Илья РЕЗНИК: «Верни Аллу!» — просили меня и Стефанович, и следующий муж Пугачевой Болдин, а как я верну? — она уже с Кузьминым...»

Представлять Илью Резника как-то особо нужды нет — о нем говорят песни: «Золушка», «Яблони в цвету», «Маэстро», «Звездное лето», «Старинные часы», «Без меня», «Делу — время», «Верооко», «Вернисаж», «Еще не вечер», «Три счастливых дня», «Ночной костер», «Скрипач на крыше», «Чарли», «Стюардесса по имени Жанна», «Странник», «Кабриолет»... Сотни и сотни произведений, которые являются уже не просто визитными карточками определенного певца или певицы, а шлягерами, хитами, давно вошедшими в золотой фонд советской и российской эстрады и в репертуар народный, даже всенародный. Только название произнеси — и в любой из бывших республик СССР песню тебе напоют: можно даже не сомневаться, только начни строчку — продолжат, потому что многие фразы из лирики моего собеседника стали крылатыми.Откуда у Ильи Рахмиэлевича умение облекать сложные жизненные ситуации в простые, казалось бы, из повседневной жизни слова? Возможно, повзрослел он очень рано - пережил блокаду Ленинграда, остался без отца,  осознал, что у самого родного человека - мамы - есть другая семья и другие дети, которые, наверное, лучше и ближе, раз с ними она проводит все свое время, а от него, едва увидев на улице, бросается прочь, словно от прокаженного... Ну, а может, в чем-то помог и театр, где Резник, став-таки после не­ско­ль­ких тщетных попыток поступить в Ленинградский театральный ак­тером, прослужил семь лет, пока не решил, что быть ретрансля­тором чужих мыслей и переживаний для него уже слишком мало, - пора начать говорить о себе и за себя от первого лица.

Так или иначе, каждая песня Ильи Рахмиэлевича - маленькая драма, трех-четырехминутный спектакль, поэтому вовсе не удивительно, что «Маэстро» до сих пор заставляет вспоминать тех, у кого ты чему-то учился, а «старинные часы, свидетели и судьи», еще идут...

О творческом союзе Ильи Резника, Раймонда Паулса и Аллы Пугачевой до сих пор спорят и журналисты, и артисты, и музыканты: казалось бы, сколько прошло лет, а однозначного ответа на вопрос, кто же из них троих обеспечил львиную долю свалившегося на их головы в 70-80-е годы успеха, нет. Кто-то считает, что главную роль мастерство певицы сыграло, умеющей, как никто другой на эстраде, чувствовать песню и невероятно точно рас­ставлять интонации, кто-то - что причиной всему уникальный и абсолютно не советский дар композитора, который, родись он в США или, например, во Франции, мировой известности непременно достиг бы, кто-то - что сначала, как в Библии ска­за­но, было слово, а музыка и голос просто подвизались помочь - донести его до миллионов слушателей и в памяти закрепить у каждого. Так или ина­че, Резник, Паулс и Пугачева мчались по просторам огромной страны, как не раз воспетая в русском искусстве птица-тройка, и полет их, увы, никому, наверное, не повторить. Даже им самим, теперешним.

Голос давно уж не тот, в музыке все чаще слышатся нотки разочарования и просьба оставить, наконец, в покое, а слово вроде и бодрится, и борется, и к новым вершинам стремится, но все же не так неистово и рьяно, как раньше. «Жизнь невозможно повернуть назад, и время ни на миг не остановишь» - так же, как не переступишь и порой даже с разбегу не перепрыгнешь через барьеры взаимных обид, выросшие между друзьями не разлей вода с годами.

Детство будущего поэта выдалось непростым. «Папа в 1944-м погиб, в 1941-42-м я с бабушкой и дедушкой блокаду ленинградскую пережил — мама с нами не жила, муж ее (мой отчим) деспотом был»

Когда в прессе стали появляться интервью Ильи Рахмиэлевича с заголовками вроде: «Мою травлю организовала Пугачева», «На моем 75-летии Аллы не будет - зачем она там нужна?», «Теперь я враг Аллы Борисовны номер один!», у преданных поклонников совместного творчества большого поэта и первой певицы был шок. Неужели и вправду того, кого неоднократно называла своим братом (причем громко, членораздельно и во всеуслышание), Примадонна облила перед всем миром грязью, «выписав» из Америки бывшую жену, претендующую на то, что она и есть настоящая, брошенная на произвол судьбы? Неужто былые заслуги, дружбу взахлеб и замечательный репертуар, поднявший Пугачеву на не­до­стижимую для других вы­со­ту, можно вот так взять - и одним росчерком пера перечеркнуть, а личную жизнь не­когда близкого чело­века вынести на публичное обозрение, осуждение и переполаскивание в скандальном ток-шоу «Пусть говорят»?

Этих вопросов Алле Борисовне Пугачевой сейчас, к сожалению, не задают. А может, и к счастью - кто знает, насколько убедительными были бы ее ответы? Быть может, они поразили бы умы и воображение зрителей куда больше, чем передача, после которой всегда стойкому, строгому и величественному «маэстро в белом костюме», как называют Резника друзья и коллеги, понадобилась срочная помощь медиков...

«МАМА ОТ МЕНЯ ОТКАЗАЛАСЬ: ВЫШЛА ВТОРОЙ РАЗ ЗАМУЖ И РОДИЛА ТРОЙНЮ - ТРАГИЧЕСКАЯ ДЛЯ МЕНЯ, МАЛЕНЬКОГО, ИСТОРИЯ»

- Я, Илья Рахмиэлевич, вспо­минаю, как на праздновании семилетия «Бульвара Гордона» покойные ныне Муслим Магомаев и Юрий Богатиков, а также, слава Богу, живущий Дмитрий Гнатюк вышли по моей просьбе вместе на сцену, и Юрий Иосифович, посмотрев на белый пиджак Магомаева, рассмеялся: «Од­наж­ды Муслим рассказал байку о том, как шесть или семь ведущих баритонов страны появились одновременно на подмостках все в черном, и тогда ты надел белый костюм - с тех пор, вижу, его не снимаешь...». Вот я и подумал: я в черном, вы, как всегда, в белом, подтянутый, моложавый, а знаете, с чего хотелось бы разговор наш начать? С детства - вы часто его вспоминаете?

Рахмиэль Самуилович Резник и его супруга Рива Гиршевна, усыновившие Илью, были, по сути, совершенно посторонними людьми, но относились к мальчику, как к родному сыну

- Приходится, конечно (вздыхает).

- Тяжелое оно у вас было?

- Да у меня не только детство тяжелое (улыбается), но и отрочество, и юность, и молодость: до 35 лет в коммуналке прожил...

Папа в 44-м погиб, в 41-42-м я с бабушкой и дедушкой блокаду ленинградскую пережил. Потом эвакуация была в Свердловск - в 43-44-м, затем обратно вернулись...

Мама от меня отказалась: вышла второй раз замуж и родила тройню - трагическая для меня, маленького, история... Когда во втором классе мы с другом Эриком по Ковенскому шли переулку, я увидел маму впереди - вдали, на тротуаре: она коляску везла, в которой лежали Вера и Марина, две девочки, а домработница вторую, с маленьким Вовкой, катила. Естественно, я навстречу бросился, потому что маму давно не видел: с нами она уже не жила, но мама, заметив меня, резко на другую сторону перешла...

Из книги «Маэстро».

«В начале 30-х годов в Ленинград, колыбель Октября, из Копенгагена, столицы благополучной, спокойной Дании, приехала семья сапожника экстра-класса Рахмиэля Самуиловича Резника. Состояла она из четырех человек: ее глава - Рахмиэль, его супруга - Рива Гиршевна и приемные дети, Леопольд и Ида. Незадолго до отъезда в Россию подруга Ривы умерла, и двух ее осиротевших детей, Леопольда и Иду, усыновила семья Резников, впрочем, более старшая и сообразительная Ида, быстро разглядев практику «социалистического строительства в СССР», через несколько месяцев поспешила вернуться в Данию.

Студент Ленинградского института театра, музыки и кинематографии, конец 50-х

В Копенгагене были оставлены шестикомнатная квартира, немалое имущество, родные, друзья, самодеятельный еврейский театр, в котором Рахмиэль Резник был режиссером и исполнителем главных ролей, и - самое главное! - любимая работа и его клиентура, но зов сердца оказался сильнее: Роберт Соломонович и Ревекка Григорьевна (так теперь для удобства общения звучали в России имена и отчества супругов) были коммунистами-интернационалистами, пламенными революционерами-романтиками, правда, на родине больше в теоретическом плане. Бросив все, они устремились в страну, которая на практике, хотя и в кровавой борьбе с врагами, созидала социалистическое - а в будущем коммунистическое! - общество на одной шестой части суши, общество справедливости, где царствовать станут свободный, счастливый труд и равенство всех во всем! (Подумать только - ни бедных, ни богатых!).

Таких людей, благородных и возвышенных в своем вдохновенном порыве, прибыло в Советский Союз в 20-30-е годы из многих стран мира десятки тысяч, и участь большинства из них была ужасна,  правда, к супругам Резникам судьба оказалась милостивой - они уцелели. Не попали в жернова первых сталинских чисток, не оказались в списках «иностранных шпионов», миновала их чаша переселения на окраины советской империи, обошли стороной аресты и ад «Архипелага ГУЛАГ». Более того, до конца дней оба сохраняли некоторые иллюзии, во всяком случае, в марте 1953 года, когда страну оглушила весть о смерти Сталина, плакали дед и бабушка Ильи Резника искренними слезами.

Сначала был угол в рабочем бараке, быт рядовых «строителей социализма». Что ж, всему советскому народу нелегко - все с нуля, зато какое лучезарное будущее впереди!

С 1965 года Илья Резник работал в труппе Ленинградского театра имени Комиссаржевской, где среди прочих ролей играл Феликса Дзержинского. Параллельно писал стихи к песням. В начале 70-х ушел из театра, чтобы отныне заниматься только поэзией

Один иностранный специалист, приехавший в Советский Союз по контракту, надоумил: дал нужные советы, свел с необходимыми людьми, записались оба Резника на прием к самому товарищу Кирову и - представьте себе! - быстро были приняты и по личному распоряжению Сергея Мироновича получили квартиру. Не отдельную, конечно, но большую комнату в коммуналке, в старинном доме с печным отоплением, с цветными стеклами в окнах на парадных лестничных переходах и с черной лестницей, где всегда было темно, таинственно и пахло кошками.

Улица Восстания, 25, четвертый этаж, квартира номер 7 - здесь и пройдет вся жизнь Роберта Соломоновича и Ревекки Гри­горьевны Резник. Он станет сапожником-индивидуалом (в СССР такая форма ра­боты, мягко говоря, не поощрялась): мас­тер экстра-класса, вокруг которого объеди­нятся несколько таких же мастеров пошива обуви на заказ, а она, непревзойденная кулинарка, станет поварихой в заводской столовой и уборщицей по совместительству. Первая работа, можно сказать, профессия Леопольда (дома и на работе его больше звали Левой) - скорняк: им он и оставался до призыва в армию в первые дни Великой Отечественной.

Муслим Магомаев, Алла Пугачева, Илья Резник и пианист, народный артист Азербайджана Чингиз Садыхов, Баку, 80-е годы. «Великий певец! — так мощно, широко, раздольно, могущественно выступал! А каким был человеком!»

В 1937 году на встрече трудящихся Ленинграда со знаменитым писателем Ильей Эренбургом Леопольд познакомился с девушкой Женей - их места в огромном зале оказались рядом, и это была Судьба: скоро состоялась скромная свадьба, а 4 апреля 1938 года на свет появился первенец, мальчик. Его назвали Ильей - в честь автора романа «Хулио Хуренито», которым тогда зачитывались, а статьи Ильи Эренбурга в газетах о гражданской войне в Испании страстно обсуждались в каждой семье, и за обедом или ужином у Резников - тоже. Теперь в большой комнате на улице Восстания обитало пятеро, и самый маленький человечек среди них стал сразу любимцем всех - его называли Иленькой, не иначе (а бабушка иногда - Гулей).

Первые годы жизни память не сохранила... Со слов бабушки, Илья почти с младенчества был музыкален: едва ли не с двух лет в стопке граммофонных пластинок безошибочно находил свою любимую - с песенкой сестер Берри «Бамир Бистушайн», под которую потешно приплясывал. Эта мелодия дожила до наших дней, под нее сочинялись разнообразные тексты - один из них, народный, и сейчас иногда напевается.

...Иля в первом классе, зима 1946 года, и первая сокрушительная драма в его, еще такой маленькой, жизни. Есть такой фильм - «Мама вышла замуж», так вот, мама Или, Евгения Борисовна, вышла замуж. Отчима зовут Наум Исаакович («Я его возненавидел сразу - и навсегда - ничего с собой поделать не мог.

«Алла правильно где-то сказала, что я ей, как брат, а она, как сестра, мне была: друг другу мы даже тайны какие-то доверяли...»

С годами ненависть не проходила и не проходит - до сих пор: моя единственная ненависть в жизни. Господи, прости: он был страшным человеком - какой-то государственный босс, не то партийный, не то профсоюзный, советская номенклатура. Ненавижу! - он истязал и мать, и детей. Не физически - морально. Все, все, давай о чем-нибудь другом»).

После свадьбы Евгения Борисовна и Наум Исаакович «съехали» - сняли квартиру, и осенью 46-го у них появилась тройня - две девочки, Вера и Марина, и мальчик, Володя, сводные сестры и брат Или, однако в ту пору он их не увидел: отчим перевез семью в Ригу, и связь с матерью для Ильи оборвалась на долгих 10 лет, до окончания школы, - ни писем, ни телеграмм, ни вызовов на междугородную телефонную станцию, ни тем более встреч. Полный разрыв, безусловно, по инициативе отчима, но мать... О том, что там, в Риге, все живы и здоровы, изредка узнавали от третьих лиц.

После окончания школы, на следующий, 1956 год, Илья проявил инициативу сам: поехал в Ригу. Состоялась встреча, примирение, слезы, и эти слова Евгении Борисовны сквозь рыдания: «Я виновата... Прости, прости!..».

...Есть фотография, и на ней дата: август 1957 года, Рига. На первом плане сидят: тройня - Вера, Володя, Марина, всем по 11 лет, девочки - в одинаковых летних платьицах из ситца в цветочек, Володя - в темной курточке с белым отложным воротничком, сзади стоят:

Илья (вот он каким был в 19 лет: худощавый, с короткой стриж­кой; клетчатый, наверное, серый, пиджак, галстук подобран тоже в клеточку), Евгения Борисовна и Наум Исаакович. Кряжист, широк в плечах, хмур, сосредоточен - ни одной улыбки на лицах, все напряжены.

...Еще в 1956 году Рахмиэль Самуилович усыновил Илью, став его приемным отцом, - отсюда и фамилия Резник, и отчество Рахмиэлевич, а не по отцу Леопольдович или Львович, и это было желанием и волей Ильи: приемный дед был его настоящим отцом.

Вдумайтесь, дорогие читатели: в 1944 году умирает отец Ильи, в 46-м его, по существу, оставляет мать, и родителями маленького Или становятся чужие, но любящие его, как родного сына, люди.

Но все равно, все равно детство и юность без настоящих отца и матери: не­за­живающая рана - она и сейчас кровоточит. Вину за то, что так случилось, Илья Резник готов был спустя годы разделить с матерью, и в стихотворении без названия (а следовало бы его окрестить «Молитвой») такие есть строки:

...Мне помоги, Господь, в большом и малом,
Продли года моей любимой мамы,
Чтобы она грехи мои забыла
И чтобы сына блудного простила...».

- То, что мать с вами так поступила, вспоминается до сих пор, это незаживающая рана?

- Конечно, хотя девочки (они сейчас в Хайфе живут) рассказывают, что она очень страдала, переживала, старалась на эту тему не говорить.

Понимаешь, муж у нее деспотом был - средней руки советский чиновник, который девчонкам, чтобы не ходили на танцы, разрезал платья. Садист то есть...

- ...самодур...

- ...да, поэтому я не думаю, что мамина вина велика.

- Я неоднократно беседовал с теми, кто не понаслышке знают, что такое блокада, - это и Даниил Гранин, и Илья Глазунов, и Виктор Корч­ной... Глазунов, вспоминая об этом периоде, плакал, как ребенок: у него практически вся семья погибла, но я о том, что дети, росшие в том Ленинграде, на всю оставшуюся жизнь доброту сохранили и какой-то внутренний свет - вы тоже?

- Думаю, да. И всепрощенчество свойственно мне, и наивность, и доверчивость, на которой обжигаешься часто, и способность очаровываться...

- ...теми, кем не надо бы...

- Да, но если не очаровываешься, не сможешь творить. Нужно в исполнителя сначала влюбиться, написать ему что-то, а потом разочароваться, потому что, получив репертуар, как правило, ведет он себя по-свински.

- С возрастом вы стали еще более сентиментальным?

- Ну, слезы текут, конечно... Не так давно в Киевской национальной опере был: хореограф Раду Поклитару балет-триптих «Перекресток» на музыку Мирослава Скорика поставил - замечательно! Классическая музыка, Мирослав Михалыч - удивительный композитор, мы с ним потом посидели, общих знакомых вспомнили... Все выпивали немножко, но мы с Ирой не пьем, поэтому водой за его здоровье чокались, и ты знаешь, был полный аншлаг! Сложная музыка, непростой язык балета, а молодежи - половина зала: не попсу какую-то слушают, которая уже всем обрыдла, и в конце гром оваций - вот тут я прослезился.

- От чего же, как правило, плачете? От музыки - раз...

- ...от высоких чувств, искренних эмоций, талантливых сочинений, от любви, которую на экране вижу...

- ...и слез своих не стесняетесь, правда?

- Нисколько.

«ПЕРВЫМ НОМЕРОМ АЛЛА ВЫСТУПАЛА - Я И НЕ ЗНАЛ, КТО ЭТО. НУ, ЭКСЦЕНТРИЧНАЯ ТАКАЯ ПЕВИЦА, В КАНОТЬЕ, С ТРОСТОЧКОЙ, ЧТО-ТО ЗАЖИГАТЕЛЬНОЕ ПЕЛА...»

- В свое время вся большая советс­кая страна плакала и страдала от ваших песен, которые исполняла, в частности, Алла Пугачева, а вы помните, как с ней познакомились?

- Ну, разумеется. Это 72-й год, я уже маститым автором песен «Золушка», «Яблони в цвету» был... Писал просто так, ни для кого, сотрудничал с композиторами, клавиры у нас были, и песни разным артистам показывали.

- Ну, «Яблони в цвету» из всех окон тогда звучали...

- ...да, «Толстый Карлсон», и так далее.

Со второй женой — узбекской танцовщицей и балетмейстером Мунирой Аргумбаевой и сыном Артуром, начало 90-х. «О Мунире говорить не хочу: она столько мне зла принесла...»

Я, короче, на концерт оркестра Лундстрема пришел, и первым номером Алла там выступала - я и не знал, кто это. Ну, эксцентричная такая певица, в канотье, с тросточкой, что-то зажигательное пела, а в конце Галя Ненашева выходила - она считалась в ту пору...

- ...большой звездой...

- ...суперзвездой! У меня между тем песенка с моей мелодией была (напевает): «Любовь должна быть доброю, и мне другой не хочется. Иди своей дорогою, пока она не кончится», и вот я зашел к Алле за кулисы и попросил: «Ты мне понравилась, помоги. Нужно, чтобы мы с тобой песню исполнили: хочу Гале Ненашевой показать». Пришли мы в гостиницу «Октябрь­ская», в номер люкс на третьем этаже - сейчас-то они паршивыми кажутся, примитивными, а тогда... Алла вообще в каземате жила - треугольном таком...

Спели мы, в общем, но Галя сказала: «Нет, мне это не нравится» - отфутболила. Идем мы по какому-то темному, мрачному коридору, и Пугачевой я говорю: «Ну, возьми себе тогда...». Она в ответ: «Да мне это тоже не нравится, а другое что-нибудь есть?». У меня гитара в обшарпанном чехле была - открываю его и клавиры достаю разных песен: «Вот, посмотри», и она один выбрала: «Эту хочу - «Посидим-поокаем»... (Пауза). Вот судьба, да? (Смеется). С этой песней в 74-м году Алла стала лауреатом Всесоюзного конкурса артистов эстрады и получила возможность поехать куда надо, чтобы спеть «Арлекино».

- На «Золотой Орфей» за Гран-при...

С Дмитрием Гордоном, Подмосковье. «И всепрощенчество свойственно мне, и наивность, и доверчивость, на которой обжигаешься часто, и способность очаровываться...» Фото Феликса РОЗЕНШТЕЙНА

- ...да, причем некоторое время «Посидим-поокаем» визитной карточкой своей называла.

- Сколько песен всего Пугачевой вы написали?

- Я удивился не­давно: мы в РАО (Рос­­сий­ское Ав­тор­ское Общество. - Д. Г.) каталог запросили, и оказалось, что 71. Сам был поражен, потому что в той «Золотой коллекции», которая у Аллы выходила, 41 песня - видишь, сколько еще набралось...

«Я АЛЛУ ЗА ПЫЛЬНУЮ ШТОРУ ЗАВЕЛ И ШЕПНУЛ: «ДАВАЙ СДЕЛАЕМ ТАК: ДВА РОЯЛЯ, БЕЛЫЙ И КРАСНЫЙ, И ВЫ С МУСЛИМОМ В «ГОЛУБОМ ОГОНЬКЕ» «КАК ТРЕВОЖЕН ЭТОТ ПУТЬ» ПОЕТЕ...»

- Я с Магомаева начал, которого очень любил и с которым мы дружили: помню, у него на 65-летии, где вы тоже присутствовали, Алла Борисовна вышла произносить тост - и показалась мне совершенно не такой, как обычно: говорила она, словно девочка, влюбленная в своего кумира! У Муслима Магометовича дома я фотографию видел, где он, вы и Пугачева, по-моему, в Баку...

- Ой, прелесть какая! - это 80-й год, Мусик так потрясающе нас принимал... Алла, правда, обижала его, потому что был еще Искандер, бизнесмен, который все время ее перетягивал - то золотую рыбу есть, то на побережье Каспийского моря лачуги смотреть живописные, а у Муслима встречи с интеллигенцией были - дирижерами всякими, музыкантами, и по велению Аллы мы часто его подводили: я все время об этом переживал. Кстати, очень интересная идея родилась именно в магомаевской бакинской квартире. Муслим там бывал редко, она запыленная стояла, шторы такие тяжелые были... Алла сказала: «Мусик, смотри, мы с Илюшей песню новую написали» - и «Как тревожен этот путь» стала играть. Он к ней подсел - и в четыре руки они начали: а-а-а, это потрясающе было!

- Он пианист же какой!

- А каким был человеком! Уже тогда сцены чурался, поскольку чуть-чуть сдал - никто бы этого не заметил, а Муслим к зрителям выйти стеснялся. (Восхищенно). Он действительно великий!

Я Аллу за эту пыльную штору завел и шепнул: «Давай сделаем так: два рояля, белый и красный, и вы в «Голубом огоньке» «Как тревожен этот путь» поете». Потом она в Москву уехала, я - в Питер, Муслим Фигаро петь остался, и когда мы с Аллой в Омск или Томск отправились (не помню уже, куда), легендарная Люда Дубовцева с радио прислала кассеточку - мы после концерта ее слушали...

- ...и это мелодии Паулса были?

- Да, песня «Два дрозда»...

- ...«Два стрижа»...

- Точно, «Два стрижа»! Алла спросила: «Мне ее петь?». Я: «Ну, ее Айя Кукуле исполняет - ты что, перебежишь ей дорогу? Некрасиво». Слушаем дальше, а там: пам-парам-пам, парам-пам... Алла воскликнула: «Во-о-от! Давай для маэстро напишем!». Я подхватил: «Ну, тогда песня так и будет называться - «Маэстро»: ушел к себе в номер, и в шесть утра ей под дверь текст подсунул. Кстати, то, что, по словам  Раймонда, 10 вариантов там было, неправда: два-три слова всего изменили, а идея про два рояля перекочевала сюда, но я, как всегда, остался в тени: как режиссер умирает в актере, так я в этих двоих растворился.

- Хотя было бы грандиозно, если бы Магомаев с ней спел, правда?

- Ну!

- Иосиф Давыдович Кобзон говорил мне, что такой популярности, как у Муслима Магометовича, не было в Советском Союзе ни у кого и никогда, и даже Пугачева мог­ла о такой только мечтать - вы с ним согласны?

- Думаю, по популярности они идентичны, потому что ус­пех Аллы воочию наблюдал. Поклонники друг друга буквально давили, в Питере, помню, за авто­графами толпы стояли! У Мус­лима восторженная была публика...

- ...женская...

- ...да, фанаток Лемешева и Козловского напоминавшая, но на том юбилее, где мы с тобой были, когда на экране кадры хроники появились... Великий певец! - так мощно, широко, раздольно, могущественно...

- ...и органично...

- ...да, выступал! Не буду с другими, так сказать, певцами сравнивать...

- ...а не с кем сравнивать!

- Самое интересное было, когда... Помнишь, на Николиной Горе мы с Ирой ма­ле­нькую дачку снимали?

- Ну, конечно...

- Муслим звонит: «Ты знаешь, Илья, у меня день рождения скоро - 66 лет, 12 человек соберутся, которых видеть хочу, - вас с Ириной тоже приглашаю», а мы в командировку уехали...

- ...и вскоре он умер...

- Никогда себе не прощу (горько)! - но все-таки очень радостно и приятно, что Магомаев мне позвонил, хотя близкими друзьями мы не были. Знакомы, кстати, знаешь, сколько? У меня фотография есть, где мы в Питере на стадионе имени Кирова пиво пьем - на мероприятии в поддержку Кубы. Помнишь, «Куба - любовь моя...»?

- ...остров зари багровой»...

- Я там какого-то партизана изображал, мне 20 лет было, а Муслиму 18 - эта фотография, где мы бутылку пива с ним распиваем, у меня на стенке висит: ей уже 55 лет!

- Страшное дело!

- А то!

«АЛЛА ЖЕ ХИТРЮЩАЯ - ПОНИМАЛА: ЕСЛИ В ПИТЕРЕ Я ОСТАНУСЬ, У НЕЕ ТАКОГО РЕПЕРТУАРА НЕ БУДЕТ»

- С Аллой Пугачевой вы по всему Советскому Союзу путешествовали, жили даже одно время у нее дома...

- ...ну да - она же хитрющая. Ой, какой она дипломат! - понимала: если в Питере я останусь, у нее такого репертуара не будет, и, пока кооперативная квартира моя строилась, предложила: «У меня поживите». У нас с женой Максим уже был, и до того доходило, что ночью Алла за рояль садилась, а я говорил: «Тихо! Ребенку спать не мешай». Это были счастливые дни - поэ­тому и родилась 71 песня.

Из книги Ильи Резника «Пугачева и другие».

«- Лю-ю-ю-ся!.. Где куличи? - ставь на стол! - воскликнула Алла, распахнув двери квартиры № X дома № Y по улице, носящей имя великого пролетарского писателя, и царственным жестом пригласила всех войти.

- Ох, как я вас накормлю! На всю жизнь! - аппетитно приговаривала хозяйка в прихожей. - Раздевайтесь и проходите скорей!.. Люся, ты где?

- Здесь я, - возникла из кухни Люся, - а куличей нету.

- Как это?

- Так это, - тихо ответила она, - и вообще...

- А-а-а... - протянула Пугачева, ничего не понимая, - тогда картофеля покушаем. Жареного...

Был апрель 1988 года, Алла привела нас к себе после одного из концертов моей авторской программы «Вернисаж», пообещав пасхальный ужин, - мы были голодны и никак не могли взять в толк, куда же праздничные яства исчезли.

- И вообще, - потерянно произнесла Люся, - в холодильнике шаром покати.

- Но куда же оно все подевалось? Много ж всего было! На плите - я же помню! - целая сковорода грибов стояла! - расстроилась Алла.

- Грибов тоже нет, а на мойке - крошки кирпичные.

- Может, домовой? - предположил я, и все задумались.

- А больше ничего не пропало? - тревожно поинтересовался Евгений Болдин - элегантный менеджер и давний соратник певицы, а с некоторых пор и директор ее театра.

Люся ненадолго пропала, а вернувшись, торжественно объявила:

- Еще вашей бритвы нет, Евгений Борисыч!

Болдин побледнел. Алла сказала:

- Они здесь были. Были - и ушли. А может, и не ушли...

Хлопнула форточка.

Все вздрогнули - над нами пронеслась тень Агаты Кристи.

- Мне ни-ког-да не нравилась эта квартира: когда я одна, здесь жутко.

Вооружившись кто чем: топориком для рубки мяса, каминными щипцами и шваб­рой, мы рассредоточились по квартире в поисках пришельцев, но ни под кроватью, ни за диваном, ни в платяном шкафу, ни на балконе, ни в камине никого не оказалось.

- А что, если крысы? - осенило кого-то.

- Крысы не бреются, - строго сказал Евгений Борисович, взбираясь на мойку. - Черт бы эту индивидуальную застройку побрал! - Он приподнялся на цыпочки и просунул руку в вентиляционную трубу, прятавшуюся в нише под потолком.

- Ого! Да тут такая дырища!.. И трубы нет... И кладка как будто разобрана... Прямой ход на чердак!

Он спрыгнул и отряхнул руки.

- Наверное, поклонницы пошутили, - выдвинула свою версию Люся, совмещавшая в одном лице должности костюмерши, экономки и домашнего детектива.

- Давайте лучше в милицию позвоним, - предложил я, - она и выяснит, кто «пошутил».

- Товарищи, нужно лезть на чердак! - заявил Болдин пришедшим милиционерам.

- Но там вроде бы темно, - засомневались они, - а если кто и был, то давно ушел по крыше.

- Они что, дураки? - со значением произнес главный сыщик.

- Нет, уж вы лезьте, - попросила Люся.

...Милиция действовала быстро и решительно, как в кино: не прошло и четверти часа, как черная дыра над мойкой превратилась в переговорное устройство.

Голос с чердака:

- Мы его взяли!

Алла:

- Кто такой?

Голос:

- Да-а, устроился... Сейчас приведем - сами увидите.

Алла:

- А куличи там?

Голос:

- Куда куличи девал?!

В дыру просунулась милицейская рука с целлофановым пакетом:

- Принимайте.

Вслед за куличами появились сковородка с грибами, бутылка постного масла, мочалка и маленький магнитофончик, увидев который Кристина воскликнула:

- А я-то его несколько дней искала! - И чуть после: - Мама, а вот и твоя бижутерия!

Позвонили в дверь, группа захвата ввела невысокого коренастого мужика в грязном свитере и мятых брюках. Мужик был угрюм, волосы его были спутаны, взгляд блуждал - казалось, что он провел в общем вагоне поезда дальнего следования несколько суток.

- И давно гостишь? - почти дружелюбно спросила Пугачева.

- Неделю-то точно, - ответил за него милиционер. - Он уже несколько раз к вам спускался, Алла Борисовна: когда никого не было, хозяйничал.

- Так я ведь тебе писал, - прохрипел незваный гость, - а ты не отвечала. Я и приехал.

- Забрался на чердак, ножом кирпичную кладку расковырял и в квартиру проник, - доложил главный сыщик. - Теперь с нами поедешь!

- И все это время ты нас слушал? - удивилась Алла.

- Ну да, а если слезал, то чтобы поесть - не помирать же с голоду!

- Ладно, - протянул главный и распорядился: - Забирайте вещдоки, и пойдем.

- Прощай, - сказала Пугачева похитителю куличей.

- Все равно, - изрек он, уходя, - я знаю: все, что ты пела, - пела только для меня».

«РОМАНОВ С ПЕВИЦАМИ У МЕНЯ НЕ БЫЛО, И ЭТО ЗАМЕЧАТЕЛЬНО: А ЧТО ИНТЕРЕСНОГО-ТО В НИХ, В ЭТИХ ПЕВИЦАХ?»

- К Пугачевой Мунира вас не ревновала?

- О Мунире я говорить не хочу: она сейчас столько мне зла принесла! Все же еще продолжается - она пишет письма какие-то, во всех грехах меня обвиняя...

- Тогда разговор в другую переведу плоскость. Чувства к Пугачевой как у мужчины к женщине у вас когда-нибудь возникали?

- Нет, и она правильно где-то сказала, что я ей, как брат, а она, как сестра, мне была: друг другу мы даже тайны какие-то доверяли...

- У вас вообще романов с певицами не было?

- Нет.

- Это хорошо или плохо?

- Это, поверь, замечательно!

- То есть чего-то от жизни вы все-таки недобрали?

- Не-не-не! - а что интересного-то в них, в этих певицах?

- Логично. Александр Стефанович, бывший муж Пугачевой, с которым я интервью делал...

- ...назвал меня жалким актеришкой, да?

- Мало того, сказал, что не может назвать вас поэтом, но мне показалось, он совершенно убежден в том, что вы были любовником Аллы Борисовны...

- Да, и поэтому, когда в Политехническом у меня авторский вечер был (он, кстати, отрицает, что я там выступал), в своих «жигулях» поджидал. Усадил рядом с собой, взял за руку и просить стал: «Верни мне Аллу!» - два часа возил по Москве! Я: «Ну как я ее тебе верну?». У Алки-то бурный роман с Болдиным был, а на людях появлялась она со мной - я был, так сказать, громоотводом. Она же, повторяю, хитрющая! - а однажды из Запорожья мне позвонила: «Встреть». Поехал я в Домодедово, гляжу: там коллектив ее весь, и в машину мою Женя Болдин садится, и так же, как Стефанович когда-то, жмет мне плечо и просит: «Илюшка, верни мне Аллу!».

- Потрясающе!

- А она с Кузьминым уже, и тут он как раз подбегает... Кошмар какой-то! (Смеется).

- С Кузьминым у Пугачевой роман был?

- Конечно.

- Он талантливый, на ваш взгляд, человек? Что она в нем увидела?

- Ну, не знаю... Может, мужская тема там превалировала.

- Но для ее творчества это свежий был ветер?

- У них песня была «Две звезды»...

- ...а еще - «Когда меня ты позовешь»...

- ...да, и она на полу, помню, с гитарой сидела. Я спросил: «Что репетируешь?». - «Вот послушай» - а в этой песне слова: «Так громко дождь стучит по крыше, все тот же запевала-дождь». Я: «Это что, ротный запевала какой-то?», но Кузьмин строчку оставил, и все к ней привыкли.

- Когда вы откровения бывших мужей Пугачевой - Стефановича и Болдина - читаете, расстраиваетесь или нет?

- Не-е-ет, но Стефанович написал гнусно. Я Вите Новикову, директору Театра Комиссаржевской, позвонил, так он предложил: «Хочешь, я со статьей против свинства такого выступлю?», потому что это родной мой театр, я там играл, я на все юбилеи коллег поздравительные поэмы пишу. Вот у Гали Короткевич 90-летие было, опять Новиков мне позвонил: «Илья, знаешь, мы так тебя любим...» - и я снова написал поздравление, и может, в следующем году на сцене родного театра авторский дам концерт, так что этому Стефановичу мое «фэ».

- А с Болдиным вы общаетесь?

- С Женей - да, он в декабре звонил: «Давай Новый год, - предлагал, - вместе в Испании проведем». Я отказался: «Нет, я самолетами не летаю».

- Пугачеву вернуть больше не просит?

- Нет, Болдин живет хорошо, у него дочка, жена. Отошел он от Аллы, от этой зависимости...

- ...и стал сразу счастливым...

- Видимо, да.

Киев - Москва - Киев

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter