточно политически грамотен, умно себя вел и умел убеждать руководство. Русский монастырь на Афоне, к примеру, должен быть ему благодарен за то, что не был закрыт. Когда отец туда прибыл, — первый советский человек, да еще в таком ранге! — его встретили колокольным звоном. Там жили семь или восемь монахов, которые вымирали, и греческие власти ждали, когда умрут все, чтобы гигантскую библиотеку и все сокровища, что там были, забрать. Отец сумел убедить Брежнева, что на Афон нужно отправить молодое пополнение, и тот дал команду. В этом смысле он был, что называется, с царем в голове, но в нем никогда не было карьеризма, который мог бы его талант источить.

«ВЫ ОТОЖДЕСТВЛЯЕТЕ ГИМН С РЕПРЕССИЯМИ, НО ВО ВРЕМЯ АРЕСТОВ И ДОПРОСОВ ЕГО НЕ ИГРАЛИ»

— Он смотрел все картины, которые вы ставили и в которых играли?

— Не думаю.

— А разве у вас не было такого: «Вот сниму, а потом покажу отцу. Интересно, что он скажет...»?

— Нет — отношения были у нас уважительные, но достаточно жесткие. Скажем, когда он читал какие-то свои пьесы, мы, дети, рожи кривили, их слушая: что это, мол, такое? Отец никакого участия в выборе моей профессии не принимал...

— ...принципиально?..

— ...и даже не знал, когда меня забирали в армию и куда я попал, несмотря на все сплетни, будто он пытался Никиту отмазать, звонил Гречко... Бред собачий! Только получив первое письмо, которое мне разрешили после принятия присяги написать, он понял, где я нахожусь.

«Да, я пользовался нашими отношениями с Путиным, но если и просил, то за других. Для себя я не клянчил ни дачу, ни землю, ни деньги, ни должность. Совесть моя чиста...»

— Нетипичные отношения...

— Да, нетипичные. Он всегда держал ту дистанцию, которая позволяла нам с братом быть самостоятельными, и вмешивался только тогда, когда уже не мог молча наблюдать за происходящим со стороны. Практически то же самое происходит и у меня с моими детьми. Когда они поступали во ВГИК, Таня, жена, заикнулась: «Надо бы позвонить, узнать, как и что»... Я ей ответил, что никуда звонить не собираюсь: единственное, что могу, — это направить в нужную сторону, помочь подготовиться.

Позвал их к себе и сказал: «Дорогие мои, делайте все сами. Все равно, если поступите, люди скажут, что вас приняли, потому что я за вас попросил, потому что вы — Михалковы, но я дам вам возможность для самих себя сознавать: это неправда». Я за то, чтобы дети пробивались сами, — попытки оградить своих чад от суровой жизни добра им не принесут.

— Здорово!

— Да, я считаю, что в наш инфантильно- гламурный век, когда по внешнему виду человека порой неясно, мужчина это или женщина, такую вот стойкость необходимо воспитывать. Очень важно иметь внутренний иммунитет и обращаться за помощью только тогда, когда действительно не можешь решить проблему сам.

— Когда я был пионером, мне очень нравился Гимн Советского Союза: прекрасные музыка Александрова и слова Михалкова и Эль-Регистана, от которых мороз шел по коже, а лет в 10 я нашел в дедушкиных пластинках старый вариант гимна со словами: «Нас вырастил Сталин на верность народу» и задумался: «Почему сначала так пели, потом иначе?». Когда повзрослел и пришли новые времена, для обновленной России Сергей Владимирович написал очередной вариант гимна, под который лично мне, если бы я был россиянином, вставать не хотелось бы. У меня, владеющего совершенно иной информацией, это произведение ассоциируется с очень нехорошими вещами: с советским дубовым строем, с лагерями, репрессиями... У вас, когда слушаете третий вариант гимна, внутреннего неприятия не возникает?

— Говорить так — значит, отрицать страну! Вы отождествляете гимн с репрессиями, но это не совсем точно, потому что, если уж на то пошло, во время арестов и допросов его не играли. Он звучал, когда побеждали в войне, когда спортсмены выигрывали чемпионаты мира и Олимпийские игры, поэтому отказаться от него под предлогом, что с ним связан один негатив, — это предвзятый подход. В той стране, где этот гимн появился, происходило много плохого, но и много хорошего.

— Вы, получается, не согласны с тем, что огромная империя жила не по-человечески, а гимн, как ни крути, ее символ?

— Я не могу так сказать. Представьте себя на месте 80-летнего фронтовика, который работал, любил, воевал, был ранен и получал награды за то, что насмерть стоял в Бресте, и вот сегодня ему скажут: вы жили не по-человечески? Вот это как раз бесчеловечно! Какое мы: вы, я или кто-нибудь другой — право имеем говорить такие вещи тому, кто прожил жизнь, Богом ему данную, на земле, которую ему Господь отвел...

Император всея Руси пожаловал в гости к Императору всего кино в светлый праздник рождения Никиты Сергеича. Посидели просто, по-домашнему, поели каши деревянными ложками из берестяных плошек под прицелами многочисленных кинокамер и фотообъективов

— Понимаете, Никита Сергеевич, все 70 с лишним лет, которые существовала та страна и мучились в ней люди, в Европе, в Америке жили совершенно иначе...

— Кто вам это сказал, что значит — иначе, и что мы сегодня имеем в хваленых Соединенных Штатах?

— Объясню: каждый простой американец нормально себя чувствует — он защищен социальными гарантиями, у него есть нормальное жилье, образование, медицина...

— Если иметь в виду то, что можно потрогать руками, наверное, да, а вот Достоевский, Чехов, Пушкин, Толстой в Америке есть?

— Достоевским, увы, сыт не будешь — вот в чем проблема...

— А Пушкиным?

— Тоже, хотя опять-таки кому как...

— Дело же, Дмитрий, не в этом. Если иметь в виду, так сказать, переваривание пищи, то, конечно, в Америке достаточно дешево, сытно, и хотя не очень полезно и вкусно, еда есть... Если же рассматривать страну и людей не только как механизм для превращения пищи в отходы, а еще и с другой стороны, вдруг выясняется, что не все так однозначно. Мой продюсер, к примеру, сказал замечательно: «Моя родина там, где меньше налоги». Все — точка, с ним все понятно!

«Я НИКОГДА НЕ БЫЛ ЧЛЕНОМ ПАРТИИ И НИ ОДНОЙ КАРТИНЫ НЕ СНЯЛ ДЛЯ ЦК КПСС ИЛИ ДЛЯ БРЕЖНЕВА»

— Разве такая мысль права на существование не имеет?

— Я же не говорю, что не имеет, но она мне неинтересна. Мне вообще человек без веры неинтересен — я могу разговаривать с ним о погоде, о чае, о чем угодно, но точно понимаю: никогда мы не достучимся друг в друге до того, что позволит мне взять его за руку и открыть ему сердце. Это не мои слова — это сказал замечательный философ Василий Васильевич Розанов.

Недавно я выступал на пресс-конференции в Вологде, а какой-то сердитый молодой человек — взлохмаченный и, видимо, очень мучающийся — за мною записывал и ужасно был недоволен, когда я эту мысль выразил. После пресс-конференции он подошел. «Объясните мне, — попросил. — Вот я порядочный человек: никого не убил, ничего не украл, уважаю родителей, не изменяю жене, соблюдаю все заповеди, но в Бога не верю — я тоже вам не интересен?». Я подумал и абсолютно искренне ответил: «Вы знаете, нет». Он был так этим потрясен. «Как?» — удивился. «Простите, но это правда», — развел я руками. Мне действительно неинтересен тот, кто механически выполняет заповеди и твердит: «Господи, Боже мой». Он, видишь ли, верен жене...

— Нашел чем хвастаться!

— Даже не в этом дело. Человек может быть и жене неверен, но вопрос в том, как тот или иной грех в нем перерабатывается. Мне скучен индивидуум, который живет по принципу комфортности. Не призываю ходить всем в лаптях, в онучах и есть жмых, нет, но все равно не хлебом единым, поэтому, когда вы говорите, что в Советском Союзе люди жили не по-человечески, я не могу с этим согласиться.

— Но вы же не станете отрицать, что то государство своих детей не любило, не берегло, в грош их не ставило и гробило, как только могло, — вот что самое отвратительное...

— Любовь государства — это вообще вещь довольно сомнительная, но ваши рассуждения я не приемлю. А родители своих сыновей и дочек любили? Несомненно. Значит, эти дети питались любовью.

...Когда шли съемки «Утомленных солнцем», мне тоже такие вопросы задавали, и я размышлял о тех, кому тогда было 18, 20, 25, 30 лет... Скажите, разве влюбленные девушка с парнем, целуясь, думали о том, что в это время делает Сталин?

— Я тем не менее убежден: если после стольких лет неудавшегося кровавого эксперимента коммунисты в очередной раз рвутся к власти, надо показывать по телевизору «Утомленных солнцем», чтобы люди голосовали против них, потому что более антисталинской, антисоветской и антикоммунистической ленты я, если честно, не видел. В связи с этим меня поражает, что вы сейчас говорите одно, а сняли картину (на мой взгляд, прекрасную) о другом...

— (С обидой). Знаете, не надо путать острое с белым, что вы сейчас делаете.

— И все-таки стою на своем: посмотрев этот ваш фильм, начинаешь просто ненавидеть то государство, партию и КГБ, которым отдельно взятая человеческая жизнь была не ценнее муравьиной: раздавил и дальше пошел...

— И вновь я с вами не согласен. Понимаете, объединение на ненависти бесперспективно, оно как раз и привело к большевизму, когда был брошен клич: «Идите к нам, будем вместе ненавидеть царизм». Любое объединение на ненависти в огромном, глобальном смысле всегда разрушительно, потому что, когда ненавистное люди погубят, выяснится, что любят они совершенно разные вещи.

— Все так, но я о том, что, когда смотришь «Утомленных солнцем», хочется сказать: «Такого бесчеловечного строя больше не надо — все, что угодно, только не это»...

— (С раздражением). Ну невозможно так однозначно оценивать прошлое, невозможно! В Отечественную 28 миллионов людей погибло, защищая эту страну, и у каждого из них была собственная война: со своими воспоминаниями, запахами, фотографиями, письмами, натертыми ногами, страхами, предательством, малодушием. Это только на генеральских картах стрелы туда-сюда: дивизии, армии, а когда ныряешь в тот океан, где конкретные люди, жутко становится. Не зря же кто-то из старых генералов советовал Жукову: «Перед атакой не смотри солдату в глаза — можешь его пожалеть»...

— Ну а как расценить то, что тысячи людей с винтовками, а то и вовсе безоружных в первые месяцы войны бездарно бросали на немецкие танки?

— Правильно, тут я с вами не спорю, и как раз об этом картина, которую сейчас заканчиваю и где говорю о том, что невозможно рассматривать военное прошлое только с одной стороны. «Утомленных солнцем-2» мы снимали зимой, было очень тяжело и страшно. После съемочного дня думаешь: «Вот сейчас приеду домой, согреюсь, выпью чайку, схожу в баньку», но потом мысль другая приходит: там, где ты был, и пули ненастоящие, и взрывы бутафорские, и в любой момент ты можешь вернуться к себе, а люди, которых играешь, месяцами сидели в окопах... Это еще неизвестно, как бы мы себя повели, будучи там...

— ...конечно...

— ...так как, спрашивается, можем судить о ситуации, в которой не были, и оценивать чужие поступки? Заметьте: я никогда не был членом партии и ни одной картины не снял для ЦК КПСС или для Брежнева...

— ...это правда!..

— Ну да, и именно поэтому я имею право так говорить. Любовь к моему отечеству я отделяю от любви (или нелюбви) к политической системе, которая была у меня на родине, но не могу зачеркивать судьбы людей, живших в то время, только лишь потому, что они верили в происходящее. Не могу (волнуется) — это несправедливо, безбожно!

Готовясь к написанию сценария и непосредственно к съемкам, я посмотрел более 60 разных роликов — наших и немецких, прочитал огромное количество материалов о войне. Среди них были не только какие-то художественные вещи, но и воспоминания, письма — это невозможно себе представить... Приведу пример: человеку, который выходил из окружения, осколком распороло брюшину, но внутренности не задело. Собрав собственные кишки в чемодан, он около 50 километров нес их перед собой, так вот, он писал, что у него была одна мечта: не дойти до своих, а съесть кусочек лимона. На маленькую дольку жизнь свою был готов обменять!

Другой пример: мальчик 18 лет получил 56(!) ранений. Его восемь месяцев выхаживали в госпитале, вылечили, выдали обмундирование, усадили в грузовик, проводили, и у провожающих на глазах на горизонте — прямое попадание в машину снаряда. Почему, спрашивается, он?

Или идут 10 человек. Когда один отошел в сторону пописать, что-то просвистело: взрыв, воронка, девятерых, которые вперед ушли, убило, а он остался. Почему? Где Бог на войне? Это в моем новом фильме один из насущных вопросов...

— Дать на него ответ пытаетесь?

— Нет, я только хотел бы, чтобы, посмотрев картину, человек вышел из зала, купил газету, мороженое и, сидя на лавочке, подумал: «Господи, какое счастье, что я могу просто читать газету и есть мороженое». Тогда проблема юной красавицы, которой вместо голубого подарили розовый «бентли», отойдет на второй план.

...Меня совершенно не интересуют нравоучения, и я тоже никого не собираюсь учить, но эти вопросы неминуемо возникают, и от них не спрячешься за глянцевый журнал, гламур, интернет. Надеюсь, что у людей, посмотревших мою картину, возникнет тот жизненный иммунитет, который появляется, когда каждый поставит себя на место героев этого фильма.

Как ни банально звучат слова «память», «война», весь ужас в том, что Достоевский был прав, когда сказал: «Бытие есть только тогда, когда ему грозит небытие», а мы совершенно не задумываемся, через что прошла наша, тогда огромная, страна.

«С ПУТИНЫМ МЫ НА ТЫ, ТЕМ БОЛЕЕ ЧТО Я НА ВОСЕМЬ ЛЕТ ЕГО СТАРШЕ»

— Все это, Никита Сергеевич, хоть и пафосно, но не поверхностно, тем не менее я немножко с вами поспорю. Вы, вне всякого сомнения, выдающийся режиссер, актер, общественный деятель и такой уже оставили след — дай Бог каждому. Даже если бы сегодня остановились и ничего больше не делали, вы уже все доказали — и себе, и другим, и вдруг снимаете документальный фильм «55», посвященный... Путину. На мой взгляд, не только экс-президент, а ныне премьер России, любой руководитель — человек временный, а художник оставляет свои произведения на века. Зачем, вот ответьте, вы взялись за ленту, после которой многие стали упрекать вас в верноподданичестве, говорить о несоизмеримости таланта и темы?

— Да мне (вновь заводится) наплевать на то, кто и в чем меня упрекает. Господи Боже мой!

— Допустим, но картину о Путине зачем сделали?

— Я никогда в жизни не стоял на Мавзолее, не выступал с трибун съездов и не восхвалял руководство, но я благодарен Богу за то, что в России появился, наконец, человек, который вернул чувство достоинства мне и моей стране. Я уважаю его и люблю, он мой товарищ, и кто может мне, блин, запретить сказать то, что о нем думаю, людям, которые сидят по другую сторону экрана...

— ...и тоже его любят — да?

— Да мне абсолютно насрать (кипятится) на то, что думают обо мне либералы, которые будут по этому поводу привычно стенать: «Ах, как же можно подходить к власти так близко?». Я что, снимал фильмы, которые славят власть?

— Ни одного!

— Я же, извините меня, после картины «55» снял «Двенадцать» — вот вам ответ, а Путин — президент он, премьер или просто Владимир Владимирович — прежде всего человек, который не побоялся сказать в Мюнхене на весь мир то, что другие, сидя там, потея ладошками и в ужасе оглядываясь по сторонам, думали, но опасались произнести вслух. Он сказал, е-мое, и за это ему памятник нужно поставить, поэтому никаких угрызений совести не испытываю. Вот если бы я этот фильм на заказ сделал, за бабки или еще за что-нибудь этакое — дело другое, но я никогда ни о чем его для себя не попросил...

— Охотно верю...

— Никогда! Путин бывал у меня в доме, и потом ребята из его охраны говорили: «Какое счастье — он такой веселый от тебя уезжает». Почему? Да потому, что никогда не увозил от меня ворох бумаг с просьбами, которые надо исполнить. Да, я пользовался нашими отношениями, но если и просил у него, то за других: за офицера-афганца, которому уже 52 операции сделали, за женщину, у которой отобрали детей. Для себя я не клянчил ни дачу, ни землю, ни деньги, ни должность, моя совесть чиста, поэтому мне ничего не мешало в его 55 лет сказать то, что я о нем думаю.

— То есть как человеком вы Путиным очарованы?

— Да. Он обаятельный, мощный, умный, с потрясающей реакцией и прекрасным юмором — настоящий, одним словом, лидер! Сегодня для меня это очевидно, а если почувствую, что не могу быть в его присутствии искренним и что-то мешает мне говорить с ним начистоту, тут же скажу об этом ему первому, а потом, если надо будет, другим...

— Вы с ним на ты?

— Когда вдвоем — да.

— Когда вы так обращаетесь к президенту, премьер-министру, ощущения дискомфорта не возникает?

— Если приду к нему на прием в кабинет, где будут какие-то люди, и скажу ему «ты», это будет бестактно и безвкусно — деловая этика мне абсолютно понятна, но когда мы наедине пьем чай и беседуем, это абсолютно нормально, тем более что я старше его на восемь лет.

— Вы были одним из авторов ставшего впоследствии знаменитым письма представителей творческой интеллигенции, которые обратились к Путину с просьбой остаться президентом на третий срок. Недавно я беседовал в Санкт-Петербурге с Олегом Басилашвили, который был этим посланием искренне возмущен. «Мы с Юрским и другими, — сказал он, — написали тут же другое письмо Путину, чтобы, наоборот, он ни в коем случае не оставался». У меня вот вопрос: вам что — больше всех надо? Вы же самодостаточный человек...

— Само по себе это письмо обманное. Я, собственно, коллективных посланий никогда не подписываю, а если пишу, то личные. Это была такая, как бы сказать поточнее, глупая неловкость. Ко мне просто пришел Зураб Церетели: мол, хотим к Путину обратиться. Есть вице-президент Российской академии художеств Салахов, еще кто-то, а ты как считаешь, но одно дело, когда подписываются Церетели, Салахов, и другое — я. Я даже в содержание не вникал, но считал и сейчас считаю, что четыре года для президента России — это не срок, а преступление (и сейчас его, кстати, увеличили до шести). Президент на такой маленький временной промежуток — очень опасная вещь. Допустим, вы поступили в юнкерское училище и через четыре года приняли присягу. Вам выдали погоны, оружие, но тут пришел новый глава государства, который сказал, что тот, кому вы присягали, — преступник и надо его расстрелять. В такой стране, как Россия, ощущение, что подобный сценарий возможен, присутствует постоянно.

«Я СЧИТАЮ, ЧТО ВЛАСТЬ В РОССИИ ДОЛЖНА БЫТЬ НАСЛЕДСТВЕННОЙ, КАК ПРИ МОНАРХИИ»

— Так очень часто и было...

— Это, по-моему, катастрофа, поэтому срок президентского правления, на мой взгляд, должен быть семь лет минимум, хотя и этого недостаточно. Я вообще считаю, что власть должна быть наследственной, как при монархии.

— Наследственной?

— Ну, конечно.

— И вы действительно на полном серьезе об этом мечтаете?

— По убеждениям я монархист, потому что уверен: передавая страну, человек может чувствовать серьезную ответственность не перед партией или народом, а только перед своими детьми. Не дай Бог им придется расхлебывать поступки своего родителя — их проклятие за то, что им оставили, будет страшнее, чем анафема партии. Правильно?

— Во всяком случае, очень занятно...

— Кому-то парламентская республика нравится? Пожалуйста, но учтите: никогда мы не сможем жить в ладу и с собой, и с миром, если ответственным за будущее страны не будет монарх. Раскачивания в сторону свободы всегда (по крайней мере, в России) заканчивались вседозволенностью: помните по учебнику истории, что творилось у нас, когда в 1915 году стали решать голосованием, идти или нет в атаку? Ну а волну хаоса и анархии остановить легко? То-то же! Русскому человеку необходим монарх — это в народе сидит: только в таком случае удастся избежать беспорядков, вредительства и разрушения, поэтому реальными и естественными для России могут быть лишь монархия и просвещенный консерватизм. Это моя личная точка зрения — я не выражаю мнение правительства, партий, каких-то политиков...

— А если попадется человек, которому, извините, будет насрать на проклятие собственных детей, что тогда?

— Тогда он не монарх...

— А стране это пережить каково, а людям?

— Ну, я же не говорю, что берем любого. В монарших семьях это выкристаллизовывалось веками — я не имею в виду самозванцев. Кстати, те, кто правили после Николая II, тоже были царями, воспользовавшимися монархическим менталитетом народа. Сталин разве не царь был?

— Еще какой!

— А Хрущев? А Брежнев? Генеральный секретарь ЦК КПСС имел неограниченную власть, только она была незаконной. Цари они были нелегитимные, поэтому все так и шло, а убийство Николая II с детьми, с государыней — это то, что открыло в России кровавые шлюзы: если уж императора не пощадили, можно все...

Я повторяю: четыре года для президента России — не срок! Эта американская система хороша в США, где каждые четыре года на столе в Белом доме меняется фотография президентской жены. Они на другой день после инаугурации не могут проснуться...

— ...в другой стране...

— ...с красными флагами, а мы — запросто.

— А почему?

— Потому что «колебание умов, ни в чем не твердых» — это Грибоедов о декабристах сказал. Пока безбожие является основой воспитания, как было в течение 70 лет, мы все время будем находиться на грани.

...До революции россияне были связаны великой нашей культурой, их объединяло Евангелие. Когда один человек говорил другому: «Побойся Бога, креста на тебе нет», тот понимал, о чем разговор: у людей независимо от образования и положения в обществе были равнозначные понятия греха и стыда. Этого сейчас нет, а отсюда проистекает все остальное: и необязательность, и зависть, и ложь. Да, на Руси воровали всегда, но и понятие чести же было. Купцу не требовались бумаги, заверенные у нотариуса, потому что ему было дорого имя...

— Коль речь зашла о царях, не могу не вспомнить почти анекдот. Итак, вы встречаетесь с Путиным и говорите: «Владимир Владимирович, всю жизнь я играл царей, а теперь вот хочу сыграть вас». — «Для этого, — возразил он, — вам придется сбрить свои знаменитые усы», а вы в ответ: «Нет, это вам придется их отрастить»... Вы этот анекдот знаете?

— (Улыбается). Первый раз слышу, а вы это к чему: могу ли я стать президентом, что ли? Да нет. Есть люди, которые для этого как бы созданы, поэтому, я считаю, надо бояться тех, для кого власть — сладостная мечта. Власть должна быть крестом!

— И вы таких видели?

— Для Путина власть была и остается крестом.

— Серьезно?

— Абсолютно. Мы как-то с ним разговаривали, и он сказал: «Вот смотри, ну кто я был? Полковник. А сейчас? Зачем Бог это мне дал? Затем, чтобы я «доел» то, что не «съели» другие?». Человек думал об этом...

— Он искренне говорил?

— Ну, это же не с трибуны прозвучало при послании человечеству — в частной беседе.

— Каков вообще Путин в компании? Может посидеть, выпить, расслабиться, рассказать анекдот?

— Вполне.

— Живой человек, не функция?

— Абсолютно — у него и реакции совершенно не партийного бонзы. Вы обратите внимание на его лексикон, посмотрите, как он азартен в полемике перед камерами, в разговоре с чужими премьерами или президентами, насколько человеческое превалирует в нем перед политикой. Конечно, Путин вынужден что-то отсеивать, хотя... мы сейчас не о том ведем речь: он защиты не требует. Вы вот меня спросили про ленту «55», я ответил вам искренне, как на духу и никаких сожалений о том, что думает по этому поводу Олежка Басилашвили, у меня нет... У них свои мысли, у меня — свои.

— Демократия?

— Ну, конечно.

— У вас с Медведевым хорошие отношения?

— Отличные — он мне симпатичен...

— А вы допускаете мысль, что завтра его снова может сменить Путин?

— Разумеется.

— И эта затея вам по душе?

— Мне нравится, что в ней нет никаких сюрпризов — мне новости в политике не нужны.

— Надоели?

— Они уже вот у меня где (проводит рукой поперек горла)... Хочу просвещенного консерватизма, стабильности...

— ...прогнозируемости...

— ...и прагматичности, поэтому чего-нибудь новенького совершенно не жажду.

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter